В это мгновенье большая волна поднялась и расшиблась
Вся над его головою; стремительно плот закружился...
(с) Гомер
Тэхён бы сказал, что новая одежда и довольно-таки выгодное знакомство ничего не меняет. Он в белоснежной машине, направляется домой (в отель, точнее) после длительного перелёта из одного конца Штатов в другой конец Европы. От осознания того факта, что ему пришлось через такое пройти, становится жутко. Благо на доброту души Чонгука. Которого он уже немного забыл. Посейдон поработал над этим, что даже Киму не придётся объяснять то, как он выжил. Ведь все об этом забыли. Подводная волна исчезла. А в душе Тэхёна много переживаний, из-за которых он сейчас тщательно трёт свои голубые глаза, пытаясь этим себе помочь как-то успокоиться. В детстве такое движение часто помогало, но сейчас это не делает смысла. По пути в Олимп ему снились кошмары, хотелось проснуться, но интерес того, что бы произошло во сне, его забавлял больше, чем радость от бодрствования. Иногда у человека бывает такое, что ему проще увидеть страшное, чем стабильное, ведь в жизни ничего сверхъестественного не происходит, а скучно становится всем. У Тэхёна насчёт этого возникает много мыслей. Он верит исключительно в науку, но в последние дни эта вера начала качаться из стороны в сторону, а влияние сверхъестественных сил на мир он иногда даже переставал отрицать. Это непонятно и непривычно. — Можно здесь, я выйду, — ровным голосом говорит Тэхён таксисту и немного поднимает брови, когда в стороне замечает знакомого человека. — Хорошего дня! Ким выходит из машины, поправляет свою рубашку, которая успела вылезти из под штанов, и шагает в сторону входа, но по этой же дороге ходит и довольно знакомый Чимин. Он успел с ним увидеться пару дней назад, после чего каким-то непонятным образом куда-то исчезли его очки. Это заставило его задуматься. Но желания заводить разговор с этим человеком у Тэхёна на данный момент нет. Ему бы просто собрать вещи и уехать на Крит, снова поплавать в Средиземном море и попробовать местный холодный кофе, хоть он его и не любит вместе с Критом. — Доброе утро! — Чимин замечает проходящего мимо Тэхёна, из-за чего второму приходится опустить голову вниз, сделать непринуждённый вид и с улыбкой медленными шагами пойти дальше, кивнув ему напоследок. — Стой! Ты куда? — В номер. — Хорошо, держи свои очки, — парень протягивает ему, можно сказать, нетронутые очки и позволяет пройти дальше. — Твоя нога… всё в порядке? — Да, — Ким опускает взгляд на ногу в гипсе. — Океанологические происшествия. — Точно? — приподнимая правую бровь, Чимин пару раз стучит по гипсу. — Выздоравливай. Не думаю, что тебе стоит так спокойно расхаживать в этом гипсе… — Спасибо, что заботишься, — тихо произносит, очки устраивая на воротнике футболки под хлопковой рубашкой. — Тебе хорошего дня. Чимин кивает и с улыбкой на лице провожает Тэхёна до входа в отель, пока тому не приходится пристроить карту прохода к считывателю и пройти вовнутрь. Свобода в закрытом пространстве. Тэхён наконец сможет отдохнуть, прийти в себя. А ещё и понять, что происходит с его жизнью в эти дни. Скидывая с себя небольшой груз в виде пары сумок с вещами, которые принадлежат Чонгуку, он спешит снять рубашку и повесить её подальше, ведь она ему, естественно, не принадлежит. Она велика ему, как можно носить одежду на два размера больше? Он не знает, Чонгуку эта рубашка была в обтяжку, а на нём висит как на вешалке. После встречи с тем самым Чонгуком Тэхён долго думал о своей физической форме и даже изъявил желание подкачаться. В его голове так и остался этот человек: его грозный взгляд, пухлые розовые губы, идеальная линия челюсти и просто невообразимо большая груда мышц. Тэхёну до сих пор некомфортно, он не понимает: как такой человек попался на его пути? Сложно. Он просто падает на кровать, аккуратно устраивая свою больную ногу. Глаза закрываются автоматически, но спать совсем не хочется. Тэхён уже устал отдыхать, ему бы в лабораторию сейчас, но никто его туда не пустит с таким телом. Ведь благодаря Чонгуку он остался жив, благодаря ему смог вернуться в Олимп. Можно ли радоваться такому? Другой человек успел бы сотворить что-то морально непоправимое по отношению к Тэхёну. Но вот Чонгук ничего такого и не сделал. Даже в последние два часа пребывания в Штатах устроил ему беседу с психологом. Ким понять до сих пор не может, как Чон оказался таким хорошим человеком. И не сможет понять. — Навряд ли мы с тобой теперь встретимся, — Ким поворачивается на другой бок к окну, ему становится грустно. Он привык смотреть далеко, но сейчас он не видит Атлантического океана, не видит стоящего рядом Чонгука, который пользуется своими шутками. Эти шутки спасали Тэхёна, и только сейчас он это понял. Понял, что иногда боль от любимого дела и правда становится невыносимой. Понял, что иногда можно обмануть себя радостью, если боль остаётся таковой. И в этом ему помог Чонгук. Приятно ли Тэхёну? Он не знает, но может сказать, что ему безумно непривычно. Он не может понять, как такое с ним случилось.* * *
Испокон веков великий Олимп славился своей божественной красотой, на небе его жили боги и правили миром так, чтобы происходили в нём и хаос, и доброта. Звание злости давать смысла нет, потому что мир, воистину, можно посчитать злым. Зло прижилось в каждом, даже если оно не показывается и заставляет именовать себя «порядок». Люди гонятся за этим порядком, разрушают самих себя. Правда, как писал Герман Гессе: чтобы родиться, ты должен разрушить мир. Прямо как делает это птенчик, разрушая скорлупу, свою безопасность, дабы открыть глаза и увидеть этот чёрствый мир. Чонгук много думает о том ужасе, в котором живёт. Его постоянно покоряет этот мир не своей красотой, а своим ужасом. Его пугают все, но это он ни за что никогда не покажет, ведь боги не такие, не должны чувствовать. Олимп для него родной, он знает все улицы, все проулки. Он провожал безопасностью своего взгляда людей, ведь грозный Зевс мог сотворить всё, что его душе угодно. Убить Зевсу не жаль даже собственного себя, но он собственного себя настолько любит, что не сделает этого. Пригрозишь Зевсу лишить его сил, он посмеётся и лишит тебя твоих сил. И вот, Чонгук сидит на своём троне. Высокое кресло с шёлковой обивкой, ножки которого сделаны из настоящего золота, превращает всю его грозность в что-то неотразимое, от чего стоящий недалеко Гермес вздыхает, стараясь не пустить одинокую и предательскую слезу, полную безответной любви. Посейдон смотрит вверх, видит синее небо небес, оснащённое солнечным светом. Зевс опаздывает. Но Посейдон даже и видеть его не желает. Никогда не пожелает. Он хочет, чтобы тот навсегда исчез и больше не смог править миром. У Чонгука эта мечта до конца его бесконечной жизни теперь останется. — Аполло, — откашливаясь, Чонгук поворачивает голову в сторону племянника, вчитывается в него своими до ужаса пронзительными голубыми атланными глазами. — Не хочешь после встречи вина с Сисием? — улыбается. Племянник откашливается тоже: о таких вещах разговаривать не принято здесь, а то мойры – богини судьбы, заставят тебя плакать в людских муках. Из рога изобилия, божественной козы Амалфи, молоком которой был вскормлен в пещере Зевс, Тюхэ рассыплет не дары, а ужасы для тех, кто не следует правилам Олимпа. — Брось, — Чонгук замечает, как Аполлон не отвечает на его словные подстрекательства, и, выдавливая смешок, спиной прижимается к мягкой, одновременно холодной обивке своего трона. — Давно я не видел твоего отца. Тяготит то, что его все тут ждут, — кидая взгляд на всех сидящих олимпийских богов, Посейдон закидывает ногу на другую, скрещивает пальцы на коленях и, зевая, топает ногой по небесному полу. И в ту же секунду появляется Зевс, следом за ним идёт Дикэ, рассматривая места, в которых она не была очень давно. Ей никогда не нравился небесный Олимп, не горела она желанием направляться сюда, но настойчивый отец, один взор которого может убить всю собственную похвалу, заставил это сделать. Зевс не знал пощады даже и другим богам, заставляя их царства страдать, жителей эти царств бесследно умирать. И как после этого всего можно его уважать? Ведь Чонгук сейчас смотрит на глаза других богов, движения их стали замкнутыми и неуверенными сразу же после того, как в это место ступил Зевс. Они определённо его боятся, но не хотят оправдывать своим страхом все ужасные вещи, которые происходят на сьём мире из-за него. — Какая встреча, мои родные, — на лице читается злая улыбка, и Чонгук сразу же понимает, что Хосок, который Зевс, самый конченный болван на свете. Посейдон небрежно рассматривает его вид: худое тельце, на котором висит божественное олимпийское платье, ужасное и тусклое лицо, которое, в чём уверен Чонгук, стало таким после всех тех ужасных преступлений, сделанных им против человечества. Разве это можно ценить? Разве это можно уважать? — Места довольно удобные, я приказал поменять удобства на время, пока я буду на Олимпе, — облизывая нижнюю губу, Зевс принимается рассматривать лица всех сидящих богов, расположенных по периметру небесной комнаты, разговоры в ней не окажутся нигде кроме бесконечной памяти говорящих. — За всё это время мы не виделись. — Я