От чего над страшным океаном ночью зажигается звезда? Что она хочет сказать?
Прекрасное подводное царство. Каждый уголок этого места безумен в своей красоте, неоновые вывески, светящиеся шары и парады, празднования которых значительны для всех атлантов. Трогающая сознание красота, она настолько огромна. Настолько показывает волю и любовь главного к этому месту. Все живут в достатке, стараются быть счастливыми, ведь у них все воды. Больше суши. Все воды заняты. Это их место, только они имеют право здесь жить. Только они имеют право кататься на спинах китов, разговаривать с ними и смеяться, когда те в шутку пытаются их укусить. Не сделают этого ведь. Только они могут общаться с акулами и знать, что они их защитят. Кто бы в здравом уме обнимался с мегалодоном, лидсихтисом или же китовой акулой? Посейдон каждому под водой сказал быть дружным, но и пищевую цепь обрывать не стал, как же без неё? Так было со времён Геи. Он истерически рад всему, как здесь устроено. Изящностью этого места он только дышит. Видит лица атлантов, их такие же голубые глаза и радуется, не может стереть свою улыбку никаким образом. Только теперь в Атлантиде, под водой вдыхает тот самый настоящий вкус жизни. От чего он так сильно разочаровался в людях? — Сан, ты долго будешь возиться? — смеётся Чонгук, массируя шею. Он стоит у двери в атлантский туалет, топает правой ногой по водному пространству и ждёт, пока тот выйдет. Сан задержался. У него случилось непредвиденное обстоятельство, захотелось утолить биологическую жажду. Он и Чонгук плыли по улицам Атлантиды, рассматривали дома и предлагали атлантам какую-то помощь по улучшению их убранства. Но вдруг, по неожиданности самого Сана, выпитый на суше гранатовый сок неправильно отразился на состоянии его организма, из-за чего туалетом воспользоваться стало необходимо. Чонгук очень любит Сана и ценит его, но он не намерен был задерживаться в Атланне на долгое время, ведь у него на суше есть срочное дело, которое пока что спит и даже не знает, что творится вокруг. — Боже, вот люди со своей едой… — Сан закрывает дверь, выплывая из комнаты вместе с кашлем, который начался из-за собственного запаха. — Не останавливай меня выпить сок в той ужасной Флориде. Я чуть ли не искупался в самом себе. Посейдон смеётся. Искренне это делает. Искренне улыбается, искренне радуется моменту. Только в Атлантиде он такой, нигде больше, абсолютно. Не слушая бубни Сана дальше, Чонгук собственным напором воды спешит вперёд, разом отплывая на десятки метров. В отличие от людей, атланты плывут быстрее в сотни раз. Однажды такой атлант на суше занимал рекордные места по соревнованиям, но Чон вернул его обратно сразу же, потому что он терпеть не может, когда людские существа начинают оценивать таланты его атлантов. И вообще, он даже запрет поставил на межмировые браки. Чтобы детей-полукровок тоже не было. Это запрещено, невозможно, карается законом. Чонгук вместе с Саном садятся в подводную машину, пока второй осматривает проплывающую рядом рыбку, состояние которой не было похоже на стабильное. Призывая её к себе, он аккуратно хватает её в руки и изо рта вытаскивает большой кусок пластмассы. Снова. Посейдон замечает это тоже, пока разбирается с двигателями аппарата. И начинает злиться. Безумно. Хочется всех снести сейчас, когда на глазах рыбки он видит физическую боль. Эта пластмасса знатно продырявила воздушный её пузырь, к чему отнёсся с рыком и агрессией, от которого, скорее, на суше людям повстречалась очередная огромная волна, заставившая содрогнуться в страхе цунами. Садясь вместе с Саном машину, Чонгук проклял того человека, который бросил этот кусок пластмассы в воду. И это проклятье непременно случится, тот человек заболеет, а, может, и умрёт. Посейдон пощады не знает. Раньше был милосердным, но сейчас людям жить не даст, если они что-то сделают с его атлантами и с его водными существами. Убьёт, закопает их или же развеет их прах в своём океане, чтобы птицы его клевали и желали большего. А это большее он им потом с радостью обеспечит. — Заглянул сюда на десять минут… — цокает Сан, потом прикусывает губу и хлопает глазами, рассматривая перед ним бога всех вод. — Появляйся здесь чаще. А вообще, я бы сам мог добраться до дома, Посейдон. — Угомонись, — цедит Чонгук, громко выдыхая. — Ты переехал в заднюю часть Атланны, не мог остаться на верхней? Там же небоскрёбы хорошие, всё хорошо. — Да, но без помощи бабушке не обойтись, — смеётся, мельком разглядывая красоты за окном машины. Недалеко открылась новая компания по производству масок от людских загрязнений воды. Сан этому огорчился. — Ей уже сто лет, а она считает, что дальше и не проживёт такими темпами. Позавчера в её дом завалилась куча людского мусора. Токсичного и вонючего, — наворачиваются слёзы. Желваки дёргаются, глаза от гнева краснеют. Чонгук снова проклинает. Никто не познает его пощады. — Твари, настоящие твари, — произносит он и гонит на машине, дабы доставить Сана домой и самому вернуться на сушу, в очередной раз проклясть этих тварей, позволяющих называть себя людьми.* * *
Убийственно. До безумия хочется части свои тела собрать обратно. Такое ощущение возникает, что невозможное случилось изящно ужасным способом. Все, те самые части тела до безумия в боли ноют, их стягивает прорезизенный костюм. Он буквально умер, почему он жив? Тэхён еле раскрывает глаза и сразу же чувствует жажду, от которой хочется буквально умереть. Жажда, жажда, жажда. Пить хочется безумно. Но до того, как он это осознаёт, в нос бросается запах кофе. Настолько придирчивым отец Тэхёна был к запахам, настолько придирчивым стал и он сам. Даже запах воды сейчас игнорируется сразу же, когда носом овладевает этот крепкий кофе. Вся комната находится под влиянием этого запаха, и он понимает, что находится в совсем непонятном месте. Правда, прямо сейчас мысли об этом самом непонятном посещают голову в последний момент. Больше всего хочется удовлетворить свою биологическую потребность. Сглотнув слюну, он выпустил томный вздох. Начал рассматривать