HISTORY
Все знают то, какой кровопролитной была война с Кроносом. Каждый в мире понимал, что прежним ничего теперь не будет, ведь власть изменилась, на смену жадного отца пришли его дети, характер которых был совсем не познан. Что они могут собой принести? Вдруг, они ещё хуже жадного Кроноса, готовы будут за благополучие своей собственности разорвать весь мир на части, не пожалев смертных? Зевс видел, как в отцовских муках сгорали миллионы мирных. Он кричал вслед тем, кто выполнял поручения Кроноса. Кто так делает? Никто же ведь. Испокон веков считалось, что отец – главный. Его нужно слушаться, его нужно почитать. Сколько бы боли он причинил? Но момент, когда Зевс пошёл против отца, стал для всех переломным. Да, он выиграл войну. На его руках отчаянная кровь отца, его крики от того, как же сильно хотелось жить, ведь каким-то образом его бесконечность так и обрела свой конец, как же он не верил собственным глазам: разве собственный сын может быть таким? Таким жадным, глаза которого пылали в удовольствии от доставляемых мук. Но выиграл ли Зевс войну с собой? Внутри него творилась жуткая и противная война. Выиграл ли он её? И кто бы был победителем? После трудной перепалки (мягко говоря) с Кроносом все его дети жили в мире, пока в один непонятный для всех период Зевс не начал вести себя по-другому. То ли гены отца сыграли роль, то ли он сам решил, что царства должны принадлежать только ему. Первые дети обрели спокойствие только на первые несколько бесконечных лет рождения, а затем их также изолировали, как когда-то были изолированы от своих жизней старшие братья и сёстра Зевса. Никто из его братьев и сестёр не имел права дотрагиваться до того, что он получил собственным трудом, это была его прихоть. Это желание владеть всем стало препятствием ко всему. Зевс постепенно сходил с ума по самому себе, собственных чад видел как объекты подчинения к нему, от чего у тех в бесконечности осталась эта жгучая несуществующее сердце боль. Отныне, никто из нормальных богов не понимает, для чего же нужна эта объёмная власть над всем сущим. Что же она даёт? Зевс определённо чувствует отраду. Но страдают этим, видимо, только психопаты, которым кажется, что такая вещь имеет право существовать в их жилках и диктовать жизнями остальных. После того, как в руках Зевса оказалась вся власть, он сел за один стол со старшими братьями, с которыми бы разделить части планеты, дабы избавиться от сильной нагрузки, было важным. Царства распределились сами по себе. Во время собрания между тремя главными братьями (Зевса, Посейдона, Аида) основные части мира были разложены по своеобразным полочкам. Правда, Аиду не совсем нравилось подземное царство. Курить прах людей, следить за грешниками и давать им очередной повод гореть в котле – не совсем приятное для души зрелище. Смотря на то, есть ли у Аида душа. По правде говоря, за это время он стал жестоким по отношению к другим. Не как Посейдон, который влюбился в атлантов с первого взгляда. Чем же управлять Аиду? И правда. Абсолютно ничем, вбирать в себя грехи чёрствых людей, от которых, честно говоря, ужасно тошнит. Вот Посейдон, который с детства обожал воду, получил водное царство. Кажись, он правда живёт этой любовью к воде. Как можно её не любить? Разве перекатывающиеся друг на друга волны в горизонте необъятного океана не доставляют удовольствие? Вдыхать этот морской бриз, болтать с дельфинами, которые расскажут о средних глубинах океана. Посейдон бы провёл огромную лекцию о том, как же эта любовь к водному будоражит его сердце. Оно так и состоит в этом водном пожаре. В дни заточения у отца он смотрел в воду и влюблялся в её красоту каждый раз. Какая же одержимость, хочется дышать только под ней. Эта одержимость, а потом и её отсутствие в неожиданный момент сломало бы в нём всё. Именно поэтому воевать за свою жизнь бесконечности, если так можно выразить, было для него самым необходимым. Не только за себя, но и из-за атлантов. В этом плане он