бы добавил ещё и то, что ты урод. Каким был, таким и остался, — Аид плюётся, не имея больше в себе этой возможности сдержать неутолимый гнев. — Я не желаю видеть этой всякой напускной показухи. Просто скажи, что ты исчезнешь, на этом мы будем все спокойны, дорогой мой брат Зевс, — фыркая, Аид проводит пятернёй по густым чёрным волосам и принимает такую же сидячую позу Посейдона. Ведь Посейдон хоть и злой до безумия, он сдерживается настолько, насколько это возможно. Но контролировать это сложно, волны океана уже устраивают бури внизу, на Земле. И Посейдон это не отрицает, ему уже не важны люди, важна только безопасность его прекрасных атлантов. И больше ничего, абсолютно ничего ему не нужно. — Понимаю Вашу злость, — Хосок тешится своими словами, питаясь столько негативной энергией в этом месте. — Я тоже зол на самого себя за то, что вовремя не взялся за возвращение Олимпа и мира богов обратно… сделали Вы это место до ужаса уникальным, конечно. А особенно Посейдон. — Уникальным? — все оборачиваются на Посейдона, глаза которого в презрении к Зевсу горят Аидским пламенем. — Можешь уточнить? Я просто запутался… считаешь ли ты своё отсутствие на Олимпе уникальным? Я вот не считаю, для меня это было привычным и радостным делом, пока ты не появился сегодня, — прикусывает нижнюю губу. — И да, Зевес, не заливай мне тут про свои интриганские штучки… да, я трахаюсь с атлантом каждую неделю. Да, я специально залил Крит, чтобы на твоей заднице появился ещё один прыщ. Да, я помогал твоим людским существам. Да, я дрочу в душе, — издевательски смотрит. — Что ещё хочешь добавить насчёт моей жизни? — смотрит прямо в глаза. — А, знаю… сейчас ещё скажешь, что тебя это не волнует, ну а я-то знаю, что именно на моей жизни ты наживаешься, потом наполняешь свой сосуд гнева и идёшь убивать миллионы невинных людей и существ. И затем… затем ты появляешься на Олимпе и говоришь: «Вау, дети мои, я вернулся, теперь слушайтесь меня», — Чонгук закатывает глаза, заставляя сидящего за пару мест Аида в своей пламенной и адской улыбке это оценить. — Но всё не так, как было раньше. Я не могу тебя теперь называть братом, твой авторитет очень сильно упал… тогда, когда он опускался ниже плинтуса, я получал безумную эйфорию от своей же руки в душе. Ты же так любишь упоминать это, правда? — Хосок даже не пыхтит, но внутри него начинает кипеть не только лава, но и жерла самой звезды Солнце. — Сгинь, Зевес. Исчезни, умоляю тебя. Минута молчания даётся упорно дикой. Вдали слышится запах пролетающего астероида, а ещё дальше Чонгук вспоминает другой запах из вкусной пекарни около дома Хосока. Не раз он желал вместе с этой самой пекарней поджечь его дом (или же просто залить своей гневной водой. Да так, чтобы ничто из под неё больше не смогло вдохнуть воздух). Научит Посейдон своих врагов дышать под водой, а потом сам же воздухом их утопит. — Он прав, — произносит Аид, игнорируя мысленный голос Гипноса остановиться, а лучше остановить эту перепалку. — Твои дети не смогут тебе что-либо сказать, а мы… — Знаю я, в каком сговоре ты находишься с Посеем, — смеётся Хосок, последнее слова проговаривая со стыдом по отношению к тому, кто себя им называет. — Я через многое прошёл, а твои многоречивые фразы не изменят того, что я в любом случае, при любом раскладе объявлю тебе войну. Артемида, взор которой падал на скрещённые пальцы Посейдона, замешкалась, увидев то, как эти самые пальцы разомкнулись и опустились на поручни. Чонгук начал постукивать ими по твёрдой поверхности, даже если на небесном Олимпе такого понятия априори не существует. Испугался ли Чонгук? По лицу его это никогда не получится прочесть. — Твоя война никому не нужна, — закатывает глаза. — Хочешь утвердиться в себе, воюй только со мной, но не вмешивай в это всю планету и всех мёртвых, — брови Чонгука опустились, а голубые зрачки под ними светом своей океанской изящности приставили к шее Хосока острый нож. — Подождите! Вы с ума сошли? — кричит Арес, от чего на его гладком лбу образовываются морщины, а маленький кинжал, который собранным лежит в кармане, начинает скрипеть в стремлении закончить эту словесную войну прямо сейчас. Ведь иначе, как на то похоже, по-другому никто не поймёт. Арес – бог войны. Он знает то, что нужно делать. И он прекрасно понимает момент, когда того делать не стоит, когда в этом нужно остановиться и задуматься о том, какой мир можно разрешить невоенным способом. Арес потерял миллиарды жизни воинов, а во время мировых войн заставлял нацистов молиться у его ног на пощаду. Ведь тот, кто начинает войну, самым первым в итоге получает в ответ то, что заслуживает. А то, что он заслуживает, не сравнится со всеми ужасами, которые он производит на учесть людей, делая их грехи не способными на покаяние только из-за отнятой у них жизни. Агрессор всегда получит по заслугам. — Если проговорить всё, то ничего не получится, — вспыльчивость Посейдона настолько страшна, что Гефест побоялся сдвинуться с места, когда ярый взгляд бога водной стихии направился на Зевса. Прямо сейчас Чонгук сжигал его своим океаном в глазах. — Хочешь войну? Прекрасно, давай устроим её. Ты ведь не готов, Зевс, хватит всех пугать, гневный мой. — Пугать? — противоречиво спрашивает Хосок, фыркая с отвращением. — Мне стоит лишь внушить всем людям мира то, что существование твоей Атлантиды доказано, и… и всё, Посей! — смеётся. — Не станет твоих атлантов любимых. — Попробуй хоть тронуть их, я вырву всю твою спесь и заставлю её же тебе съесть со всеми муками, которые ты доставляешь невинным, — где-то в море залило один остров, волны Посейдона не контролируются в такие моменты. — Ты будешь чувствовать самую настоящую боль, от которой хочется гвоздями выковырять себе кожу, закричать так, что боль в голосовых связках стала бы сильнее той боли в аду, где Аид кормит своих псов пеплом из сожжённых на кострах из костей людей сердец. Ты перестанешь быть вечным. Ты исчезнешь, и я добьюсь этого. Посейдон от злости встаёт на небесный пол, делает пару шагов в направлении молчания Зевса, и, держа свою ладонь в кулаке, до людской боли прикусывает нижнюю губу и выходит. Там же у выхода под наблюдением всех богов, где Афродита почти заливалась слезами, его остановила мойра и предупредила, что выход из совета богов таким образом идёт против коренного устава Олимпа. Волнует ли это Чонгука? Абсолютно нет, никаким образом его это не волнует. Он только рад выйти из совета богов. Видеть он их всех больше не может.* * *
Чонгук полон злости, он не может дышать, а приводить это состояние в порядок он совсем не собирается, ведь это будет ни к чему, волны так и продолжат создавать туман в этом мире. И он понимает, что такие вспышки опасны для всех, но отныне за это надо винить того, кто буквально десять минут назад объявил ему о войне. Расслабиться можно будет только на острове Крит, несмотря на то, что это родина дорогого Зевса. У Посейдона здесь есть дом, в котором он с радостью укроется на пару дней, придумает план и станет действовать по этому самому плану дальше. Там уже не будет такой тернистой дороги, теперь саму дорогу прокладывать будет он. Больше никому такое не доверит. Так сильно его разозлил Зевс, что теперь он со своим грозным видом направляется к пляжу, дабы взглянуть на собственные волны, ради которых он пожертвует самим собой. Настолько красиво они в свете критского солнца, уходившего в закат, выглядели, что ему стало безумно тепло на душе сразу же. - - — Ликёр за десять евро? — Тэхён вскидывает брови, пока пальцы ищут бумажник в заднем кармане джинс. — Я бы сказал, что для туристов это дёшево, — прикусывая губу, он протягивает купюры старику, с огромной улыбкой на лице продававшему алкоголь в маленьком ларьке. — В подарок! — в руках Кима оказывается ещё одна бутылка апельсинового сока. Такому жесту гостеприимства старика он улыбается и в качестве чаевых даёт ещё немного евро, не слушая его возгласов об этом после, ведь он успевает выйти на улицу и сразу же вдохнуть этот воздух Греции. Так и веяло теплом и радостью, Тэхён даже не чувствовал колющей боли в бедре, поэтому и предположил, что мышца всё-таки зажила и своеобразную повязку можно было снять. Да, он пожалеет об этом, особенно после того, как выпьет бутылку ликёра на ночь глядя, но сейчас это его совсем не волнует, хочется лишь насладиться последними днями спокойствия. В тканевых тапочках, пропускавших в себя песок, Тэхён медленно, но уверенно шёл к берегу. На этой стороне моря не было почти никого: только такие же одинокие люди, в ушах которых через наушники играли успокаивающие мелодии. После того как обстановка на Крите разрешилась, местные жители сразу же вернулись. Им было всё равно, что большая часть их домов оказалась разрушенной из-за гнева бога. Что-то было необычное в Крите. Почему-то хотелось сюда возвращаться вновь и вновь. Всё же, Тэхён и ненавидел Крит. Почему-то ненавидел. Ресницы Тэхёна содрогались каждый раз, когда двухметровая волна снова переливалась в другую, заставляя собак вдали громко залаять, а сёрферов грустно вздохнуть. Всё это вызывало улыбку на его лице, а первый глоток обжигающей горло жидкости заставил его со спокойствием упасть в сидячее положение в десяти метрах