всё вокруг, но ничем знакомым и не попахивало, хоть и кофе несло за тридевять земель. Синие стены цвета мирового океана, белая мебель, панорамное окно, за которым тот же самый океан. Но до Тэхёна не сразу доходит. Океан? По виду он сразу же узнаёт, что это Атлантический. На западной стороне. Как произойти такое только может? Он сомневается, что получит точный ответ. Он кашляет. Что тут делает вообще? Руки ужасно болят, бедро с этой болью делает то же самое. Он до сих пор в костюме, который обжимает всё тело. А тело так и ломит от травм. В очередной раз становится сложно дышать, он внезапно вспоминает о том, где был до этого. Ведь он плыл к водопаду, дабы собрать с него воды для лаборатории и исследований в ней, но потом его отбросило вниз из-за ненормального течения, трос оборвался, будто и не был одним из самых прочных на всей Земле. Всё плывёт, везде, сложно. Очень. — Ммм… Запах кофе и новый человек, лицо которого для Кима до сих пор немного мутное из-за только пробудившегося состояния. Взгляд Тэхёна сразу же падает на незнакомца. Высокий, до безумия мускулистый мужчина, видно старше его на пару лет. Он с опущенным взглядом подходит к кровати с подносом кофе в руках и, прикусывая губу, расставляет чашки на тумбочке. Делает это молча, даже не посматривая на океанолога, не одаряя его каким-либо вниманием, которое тому сейчас ужасно необходимо. Представьте, что Вы просыпаетесь в незнакомом месте после того, как были абсолютно уверены в своей смерти? Выжить под водопадом Средиземного было невозможно. Тэхён это определённо знает, шёл туда с осознанием того, что процентов умереть было больше, чем просто доплыть до того громоздкого течения. — Здравствуйте… я… — начинает Тэхён. Его голос полон истеричного отчаяния. — Во-первых… — мужчина немного кашляет, поднимает свой взгляд и застывает сразу же, когда видит голубые глаза парня. Нет же. Это ересь. Полная. Какие голубые глаза корейцу? В светлых волосах мужчина был уверен. Они определённо были покрашены, но вот глаза? Кто станет надевать цветные линзы под воду? Притом океанолог, который даже видеть линзы не должен, ведь под водой они ужасно вредны, особенно цветные, предназначенные для красоты. — Простите, можно узнать, как я тут оказался? И… — нервно поджимает губы, желая заплакать. Все силы иссякают снова, когда он с движением вперёд чуть ли не вскрикивает от спазма в теле. — Ты… — мужчина щурится, кусает щеку изнутри, но потом отгоняет мысли. — Я тебя спас, во-первых. А во-вторых, не нарушил личное пространство и не переодел. Я предполагаю, у тебя какие-то травмы, да? — присаживается на стул рядом с кроватью. Сам даже помогает Тэхёну себя осмотреть. Огромный, мускулистый, с твёрдым взглядом. Будто из рая вышел. — Хорошо поигрался с водой? Ухмыляется. А Тэхён на эту ухмылку сглатывает, в боли практически по всем частям тела сжимается на месте. — Извините, но… — Мы во Флориде. Красивое место, — перебивает, мысленно заставляя Тэхёна тоже осмотреться: заметить этот прекрасный океан, идеальный интерьер спальной и вообще всё, что его сейчас окружает. — Но как я мог тут оказаться? — Тэхён отчаянно вздыхает, облизывает нижнюю губу и нервно бегает глазами. — Такое невозможно… я был в Греции… и как Вас зовут? — Я Чонгук, — отвечает. Посейдон? Чонгук? Ноэс? Он определённо силён. Тэхён сразу же понимает это. Видит его тело и смущается, ведь он меньше в полтора раза. Этот самый Чонгук безумно красив, но ему не стоит об этом в данный момент думать, и действительно. Кто бы стал думать о красоте какого-то человека в такой момент отчаянный? — Спасибо, но как я тут оказался? — хлопает глазами. Терпеть не может эту безнадёжность. — Я тебя спас, Ким Тэхён, — закатывает глаза, указывая на бейджик, вшитый в его костюм. — Океанолог? — сводит брови в переносице, параллельно облизывая губы розовым языком. Тэхён кивает. Да, лучше бы не был им. — Не знаю, ты просто в берега попался, — Чонгук машет рукой в воздухе туда-сюда, кидая взгляд на вид за окном. Безумно, безумно красивый океан. Его переливающиеся волны, фитопланктоны которых окрашивают их немного в зелёный цвет. Правда, там одиноко, будто никто и не исследовал эту часть вовсе. Тэхён не видит ни маяка, ничего. Только океан не заканчивающийся. Скорее, жить здесь, по мнению Тэхёна, одиноко и грустно, но он бы очень хотел. Лучше видеть в окне страшный океан, чем видеть людей. — Но… — Это не линзы на твоих глазах, я так понимаю? — спрашивает неожиданно Чонгук, вводя океанолога в ступор и заставляя его моргнуть, дабы самому проверить цвет своих глаз. — Что? — Тэхён недоумевает переспрашивая. Его мысли сейчас не могут собраться воедино. — Ай… нет, не линзы… — А откуда глаза такие? — мужчина наклоняет голову в правую сторону, тщательно рассматривая каждый уголок лица Тэхёна, из-за чего тот от неприличия смущается еще раз и краснеет. — У меня к Вам тот же вопрос… — но Ким указывает на глаза самого Чонгука. Они тоже голубые. Прямо такие же. — Проехали, — цедит Чонгук, протягивая кофе новому человеку в этом доме. — Как до Греции добираться будешь? Пешком? — смеётся. — Я… я, наверное, сошёл с ума. Или этот тот мир после смерти, о котором говорят верующие… — в отчаянии прикрывает глаза, смотря по сторонам. — Я не мог оказаться в другой части Атлантического океана! — слеза одиноко стекает по щеке. Тэхён впадает в то самое состояние: он начинает плакать. Неконтролируемо. От истерики. От всего. — Я был в Средиземноморье у той подводной волны, которая меня просто захлестнула вниз… — воспоминания нахлынывают разом, от них становится тошно, в груди уже ноет. — Не помнишь, выхлестнула она тебя или нет? — начинает сильнее смеяться. Тэхёну становится неприятно. Человек, который его спас, ничего не хочет нормально объяснять. А сам он тут скоро с ума сойдёт из-за переизбытка эмоций, ещё и боли по всем частям тела, которые так и тянут, ноют. А Чонгуку смешно? — Это не смешно… это страшно. Это, скорее, галлюцинации. Чонгук пожимает плечами. — У тебя сильные разрывы мышц, — жуёт губы, немного пошло разглядывая