очень огорчался насчёт Аида. Тот постоянно говорил об этой синергии между ним и атлантами. Примерно каждый раз подтверждал, когда они сидели на крыльце огромного особняка Аида на берегу черноморского побережья. Тот курил сигареты, правда ещё не давая Посейдону знать о том, что в них находится прах настоящих людей. Вот тут переводчик из династии Романовых, там работник фермы по выращиванию клубники, а вот здесь самый крупный держатель рабов в США, Томас. Он искалечил жизни тысячи людей. Посейдон слушал эти людские истории и, честно говоря, у него сердце сжималось. Хотя, разве оно у него есть? Вот в чём вопрос. Посейдон не понимал, для чего этому миру все эти ненавистные ему муки? Ведь всё происходило с учётом желаний Зевса. Когда в мире все кишат о диктаторах, разрушивших целые народы, о серийных убийцах, лишивших жизни сотни людей, за кадром происходит совсем другое. Зевс болел и болеет собой. Ему даются в удовольствие эти страдания. Почему винить людей, которым он кружит головы? В любом же случае, на них всех действует и действовала сумасшедшая сила. — Терпко, — делал глоток рома Аид и, выдыхая серый дым, смотрел вдаль, совсем не удивляясь тому, как смерч в стороне моря разрывает всех не успевших сбежать людей на куски. Зевс ведь знал, что они тут сидели. Всё знал. Зевса злило, что они сидели и разговаривали о нём. Все косточки, можно сказать, перемыли. Только вот добраться до безопасности Аида в его доме он не сможет: каждый дом богов на Земле находится вне власти Зевса. Там они в полной сохранности, если главный захочет покушаться на их бесконечность. — Ты правда хочешь сказать, что я стану это терпеть? — произносил Посейдон, с ужасом наблюдая за ветром. Никто ведь не станет трогать дом Аида. Аид связан с Тартаром. А оказаться там никто не хочет. Чего только стоят его стигийские собаки, эти чудовища на берегах подземной реки Стикс. Там страшнее любой темноты планеты, там души умерших гуляют, убивая друг друга снова, снова в миллионный раз. — Станешь. Даже когда силы иссякнут, даже когда дышать невозможно будет. Ты будешь его терпеть, — смиренно произнёс. — Тартар не увидит Зевса. И после этих слов Посейдон так отчаянно пожелал, чтобы в Тартар из его рук попал Зевс.* * *
Заточение детей Зевса для самого Посейдона было невыносимым. Правда, он любил этих детей, души в них не чаял. Как можно было так поступать? Таковая травма осталась бы до всей бесконечности их несуществующего существа, а именно этим Посейдон и ненавидел брата. Тот совсем не видел проблемы в том, что с установками мышления из детства те же самые боги потом будут править миром, сооружать новые отношения в нём, и никто этого не понимал. Встреч на Олимпе избежать никогда бы не получилось. Посейдон всё также и обладал крупной долей в делах планеты. Он, кажется, тоже ведал всё, но сам его кругозор Зевс закрывал как мог. Знал ведь, что, будь Посейдон всемогущим, не даст продолжаться этому кровопролитию, от которого Зевсу на душе тешится. Тепло становится, когда от твоих рук погибает человек. Разве так не делал Кронос? Отец тоже был беспощадным и мерзким. Небольшой городок, где жили все дети Зевса, по идее, для Посейдона был любимым. Он души не чаял в племянниках, правда. Несмотря на то, что многие из них полностью действовали согласно прихотям отца, он знал одно: это продолжаться бесконечно не будет. Раз они живут бесконечность, то надо поставить конец этому ужасу, так ведь? Так. Посейдон начал Зевса глубоко ненавидеть. Примерно тогда, когда за одним столом из его уст прозвучал рассказ о довольствии в беспечном отношении к Гере. Повелевела она как и муж её всем: громами, молниями. По слову её покрывали дождевые тучи небо, устраивая по всему миру бедствия. Мановением руки Гера подымала грозные бури, а глаза её гопели властью и спокойным величием. С Посейдоном Гера часто не пересекалась, но видела его у детей Зевса от других, ведь их-то она и ненавидела. Ну или же просто не любила. Посейдон подошёл