от приливающего моря. Тонкие и тёмные лучи Солнца вот-вот бы перестали его касаться, он бы остался наедине с красивой Луной и историей, которую она бы ему рассказала. Ему было приятно, ему хотелось жить. После второго глотка ликёра он почувствовал покачивания в голове, будто внутри черепа повысилось давление, от которого почему-то становилось чудесно. Тэхён очень редко пьянеет, но сам алкоголь поднимает ему настроение, хоть к нему и притрагивается он достаточно редко. — Эх, Сицилия, ты тоже так красива, но там я не могу выпить из-за папы… — смеясь, произносит Ким. — Всё же, странно, что подводное течение так быстро исчезло. Ради чего я вообще тогда работаю? — выдыхает. — Постоянно происходят какие-то необъяснимые вещи. — Наверное, их и не стоит объяснять, не думаешь? Хриплый голос сзади заставляет Тэхёна немного вздрогнуть в неожиданности и повернуться корпусом в противоположную сторону. Естественно, он не ожидал заводить разговор с кем-либо на этом пляже, ведь тут все одиночки, которые, как и он, не желают ни с кем вести общение. Какого чёрта? — Чонгук?! — глаза Кима становятся чуть ли не в несколько раз больше. — Как… — Забей, — цокает, а потом таким же образом усаживается рядом, располагая ноги в длину, а левой слегка дотрагиваясь существа Тэхёна. — Как дела? Ким сглатывает слюну смешанных эмоций. Не понимает, каково ему сейчас: радостно, страшно, грустно или же всё-таки ему всё равно. Ведь увидеть своего спасителя здесь он совершенно, ни при каких обстоятельствах не ожидал. — Прости, я просто пытаюсь понять, как ты тут оказался, — смеётся. — У меня всё хорошо. — Я рад. Кивает. Тэхён прикусывает в ожидании чего-то губу, но не принимается что-либо сделать. Навредит ли ему Чонгук? В этом он абсолютно не уверен, ведь как-то раз он его спас, предоставил место для сна, покормил, одел и отправил обратно на Олимп. Такое, уж точно, не произойдёт. Так ведь? Просто неожиданная встреча. — Почему волны не могут утихнуть? — хлопая глазами, Ким продолжает наблюдать за скрывающими Солнце волнами. — Видимо, море злится, — хмыкает. — Не думал о таком? Для океанологов такого термина нет. — Да, — усмехаясь, Тэхён делает очередной глоток, а потом в качестве какой-то значимой для себя доброты протягивает бутылку Чонгуку, даже если тот и качает в отрицании головой. Их глаза встречаются, а Ким даже не сразу и замечает, как пронзительно на него смотрит Чон. Будто не отрываясь. Будто ему такая красота Средиземноморья совершенно не интересна. — А ты хороший, Тэхён, — щурится. — Только не напивайся. — Я? — прикусывает губу, снова встречаясь взглядом с тем. — Хорошо, не буду… не хочешь меня нести до дома? — цокает. — А я лёгкий, между прочим… по сравнению с тобой… — А где твой дом? — В Сицилии, — Тэхён допивает бутылку разом почти до конца, даже не чувствуя никакого напряжения в висках. Но вот настроение его, определённо, поднялось. Ему стало намного радостнее, а сам он стал более гиперактивным. С ним такое бывает довольно часто. Но никто не знает о его магической особенности оставаться трезвым, даже сейчас Тэхён об этом не будет говорить Чонгуку. Хочется понаблюдать, как люди будут реагировать на его «пьянство». — И правда хорошее место. Жил в Раю? — Громко сказано, — смеётся, заставляя этим Чона похлопать его по спине, когда воздух нечаянно проникает не в то горло, или же критская погода начинает чесать гланды. — Осторожнее. — Я ведь знаю, что ты меня спасёшь, — подмигивает, — Шучу, конечно… но спасибо тебе большое за тот раз, я ведь и правда мог умереть, — дарит полную доброты улыбку. Чонгук же почти незаметно улыбается в ответ. — Я не нанимался быть твоим спасителем, Ким Тэхён. — Я ведь жил в Раю, поэтому, если будешь моим спасителем, доведу тебя до него, — Тэхён смеётся, прикрывая рот от сказанного ладонью. — Ой… прости! — продолжает громко смеяться, — Я не… — а своими длинными пальцами стирает неаккуратно спавшую слезу. — У меня наглый рот? — Мне теперь интересно, доведёшь ты меня до Рая или нет, — глаза Чона пробегаются по шее Кима, бронзовый цвет которой под закатом Солнца заставляет ею восхищаться. — Я давно не доводил людей до Рая, знаешь… — кашляет, но смех всё же пробивает его нутро с каждым словом. — Работа, всякие заботы, отъезд друга… — Друга? — вскидывает правую бровь. — Да, с которым мы вместе гуляли в Рай… — Тэхён бьёт кулаком по земле рядом, не имея возможности остановить свой смех. — Почему бы не прогуляться и нам, Ким Тэхён? — Давай прогуляемся, — прикусывая до боли губу, Тэхён вглядывается в голубые омуты напротив. — Стоп… ты что… сейчас серьёзно?! Чонгук же, не отрывая своего пронзительного взгляда, кивнул два раза подряд. Он дал Тэхёну почувствовать его касание, когда подушечки его пальцев оказались на запястье. Чон даже сам не знал, что делал, но многословность Кима его очень позабавила, и он не планировал останавливаться. — Прямо здесь прогуляться до Рая будет… — Видишь тот дом? — Чонгук указывает на стоящий в пятидесяти метрах дом. Он недалеко от ларька с алкоголем, хоть Тэхёна сейчас это мало волнует. — Он мой. — Чонгук, я ведь не откажусь… - - — Я… я давно не… — Тэхён сжимается, прикусывая нижнюю губу, его голос садится, когда рука Чонгука дотрагивается паха. — Я… — он в наслаждении прикусывает губу сильнее и неосознанно царапает заднюю часть шеи нависшего над ним. Чонгук страстно желает этого. Или же ему нужно выпустить этот ужасно ненормальный гнев, от которого хочется кричать и переворачивать все океаны. И от такого Чон в истеричном состоянии прикасается к горячим ключицам Кима своими мокрыми от поцелуя губами, оставляя на них божественные следы настоящего посейдонского мучения. — Мне неважно, — Чонгук поднимает синюю футболку Тэхёна вверх, оголяя его пресс. — Я тебя не стану принуждать, но я вижу, что ты сам желаешь этого. — Я пьяный, — смеётся он, впиваясь губами в «наглый рот», как он ранее сказал. — Я очень хочу секса, разве это не понятно по одному моему виду, блять? — как только мат вырывается из уст, Чонгук звереет и настойчиво проникает языком вовнутрь, там же пробуя на вкус последние крохотные капельки выпитого Тэхёном ликёра. — Такой человек… должен сделать со мной… — Ничего я тебе не должен, молчи, — губы Чонгука останавливаются на линии челюсти, прикусывают мочку уха, а руки параллельно с горячими для Тэхёна поцелуями разрывают футболку, оставляя на его голом теле из одежды только прохладу, ветром дующую на него из полуоткрытого окна. Чон с желанием, от которого ломит все кости внутри, проникает в рот Кима ещё раз, заставляя того с тяжестью эмоций простонать тихо, но так для него заметно, что движения превращаются в более разборчивые, а пальцы умело начинают снимать с океанолога еле держащиеся на косточках таза шорты. Их сегодня он возненавидит. По груди Чонгука проходит жар, когда его пах нечаянно сталкивается с набухшим органом Тэхёна. Тот остался в одних боксерах, весь такой под ним извивающийся в страстном желании, которое с каждой секундой позволительных стонов Кима увеличивает жажду Чона в сто раз. Проводя пальцем по набухшим соскам океанолога, Посейдон своим же существом проводит языком по челюсти и впивается в искромсанные собственным ртом губы. Они уже полностью приняли его вкус и стали до того знакомыми, что Чонгук прекрасно знал, на какую точку лучше надавить, дабы заставить Тэхёна прогнуться в спине и нацарапать те самые параллельные прямые из своих ногтей на задней части его шеи. Чон знал и чувствовал каждую часть тела этого парня, а от одного этого осознания он робел. Никогда бы Посейдон не подумал, что факт власти над телом простого океанолога его бы позабавил больше, чем власть над всем миром. Чонгук стягивает с себя майку, откидывает её далеко в угол спальной и позволяет Тэхёну рассмотреть себя. Прекрасно ведь понимает, какую досаду и восхищение это тому доставит. — Я… — Ким хлопает глазами. — Я могу… я могу дотронуться? — Ты можешь сделать всё, что пожелаешь, — оставляя грубый поцелуй на шее напоследок, Чонгук принимает почти сидячее положение, позволяя Тэхёну приподняться на локтях и в нехватке воздуха прикоснуться к торсу. — Что бы тебе захотелось сделать, прекрасный Тэхён? — Я… — громко дышит. — Я просто… — длинные пальцы проводят по до ужаса рельефным кубикам пресса, по татуировке трезубца на ребре. — Красивая татуировка, я тоже хочу сделать какую-нибудь, — прикусывает губу. — Например, на ягодице… чтобы ты увидел её, прочитал эту надпись: «Отлупи меня». — Прочитал бы что? — «Отлупи меня», — ехидно говорит Тэхён, продолжая водить по мышцам Чонгука. — Я что-то сказал не то? — щурясь, он замечает властный взгляд Чона и немного ощущает испуг. — Ты такой сексуальный. — Не люблю пьяных, — Чонгук закатывает глаза, а потом с улыбкой на лице прижимает Тэхёна спиной к нагретой им поверхности мягкой кровати. — Скажешь, если станет больно, любимый. — Любимый? — Любимый не мной, мало ли кто тебя там любит, Ким Тэхён, — издевательски усмехаясь, Чонгук врезается губами в парня под ним, от чего тот снова извивается, желая большего. А это «большее» Чон и предоставит. Прямо сейчас. Ведь он сразу же замечает набухший орган Кима. Не медлит время и снимает с него несчастные боксеры, наблюдая за припавшему