облегающее купальником тело. — Я хорошо разбираюсь в анатомии, поэтому не возражай, — закатывает глаза на удивлённый взгляд и раскрытый рот, готовящийся сказать что-то ещё. — Я тебя вылечу, а ты мне расскажешь, откуда такие прекрасные у тебя глаза? А у меня линзы, если что, — подмигивает. И у Тэхёна вопросы насчёт его глаз практически отпадают. — Зачем Вам носить линзы? Пожимает плечами. Зачем же, интересно? — Красиво, — хмыкает Чонгук, спокойно сидя на месте. — Моя мама гречанка, поэтому у меня голубые глаза и светлые волосы, — Тэхён отвечает на его предыдущий вопрос. Ему и правда нечего скрывать, ведь мама действительно гречанка. А откуда у него такие глаза? Обычная работа генов. — Гречанка? — поднимает взгляд в сидячем положении со скрещёнными на бёдрах пальцами. Взгляд Тэхёна опускается на стягивающие ноги джинсы, под которыми уж точно несколько тонн мышц. И это для него выглядит ужасно сексуально. — Интересненько, — бегает глазами, облизывая губы и толкая языком в щёку. Немного агрессивно, что Тэхён не понимает. Почему? — Ну… а сейчас можешь переодеться. Ты ещё не высох после воды. — Но… — опять возражает. — Тшш, красавец, — ухмыляется, указательным пальцем притрагиваясь к губам Тэхёна. Ядовито. — Меньше вопросов, больше ответов. Переоденься в одежду какую-нибудь в шкафу, я приду с доктором через пять минут. Тэхёна ошпаривает сразу же, когда Чонгук покидает комнату медленными шагами, по пути похлёстывая свой эспрессо с лимоном. Он закрывает белую дверь, оставляет Тэхёна одного. Но вместе с Тэхёном остаются ещё и сотни, миллионы кипящих мыслей. Он возвращает взгляд к океану, потом к своим рукам, снова к океану. И ничего, абсолютно ничего не может понять.* * *
Тщетно. Тэхён не может перестать плакать, на местах застывших слёз появляются совершенно новые, которые с более горячей температурой обжигают кожу. Боль в бедре значительно прогрессирует, и он очень надеется, что мышца не оторвалась от кости. Таковой операции он не потерпит. И срочно вернуться в Грецию ему тоже необходимо. Но как сделать это с такими ужасными травмами? Врач обследует каждый шорох кости, массирует шею, ведь там тоже образовалась травма, которая хоть и болит меньше, но всё равно беспокоит громким криком своим. Чонгук же сидит напротив кровати в удобном кресле чёрного цвета, щурится каждый раз, когда Тэхён вскрикивает от доставленной осмотром боли. Тот одет в огромную серую футболку, определённо принадлежащую Чонгуку. А также просторные шорты стали удобными, ведь Киму не пришлось снимать часть одежды перед незнакомым голубоглазым. Доктор осматривал бедро, надавливая на некоторые места, от которых Тэхён в очередной раз заливался слезами. Никогда так не плакал. Никогда с ним такое не случалось. Он считает себя самым настоящим слабаком, не выдержавшим испытание под водой. Как после этого называть себя океанологом? Никак. Тэхёна блевать тянет уже от одного звания себя каким-то там учёным. — Почти… вот-вот и пришлось бы делать операцию, — человек в халате присаживается на край кровати, снова трогая подушечками пальцев мягкое бедро Тэхёна. А второй вздрагивает в очередной раз от такого касания. — Сильного разрыва нет. Где ты так умудрился-то? Доктор качает головой, своего помощника подзывая за гипсом, которым они сейчас покроют бедро Тэхёна. В глазах врача определённо читается сожаление, но не такое огромное, которое воспринималось Тэхёном. Кажись, Ким себя сейчас жалеет больше всего. А от самого такого факта наложения какого-то идиотского гипса ему хочется плакать сильнее, выходить из этой синей комнаты с медицинскими побоями он желает в самую последнюю очередь. Ужасно. — Джеймс, осторожнее, да, — палит Чонгук, заставляя доктора повернуться к нему и вопросительно посмотреть. — Может, быстрее заживёт. Посейдон. Да, он бы сейчас сделал так, как и планировал бы (к чему тысячи лет назад отнеслись бы со спокойствием). Он бы без боли вытащил Тэхёна из такого состояния, вернул бы ему прежний вид. Но. Не сможет, ведь тот определённо отнесётся к этому с паникой. Даже сейчас плачет, и Чонгук не будет врать: это его совсем немного забавляет. Тэхён выглядит милым с красными глазами, ужасно испуганным взглядом и горящим лицом. Совсем недавно его начали забавлять такие страдания людей. За что их жалеть? Абсолютно ни за что, поэтому Чонгук и перестал относиться к ним так, как они не заслуживают. Относится так, как заслуживают. — Шея повредилась совсем немного, — продолжает доктор Джеймс. — К завтрашнему дню всё заживёт с ней. — Когда я смогу вернуться домой? — произносит Тэхён, осторожно, но с такими же слезами на глазах всматриваясь в существо стоящего напротив врача. Только потом он кидает недолгий взгляд на Чонгука и сглатывает. Энергией так и прёт. Тэхён чувствует, как этот Чон Ноэс одним лишь взглядом сможет поменять его гены местами. От этого страшно и невозмутимо становится. В сердце щемит, а в голове такой же хаос и творится. — Ты можешь отлежаться сегодня, а завтра отправлю тебя домой на самолёте, — пожимает плечами Чонгук. Делает это максимально просто. — Главное, не плачь. Хуже будет. Посейдон кивает доктору, на что второй пару раз моргает перед его лицом и в небольшой спешке собирает медицинские инструменты. Он также удостоверяется в том, что гипс Тэхёна находится в полном порядке. Джеймс для этого сюда и пришёл: просто вылечить. Ничего больше, так ведь? Как только врач покинул комнату, Чонгук встал с места и проделал несколько шагов по направлению к окну, за которым до сих пор с неимоверной красотой скрывался Атлантический океан. Настолько притягивал, а он его настолько и любил, что Тэхёну и понять в будущем навряд ли удастся. Как можно не любить своё? Посейдон поражается тем, кто ненавидит собственные владения. А такие есть. Зевс, например. — Ким Тэхён, уж много ты плачешь. Вроде взрослый человек, — хмыкает, краем глаза посматривая на лежащего и корчащегося от боли парня. Даже обезболивающие тому не помогли. — Доктор бы подумал, что я держу тебя в плену. Это же не так? — Слушайте, я очень благодарен Вам