***
Маюри в очередной раз выныривает из своего внутреннего мира, словно после долгой медитации, невидящим взглядом следя, как вдалеке большие фрасьоны лениво проплывают мимо, словно бледные привидения, и проходят сквозь каменную стену коридора, бесшумно исчезая из вида. Но они ведь не привидения. Они материальные и плотные, имеют оформленное тело и органы. Такие же плотные, как и эти стены — синигами мог лично в этом убедиться. Как же он сразу не понял! Маюри резко подскакивает на ноги. Ну конечно! Если бы он подумал об этом раньше, он бы уже давно оказался на свободе, не жертвовал бы своей гордость и конечностями. Синигами с досадой сжимает кулаки, морщится от резкой боли, с отвращением смотрит на свою искалеченную руку, где на месте некогда здоровых пальцев: мизинца, безымянного и указательного — торчат острые осколки костей, обтянутые синевато-красной тонкой кожицей. «Вот дурак! Идиот! Идиот! Идиот!» — сейчас он и сам готов биться головой об эти стены. Фрасьоны не проникают сквозь стены! Они идут по коридорам, которые тут есть и были всегда. Это либо Маюри не может их видеть, либо у пустых есть какой-то ключ, позволяющий им беспрепятственно перемещаться. В отличие от него. Он заперт, да. Но не заперт по-настоящему, лишь в иллюзии! И план сразу выстраивается в голове: нужно просто дождаться, когда эти фрасьоны снова начнут бродить по коридорам рядом, увязаться за ними и, наконец, просто покинуть этот бесконечный лабиринт. Наверняка там, куда они направляются, есть другие проходы, через которые можно выбраться. А если и нет, то Куроцучи их найдёт или сделает. Сейчас он может это сделать, потому что его духовный меч с ним. И его сила не в куске железа, а в самом Маюри. И действительно, долго ждать не пришлось. Уже через пару дней гиганты снова начали медленно появляться в коридорах, снова направляясь по каким-то делам. И к тому времени Куроцучи был уже полностью готов. Дождавшись удобного момента, он увязывается за одним из фрасьонов, благо, что именно эти никогда не обращали на него внимания и не пытались с ним поиграть, как другие, которые помельче. И сейчас гигант тоже никак не реагирует, когда синигами прячется под полами его длинного плаща, чтобы его не было видно, на случай, если в коридорах есть какие-то устройства слежения — этого Маюри тоже не мог исключать. Сердце начинает громко стучать и колотиться, как бешеное, когда они приближаются к стене. Маюри кажется, что этот громкий стук привлечет к себе внимание кого не следует, кажется, что биение в грудной клетке гулким эхом отдается в коридорах, что даже сам он ничего не может услышать, кроме этого стука. Что именно из-за этого его поймают. Но продолжает идти, пытаясь отогнать от себя дурные мысли. Вот сейчас... Сейчас всё решится: он либо выберется, либо стена его не пропустит. Шаг, ещё шаг, который он даже не замечает, рефлекторно подстраиваясь под ритм гигантского пустого. Он мысленно уже готов столкнуться носом с холодным камнем, но упорно убеждает себя, что на этот раз все получится, что удача будет на его стороне. По-другому быть просто не может после всего, что с ним случилось! Но его вместе с плащом фрасьона накрывает холод и темнота. Сердце будто пропускает удар и замирает. И... к своему удивлению и плохо скрываемой радости Маюри оказывается в другом помещении. Неужели свобода? Да! Черт побери, да! Фрасьон неспешно направляется дальше в глубь темных коридоров, а Маюри остается стоять на месте, все еще не веря своей удаче и вновь обретенной свободе. Куроцучи быстро собирается с мыслями, шлепнув себя по щеке, и тут же спешит, чтобы не задерживаться на одном месте — рано думать о свободе, когда он еще не отошел достаточно далеко. Синигами больше не следует за пустым: ведь если это фрасьон Заэльапорро, то он рано или поздно вернется обратно в лабораторию или приведет Маюри в какую-то иную секцию на территории безумного арранкара. Потому Куроцучи идет в противоположном направлении, спешно передвигается по пустым коридорам, оканчивающимся множественными развилками: темным, светлым, узкими, широким, с гладкими подъемами и спусками, совершенно не зная, куда он направляется. Но