к животу членом. Его это тоже заводит. Находился языком во рту Тэхёна, пальцы Чонгука продолжали собственное путешествие по его органу. Ким от этих прикосновений громко стонал в рот Чона, будто приказывал быть осторожнее к нему или же молил перестать так играть. Вскоре немаленький член Тэхёна оказывается между кольцами пальцев Чонгука, и второй проводит ими по всей длине, большим пальцем надавливая на головку. От этих интриг у Кима появляется спазм в нижней части спины, и он сжимает в кулак длинные волосы Чона, который прямо сейчас заставляет его проходить через этот ад. — Быстрее… быстрее, пожалуйста, — глаза Тэхёна закрыты, а запах ликёра изо рта так и дышит в лицо Чонгука, из-за чего он в секунду становится пьяным и принимается играть с чувствами Кима. — Открой свои глаза, — продолжая водить кольцом из пальцев по стволу, Чонгук прикусывает нижнюю губу Тэхёна, — Я хочу видеть твои голубые глаза, — и вновь проникает языком в прикрытый рот прежде, чем получить на нём дозу небольшой боли от зубов Кима. — Я ускорюсь, если ты покажешь мне свои глаза. Тэхён открывает глаза, завораживает Чонгука в очередной раз. Теперь движения становятся жёстче и быстрее, а взгляд Чона не останавливается нигде кроме бездонных глаз напротив. Он всматривается в каждый уголок этих глаз, понимая, что они не могли быть такими, не подействовав бы на них гены атланта. Но сейчас Чонгук не хочет об этом думать. Ким оказывается на пике через несколько секунд, почти прозрачная белая струя жидкости выстреливает из него прямо на торс Чона. Прерывистое дыхание Тэхёна, в котором промелькнёт скулёж от полученного удовольствия, делает из Чонгука очередного зверя. Ведь он остаётся неудовлетворённым, хоть и отрицать то, что одно наблюдение за стонущим под ним парнем приносит наслаждение, даже не имеет смысла. — Боже, прости… — Тэхён замечает вязкую жидкость на теле Чонгука и в неком испуге думает обо всём, что может произойти сейчас. Не каждому это понравится, так ведь? — Повтори. — Что повторить? — кашляет. — Ну, первое слово, — едкая улыбка просыпается на лице Чона. — Боже? — Да, — смеётся Чонгук, вдыхая запах волос океанолога. — «Боже, прости»? Прощаю, малыш. — Люблю мужчин с комплексом Бога, — цокает Тэхён, не покидая пальцами копну волос Чонгука. — Я всё ещё пьян? Чон кивает, прижимается губами к шее, от которой во рту становится так вкусно и прелестно, что хочется плакать. Момент, когда бог плачет от красоты людского существа, можно назвать переломным? — Теперь на живот, — напоследок прикусывая вкусную нижнюю губу Тэхёна, шепчет Чонгук, а потом радуется от покорности парня. — Какой же ты послушный, уважаю таких. — Я хочу так, будто я у тебя такой единственный, знаешь, — Тэхён смеётся со своих слов, будучи прижатым щекой к кровати. — Знаешь, такой неповторимый… я, конечно, не заставляю тебя быть другим, но… — Какой же ты болтливый, когда пьяный, — Чонгук проводит безымянным пальцем по линии позвоночника Тэхёна, на лопатках оставляя короткие поцелуи, смешанные с больной жаждой, кроющейся в них. — Не переживай, я буду особенным. Ты ведь даже и не поймёшь, пробовал ли я те же методы на других. — У тебя было много «других»? — Тэхён прикусывает губу, а Чонгук сразу же понимает, что этот момент опущенной самооценки становится не самым приятным. И это может отрезвить человека. И сейчас Чон не хочет огорчать никого. Кроме бестолкового Зевса. — Немного, совсем мало, — Чонгук сжимает в ладони ягодицу Тэхёна, от чего на ней остаётся красный след, под светом полумрака выглядящий наиболее эстетичным. — Ты уже с самого начала показался для меня особенным, Ким Тэхён. — И чем же? Пуская стон от игривого настроения Чона, при котором он продолжает сжимать его зад, Тэхён продолжает пьянеть теперь не только в алкоголе, но и в желании позволить Чонгуку завладеть им полностью. — Такие разговоры ни к чему, ангел, — смеётся. — Если я почувствовал к тебе влечение, то это можно назвать особенностью. — Правда? — выдыхает Ким. — Хочешь поговорить о душевном, пока я буду растягивать тебе зад? — Чонгук прикусывает мочку уха в тот же самый момент, когда его палец проникает в отверстие Тэхёна и заставляет того промычать. — Ты… — пока один палец продолжает совершать толчки внутри, Ким сжимает в кулаке простынь, переставая концентрироваться на разговоре. — Всё же… как… такой человек, как ты, мог обратить на меня внимание? — из уст вырывается протяжный стон, глаза закрыты, но он ими всё равно щурится в темноту, пока зубы оставляют кровяные подтёки на губах. Чонгук молчит пару секунд, пока не добавляет второй палец. — От чего такие мысли? — шепчет в ухо хриплым от сухости в горле голосом. — М? — Действительно сложно вести разговор… — Тэхён продолжает сжимать простыню в кулаке, выговаривая каждое слово с передышкой. — …когда я трахаю тебя одними пальцами, я понял, — продолжает Чонгук. — Да уж, такая неожиданная встреча у берега такого вряд ли предвещала. — Я буду жалеть. — Хочешь сделаю так, чтобы ты не жалел? — смеётся Чон, добавляя ещё и третий палец, от которого Ким начинает скулить с сильно помятой тканью простыни в кулаке. — Вытрахать все мои мозги? — Скорее, ты мне сделаешь это раньше, — хмыкает Чонгук, продолжая движения пальцами. Он признаёт, что Тэхён для него узкий, доставить удовольствие самому себе и ему без боли будет сложно. Но кто останавливал его? Никто. Чонгук добавляет четвёртый палец, пока скулящий под ним океанолог не раздвигает ноги шире, давая полный ему сигнал уже проникнуть в него своим божественным достоинством. Чон прекрасно видит, как тот уже не сдерживается и в истерике желает продолжения пожёстче. И в этом он не откажет. Чонгук стягивает с себя штаны, позволяя члену упасть между ягодицами Тэхёна. Тот же, чувствуя что-то новое на своём теле, сжимается от возбуждения, которое какими-то бабочками разлетается по всему телу. Ким чувствует небольшую тяжесть от массивного органа Чона, но ничего не говорит, пока тот не проникает пальцами заново с прохладной на них смазкой. В комнате запахло клубникой. — Мой секс в Греции… клубничный? — смеётся Тэхён, прикусывая нижнюю губу от своих же слов. — Болтливый клубничный, — Чонгук закатывает глаза на чрезмерную болтливость парня и не медля проникает в Тэхёна почти по основание, заставляя его вскрикнуть от боли огромного размера. — Блять, — скулит Ким, неосознанно раздвигая ноги шире. — Пожалуйста, я… — Не будешь больше болтать. Чон сам закрывает глаза в наслаждении, абсолютно не замечая возгласы мазохиста-океанолога. Как он понял, Тэхёну понравилась эта неожиданность, его позабавила грубость. Разве это не причина проникнуть глубже? Чонгук хватает ладонь Тэхёна и сжимает её в своём большом кулаке, пока делает второй глубокий толчок в нежное тело парня. Ему хочется выть от наслаждения, а ещё и от медленности, будто в слоу-моушн фильме отражающейся на его состоянии сейчас: искры в глазах становятся настолько яркими, что с ними ему не нужен свет в этой темноте. Чонгук громко выдыхает, пропуская стон, когда в хрупкое для него тело Тэхёна долбится он собственной персоной. Вроде бы делает это так беспощадно, пока Ким кричит от своего мазохизма, а вроде ему это так до ужасного безумия нравится, что он готов провести в этой позе всю оставшуюся бесконечную жизнь. Ведь бесконечность – всё равно рамка. — Чонгук… — Тэхён не терпит, скулит его имя, вырывает из своих уст эти протяжные и возбуждающие всю плоть Посейдона стоны. — Боже… — Смело ты использовал два моих имени, конечно, — смеясь, Чонгук делает ещё пару толчков вовнутрь, ощущая эту смесь усталости с вдохновением продолжать дальше. В чём же вдохновение? В том, что от полученного удовольствия и сжимающегося под ним тела Чонгук хочет сойти с ума. А разве сойти с ума – не вдохновение? Так и есть. Чонгук сходит с ума от этого потока эмоций. Ему нравится входить в Тэхёна со всей силой, жестокостью и нежностью, пока он от непривычного размера кричит в себя от голову кружащего удовольствия. Тэхёну больно, но момент, когда головка Чонгука достигает простаты, разрушает все его стандарты о мужчинах до этого. Колечко мышц плотно сжимает просторность Чона, он позволяет стенкам Кима слушать его страстные и полные жажды желания поставить свои метки на его теле. Пока зубы впиваются в плечи Тэхёна, Чонгук впивается в самого себя с этим нескончаемым желанием выдавить из океанолога все соки. И это становится интенсивнее с каждым толчком. — Я хочу так умереть. — Я же говорил не болтать, — Чонгук затыкает рот Тэхёна, чувствуя расположившиеся на активном языке океанолога подушечки своих пальцев. Этим он позволяет зубам Кима прикусить до незначительной боли его самые пальцы, пока член безжалостно достигает простаты и прививает Кима к очередным, а точнее непрекращающимся стонам. Пока ягодицы чувствуют это напряжение между собой, Чонгук поддерживает дрожащего от накатывающего оргазма Тэхёна, держа его руку настолько крепко, что даже давление некой диффузии двух тел на неё не действует. Вот-вот Ким вскрикнет в удовольствии, добавив имя того, кто его доставил, но Чон растягивает этот последний момент, по-издевательски к себе и к первому медля в движениях. Ему до безумия хочется сделать этот момент как можно больше длинным. Так ведь? Чонгук делает последние два толчка, а от эйфории, нахлынувшей после них, чуть ли не падает на спину Тэхёна, но сразу же удерживает планку, кидая взгляд на ствол, который целиком и полностью всё ещё скрыт внутри парня. Тэхён же еле дышит с пальцами во рту, на его лице пот, который капает на простынь, а мокрые волосы подтверждают то, что он пережил знатно изящное прямо сейчас. — Я… Чон падает рядом. — Я наконец… — Слушаю тебя, — смеясь, Чонгук делает громки вдохи и выдохи, пытаясь прийти в порядок после такого физического упражнения. — Пока ты не… Посейдон смотрит на океанолога, оставаясь в минутном шоке от того, что тот уже спит. — Заснул с собственными детьми под собой? — вскидывает правую бровь. — Ладно, но ты был и правда неповторимым. Давно не было у меня такого на суше, — располагая ладонь на спине Тэхёна, Чонгук проваливается в людской сон, чувствуя себя до ужаса уставшим.* * *