за то, что… — смотрит в глаза Чонгука. И начинает сомневаться в одном: правда ли это линзы? Тэхён голубые глаза сразу же отличит, если понадобится. Но он решает промолчать. — Что… Вы спасли меня. Я правда не знаю, как оказался тут. То есть, понятия не имею, каким образом меня из Средиземного моря могло занести на другой конец Атлантического океана. В голове не укладывается, — хлопает себя по щеке. Ничего не меняется. Всё на месте. Чонгук также стоит у окна, рассматривая красоты собственные. Перед его глазами специальный гипс для заживления разрыва мышц. И до сих пор, до сих пор у Тэхёна нет слов описать ту боль, которую он сейчас переживает. Прямо здесь. Боль где-то в сердце, и только потом она распространяется на всё остальное: бёдра, шею, торс и другие части тела. Как отчаянно, правда? Люди настолько слабы, что одну невидимую боль с большей трудностью переживают в сердце. Настолько слабы, что молят всех богов только избавить их от этой боли в сердце, ведь её пережить сложнее, чем все другие. Особенно, когда от собственных мыслей и чувств это сердце невидимо разрывается, по своим венам рассекая холодную и невыносимо колючую боль. Настолько твёрдую, что проломать её нельзя никак. Только если он сам сумеет. Или кому-то там позволит. — Ничего страшного не случилось, — Ноэс ходит медленно. Это его дом, значит имеет право пугать, завораживать и заставлять Тэхёна себя ненавидеть. От этого в глубине души гуще становится, Марианская впадина с удовольствием глубже становится. — Ты жив, цел. К величайшему сожалению. — С последним соглашусь. — Почему? — Чонгук вскидывает брови. Не любит он «депрессивных». Сам был таким. Сам хотел исчезнуть, но не мог. Другие ведь могли спокойно это сделать. Они могли утопиться, упасть с самого высокого этажа. Но он не мог, у него это никогда не получится, потому что он бог всеводного на Земле и других её братьях. Он помнит дни, когда от неимоверной тоски по самому себе он был близок к уничтожению самого себя. Но почему никто не понимает, что Посейдон, уничтожив самого себя, уничтожит всю планету? Каждый материк окажется под водой. Лава станет водой. Всё станет водой. Никто потом не сможет и не посмеет создать тут что-то новое. Ни у кого не получится. Посейдона не будет, значит и человечества не будет. Таков мир, увы. Чонгук поэтому и ненавидит. Не только мир, но и самого себя. Правда, можно ли утвердить то, что, возненавидев собственного себя, он будет также относится к любимым атлантам? Тут Ноэс промолчит. Если Посейдон закроет свои океанные глаза, когда ресницы перестанут трепаться под его собственным воздействием, мир исчезнет. Даже сам Зевс, сам величайший враг, который раньше был довольно близким братом, будет плакать из-за потери Посейдона. — Я не знаю, живы ли мои коллеги. Если они тоже уплыли под воду, то я… я не переживу этого, — больно сглатывает. — Во-первых, они бы не смогли уплыть под воду, — фыркает Чонгук, закатывая глаза и медленно продолжая шагать по периметру комнаты. — Ты каким-то образом умудрился. — С чего бы Вам так это… говорить? — громко выдыхает, чувствуя нарастающее в спальной напряжение. Ощущение возникает, что стены стали темнее, прямо как в глубине Тихого океана. Настолько маленьким оказалось это помещение, сделать лишний вздох казалось трудным. — Пошутил, — доходит до двери. — Твоё тело сейчас безумно слабо. Если захочешь сбежать, то предупредишь меня, я тебя понесу. Выходит. Комната осталась такой же крохотной. Невыносимо дышать. Становится плохо лишь от осознания того, что Тэхён один такой. Один магическим образом за столь короткое время преодолел тысячи километров, оказавшись в доме незнакомца, который так радостно решил ему помочь. А теперь Тэхёну приходится изо всех сил справляться с нагрянувшей панической атакой, она так отчаянно лишала его дыхания, что он даже на секунду подумал о желании иметь жабры, только не эти людские лёгкие.* * *
Мрачные реки текут в царстве Аида. Там протекает всё леденящая священная река Стикс, водами которой клянутся все боги. Темнота, холод, запах смерти мёртвых душ. Живые же души пахнут нематериальной плотью, ужасом всех перенесённых мук. По мрачным полям царства Аида, заросшими бледными цветами асфодела, носятся и бесплотные лёгкие (а ещё и тяжёлые, разных типов) тени умерших. Они сетуют на свою безрадостную жизнь без света и без желаний. Тихо раздаются их стоны, едва уловимые, подобные шелесту увядших листьев, гонимых осенним земным ветром. Нет никому возврата из этого царства печали. Аид делает размеренные шаги, вдыхает пепел и мягко улыбается. Трёхглавый пёс Цербер, на шее которого движутся с грозным шипением змеи, сторожит выход. Такова должна быть жизнь. Таков должен быть послесмертный ужас. Ужасно царство Аида и ненавистно оно людям. — Не хочешь, чтобы я подарил тебе новую подводку? — смеётся Аид, тот же Лукас, крепкая грудь которого полна дыма. — Сидишь на троне и куришь прах людей, — тоже смеётся, из чёрного бокала выпивая вкусный подземный напиток. Тут он называется именно так – подземный напиток. Вода из реки Стикс настолько хороша и невообразимо вкусна, её нежидкое состояние так быстро вливается в организм, наполняя его радостью и той же самой скукотой. Уж очень надоело быть в обществе умерших теней, а также их живущих видов, которые как всегда приносят кучу проблем. Такие же люди. Юный бог сна – Гипнос. Он неслышно носится на своих крыльях под землёй с головками мака в руках и льёт из рога снотворный напиток. Не могут противиться Гипносу ни смертные, ни боги, ни даже сам громовержец Зевс; и ему Гипнос, бывает, смыкает грозные очи и погружает его в глубокий сон. — Персефона всегда говорит быть осторожным, только я, вот, не знаю, где именно, — пожимая плечами, Аид садится в удобное кресло. Оно настолько мягкое, что душа человека кажется более твёрдой. Но кто отрицает то, как обивку этого кресла Аид наполнил сотнями тысяч душ? — Я нечасто заглядываю уже сюда, — хлопает глазами. — Но могу чётко сказать тебе перестать сидеть на коленях Хосока и поддакивать всему, что