к пруду, рядом с которым сидел маленький Дионис. Ему было около пяти лет, совсем маленький и хрупкий, его любить и лелеять. Когда он родился, Посейдон хотел все моря ему подарить: настолько этот малыш оказался другим. В этот самый момент он понял, что он не даст Зевсу продолжать эту изоляцию для детей. Там ведь недалеко сидела также Артемида с Аполлоном. Они играли в прятки, но, всмотрись в их глаза, самому стало бы больно. Играли в прятки, но друг друга видели. Два близнеца, улыбки которых могут заставить Посейдона разбить никчёмного Зевса на куски, даже если этому понадобится слишком много времени, слишком много сил. Как долететь до какой-либо звезды в конце галактики, находящейся в миллионах световых лет от Земли. — Диониси! — поджимая губы, Посейдон сел рядом и провёл рукой по выпирающему из сорочки позвоночнику племянника. — Ты… подожди, ты плачешь? Тот похлопал глазами, оглянувшись назад, а затем мужественно вытер влагу с лица, шмыгнув так, будто у него просто обострился насморк. Ему ведь всего пять лет, а уже выглядел повидавшим все боли жизни. — Солнышко моё, иди сюда, — Посейдон притянул его к себе, усадив на колени. — Скажи мне только одно: это он? — Дядя Посейдон… — захныкал он. Посейдон же зыркнул на пытающуюся сзади пробраться мойру. Видимо, ей дали задание проследить за нехарактерными происшествиями во владениях Зевса: от чего ведь тут шляется Посейдон? Ни стыда, ни совести. — Я понял, малыш, — вздохнув, он погладил уткнувшегося в шею мальчика. — Хочешь, я тебя заберу, мы прогуляемся по Атлантиде? — улыбнулся. — Ты же там ещё не бывал? — мальчик, покачав головой, прикусил губу и сглотнул внутри какую-то обиду. Отвлёкся. — Видел огромных китов? Их крылья настолько красивы, они тебя защитят под собой. В высоких зданиях столицы я тебя покормлю, выпьешь кикеон. Проведём симпосий, желаешь? Или сисситий? — Всё! — Хорошо! — улыбнулся ещё раз и, подхватив Диониса за его бёдра, вышел с ним из сада с прудом. И больше не возвращался после этого Дионис. Остался он с Посейдоном.* * *
Утренние похождения по продуктовому рынку сопровождались пылающим Солнцем. Глаза Посейдона сужались каждый раз, когда он покидал тень огромных деревьев. В его правой ладони находилась маленькая ручка Аполлона, который ростом был ниже его в два раза, даже если не больше. Он пока что совсем не вырос, остался таким же маленьким, но до ужаса солнечным мальчиком. На него хотелось смотреть и видеть любовь, свет от которой дарил всей планете безобразно красивое Солнце. Родилс Аполлон и всюда разлились потоки яркого света. Как золотом, сделали они это по скалам Делоса, и всё кругом зацвело и досверкало. И прибрежные скалы, и гора Кинт, и долина, и моря. Кто ещё позволил бы растениям вырасти? Кто бы ещё позволил смотреть в небо и размышлять: от чего же мы все тут такие существуем, от чего так красиво падает на лицо это Солнце, обжигая ресницы? — Полло, что он тебе сказал, говоришь? — прикусив губу, произнёс Посейдон. Они продолжали идти по рынку. — Он пообещал меня лишить Артемиды, — тот всхлипнул, даже сжал руку дяди. Посейдон почувствовал мёртвую хватку и, от сумасшествия ситуации покачав головой, провёл по тыльной стороне ладони мальчика своим большим пальцем, дабы успокоить. — С чего это? — хлопая глазами, продолжил он. Посейдон всё прекрасно знал. Он лучше Аполлона понимал эту гордость Зевса по отношению ко всему миру. Его любовь к себе была только любовью к себе, ни к кому больше. Внутри из-за этого у Посейдона пылали океаны, дельфины не выпрыгивали из вод, всё тухло. Раньше такого не было. Вот бы вернуть время назад. — Знал бы я, дядя, — выдохнул, заметив вдали заброшенный сад с нависающими яблонями. — Нам долго добираться? — Нет, — улыбнувшись, Посейдон облегчил маршрут для Аполлона, подхватив его под руки. Теперь тот со смехом и удобством сидел на массивных плечах. — Обещаю, что Артемиду от тебя никто не заберёт. Верь мне больше, чем своему отцу. Так и остался Аполлон с ним.