Серое небо не совсем было характерным для Крита, но Кима это совершенно не волнует сейчас. Его глаза медленно раскрываются, в висках чувствуется небольшая боль, а положение, в котором он лежит сейчас, является не совсем характерным для него. Правда, он накрыт тёплым одеялом, но ему от него становится жарко, даже если на улице вот-вот намеревается пойти дождь. Апартаменты Тэхён не узнаёт, не в таких ведь он ночевал раньше. Что может сделать сон с людьми? Тэхён проклинает это явление, потому что многое после сна забывается и становится совсем непонятным. Но после того, как он поворачивает голову и замечает спящего Чонгука, всё встаёт на свои места, а паника охватывает всё тело, сердце падает в пятки или же в лужу с кипятком, ведь иначе он не знает, как самому объяснить это чувство. Тэхён становится безумно сложно дышать, а боль в груди незаметно приступает к горлу и заставляет его откашляться. От этого кашля просыпается Чонгук и, что-то мыча под нос, облизывает губы. — Тебе не холодно? — произносит он. Но нет, Тэхёну жарко. Ему безумно жарко, ему нечем дышать. Буквально. — Между нами что-то произошло? — хлопает глазами. — Конечно же нет, — Чон смеётся. — Мы просто так лежим голые, а у тебя просто так болит зад. У Тэхёна, мягко говоря, происходит тот самый момент, когда дар речи потерять – половина дела. Он бы не сказал, что от спонтанного секса с горячим Чон Чонгуком ему некомфортно. Просто, как давно ему приходилось через такое проходить? Кажется, Киму никогда не приходилось. — Я должен идти, — блондин откашливается и с зажатым горлом привстаёт. — Где мои вещи?! — Раскиданы, — ухмыляясь, Чонгук поворачивается на другой бок, не переставая вести свои беседы со сном. У Тэхёна паника начинается от того, что тому, видимо, всё равно на произошедшее, но найти вещи и как можно скорее уйти отсюда являются главными задачами сейчас. Ким не медлит и под кроткий взгляд Чонгука своеобразно обвязывает одеяло вокруг своего корпуса. Через пару секунд он с таким же жаром по всему организму собирает собственные вещи, нечаянно наступая на боксеры, совсем не похожие на его (они принадлежали именно Чону). От осознания одного факта того, что он таким путём снова связался с Чонгуком, ему становится не по себе. Тэхён как можно быстрее одевается с дрожащими руками, таким же образом еле как натягивая обратно какую-то чужую рубашку. Ему всё равно. У него голова кругом, думать он не может сейчас. — Тэхён… — Чон цокает. Копошение океанолога ему не совсем нравится. — На улице не совсем благоприятная погода, навряд ли твой вертолёт с учёными сдвинется с места. — Ты предлагаешь мне остаться здесь? С тобой? — качая головой, Тэхён делает быстрые шаги к выходу из комнаты, радуется тому, что двери открыты, а то он в глубине души этого и боялся. Ему стоит всего лишь выйти из этого дома и забыть обо всём. Чонгук его даже не догоняет, не расспрашивает. Но сонный вид и выпирающие из-под пледа мышцы Ноэса заставили Тэхёна минуту назад откашляться, чувствуя эту неприятную сухость в горле. На пляже было облачно, вот-вот пошёл бы проливной дождь, хоть и знаков от моря было никаких. Обычно при таком ветре вода хоть немного, да раскачивается, но Тэхён видел лишь гладкое как поле море без единого намёка на какие-либо волны. Это было очень странно для него, для человека, а не океанолога с высокой квалификацией. Тэхёну всё равно. Ему некомфортно. Он громко выдыхает, получая очередной разряд тока по телу от грома. Он придерживает рубашку от ветра, бежит наверх, где начинается пляж, и проклинает на свете всё, а особенно то, что с ним происходит сейчас.* * *
— Снова куришь… паровоз настоящий, — парень закатывает накрашенные глаза, — Лукас, как часто ты начал заглядывать в смертный мир? — щурится. — Вот я смотрю на тебя и думаю, знаешь… с чего ли тебе быть на земле сейчас… — Иисус, Гипнос, ты полный идиот, — Аид громко смеётся, пока дым из его лёгких чуть ли не заполняет всю комнату. Мраморный столик, на котором покоится его стакан с ромом, выдерживает постукивания длинных пальцев Гипноса. Гипнос заворожен сном, он тусклый, но приятный. С ним разговаривать хорошо. И совершенно не важно: магия это или он просто превосходный собеседник. — Я жду рассказа, — прикусывает губу. — Я слышал, что встреча богов прошла ужасно. Посейдон вышел из совета? Лукас кивает. — Я не знаю, что будет дальше, — выдыхает. Малиновый запах распространяется по комнате ещё раз. — Уж точно предполагаю… нужно освободить места в царстве. Видимо, будет плохо, ужасно… — А было ли когда-либо хорошо? — Гипнос смеётся, щёлкая пальцами перед лицом накуренного Аида. Да, он может уложить его сейчас, чтобы мигрень старшего прошла, но на что они тогда лучшие друзья, если не будут поносить этот никчёмный мир вместе? — Знаешь, как меня бесит эта планета? Очень бесит. Безумно. Знаешь, что бесит ещё больше? Что такие, как мы, управляют ей. Такие противные, ужасные и дебильные твари, которые не могут ничего правильно сделать. Вот что меня бесит. — Исчезли бы главные, не было бы проблем? — Такое сложно назвать анархией, да, но… — Гипнос смотрит вдаль, где за окном простирается вся красота вечернего Олимпа с до жути красивыми деревьями. — Если бы не было творца, было бы лучше. Так? Аид задумывается, а потом вальяжно тушит сигарету, не решаясь пока приступить к следующей. Людские сигареты ему не совсем по душе: тут аромат малины, а дома аромат умерших душ. Курить прах людей намного интереснее. Он чувствует всю богобоязненность их душ, на кончике языка замечает то, со сколькими людьми они перессорились в жизни и сколько раз делали добро лишь для того, чтобы они получили вознаграждение за это. Ведь многие полны ненависти к миру, но они так отчаянно хотят попасть в рай (=ад), что религию используют как подушку безопасности для себя, для своей чёрствой и противной души, которая радуется чужим провалам в жизни, хоть и не признаёт это для себя. Аиду противно. — Не имеет смысла. Гипнос усмехается. — Для Вас… главных богов… это сложно осознать, — он жуёт нижнюю губу, между пальцами крутя палочку для избавления от кошмарных снов. — Я жил как человек и понял, что власть над сущим не имеет никакого смысла. Но потом я грустно вспомнил: не было бы власти над сущим, не было бы сущего. Тогда для чего вообще существует этот мир? Повиноваться тому, который каким-то странным образом посчитал себя выше тебя? Зачем? Мы же все умрём… неважно как, но мы все умрём. — Но ты не умрёшь, Гипнос. — Я? — смеётся. — Я уже умер. Умер примерно тогда, когда родился. Когда понял, что никогда не выйду из этого мёртвым. Никогда. А если захочу умереть, то пожертвую все восемь миллиардов жизней, — качает головой, закидывая палочку во внутренний карман флисового пиджака. — Это очень больно, Лукас. — Полтора миллиарда атлантов не в счёт? — вскидывая правую бровь, Аид берёт последнюю в пачке сигарету и мягко её зажигает, сразу же проникаясь малиновым её ароматом. — Чонгук… он… он поставил самую сильную защиту… сколько я уже говорю тебе об этом, идиот! — в Аида прилетает резиновый тапок с эмблемой отеля. — Никто, чёрт возьми, этого не осознаёт! Раньше я мог попасть в Атлантиду, но теперь для этого нужен ненормальный список характеристик, которым ты должен соответствовать. Лукас смеётся в очередной раз, назло Гипносу выдыхая ему в лицо уже противный дым. Малина теперь тому станет настолько противной, что у себя дома в Афинах он прикажет каждому слуге срубить все кусты. Гипнос же в ответ просто раздражённо цокает, также закатывает свои накрашенные глаза, подводка на которых уже успела стечь из-за трудного дня. Сам не понимает, как он стал другом этого адового воплощения ангела. Но раз так получилось, то они имеют много общего. Например, оба ненавидят Зевса всем своим нутром существующим, даже если их существо фактически нематериально. — Ты не смеешь жаловаться! Меня канцлер Атлантиды пропускает так, будто я не курил прах его прадеда в столовой своего царства. И никто, абсолютно никто это не сможет объяснить.* * *