он делает, — кашляет Гипнос, как только в горло попадает неприятный прах. — Знаю, твоя грозность сейчас это будет отрицать, но в царстве скоро уже начнётся переселение только из-за того, что Зевс не умеет останавливаться в убийствах невинных людей. Сколько раз я его гнал в блудный сон… он слишком хитрый, — цокает. — Перестань, — Аид отмахивается. Как же хотелось бы ему перерезать горло Зевса, заставить его мучиться в адских муках. Да так, чтобы весь мир отныне принадлежал не ему, а более опытному и лучшему богу. Посейдону, например. И Аид в этом уверен. Не горел он никогда в своём горящем от разрывающих плоть мыслей умерших царстве быть богом всего. Подземные души, все они хотели обратно, где свет, где хорошо и где на улицах играет приятная музыка-джаз. Правда, сами не понимали того, что большую их часть загнал сюда Зевс. Ужасный, который не умеет контролировать себя. Совсем сошёл с ума. — Даже если встреча на Олимпе пройдёт успешно, то в любом случае начнётся потоп… где-то волны сокрушатся. Чонгук не сможет остановить свой гнев после встречи с Хосоком, — Гипнос прикусывает губу, чувствуя, как от климата, который он по прибытии сюда поменял, подводка на глазах вот-вот начала течь. Никогда он не любил приходить в царство Аида накрашенным, но ничего не мог с этим поделать, — Чонгук таков. Царство Аида холодное, жаркое и страшное. Настолько мрачное, что света тут и так никогда не будет. Каждая улица и скромный уголок мрачны. Здесь безумно грустно. — Чонгука можно прекрасно понять. — Согласен, — рукавом рубашки Гипнос протирает глаз. — Он мой любимец из всех Вас. — Я не твой любимец? — Лукас надувает губы. — Так и знал. — Ты тоже один из идиотов, — Гипнос закатывает глаза, призывает своего помощника и, готовясь вернуться туда, где светло, машет в знак прощания мрачному. — Но я тебя тоже люблю. Передай Персефоне, что в новой серии её дорамы не будет поцелуя между влюблёнными. Громко смеясь, Аид провожает Гипноса, пересекаясь взглядом с Хароном. Это суровый старый Харон, являющийся перевозчиком душ умерших. Скорее, в царство поступили новые, совершенно безобидные люди. А Аид смотрит на них с огорчением. Ведь даже сам создатель знает все недостатки и ужасы собственного творения. Сам знает, что тем, кто окажется здесь, будет не так сладко, как раньше. Будет сладко лишь той части человечества, которая не доставляла страданий. И которая не умирала от безысходной злости Зевса. Можно сказать, что даже невинных в этот ужас загоняет Зевс. Беспощадный, критически невозможный в осознании своих ошибок. Аид уже устал думать о том, как это можно изменить. К очередной войне он совершенно не готов.
* * *
2000 год. Посейдон. Тело его огромное, сила бесконечная. Он сидит в машине, смотрит в окно, видит за ним красивый, безумно красивый лес. Крепкие и высокие деревья заставляют его моргать много раз подряд. От чего он находится в таком ступоре? Он в ужасно дорогой машине. Он ужасно богат. Он ужасно нужен этому миру, ведь без него и не будет и дня, как эта планета исчезнет. И почему же великий Посейдон сейчас сидит и не может понять: как ещё этот мир может стать прекраснее? Он влюблён. В эту планету. Безумно. Ему трудно дышать, когда над его головой играет ветер, развевая его мягкие шелковистые волосы. Никто не понимает, что он тоже страдает в этой бесконечной муке под названием жизнь. Но когда он находит смысл остановиться, он понимает то, как его собственные доводы заставляют искорениться в этом желании прочувствовать каждый миллиметр мира всей своей божественной душой. Чонгуку больно. Да, боги тоже страдают. Страдает даже сам Зевс, который утратил прекрасную Семелу, мать своего сына, бога Диониса. Он ведь был сам виноват в её гибели, спасти же её он не смог, потому что неутолимые и неумолимые мойры, богини судьбы, сулили её гибель. Страдает даже Аполлон. Погибла превращённая в лавр Дафна, погибли юные Гиацинт и Кипарис, а их так он любил до собственного солнечного безумия. Страдает Афродита, безысходно страдает от своего горя, ведь умер прекрасный Адонис. Страдает Геракл, который убил своих детей в припадке безумия, убил своего друга Ификла. Он ведь величающий герой, принужден служить слабому и трусливому Эврисфею. Посейдон страдает. Страдает от собственного существования. Вдалеке, справа он видит старика, который держит свою ферму лишь для того, чтобы хоть как-то прокормить внуков. Ситуация совсем плохая, так как денег не хватает ни на что. Его горб, его длинные волосы и борода, которые по седине преодолели цвет бетона его недостроенного дома, заставили Чонгука сглотнуть непонятную людскую боль. Что происходит? Что они создали? Почему так плохо и невыносимо становится, когда замечаешь то, в каком хаосе и несправедливости живут практически все люди? Посейдон до безумия желает это изменить, но это сделать невозможно без согласования с другими богами. Почему он тут только сам, один единственный хочет улучшить жизнь? Чонгук громко хлопает дверью машины, вытирает слёзы рукавом шёлковой рубашки, а от ветра немного съёживается. Прекрасно знает, что так его хочет остановить Зевс. Зевс не желает помощи другим, ведь эти страдания он сам им организовал. Зевс не любит, когда бог воды вмешивается в жизнь людских людей. Зевс не любит, когда Посейдон ходит по этой земле, ведь первый сам знает, что против него сражаться будет слишком трудно. Армия Посейдона превышает армию Зевса в несколько тысяч по объёму и силе. А сейчас тот же самый могучий Посейдон плачет, преодолевая обросшую траву по пути к домику старика. Он хочет ему отдать все заработанные его отелем за последний год деньги, чтобы тот смог достроить маленький домик рядом с лесом. Посейдон искренне хочет, чтобы дети наслаждались этим прекрасным лесом. В его руках небольшая сумка, сумма денег в которой сравнится с тем, сколько бы заработал старик за всю свою жизнь. Чонгук просто оставляет свою помощь на крыльце в момент, когда тот заходит в дом по каким-то делам. Испаряется он с места сразу же, реакцию человека видеть тоже не желает. Он просто уезжает. Далеко уезжает.* * *