хорошо, что эти стены выполнены не из камня секки, а он чувствует рейацу вокруг. Чувствует, как отдаляется от духовной энергии того арранкара и тех помещений, что его все это время окружали. А еще рукоять своего меча, такую родную и теплую. Чувствует, как меч наполняется духовной силой — его больше ничто не сдерживает! Наконец он избавился от того психа. И он ускоряет шаг, ориентируясь на свои ощущения, подальше от этого места, туда, где он уже ощущает дуновение песков Уэко Мундо и этот воздух, искрящийся свободой. Но... Фортуна снова его обманула — она оказалась вовсе не на его стороне, просто водя синигами за нос. За одним из очередных поворотов, где Маюри, кажется, уже видит холодные отблески круглой желтоватой луны и чувствует дуновение ветра, его встречает целая стая голодных озлобленных пустых, свалившихся на него чуть ли не с потолка, материализовавшихся из темноты, из воздуха! Одетых так же, как те пустые, что обитают в лаборатории. Рычащих, скалящих зубы и капающих слюной из мерзких широких пастей, шумно принюхивающихся, все, как один, обернувшихся в сторону синигами, почувствовав его запах и тут же ринувшихся прямо на него, готовые разорвать Маюри на части. — Рви, Ашисоги Джизо! Маюри не верит в происходящее. Что пошло не так? Он был уверен... Почему это не срабатывает, а руку мгновенно обжигает, словно электричеством, что синигами резко разжимает пальцы. Меч звякнул об пол, как кусок обычного железа. Совершенно бесполезного железа. Заэльапорро будит сигнал оповещения — кто-то попался в его ловушки. Надо же! Он даже не думал, что кто-то действительно способен в них угодить, и не надеялся, что хоть одна ловушка сработает, особенно в этих богом забытых и никому не нужных замурованных коридорах, уходящих глубоко в пески под замком Лас Ночес. Потому он так спешит проверить, и обнаруживает там хорошо изученную духовную энергию. — Хах... Наконец, решился сбежать, — а он-то всё гадал, когда синигами сообразит, как выбраться из лабиринта. Видимо, он не умней даже мыши, если ему понадобилось так много времени, чтобы решить такую простую задачку. Он специально сконструировал этот лабиринт так, чтобы из него можно было легко найти выход, приложив немного смекалки. Видимо, этот экземпляр больше, чем остальные, был заинтересован занимать позицию жертвы и получать от этого удовольствие. Заэльапорро недолго забавляется психологическим анализом синигами — глядя на монитор, его глаза округляются: синигами угораздило попасть в секцию, где Заэльапорро тренирует пустых, которым специально удалил лобную долю мозга, чтобы они не могли сдерживать свою агрессию и кровожадные инстинкты, пытаясь сделать из них некое подобие личной армии. И встретиться с ними — это не то же самое, что столкнуться с мелкими адьюкасами в пустыне. Тем более, даже не имея возможности воспользоваться своим оружием. Это арранкары. Сильные, натренированные, голодные до чужой крови арранкары. При этом лишенные всякого рассудка, ведомые только жаждой убивать все, что встретится им на пути. Они не будут церемониться — разорвут синигами на части, а Заэльапорро лишится своего подопытного. Даже если синигами больше ему не нужен для его экспериментов, даже если Заэльапорро уже полностью его изучил, даже если он не знает, что вообще делать с этим образцом. Это, чет возьми, ЕГО образец! Его собственность, его игрушка, его очередной экспонат в личном музее редких случайных находок. И только Заэльапорро будет распоряжаться, когда и как ему умереть. И это явно наступит не сейчас.Глава 4
22 мая 2022 г. в 02:46
Позже Маюри обнаружил нормальную ванную, испытав облегчение, что ему больше не придется терпеть эти мерзкие прикосновения пустых, а тем более их отвратительных скользких языков на своем теле всякий раз, когда он снова начнет чесаться от грязи. И еще очень долго злился, что над ним так безобразно посмеялись: арранкар устроил это представление специально — теперь в этом не было никаких сомнений. А ведь он всерьез почти поверил, что пустые именно так и следят за своей гигиеной! Оттого злости было еще больше. Просто какая-то больная и извращенная шутка, просто очередное бессмысленное унижение.