— Через час будет сильная буря! Прогнозы моих метеорологов не врут, — Кейн – австралиец-географ со стажем в двадцать лет, хватает большой на вид планшет в руки и, покачиваясь от ветра в сторону, следует за Тэхёном, который ниже него на двадцать сантиметров, в кабину вертолёта. Он крепко держится за свой рюкзак, или же там просто собраны приборы капиталом в выручку туристических поездок в Ватикан за полгода. Тэхён же чувствует, что при нём нет чего-то важного. И потом, можно сказать, в самый неподходящий момент до него доходит: у него нет документов. Иначе его не выпустят из Греции, иначе он будет никем без них. Паника охватывает его сразу же. И он осознаёт, что до вылета остаются примерно двадцать минут. Возможности приехать обратно, естественно, не будет, ведь экспедиция закончилась, надобности находиться здесь совсем нет. Ким закрывает глаза на минуту, дабы собраться с мыслями и понять, что делать дальше. Он отчётливо помнит то, как фэнни пэк с айди-картой, другими немаловажными документами (всё-таки, удостоверением учёного-океанолога) был с ним на пляже. Он пил ликёр и чувствовал стекающую эту по гортани жидкость, поджимал под себя тот самый фэнни пэк и… Разговаривал с Чонгуком. Тэхён помнит всё прекрасно. Он не пьянеет настолько сильно, так ведь? И, вероятнее всего, эти самые документы остались у Чона. — Блять! — ругаясь про себя, Ким выбегает из кабины, не тратя своего времени отвечать на недовольные возгласы сотрудников. — Что я натворил?! Тэхён чувствует, как к его приоткрытой из-за ветра футболке прокрадывается критский холод. Морской холод ни с чем не сравнишь: он берёт тебя и превращает в собственную сосульку, сопротивляться этому влиянию безумно сложно. Ведь он дитя океана, дитя вод. Он жить не может без воды. Даже сейчас смотрит на море и улыбается, несмотря на то, что в жизни у него происходит что-то из ряда вон выходящее. Он оказывается на том самом месте. Тот самый пляж, но его волнует сейчас это меньше всего. Где-то там находится дом Чонгука. Он не совсем большой, но и не маленький. В нём два этажа и просторная, как он заметил, спальная. Если бы не тот случай, с которым ему пришлось столкнуться этой ночью, он бы вдоволь рассмотрел этот дом и дал свою оценку. Но нет. Тэхён убежал сразу же. Ему не нужны эти убивающие равномерное дыхание уловки (или же чары) Чон Чонгука. О том сближении их тел нужно забыть. Забыть не как страшный сон, а как обычный, никому не интересный сон. Именно это Тэхён и намеревается сделать. Он звонит в дверь дома, успевая рассмотреть чистоту вокруг. Выгравированный греческий трезубец на тёмно-синей поверхности он тоже замечает сразу, его это восхищает, но он не успевает насладиться рисунком сполна, потому что примерно через минуту дверь открывается, а запах чертовски приятного парфюма (то ли из дома, то ли от Чонгука) овладевает его нутром сразу же. — Привет, я пришёл, чтобы… — Тэхён поднимает взгляд с пола красивого крыльца на Чонгука, который открыл перед ним дверь. Он был без верхней одежды, в одних шортах, с тем же красующимся трезубцем на ребре. Тэхёну от одного этого вида стало не совсем хорошо, в горле пересохло, а следующие слова он сказать забывал. Видимо, запутался, увидев такую картину перед собой. — Ты пришёл, чтобы..? — Чон вскидывает брови, в его лице читается незаметная ухмылка. Тэхён в таком состоянии шока её, конечно же, не увидит. — Проходи, а то тебя сейчас этим ветром снесёт. — Нет, я… — Тэхён, заходи, — Чонгук осматривается по сторонам, замечая бушующий ветер, из-за которого песок на пляже поднимается как торнадо. Он щурится, хватает Тэхёна за плечо и мягко пропускает вовнутрь, пока тот сам этого даже не осознаёт. — Так-то лучше, тебе не холодно? — Нет, — откашливается, отдаляясь на пару метров. — Мне надо уходить, я ведь… — чешет затылок, когда взгляд снова нечаянно падает на торс Чонгука. Тэхён до сих пор не может до конца осознать то, что он правда дотрагивался своими длинными пальцами до того божье прекрасного существа этого человека напротив. Подушечками своих пальцев он ощущал этот рельефный живот, изящные кубики и до боли восхитительную грудь. Чонгук безумно красив. — Договори уже, — Чон смеётся, наблюдение за замешательством Кима его даже забавляет. — Документы… я оставил у тебя свою небольшую сумочку с ними, — сглатывает. — Отдай их. — Так бы и сразу, — снова смеётся. — Я переоденусь и так, — вглядываясь в бездонные голубые глаза напротив, Чонгук прикусывает нижнюю губу, — Пока присаживайся в гостиной, — со скрещёнными на груди руками поднимается наверх, оставляя парня одного. Тэхён абсолютно не знает, сколько ему придётся прождать, но интуиция его ужасно наталкивает на то, что на вертолёт он уже не успеет, ведь говорил прибыть через десять минут. Опаздывает ли Чонгук со своими действиям специально? Он не знает. Тэхён просто хочет обратно свои документы и не хочет больше видеться с Чонгуком. Ему до сих пор непривычно, стыдно и ужасно на душе. — Слушай, красивая фотка у тебя в паспорте, я бы сказал, — Чон спускается уже через пять минут в шёлковой голубой рубашке и белых обтягивающих штанах. На его шее также висит цепь с каким-то кольцом, которое Ким из-за своей боязни приближаться к Чонгуку не может рассмотреть. — На улице гроза с дождём, выходить сейчас опасно, — он падает рядом с умирающим от переполняющих его нутро эмоций Тэхёном, а диван так и остаётся довольно просторным. Но вот в глазах Тэхёна – нет. Диван до ужаса мал для них, из-за чего он прижимается к краю и, откашливаясь, берёт в руки желанную вещь. Страшно? Да. — Всё? — Чон снова вскидывает брови. — Если дождь… то… — произносит Тэхён, пока боль в пахе становится для него настолько значимой, что больше не получается это как-то скрывать. Никакой подушки рядом нет, а возбуждённый орган от обнажённого ранее Чонгука так и заставляет его горлу перчить, несказанно выпускать воздух в виде кашля. — Да, — пожимает плечами. — Я бы подвёз тебя, ты бы не дошёл пешком. Чонгук усаживается удобнее, раздвигая свои ноги в обе стороны, из-за чего его бёдра для Тэхёна кажутся до ужаса массивными. Он ими может их спокойно убить, так ведь? В них столько мышц, столько силы и столько соблазна, что у Тэхёна уже в который раз так предательски сбивается дыхание. Тогда почему Киму так страшно смотреть на идеальное тело Чона? Понятно почему. Почему три верхние пуговицы как назло не застёгнуты, а открывают вид на просторную грудь этого человека с серебряной цепью? Тэхён и так еле дышит, с очевидными проблемами дышит. Чёрные джинсы, которые он сегодня надел по чистой случайности, не могут скрывать его возбуждения, как бы он в этом не пытался. Даже воздух стал другим в этой гостиной. А Чонгук ничего и не говорит, не прогоняет его, а хотя Тэхён был бы очень рад, если бы тот так сделал. Но и встать он сейчас не сможет: его возбуждение сразу же станет видным Чонгуку. Как бы Ким не пытался сидеть со сложенными ногами, это невозможно скрыть. — У тебя… у тебя где находится уборная? — хлопает глазами, сглатывая предательскую слюну полной ненависти к собственным гормонам сейчас. — Уборной нет, — Чонгук поворачивается набок лицом к Тэхёну, левую руку укладывая себе на правое колено. — Тебе ведь не нужна уборная, тебе нужен я. Кашель снова подступает к имиджу Кима. Он не сдерживается и давится воздухом всеми неизученными способами. — Что за факты, не имеющих доказательств? — Тэхён закатывает глаза. — Почему… почему ты такой дерзкий со мной? — Ким Тэхён, тебе ведь нужен я, — прикусывает нижнюю губу, врываясь в нутро океанолога своими бездонными голубыми глазами в сотый раз за последние пять минут. — Не помнишь… — Не помню! — парень выставляет руки вперёд, от чего его невообразимый домик для скрытия паха разрушается. — И вообще, это было ошибкой. Разве не понятно? — Мы можем ошибиться ещё раз, — смеётся. — Брось, насиловать тебя я никогда не буду. Тэхён сглатывает. — Я посижу здесь, пока не кончится гроза, — прижимаясь спиной к мягкой поверхности спинки дивана, Ким теребит края своей чёрной рубашки и жуёт нижнюю губу. А вот Чонгук так и не отрывает от него взгляда, будто настойчиво своими посейдонскими мучениями проникает в душу, игнорируя мольбу Тэхёна перестать это делать. Он чувствует, как все внутренности у Кима сжимаются при каждом вздохе воспоминаний той пьяной ночи. До боли пронзает, заставляет думать о том, что никогда у него даже не возникало в голове. — Ты можешь остаться здесь, если пожелаешь, — Чон хмыкает, постукивая пальцами по спинке дивана. Но достать Тэхёна не получается, ведь тот сидит далековато для него, если так можно сказать. — У меня есть гранатовый чай, будешь? — Ты мне дашь афродизиак? — Твой афродизиак – это ты, — Чонгук смеётся, подмигивает на застывшего Тэхёна и, стягивая с себя неудобный браслет на журнальный столик, идёт в сторону кухни, которая совмещена с гостиной. Глаза Кима сразу же бросаются на его массивные плечи, которые рубашка скрывает всеми своими силами. Конечно, он бы не хотел быть настолько накачанным, но зависть к такому телу у него всё равно присутствует. Или же, точнее, зависть к тому, кто сможет наслаждаться таким телом сполна, если у Чонгука появятся парень или девушка. — Знаешь, Ваша океанологическая экспедиция такая беспонтовая… — Чон разливает ароматный чай из прозрачного чайника, не поглядывая даже на Кима, который сидит сзади и пытается скрыть свой «бонэр». — Я не знаю о твоих океанологических способностях, но вот знаю о других. Я бы хотел больше узнать именно