* * *
LATER
Посейдон мягкий. По правде говоря, он бы не смог обидеть кого-либо просто так. Это самому ему разобьёт сердце. Ведь он вырос в таких же условиях: в полной изоляции и ненависти. Кронос приходил каждую неделю и на оценку переносимости боли бил собственных детей. Конечно же, так не следят за чадами, это было чистой воды зверство. Но кто Посейдон такой, чтобы лишать возможности своим же племянникам прожить нормальное детство? Оно ведь будет у них одно, а дальше их ждёт бесконечность. Кто он такой, чтобы не помочь им? Верно. Прижавшись спиной к подводной скале, Посейдон от отчаяния начал массировать виски. День задался для него до жути ужасным. Где-то там вдали уже спокойно жили племянники, за благополучие которых он боролся всеми своими силами много лет назад. Благодарны ли они ему сейчас? Возможно. Посейдону это совсем неважно. Сейчас ведь он Чонгук, а на дворе идёт Вторая Мировая война. В небольшом блокноте, который был сложен в атлантский рюкзак, он проводил пальцами по всем записям. Да, именно в эту сторону Атлантиды, где нет ни души, только он и скалы, Посейдон и заглядывал. Обожает это место до всех пор. “Ты задался отцом? Рассказать, каково это было, когда тебе сжигали кожу кнутом за любой вдох? Думаешь, сделал мир лучше? Нет, ты просто превращаешь всё в копию идеальных представлений отца. Даже называть его отцом, честно, не хочу”. Этой записи слишком много лет. Чонгук помнит то, как он, после очередной ссоры оставшись до ужаса разъярённым, выплакал из себя всё, что можно было. Именно тогда он и возненавидел себя за одно: он не может говорить это всё Зевсу в лицо. В тот самый момент, когда грядёт палящая перепалка, он не может. Будто кто-то сразу же выключает все его слова. Или же у великого Посейдона, властителя всех морей и океанов, и правда нет этой великой смелости? И Чонгук понимает, что прямо сейчас он полюбит себя этим ненавидеть. До ужаса. — Почему же я решил стать человеком, если я не выдерживаю этого чувства как грусть? Здесь болит… — прижимает ладонь к груди. — Здесь болит сильнее, чем при незаживающих ранах от Зевса. Чонгук сглатывает, расчёсывая свои волосы назад. Кто бы мог сейчас подумать, что великий он сидел бы и рассуждал о таких вскользь людских вещах? Был бы он среди атлантов всегда, стал бы другим, скорее. Хотя, у людей чаще всего возникает одно заблуждение: они уверены в том, что, избавившись от одной занозы, на место неё не залезет другая. Будешь себя в чём-либо ограничивать, значит обязательно найдёшь то, из-за чего потом тебе снова придётся себя в чём-либо ограничивать. Как это работает? Совсем просто. Ты человек. Чонгук же не совсем и человек, но всё же. В некоторой степени он и правда думает как человек, сплошь забыв о своём истинном несуществующем существовании. Так и работает, и никто никогда не сможет понять, почему это так работает? Он бог, который в первую очередь не чувствует ничего. — Эта война, — хрипит. — Много атлантов пострадали из-за ненужных боевых действий, — прикусывая нижнюю губу, Чонгук берёт в правую руку свой серебряный трезубец. — Чем мне ещё помочь? Помогаю и ещё больше злю Зевса. Проткнуть его существо своим золотым трезубцем? — смеётся. — Ошибаешься, глубоко ошибаешься… ничего ведь не выйдет. Он всегда найдёт выход. Он… он выше меня… Как же я хочу это изменить, чтобы этот костёр в его глазах наконец потух.