— Нет, конечно же… о чём ты, отец? — выдыхает Чимин, в давлении каком-то прикрывая глаза и притрагиваясь к ним холодными от прохлады на улице пальцами. В Афинах не всегда солнечно, может быть и холодно, но вот тепло, когда на это место ступает Зевс, никогда не будет. Сто лет назад Афины был подвержены аномальной прохладе, потому что здесь свои дни проводил Зевс, ходил по улицам и рассматривал достопримечательности, к строительству которых он когда-то имел огромное отношение. А сейчас стоит посередине беседки одного из кафе в центре. Перед ним Чимин, сглатывает слюну каждый раз, когда тот кидает на него продолжительный взгляд. Перед отцом своим морально умирает. Ему не хватает сил. — Если Сейдон так хочет войну, почему бы его этим не обеспечить? — хмыкает. — Я и так тянул до самого последнего момента. — Папа, не стоит… он… — Постоянно так говоришь, — злобно произносит Зевс, выкидывая фантик от конфеты, которую он не ел, в ближайшую урну. — Думаешь, я ничего не понимаю? Гермес, ты хоть и славился своей прозорливостью, но меня ты никогда не обведёшь вокруг пальца. Как бы ты ни старался это провернуть. — Папа, я знаю… — с испугом выдыхает, когда Хосок медленно приближается к нему. — Я твой сын, им всегда останусь. Но… — моргает перед лицом Зевса, а тот так и читает его мысли. Никто укрыться от него не сможет. Ни при каких обстоятельствах. Он всё знает, всё слышит и всё видит. — В дядю влюбился, — фыркает. — Как же ты мог так поступить, сынок? — Я… — Гермес старается не заплакать. Старается не пустить эту предательскую слезу, которая разрушит сейчас всё. Которая разбудит ненависть отца на столько, что спрятаться от его сил станет совершенно невозможным. — Запрет на чувства между богами был создан мной когда? Напомни! — злость. Только злостью питается Зевс. Чимин молчит ещё несколько секунд, старается обдумать надобность его никчёмных сейчас слов. Ему страшно. Он ведь был непоколебимым лгуном, он мог обвести любого вокруг своего пальца. Ему это было настолько легко, насколько вдохнуть свежий воздух Олимпа. Сейчас же он безумно слаб, один разговор с Хосоком изящно отвратным давлением отражается на его состоянии. — В 676-ом году, папа. В следующую секунду Зевс начинает непрерывно смеяться. С такой же злостью и ненавистью, как и всегда. Гермес был хорошим сыном. Ключевое слово, что был. Прошло огромное количество лет, Зевс никак не сомневался в его верности, но дети выросли, стали неуправляемыми, а ему приходилось изменять нажитки прошлого только так. Только так: своей злостью. — И что тебе так понравилось в нём? — вскидывает правую бровь. — Он… — Чимин шмыгает носом. Готовится признаться или же наврать? — Чонгук – самый добрый. Самый прекрасный. Самый красивый. Гермес не врёт. Хосок смеётся. Даже ветер повернулся в другую сторону, когда он это сделал. Ему льстит то, что говорит сейчас Гермес. Ему хочется разрушить всё. Но ведь после разрушения зарождается жизнь, тогда в чём смысл? Зевс не хочет что-либо говорить сейчас. Видеть непреклонного на ненависть к Посейдону Гермеса ему не хочется. Он всех наговаривал на то, что злость и ненависть к Ноэсу были обязательными. Но почему к этому не так приступают? Все влюбляются, голову теряют, боготворят, если это прозвучало бы «тавтологично», Посейдона. Каждый относится к нему с трепетом, будто он не только бог, но и самый понимающий, искренний и любящий человек, который в любую секунду поможет и успокоит. Справедливость так и хлещет от Посейдона. Он справедлив ко всем. Не станет делать поблажек, если кто-то серьёзно провинился. Может быть, поэтому он и сторонится Зевса? Поэтому и не видит в нём действительного бога? Поэтому его Зевс заставляет чувствовать ужасную и неповторимую неприязнь? — Папа… Чонгук всегда спасал меня от всего, что происходило со мной. Он всегда следил за моими братьями и сёстрами. — Это причина того, что ты в него влюбился? — Одна из, — кашляет Чимин, вытирая слезу голой ладонью. Ему хочется заплакать ещё, но в присутствии грозного отца он этого не сделает. — Я понимаю, но не хочу осознавать, что между нами ничего не будет. — Не будет, Гермес, — снова смеётся. С истерикой. И ненавистью, прямо той же самой ненавистью. — Ты слышишь, о чём говоришь? Послушай самого себя, посмотри на самого себя. Ты утопаешь в людских чувствах. Гермес качает головой. Деревянная скамейка, на которой он сидит, в очередной раз прогибается под его весом. Но самое необычное – это то, что сейчас он невесом. Прогибается ли эта скамейка от его людских чувств? Чувства людей имеют вес? Они настолько влияют на мир, что, ещё чуть-чуть, и скамейка сломается? — Папа… помнишь Прометея? — Чимин шмыгает носом, протирает образованную влагу вокруг глаз рукавом, а потом моргает, дабы скрыть свой людской позор. Ведь он бог. Он не может так поступать. — Он похищал огонь для всех людей, ради них он восстал против тебя. Знаешь, что он мне сказал? — Я во всём внимании, сынок, — ядовито проговаривает Хосок, прикусывает нижнюю губу и, откидывая в сторону свой дорогущий пиджак, прижимается к краю стола, оперевшись о него руками. — Знай хорошо, что я б не променял Своих скорбей на рабское служение: Мне лучше быть прикованным к скале, Чем верным быть прислужником Зевеса. Хосок вскидывает брови. — Один знаменитый человек, его звали Карл Маркс, он сказал: «Прометей – самый благородный святой и мученик в философском календаре», — Чимин сглатывает, — Папа, почему ты такой жестокий? — и прикрывает глаза. — Гермес, послушай самого себя, — Зевс громко смеётся. Где-то вдали из-за этой эмоции людской загремел гром, на родине, в пещерах Крита песок образовал с воздухом красивую диффузию. Всемогущ. Беспощаден. — Ты всегда говоришь мне это, отец, — Гермес встаёт с места, но теперь ему тяжелее на душе. И он это ненавидит. — Мне надоело. Очень надоело. Я страдаю. — Чтобы на встрече богов я не чувствовал твоих чувств, сынок, — говорит Зевс с яростью в глазах. — Не позволю, слышал? Пора привести всё в порядок. Грозно сдвинет сын Крона свои густые брови, чёрные тучи заволокут небо. Разгневается великий Зевс, и страшно поднимутся волосы на голове его, глаза загорятся нестерпимым блеском; взмахнёт он своей десницей – удары грома раскатятся по всему небу, сверкнет пламенная молния и сотрясётся высокий Олимп.* * *