Маюри совершенно не понимал происходящего. Заэльапорро не обращается с ним совсем уж плохо, как обычно это делают с такого рода подопытными, — как с расходным материалом, который потом отправится в утиль. Да и одежда у него с бесформенной пижамы сменилась на вполне приличную — такую же белую форму с черными полосами и высокими ботинками, которую носят все здешние обитатели, включая самого Заэльапорро. Хотя Куроцучи эта форма совершенно не нравилась, но что стало с его привычным кимоно, Маюри даже интересоваться не стал: вряд ли после того боя там осталось хоть что-то, что можно было на себя надеть. Потому глупо отказываться от новой формы и настаивать на больничной пижаме или возвращении кимоно синигами. Уже отлично познакомившись с чувством юмора этого типа, Куроцучи мог предположить с достаточной точностью, что арранкар оставит его ходить вовсе голым. Маюри даже толком пожаловаться не мог, что над ним тут серьезно издеваются: его никто не бил, не пытал, не насиловал, не держал на цепи, не подвешивал за ноги, не мучил (если только морально), не накачивал различными препаратами, вовремя и вполне прилично кормили, с ним общались, не держали сутками взаперти... И чем больше проходило времени, тем больше он чувствовал себя, будто просто находился в гостях, где стоит вести себя соответственно: быть скромным, вежливым, улыбаться, не высказывать недовольств и не докучать хозяевам. Похоже было на то, что Заэльапорро очень ловко манипулирует синигами, держась на совсем тонкой грани, заставляя ненавидеть арранкара и то положение, в котором Маюри находится, но недостаточно сильно, чтобы Куроцучи действительно начал предпринимать какие-то решительные действия, медленно, но верно приспосабливаясь к сложившейся ситуации. Никакого деления на четко "черное" или "белое" — сплошная беспросветная серость, грозившая окончательно его поглотить.
Но Заэльапорро не обращался с ним и хорошо. Маюри попросту не мог так легко принять мысли, что находиться здесь вполне нормально. Все же Маюри ни на минуту не забывал, что он не на своей территории, что он в плену, и что если не его жизнь, то здоровье, ментальное и физическое, постоянно находятся под угрозой. Не забывал, что он не свободен и зависит от настроений этого очкастого арранкара. И Заэльапорро любезно напоминал при каждом удобном случае своими словами и действиями, что синигами тут не более, чем подопытный кролик для его экспериментов, и, если он пока что беззаботно жует травку, значит, это и есть часть эксперимента. Но что можно изучать подобным образом? Поведение синигами в естественных условиях? Глупость! У Маюри не было ни единой догадки о том, что от него хотел безумный арранкар и почему он до сих пор его тут держит, не предпринимая вообще ничего. С ума сводили безделье и неизвестность. Он будто бы уже начинал сливаться с пустыми-фрасьонами, так же бесцельно шатаясь из угла в угол. Может, в этом и была конечная цель, чтобы синигами в конечном итоге стал частью местного зверинца?
— Ты уверен, что тебя кто-то ждет в Обществе Душ? — будто невзначай, поинтересовался Заэльапорро. И только тогда Маюри всерьез задумался, что времени прошло уже достаточно много, чтобы Готей 13 прекратил поиски внезапно исчезнувшего капитана, и кто-то уже занял это место, как и место директора НИИ. Или НИИ больше не существует, так как он был единственным, кто поддерживал его работу. Единственным, не считая Урахары Киске, кто был заинтересован в подобной организации. А что теперь? Да и как он объяснит свое отсутствие, если Куроцучи вернется обратно? Наверняка ему придется долго отчитываться перед Советом 46, почему он никого не поставил в известность, отправляясь в «экспедицию». Еще и в такое место, куда синигами отправляться по собственной инициативе запрещено. Не посчитают ли его после этого предателем? А ведь так оно и будет — никто не станет долго разбираться, узнав, что он все это время находился в Уэко Мундо, выжил среди пустых, да еще и сумел вернуться совершенно невредимым! Его объявят предателем, объявят, что он находится в сговоре с пустыми, без суда и следствия — Совет 46 скор на расправу. И что тогда будет: его отправят на Сокьёку или в изгнание? Кажется, Маюри теперь придется возвращаться в какое-нибудь иное измерение, если он когда-либо выберется из лап арранкара.