об океанологических, но вот больше знать о других я тоже несказанно не против, как бы. — Мы навряд ли встретимся, Чонгук, — откашливается. — В принципе, зачем тебе узнавать о моих океанологических способностях? И, боже, какого чёрта у тебя вообще оказался дом на Крите? Ты богатый настолько, что можешь по всем частям мира разъезжать и дома свои строить? — Как бы так сказать, — хмыкает, медленно с подносом направляясь в сторону дивана. Запах гранатового чая безумно прекрасен, и Тэхён даже отбрасывает мысли об афродизиаке в сторону. — Моя работа как-то связана с побережьями, а вот говорить, где я работаю, не буду. — Больно мне это надо, — закатывая глаза, Тэхён принимает большую чашку с подноса Чонгука и, на секунду уставляясь в его глаза, продолжает: — И зачем тебе носить эти линзы? Если огорчаешься, что не можешь быть голубоглазым, то сделай операцию на крайний случай. — Сделаю, — Чон снова смеётся, а это так выбешивает Кима, что он злобно рассматривает это ненавистное лицо и выдыхает свой смешанный с возбуждением гнев. Казалось, будто вне дома началась бы следующая война. Но не та, про которую принято думать, а та самая между морем и ветром. Тэхён уже слышал тихий гром и примерно понимал, что пойдёт дождь и команда еле успеет вылететь из острова. Но сейчас он не хотел нести ответственность за такие мысли, впервые он был в компании другого человека таким образом, впервые он думал о совсем другом. Когда это Тэхён в последний раз размышлял о личных проблемах? Скорее, никогда. Вот в чём и непонятный момент. В миг гром становился всё громче. Гроза так неожиданно ударила по ушным перепонкам Тэхёна, что чашка чая, которая находилась в его руках с такой теплотой и заботой, тоже ударила в его грудь, разлив горячую жидкость по рубашке. Гранатовый чай теперь горел по торсу Кима, а кипяток так неприятно сказывался на его состоянии, что обожжённый язык стал до жути противным самому себе. — Вонючая гроза! — Чонгук ставит чашку на журнальный столик и, прикусывая губу, присаживается ближе в Тэхёну. — Как ты? — Что за идиотская погода у Вас на Крите… — Ким со скулежом выдыхает. — Я боюсь грозу! Особенно, если она такая неожиданная. — Я принесу тебе футболку, уж в таком виде тебе будет сложно сидеть, — Чонгук хмыкает, смотрит в потолок, будто проклинает взбушевавшегося Зевса, и шагает в сторону гардероба, где спрятано огромное множество футболок и других предметов одежды. Тэхён смиренно сидит там же, с неприязнью притрагивается к красному пятну от гранатового чая, который, между прочим, был довольно горячим. Он расстёгивает верхние пуговицы, аккуратно «отдирая» промокшую ткань от своей гладкой кожи. — Держи. Чонгук возвращается с белой футболкой, по размеру и правда большей в несколько раз. Он видит то, как Тэхёну становится неприятно находиться в этой одежде, поэтому футболку он стелит рядом, садясь обратно в то же место. — Ты… отвернись? — хлопая глазами, Ким берёт вещь за один край, не сразу же при этом замечает ядовитую ухмылку Чона. — Что же я там не видел? — Ну и ладно. Тэхён под взбушевавшийся взгляд Чонгука встаёт и стягивает с себя неудобную рубашку, принимаясь сухой её стороной стирать влагу с груди. Он стоит спиной к Чону, от чего второй слегка засматривается его телом, необычной фигурой. И достаточно необычной небрежной формой родинок на задней стороне левых рёбер. Чонгуку и секунды хватает понять, что несколько родинок красиво образуют форму трезубца. Прошлой ночью он этого, естественно, не увидел, но этот знак даёт ему понять происхождение Тэхёна, его отличительную особенность. Не чудесно ли? Чонгук уверен, что у Тэхёна есть корни атланта. Он сам не замечает, как холодные пальцы притрагиваются к натуральному рисунку природы. Ким от этого движения содрогается, хоть и ничего не говорит. Он всё ещё пытается распутать в собственных руках эту проклятую футболку, но из-за волнения не может этого сделать совсем. Уж точно Чонгук сейчас кружит ему голову, каждое новое слово заставляя выпускать из себя с огромным трудом. — Вау. — Что, так сильно нравятся мои мышцы спины? — прикусывает нижнюю губу, потом Тэхён немного её жуёт и выплёвывает, дабы вдохнуть хоть немного воздуха. — Мне всё в тебе нравится. — Шутишь? — Возможно, — Чон хмыкает, продолжая мягко водить по родинкам. — Тебе эта футболка не подходит. В миг из рук Тэхёна вырывается вещь, которую он так отчаянно собирался надеть. Чонгук без слов выходит из гостиной обратно в гардероб, оставляя первого без слов (и без дыхания) стоять посреди гостиной топлесс. Он будто до сих пор чувствует холодные касания Чона, а этот натуральный рисунок начинает по-странному ныть, напоминая о себе. Чонгук возвращается через несколько минут, но даже за такой промежуток времени Тэхён не может собраться с мыслями. Всё также стоит в ступоре, сглатывая последние, уже несуществующие слюны предательского ожидания и шока. — Слушай, я не нашёл, оставайся так. — Ты издеваешься надо мной?! — Тэхён всматривается в голубые омуты напротив, выказывая этим весь свой гнев. Гнев, смешанный с нотками непонимания. Можно ли так выразить собственные чувства? Тэхён так и выразит. — Чтобы тебе не было одиноко, я тоже сниму рубашку, — Чонгук пожимает плечами и быстрыми движениями расстёгивает пуговицы, позволяя сторонам шёлковой ткани наконец освободиться. Вскоре с него наконец слетает эта вещь, падает куда-то на кресло, а сам он садится обратно на диван, снова топлесс. Снова с этой татуировкой на ребре. — Ну ладно, продолжим пить чай? Тэхён со школы помнит, что его дерзость никому не помогала, но даже сейчас он сумеет её использовать. Даже когда на него впритык смотрит какой-то накачанный мужик, от которого несёт свежестью и тянет океаном. Тэхён всегда вспоминает о своей скрытой разговорчивости. Но его бесит то, в какие неподходящие моменты его мозг решает эту разговорчивость употребить. Например, сейчас. — Чаепитие, всё же, не для меня, — Тэхён хватает салфетку, вытирает ей капли на шее, от которых всё также остаётся липкость. Он бы был не против принять душ, но в этом доме этого, по своим словам, он никогда не сделает. — Вместо салфеток ты бы мог использовать мой язык. — Правда? — Тэхён прикусывает губу на высказывание Чонгука. За пару секунд он удобнее усаживается, также раздвигая ноги в обе стороны. Его менее накачанная грудь вздымается прямо перед тем, как из его уст вырывается: — Давай, использую. Эта фраза становится зелёным сигналом для обоих. Чонгук негромко шипит, но пока ничего не делает, чтобы крепче прижать к себе Тэхёна и уже как обычно в ухо прошептать: «Не болтай, пока я растягиваю тебе зад». — Ты, вроде как, не был пьяным, — ухмыляясь, Чон хватает Кима за запястье и притягивает к себе, пока тот не усаживается на его колени, слегка задевая своим давлением пах. — Вынудили, — щурится, — Собираешься слизывать? — вскидывает брови. Ладони Чонгука становятся тёплыми, он прижимается ими о бока Тэхёна. Пока они мягко сжимают кожу, Ким позволяет Чону коснуться носом его шеи. Через тот же миг он ощущает влажность на своей шее, шершавость языка и до боли тянущий океан. Тэхёну почему-то больше не становится не по себе от такой близости. Он таким же образом позволяет и себе притронуться длинными пальцами к груди Чонгука, провести указательным вниз по месту между накачанными грудными мышцами, достигнуть астрала в виде кубиков пресса. Чон своим языком оказывается у ключиц, заставляя Тэхёна откинуть голову назад и тихонько промычать, ногтями нежно царапая кожу. Чонгук совмещает своё удовольствие поцелуями, слизывая сладкий гранатовый чай, от которого теперь не остаётся и следа. Совсем недавно Тэхён говорил себе о том, что ему необходим душ. Необходим ли он сейчас? — Мне нужно одно твоё разрешение. — На что? — На то, чтобы я оказался в тебе на этом чёртовом диване, — Чонгук проводит языком по правому соску, где также остались остатки гранатового чая. — Боже, да мне уже насрать на всё, делай всё, — Тэхён пятернёй проникает в длинные чёрные волосы Чонгука и сжимает их в кулак. — Я даю разрешение. Но я никогда прежде не слышал таких вопросов. — Прости, но такие вопросы нужны при любых обстоятельствах. Чон прижимается губами к шее, оставляя на ней засос, а потом, проникая языком в рот Кима, избавляет его от лишних слов, позволяя только тихому стону протянуться из его нутра. Своими пальцами он аккуратно снимает застёжку джинсов Тэхёна, освобождая ему место для того, чтобы он их стянул и остался полностью голым сейчас. Из-за грома и облаков становится мрачно, но даже при таком свете Чонгук наблюдает за изяществом бёдер и желает окунуться в их превосходство с головой. Полностью и без сожалений. Разобраться с белыми штанами не составляет особого труда, Тэхён на высвечивающийся ствол Чонгука смотрит с удивлением и с глотком взбудораженной слюны. — Он был в тебе вчера, — смеётся. — Чего так удивляешься? — Ты просто… такой большой, — нежась над Чонгуком, пока они полностью голые и наслаждаются естеством своих тел, Тэхён даёт себе разрешение гулять пальцами по торсу этого большого человека. — Ты правда невообразим. — Ты тоже, — Чон впивается губами снова. Он делает это нежно, страстно и с горячим желанием, которое он не позволит сегодня себе