«Дикэ». Девушка читает это имя несколько раз подряд. Словно пытается к нему привыкнуть и как-то приучить себя к тому, что употреблять его в таковой повседневной жизни придётся. Новые знакомые похвалили её за неземную красоту и сказали, что были бы не против после работы в офисе угоститься вкусным бурбоном в соседнем баре. Почему бы и нет? Ведь она сейчас вполне свободна, а коллеги по работе так и дают ей возможность почувствовать себя хоть немного человеком. Дикэ – богиня правосудия. Так символично. Символичным её существование здесь и присутствие рядом назвал начальник, в юридическую фирму которого она устроилась работать всего-то месяц назад. Делала она это с сердцем, полного нервов. Будто всё тело стало настолько нервным, лишилось других свойств и качеств, что этот опыт сказался очень ужасно. Но она тут. Работает в топ-компании. Юрисдикция держится именно на ней практически по всей Америке. Дикэ же, красивая девушка, густые волосы которой настолько напоминают греческую богиню, что каждый проходит мимо неё и имеет дело об этом сказать. Чувствуется какая-то аура? Правда? — Добро пожаловать, — дверь наконец ей тоже открывают. Превосходный прибрежный дом так и впускает в себя всякими объятиями, а тот, который открыл ей дверь, стоит в одних шортах, серой футболке, держа в правой руке прозрачно-синий стакан свежевыжатого апельсинового сока. Красота от него так и светится. Лучами яркими, будто он и сам Зевс. Зевс в позитивном ключе, так сказать. — Я скучал по тебе, — Дикэ проходит вовнутрь, кидает быстрый взгляд на изменившуюся обстановку, но ничего про это не говорит. — Мы не виделись два года, хоть я и посещала Олимп семь месяцев назад. — Видимо, не тот посещала, — смеётся. — Ноэс! — смеётся девушка, — Вообще-то, я хотела сказать, что с моим чутьём, знаешь… я прямо так увидела: ты держишь здесь кого-то. И этот кто-то находится тут незаконно, — и щурится. Посейдон громко смеётся, пожимает плечами. — Ну… если учесть то, что он за полчаса со Средиземноморья добрался до Флориды без американской визы и документов… то да, — щурится. — Поэтому мне нужна твоя помощь. Как его безопасно отправить обратно в Грецию? Дикэ закатывает глаза. Это она и ожидала. Её предположения, действительно, оказались абсолютно верными. Дядя всегда хорошо относился к ней, из-за чего в этом случае ей стоит хорошо отнестись и к нему. Дикэ очень любит Посейдона. И ненароком хочет, чтобы у него была такая же, как у Зевса, власть. Правда, к этому разговору Посейдон не готов. — Я всё разрешу, — смеётся, отмахиваясь рукой. — Надеюсь, ты не напугал пленного? — Да не пленный он мой… — цокает Чонгук, присаживаясь на просторный диван. — Сама знаешь, какое течение я нечаянно устроил в Средиземном. Так получилось, что он по этому течению оказался в Атлантическом океане. Для мозга океанографа такая скорость в голове не уложится, — Ноэс прикусывает нижнюю губу. — Он был очень близок к вратам Атлантиды. Я это, естественно, почувствовал. Как раз был там и проверял всякие бытовые дела. — А потом переплыл для того, чтобы спасти Атлантиду? — Да, — кивает. — Я это всегда делаю, как знаешь. Правда, не имею понятия, увидел он атлантов или нет? Скорее, нет. Но что-то мне льстит. — Он не сможет увидеть атлантов, если в его крови нет атлантской. Помнишь, я много лет устанавливала процент? Если в крови не меньше тридцати процентов истинной атлантской, то он увидит это место и даже сможет там поплавать. — Думаю, процент довольно низкий, — выдыхает. — Этот парень… у него голубые глаза. Теперь понимаешь? — Это ещё ни о чём не говорит. — Ладно, просто избавь меня от него. Слышала, что Зевс в Афинах? Он хотел разобраться с Олимпом, — смеётся. — Дебила кусок. — Весь совет против него, Ноэс. — Каждый будет против него, — яростно очерчивает своим взглядом расположенное перед ним окно, за которым красивыми волнами закатывается океан. — Сколько боли он миру этому причинил. За что только его мама тогда спасла… — Насчёт всего этого, почему отец не рассказывает ничего о Вашем детстве? — Дикэ хмыкает. — Конечно же, Крон Вас не ел, это придумали люди. Но… — Тебе правда не рассказывали об этом, Дикэ? — охает Посейдон. — До того, как Зевс одержал победу над отцом, нас держали взаперти и пытали. Все эти года пытали, не оставляли в покое. Отец Крон был сущим психопатом. И только Зевса мать решила спасти. — А что, если бы не спасла? — Диктаторское царствование Крона продлилось бы вечность. Дикэ вздрагивает. Слышала она о Кроне много всего. Много всего плохого. — Поначалу Зевс был хорошим, Дикэ, — выдыхает. — Но всё началось потом. Он убил моё положительное мнение. — Можешь рассказать, как это случилось? — Нет. — То, что он мучил атлантов? Тот период жизни для Посейдона отражается на глазах мраком и невыразимой болью. — И то тоже, Дикэ. Много всего. Иногда возникает ощущение, что Зевс хуже отца, так ведь? Во многих аспектах это так. — Поэтому ты заключил сделку с Аидом, чтобы Зевс никаким образом не мог повлиять на воды? — Хоть твой отец и могущественен, но да, он не повлияет на воды. Сейчас на его земли повлиять могу очень даже хорошо я. Этого он и боится. Царство Аида тоже под моей водной защитой. — Океан не хочет вмешиваться в такой разрыв отношений? — Океан не вмешивается ни во что, сидит уже тысячелетиями в своём Окленде и не бесится. Мы же не об этом сейчас, — цокает Чонгук, кидает кроткий взгляд на дверь, за которой и лежит в кровати Тэхён. Сердце которого полно страха и непонимания. — Ладно, я всё разрешу… станешь еще из-за этого переживать. — Не стану, я не такой, — Посейдон смеётся. — В благодарность тебе подарю печать Зевса. Глаза Дикэ в удивлении превращаются чуть ли не в теннисные шарики. Её волосы почти что дыбом встают, горло начинает перчить, хочется закашлять. Печать