— Разве тебе есть до этого дело? Планируешь любезно вернуть меня в Сейрейтей? — Маюри лишь презрительно фыркнул и закатил глаза, уже зная ответ на свой вопрос. Эту тему он точно не собирался обсуждать с арранкаром. Лучше, как обычно, выслушать полторы сотни замечаний в адрес своих изобретений и умственных способностей, ответить таким же количеством язвительных колкостей и вернуться обратно в свою комнату не без помощи фрасьонов — иногда личный транспорт Маюри находил весьма удобным. И тем более не собирался с подачки арранкара предаваться не слишком приятным размышлениям — тревожные мысли только усугубляли его положение. Кажется, Заэльапорро специально это делает: заставляет Маюри размышлять о неизвестном, заставляет сомневаться. Специально все выворачивает так, чтобы у синигами не оставалось никаких сил и желания бороться. Все верно: зачем стремиться вернуться туда, где тебе не будут рады? И подобного рода будто бы невзначай сделанные замечания, будто случайные разговоры, действовали на него получше, чем любой одурманивающий препарат. Стоило отдать должное Заэльапорро — похоже, он неплохо разбирался в чужой психике.
— Знаешь ли, я ценю свой труд. И ты будешь оставаться здесь столько, сколько мне необходимо. Просто мне стало интересно, как ты все это воспринимаешь? Как страдания? Как издевательство над тобой? Как ограничение свободы? А ты стоически все терпишь и строишь радужные планы побега? — арранкар оторвался от пары небольших пустых, ростом чуть выше его колена, таких же уродливых, как все остальные, и по форме напоминавших груши, с которыми до этого усердно возился, что-то на них изучая. И теперь пристально смотрел на Куроцучи, в той своей манере, когда ему становится любопытно — чуть склонив голову набок. Он будто снова пытается проникнуть в голову Маюри и читать его мысли. В принципе, это не так уж трудно. Наверняка он снова скажет, что все его жертвы размышляют абсолютно одинаково. И это недалеко от истины: Маюри именно так и размышляет — как типичная жертва.
— Как очередное веселое приключение! Только почему-то парка развлечений я тут совсем не вижу, — огрызается Маюри. Заэльапорро весело расхохотался. Ясно... он затеял этот разговор только для того, чтобы синигами его развлекал своими репликами, пока тот занимается делами. Ну да, достойное применение подопытному, ничего не скажешь. И лицо Маюри начинает медленно наливаться краской от негодования — клоуна тут себе нашел!
— Мне просто интересно, насколько узко ты мыслишь... — Маюри лишь вопросительно вскидывает бровь, поджимая губы, не понимая, к чему Заэльапорро опять клонит. Но тот любезно продолжает, видя его замешательство. — Конечно, ты слишком занят жалостью к себе, чтобы замечать очевидные вещи: я подобрал остатки твоего тела и собрал их в нечто пригодное для существования. Не считаешь, что именно я имею прав на твою жизнь больше, чем ты сам? — так вот к чему этот тип! Он искренне считает, что оказал Маюри услугу, за которую синигами теперь обязан ему жизнью. Но его представления о чувстве долга находятся где-то за гранью адекватности. Пусть это не вина арранкара, что Маюри оказался в пустыне в совершенно беспомощном состоянии, а он нашел его по чистой случайности. Но настоящие спасители, которым сейчас Заэльапорро пытается себя выставить, подобным образом не поступают: они не делают из спасенных ими своих пленников и тем более подопытных. Маюри совершенно не за что быть ему благодарным. А вот поводов для ненависти и презрения хоть отбавляй! Особенно сейчас, когда он открыл рот и посмел заговорить о благородстве и каком-то праве на чужую жизнь.
— Нравятся? — Заэльапорро переводит тему разговора так же резко, как и начал, пока возмущение Маюри не достигло своего предела, и все то, что он думает, не вырвалось наружу в совсем уж грубых и нецензурных выражениях. Арранкар обращает внимание синигами на мелких фрасьонов, которыми только что занимался, погладив одного из них по безобразной плоской макушке. Маюри в очередной раз недоумевает: что у этого ополоумевшего творится в голове, и почему ему эти уродливые создания вдруг должны кому-то понравиться, особенно ему. — Сделал их специально для тебя, — а губы Заэльапорро уже расплываются в такой сладкой, совершенно очаровательной улыбке, от которой по спине Куроцучи ползет неприятный холодок, будто он снова оказался, как в тот первый раз, на разделочном столе. И чутье его не подводит — его сразу хватают несколько сильных фрасьонов покрупней. Ну конечно же! Заэльапорро специально нагнетал атмосферу, чтобы Маюри потерял бдительность, чтобы застать его врасплох. Неужели ни одно его действие не может обойтись без разыгрывания спектакля и долгих прелюдий?
— Что ты собрался делать? — Маюри не вырывается, лишь напрягается и пристально смотрит в лицо арранкара, на котором уже играет гаденькая полуулыбка, пытаясь угадать его дальнейшие действия: для чего он собрался использовать этих мелких фрасьонов, раз обратил на них особое внимание? Опять у Маюри нет ни единой догадки по этому поводу.