пресечь грубостью. Чонгук сегодня, на удивление, мягок. Он хватает член Тэхёна в кольцо из своих пальцев и медленно проводит по нему, от чего тот со скулежом выдыхает и тянется ближе, желая ещё большего. Желая больше. — Смазка! — Чон цокает. — Ангел, подожди всего лишь пару секунд, — укладывая на диван Тэхёна, который совсем не насытился, Чонгук быстрым шагом направился к комоду. Изнутри он достал баночку с картинкой апельсина и другую баночку жидкого шоколада без определённой цели. — Ты справишься, если сегодня не будет пальцев? — Боже, Чонгук… не задавай таких вопросов, я краснею. Чон смеётся, смазкой проводит по стволу, позволяя Тэхёну прикусить губу от запаха апельсина. Он головкой устремляется в колечко мышц и аккуратно проникает внутрь, ощущая этим прерывистый стон парня в своё ухо. — Боже мой, — царапая ногтями спину, Тэхён ноет дыханием, когда в нём полностью оказывается Чонгук. — Хорошо, что гроза была… — Тебя гроза волнует сейчас? — мягко и медленно делая толчки, Чон также мягко и медленно целует уголки губ Кима, некоторыми моментами проникая языком вовнутрь рта. — Да, и то, как ты отменно делаешь то, что делаешь сейчас, — в прерывистом дыхании улыбаясь, Тэхён извивается, двигаясь навстречу к Чонгуку, делая обоим удобнее от того, какое неспешное наслаждение доставляется им сейчас. — Зато волны моря спокойны, как никогда. — Боже, да, — скулёж сливается с громом и необычной музыкой из крепкого дождя, вальсами отражающегося на окнах. — Моё прозвище из твоих уст никогда так соблазнительно не звучало, — смеясь, Чонгук вновь целует парня в шею, языком слизывая самый последний атом капельки гранатового чая. Он потом прикусывает нижнюю губу Тэхёна и, также облизывая её, толкается языком внутри, встречается с другим языком и таким же образом, как и крепкий дождь, начинает танцевать с ним вальс. — Мужчины с комплексом бога – мой любимый сорт, — с продолжающимися нежными толчками Тэхён проводит пятернёй по волосам Чонгука снова и оттягивает их, от чего тот стонет и начинает двигаться быстрее в людской погоне за этим крышесносным удовольствием. — Любимый сорт учёного-атеиста? — Ага, — смеётся. — Как правильно подметил, — прикусывает губу. — Но я сейчас кончу, я… Чонгук смеётся ещё громче, делает продолговатые несколько толчков, которые с прошлыми несравнимы с силой, вложенной в них. Звуки соприкосновения их тел чуть ли не эхом отдаются в этой громкой тишине дождя, и один из них кончает сразу же в рельефы мышц пресса, оставляя на них итог сегодняшней страсти. Тэхён становится ещё мягче, расслабляясь на диване, вытягивая ноги вперёд, пока из его тела не выходит Чонгук, с поцелуем в ключицу не падая рядом. Благо на то, что диван и правда большой. Тэхён вспоминает диван в Сицилии и думает лишь об одном: туша Чонгука одна туда бы точно не поместилась. И почему такие мысли не покидают его сейчас? Будет ли продолжение? Ким отвечать не предпочтёт. — Не против поплавать в море? — Чонгук моргает несколько раз подряд, а потом глазами возвращается к лежащему рядом Тэхёну и несмотря на свои мысли не притрагивается к нему, считая это сейчас «чувственным». А Чонгук не чувствует. Он ведь бог. — В такую грозу? — Ким откашливается. — Стоп, гроза закончилась? — Примерно тогда, когда мы начали… — Я понял, — выставляя руки вперёд, Тэхён принимает сидячее положение. — Слушай, твои родинки и правда настолько красивые… завораживают? — вскидывает бровь, — Почему у них такая форма? — и мягко касается их снова, от чего мурашки по телу Тэхёна создают марш. — Мне откуда знать, — цокает. — Всегда таким был. Родился с этими родинками, мне они не очень нравятся, выглядят уродски, не сочетаются… — Выглядят превосходно, — посейдонская злость охватывает его сразу, и его голубые глаза опускаются под весом точных бровей. — Не обесценивай природу. — Ладно, ты ведь прав, — прикусывая губу, Тэхён почёсывает затылок. До сих пор не решается произвести зрительный с ним контакт. — Пойдём плавать или нет? Ты, думаю, не знал, что я не откажусь от такого. Никогда в жизни. — Лучше быть в воде, чем в воздухе? — Смешной ты, — Ким ухмыляется. — Знаешь, иногда мне кажется, что в воде я дышу, а воздухом… — Задыхаешься? Тэхён кивает. Именно так он и хотел сказать. Он смотрит на доброго Чонгука, который перед ним лежит совершенно голым, но и это ему даже сейчас нравится. За окном и правда стало спокойно. От чего же, всё-таки, так бушевал Зевс? Посейдон при одной мысли об этом хочет громко засмеяться. Наглый и противный Зевс. — Выдержишь холод морского дождя? Просто, я всё же не планирую отдавать тебе свою одежду. — Я выжил после подводного течения Средиземноморья, а в Марианской впадине меня за зад хотела укусить золотая рыба. Я выдержу всё, — Тэхён незаметно в разговоре надевает нижнее бельё и, продолжая кусать нижнюю губу, опускает босые ноги на мягкий синий ковёр. — Хиазмодон? — на лице же Чонгука прослеживается ехидная ухмылка, а после своего вопроса он внутри себя замечает тоску по своим существам, к которым в конце недели он планировал незамедлительно вернуться. Поплавать со своими акулами, дельфинами, обнять их и сказать, что эта людская мука скоро закончится. Закончится тогда, когда он свергнет Зевса своей атлантской мощью. Он верит, что добьётся этого без провозглашённой ему войны. — Боже, да! Эти маленькие кусальщицы. — Люблю их. — Не знал, что ты так интересуешься океанологией. Чонгук смеётся, пожимая плечами. - - — Заплывать слишком глубоко можно, но в середине океана без приборов даже обычному человеку не обойтись, — рассматривая еле проявляющуюся в облаках Луну, Тэхён улыбается моменту, пока его тело находится в воде по живот. — Спасибо, что спрашиваешь. — Пожалуйста, — Чонгук улыбается в ответ, тоже находясь в воде и чувствуя, как море его обнимает. Хозяин вернулся, что же ещё оно может делать? Киты где-то почувствовали это возвращение, и зовы их радости сотрясли спокойствие многих людей. Где-то там дельфины в счастье своём устроили трюки над водой, соревнуясь друг с другом. Посейдон на месте, он их защищает и любит всем своим несуществующим существом. — Ты очень умный, — хлопая глазами, Тэхён позволяет морскому бризу заполнить каждую клеточку его тела. — Обычно, мой друг с привилегиями меня усыплял снотворным, потому что я во время Рая много разговаривал. — Мы пока не друзья, но я, получается, твой знакомый с привилегиями? — смеясь, Чонгук делает первый заплыв, стараясь не показывать своё божественное нутро. Ведь Тэхён атеист. Увидеть такое ему будет странно. Он будет в шоке, возможно, упадёт в обморок. Посейдон в воде владыка, и он может сделать абсолютно всё. — Считай, да, — Ким плывёт следом, морю давая разрешение намочить его волосы. — Отлично. Как океанологи вообще живут в подводной лодке? — Не очень приятно, я бы сказал, — смеётся. — Всем моим коллегам страшно, а из-за давления они совершенно не могут потреблять успокоительные. Такое часто происходит в Атлантическом океане, будто сила страха вселяется так, что в груди становится больно. Чонгук прекрасно понимает, о чём говорит Тэхён. Ведь такую защиту, такой щит он поставил сам над Атлантидой. Каждый, кто окажется близко, будет чувствовать страх смерти. Такой, что смелости проплыть дальше совершенно не будет. Наряду со всеми ограничениями для людей и даже для богов, Посейдон поставил ограничения и для океанологов, которые ничего плохого бы, естественно, не сделали. Но таков щит и такова политика его царства. Иначе он не может сделать. Никак. — Тебе не было страшно? — Нет, — кротко и просто произносит Тэхён. — Совсем? — Ноэс вскидывает левую бровь. — Наоборот, меня как-то тянуло вниз, знаешь… — Я понял, — мягко улыбаясь, Чонгук поворачивается спиной к Луне, встречается вплотную с Тэхёном взглядом и прикасается к своей татуировке незаметно. Почему он это делает сейчас, совершенно не знает. Ведь перед ним стоит его атлант. Чонгук полностью теперь уверен в этом. Тэхён не человек, он атлант. Пока зрительный разговор длится несколько десятков секунд, Чон с неописуемым чувством (злости, гнева, агрессии) засматривается на берег, сразу же узнавая там ходящее несуществующее существо. Он правда не хотел отходить, прерывать столь сладкий момент, когда под светом Луны Артемиды Тэхён со своими голубыми атлантскими глазами завороженно смотрел на него и на общающиеся между собой нежные волны. Правда не хотел. — Оставайся в воде, — кидая последнюю секунду посейдонского взгляда на стоящего, Чонгук притрагивается к Тэхёну, заставляя того с небольшим испугом и непониманием взглянуть снова в глаза. Они стали тёмно-синими, а ведь были голубыми. Что произошло? Почему Тэхён стоит в полнейшем ступоре и не понимает, как за долю секунды глаза Чонгука стали тёмными? Не он ли говорил о том, что носит линзы? Откашливаясь, Ким кивает. Ногами ощущая землю, а водой согревая тело до груди, он провожает взглядом уходящего к незнакомому для него человеку Чонгука. Его рельефные мышцы спины и огромное тело снова оставляют ком в горле, а собственная рука так и тянется к шее, дабы почесать её в очередной раз от нагрянувшей неловкости с нехваткой воздуха. Тэхён предпочтёт быть сейчас пьяным и не понимать, от чего настроение Чонгука изменилось так сразу.