Зевса священная. И не может быть такого, что кому-то из богов удосужилось бы её получить. Такого быть абсолютно не может. — Не пугайся, — в своём же божественном репертуаре Чонгук смеётся, подкидывая в воздух мягкую подушку и сразу же хватая её. — Сам он об этом ещё не знает. То, как он изменяет самому себе, уму не постижимо, — выдыхает. — Правда, Дикэ… мне всё равно на него. Видеть не хочу этого дебила в своей вечной жизни. С этим тоже мне поможешь, хоть и избежать скорой встречи на Олимпе не получится. — Отец в Тартар загонит! — Меня? — указывая на себя пальцем, спрашивает Посейдон. — Меня уж точно. Вот тебя может, а меня нет. Дикэ прекрасно это знает. Если будет идти против отца, то в Тартаре окажется за долю секунды. Будет с химерами сидеть, жизнь земную обсуждать. Ей приходилось из видений других богов понять, каково там. А там один лишь ужас. Поэтому и прилежной нужно быть, и отца не стоит злить, ведь Дикэ чувствует, как Гермесу уже от этого сложно до умопомрачения становится. Гермес страдает больше всех от рук собственного отца. — Дикэ, прекрасная… ты можешь идти, я зайду к своему гостю, — зевая, проговаривает Чонгук. Он взглядом одним своим божеским даёт понять, что время пребывания её в доме закончилось. Она же, конечно, слушается его. Не стоит забывать о своей жизни, о работе, новых знакомствах. Всё-таки, в какой-то степени её поразила эта людская жизнь. Она втянулась, попробовав лишь раз. Чонгук же, в своём человеческом одеянии, спокоен как никогда. Это он. Отвязываться от существа и имени этого он не планирует по крайней мере до того момента, когда совет всех богов не решит разрушить всё когда-либо существовавшее. Посейдон медленными шагами направляется к той самой комнате. Он не будет отрицать, что ни за каким человеком не ухаживал так, как делает это сейчас. Точнее, это первый человек (?), попавшийся на его пути в таком образе. Затягивать с помощью он не собирается, ведь Тэхёна завтра уже здесь не будет абсолютно. — Хорошие новости, завтра слетаешь обратно, — хлопая дверью, пролетает в комнату Чонгук. Перед ним лежит забинтованный парень, явно ожидавший его прихода. В планшете, который был ему предоставлен в качестве сражения со скукотой, была включена карта мира. Точнее, карта, специализированная именно на океанических течениях. Ноэс ничего не сказал. Действительно, если бы сам оказался в такой ситуации, то обратился бы за помощью к своим знаниям. Учёные основываются лишь на том, что сплошь доказано, проверено и фактом дано. Иначе никак. Поэтому он и видит смысл в исследованиях Тэхёна. Учёных Посейдон не винит. Они ведь сами против всего беспредела в мире. — Спасибо, я очень… удовлетворён, что так всё образовалось, — сглатывает Тэхён. В его словах боли слишком много для осознания этого Чонгуком. — Меня охватывает паника. Я не понимаю, как я мог тут оказаться. — Может, хватит гнаться за причинами? — вскидывая бровь, произносит Ноэс. Ему откровенно плевать на так называемую боль Тэхёна. Что она ему даст, если он так по-людски сострадает? Ничего она ему, конечно, не даст. Он и не надеется, что люди чем-то хорошими ему окажутся. — Я благодарен Вашей помощи. — Ким Тэхён, разве не каждый бы так сделал? — ухмыляется. Определённо Чонгук знает, что так бы никто не сделал. Он перетащил его на другой берег океана лишь из-за его близости с Атлантидой. Он всегда будет спасать своих атлантов, а весточки потом на суше от сумасшедшего учёного о том, какие красоты он повидал под водой, не хочется. Ведь это будет всемирный провал. Все начнут интересоваться и вникать. И Чонгук безумно рад, что такая информация распространена только на уровне мифов. — Я не собираюсь говорить с тобой о жизни, — Ноэс хватается за ручку двери. Тэхёна видит он в самый последний уже раз. — Желаю тебе хороших исследований. Помоги миру. Спаси океан от мусора, чтобы кто-то другой уже не вмешивался. — Но… — рот Кима приоткрывается, глаза бегают в разные стороны. Он хочет сказать кое-что, но ничего, абсолютно ничего не выходит. Страшно ли ему? — Забудь это как страшный сон. Океан ведь не изучен на все сто процентов, вдруг тебя и правда по течениям занесло? — хмыкая, Чонгук с небольшой ухмылкой (явно довольной после своего высказывания) рассматривает комнату, существо голубоглазого и его неприемлемую дрожь. Посейдон напоминает самому себе, что каждый, узнав о его в самом деле, начал бы так дрожать. Но Тэхён дрожит по другой причине, а эта недосказанность Чонгука очень забавляет. Нравится ли чувствовать власть или же у богов это настолько характерная черта, что они не могут от неё избавиться и не смогут этого сделать? Впрочем, неважно. — Я буду исследовать океан, я обязательно найду причину того, почему я здесь оказался! — кивает самому себе Тэхён, блокируя экран планшета. Он весь в бинтах и покалеченный, но внутри него столько сил и уверенности, что такому позавидует каждый. Теперь он отказывается служить своим негативным эмоциям? — Исследуй. Исследуй то, что принадлежит мне. То, чем я управляю. Но не то, ради чего я встаю с постели каждый день и улыбаюсь. Не моих атлантов. Властвует над морями Посейдон, и волны моря послушны малейшему движению его руки, вооружённой грозным трезубцем. Тэхён же кидает испуганный взгляд на океан за окном. На то, как перед его глазами образовались волны в несколько десятков метров высотой. Его парализует, он перестаёт двигаться. Угроза ли этого грядущего цунами? От чего Тэхён для себя самого так спокойно находится в этой утеплённой его телом постели? От чего он от стоящего недалеко у двери Чонгука не пугается так, как это должно быть? Кто знает, о чём ведает этот мир? Что в этом мире происходит изо дня в день? Кто мы такие? Почему в некоторые моменты просто отшибает разум? Сбой ли этой какой-то там системы? Или же это воля богов? Или же они просто разозлились друг на друга? Можно ли сказать, что из-за этого и происходит весь этот хаос под названием жизнь? Нельзя забывать об одном: мир произошёл из хаоса. Он стал источником жизни. Не скажет ли это Тэхёну о чём-либо?