— То, что положено делать со своими подопытными — проводить эксперимент!
Маюри не приходится больше задавать вопросов — все сразу становится ясно, потому что в руках арранкара появляются стальные кусачки, больше похожие на инструмент для раскройки железа, а не проведения хирургических операций на живых телах. Что бы Заэльапорро не задумал с этим делать, Куроцучи знал наверняка: приятного будет мало.
— Ах ты сука! — Маюри привык к боли, но сейчас не может сдержать крик, когда кусачки впиваются в кисть, разрывают кожу и сухожилия, с отвратительным хрустом мучительно больно и долго ломают тонкие кости, несколько раз соскользнув с них, так что арранкару приходится их провернуть вокруг своей оси, чтобы получше уцепиться за пульсирующую скользкую плоть, прежде, чем отделить несколько пальцев от ладони синигами. Даже не по суставу! Если Заэльапорро собрался отрезать ему конечности, то нахрена он выбрал настолько отвратительный варварский способ?! Разве не он тут больше всех хвастался эстетичностью своих операций? Зачем вообще устраивать этот спектакль с средневековыми пытками, будто не нашлось способа получше, если Заэльапорро хотел проверить, насколько высокий у синигами болевой порог? Маюри изо всех сил прикусывает язык, чувствуя, как рот наполняется кровью и перед глазами пляшут красные точки, чтобы не орать, когда кусачки принимаются за очередной его палец.
— Тебе больно? Извини, — вот ублюдок! Еще и издевается! — Если живую плоть резать аккуратно, ты потом не избавишься от некрасивых рубцов.
Маюри даже сказать ничего не может, лишь натужно громко сопит, пытаясь перебороть головокружение. Ему все равно, какую причину выбрал Заэльапорро для подобного издевательства. Ему все равно, что еще этот тип придумает, чтобы заставить его кричать от боли, и зачем он все это делает. Все, что сейчас волнует Куроцучи: как отсюда выбраться и как следует отомстить. Стеклянным взглядом он наблюдает, как с его обезображенной руки, где на месте пальцев теперь висят лоскуты окровавленной кожи, густой струей течет кровь, образуя небольшую лужицу на полу возле его ног, в которой валяются отсеченные части его конечности, начинающие бледнеть — обратно их уже точно не пришьешь. И на белоснежной форме виднеются неаккуратные брызги крови. А Заэльапорро аккуратно поднимает с пола пальцы синигами, с интересом их рассматривает и жестом подзывает к себе ближе тех самых маленьких грушеобразных фрасьонов, которые мерзко хихикают и улюлюкают, и... скармливает окровавленные куски плоти Маюри одному из них. Маюри с отвращением наблюдает как фрасьон с радостным писком жрет, пуская густые слюни, словно голодная собака, с рук Заэльапорро. И внезапно узнает в них себя. Перед глазами так отчетливо встает картина, как арранкар кормит его с ложки, будто он делает это прямо сейчас. Точно так же, как сейчас делает это со своими фрасьонами...
И словно в замедленной съемке, словно сквозь плотный туман, следит, как Заэльапорро берет на руки этого ничего не подозревающего, полного доверия и обожания, которое отражается на маленьком безобразном лице, фрасьона, так бережно и ласково, и новая порция алой крови льется на пол горячим потоком — Заэльапорро одним отточенным движением перерезает фрасьону горло острым кинжалом, словно цыпленку. Тот даже не успевает пискнуть, как его голова, отсеченная от тела, катится по полу, а арранкар прямо руками, с такой легкостью, отрывает от него кусок плоти и подносит его к лицу Маюри.
— Жри.
Конечно же, синигами делать этого не собирается — этот больной ублюдок перепутал его с пустыми, со своими фрасьонами?! Но разве у него есть выбор? Сильные длинные пальцы нажимают на сустав нижней челюсти, от чего та неприятно щелкает, отдаваясь тупой болью в ушах и висках, и Маюри приходится открыть рот, как арранкар уже бесцеремонно и грубо впихивает в него кусок окровавленного, еще совсем теплого мяса. Маюри все еще тщетно пытается сопротивляться, мычит, пытается выплюнуть, но умелое движение руки по его горлу делает свое дело — Куроцучи все рефлекторно глотает. Во рту скапливается слюна и отвратительный солоноватый привкус сырого мяса, перед глазами плывет от боли и отвращения, ноги подкашиваются, но другие фрасьоны не дают ему плюхнуться в лужу собственной и чужой крови. А Маюри чувствует, как пульсация в руке с варварски оторванными пальцами медленно прекращается, рана начинает постепенно затягиваться, но не до конца, так и зияя покрытыми кровью осколками поломанных костей.
— Хм... вы можете использовать обычную пищу, чтобы восполнять уровень своей духовной энергии и лечить повреждения, но не можете точно так же получать духовную энергию из других существ для восстановления, даже модифицированных специально под особенности синигами... Впрочем, именно такого результата я и ожидал! — Заэльапорро расхохотался, приходя в откровенный восторг от увиденного, даже не пытаясь скрыть этого. А Маюри такой идиот! Как он мог подумать даже на секунду, что они могут быть хоть чем-то похожи? Даже в садистских наклонностях? Он с ужасом понимает, что Заэльапорро садист совершенно иного рода — ему совершенно плевать на реакцию и эмоции своей жертвы, как и на саму жертву тоже. Ему доставляют удовольствие не ее мучения. Ему доставляет удовольствие сам процесс. Ему не плевать только на то, как это выглядит — Заэльапорро играет свои жестокие спектакли для самого себя. Потому он бесконечно будет выдумывать новые и новые извращенные способы получения удовольствия, и это никогда не прекратится.
Он не ученый... Он просто сумасшедший! Заэльапорро также плевать на результат своих же исследований. Его не интересует конечная цель. Не интересует, каким путем он до нее доберется. Его интересует лишь процесс бесконечного анализа и синтеза — бесконечное нахождение в этом потоке. И если у него хоть что-то получается, это лишь благоприятный побочный эффект, а не сама цель. Потому все его действия лишены какой-либо логики и смысла, потому под него невозможно подстроиться, потому невозможно угадать, что ему взбредет в голову в следующий момент. Потому... он никогда не отпустит Маюри, даже если полностью потеряет к нему всяческий исследовательский интерес. Наоборот, он будет придумывать новые и новые эксперименты просто ради самого эксперимента, бесконечно разбирая, пересобирая и преобразовывая: и жить не даст, и умереть не даст тоже. И Маюри отчетливо видит, что рано или поздно он здесь станет таким же, как эти мелкие фрасьоны, которых арранкар только что вскрыл — будет жрать из его рук все, что этот ублюдок предложит, будет радостно пищать, когда на него обратят внимание, будет безропотно выполнять любой приказ, будет деградировать... Даже убеждать его не понадобится — Маюри сам вольется в этот поток и сойдет с ума вместе с ним. Все вливаются. Похоже, он далеко не первый и не единственный, над кем Заэльапорро ставит подобные эксперименты. И он ещё тогда проверил, насколько Маюри может быть покладистым, разыграв перед ним несколько пробных сцен. И нет разницы, как бы Маюри себя повел — Заэльапорро все равно добился бы желаемого результата иными путями: нашел бы больное место, уничтожил бы психику, вскрыл бы синигами череп... Он уже проходил через нечто подобное в Гнезде Личинок. Нет, Маюри не собирается проходить через это вновь! Никогда в жизни!
И в этот момент его начинает мутить с такой силой, что сдерживаться попросту невозможно. Маюри пытается сделать глубокий вдох, но получается лишь судорожно хватать ртом воздух, лицо горит и пот капает с кончика его носа, когда тело содрогается, и Маюри выворачивает кровью и кусками скормленного ему насильно мяса, аккурат рядом с черными ботинками арранкара, такими же стерильными, как и его лаборатория, пачкая их в брызгах крови, слюны, желудочного сока и остатках завтрака.
— Где же твои манеры, синигами? Это так невежливо с твоей стороны, — Заэльапорро двумя пальцами, будто брезгливо, приподнимает лицо Куроцучи за перепачканный подбородок, придерживая и заставляя посмотреть в свое ухмыляющееся лицо. Маюри видит, как он самодовольно улыбается, не испытывая даже малейшего отвращения.
— Мразь! Я убью тебя! Клянусь, убью! Самым долгим и болезненным способом! Буду смотреть, как ты корчишься в муках, и наслаждаться! — Маюри выплевывает слова, стараясь хотя бы в них вложить всю свою ярость.
— Ну что ж... Попробуй. Мне будет даже интересно, — Заэльапорро лишь расхохотался: сколько раз он уже слышал подобные угрозы! И при этом до сих пор ещё жив.