atlantis

----- Царство Аида всегда овеяно мраком. В нём любой станет тёмным разумом. Порой, тут слышны голоса умерших людей, видны следы прошедших мимо душ, но иногда всё здесь заставляет задуматься об одном: как тут казнят людей? Попадают ли они после смерти сюда сразу же? А что насчёт хороших людей? Суждено ли им просто так обрести свободу в раю или же они тоже вращаются между полюсами необузданных равнин преисподней? Не слухи, что от жары становится здесь невозможно дышать. Тем более, кто станет в жару размышлять? Это как поставить мороженое в микроволновку и посчитать, что там оно останется в своей же температуре. К счастью, сам Аид, конечно же, таким не страдал. В Царстве каждый подчинялся только ему, на него и молились; рядом гавкал Цербер на мешающие превосходству его существа пылинки, а точнее крошинки праха сожжённых. Царствовал он на троне, параллельно курил прах человека. И каждая секунда приносила ему удовольствие, граничащее с немыслимым гедонизмом, от которого уже скребло в несуществующем сердце, в горло притягивалась тошнота. Попасть сюда можно только через Атлантиду. Да, сам факт богам удовольствия не доставлял никогда, да и зачем им спускаться в самый низ? Никто бы не хотел видеть Аида в своём жестоком и коварном обличии. Порой, каждый был ослеплён светом Зевса, не принимая чистоту огня в аду. Да и Тартар находится совсем рядом, ключи у Аида, в любой момент он может загнать бога туда. Да и никто не узнает о том, что он сделал. Очень весело и смешно, Аид радовался только такой крови. Персефона была его красавицей. Когда молодая девушка беззаботно резвилась со своими подругами, океанидами, в момент такой молодости её неожиданно забрал к себе Аид. Он похитил её в Нисейской долине, упросив Гею вырастить такой же красивый цветок, прямо как сама Персефона. Девушка любила душистые фиалки, белоснежные лилии и красные гиацинты, глаза её была цвета космоса, в них можно потерять себя меж звёзд, таящихся будто в миллиардах лет. Ведь Персефона такой и была: будто отдалённой. После её исчезновения в ад всякий рост на Земле прекратился, Дионис расставался с любимыми деревьями, а в садах даже и не существовало плодов. Сейчас же её тёмные волосы расчёсываются ядом ада, но она уже настолько привыкла, что в сторону Аида смотрит с выражением полного принятия. Кажись, нигде на свете больше не будет так хорошо как в аду. Когда Лукас спокойно сидел и рассматривал вдали горящие костры, когда его лица не было видно из-за дыма, а подлокотник уже прогибался под тяжестью его руки, держащей крутку из праха умершего, ничего не имело значения. В аду абсолютно ничего не имело значения. Его день не обещал быть интересным. Впрочем, почти что каждый день в радости Аида как-то так и проходит. Он уже привык к бесконечности, стал терпеливым к обычным людским секундам. В этот день Цербер лаял по-особенному. В глазах собаки играли языки пламени. Обычно таким пёс становился лишь тогда, когда к царстве находился кое-кто другой. А под другим он подразумевал всех, кто мог хоть как-то навредить его царю. Аид в такие моменты становился беззаботным, ничего его не беспокоило. В этот же день с левой стороны от трона к нему подошёл не совсем и знакомый человек, а Аид живых чувствует за сотню миль. Аид понял, что в Царство каким-то образом пробрался живой человек. Возможно, своим божественным очарованием смутил канцлера, но такого ведь и случится не могло. Так ведь? Посейдон охранял Атлантиду как никто другой. Канцлер бы уж точно не пропустил людей, да и найти бы Атлантиду они уж точно не смогли. Люди ведь настоящие тугодумы, им объясняй всё несколько раз, так и не поймут ничего. Белая хлопковая сорочка живого развевалась под душный дым, русые волосы в небывалой нежности для ада судорожно заправлялись назад, а сам парень стоял высоким, статным, держал осанку и выразительными глазами прожигал всё вокруг. Цербер продолжал на него лаять, сидя на цепи. А живой не понимал, что преисподняя уже его сжигала. Каждый миллиметр его людской кожи уже был пропитан проклятием, каждый сделанный им вдох уже говорил о его скорой кончине. — Аид! — вызывающе прокричал он с едва заметным для него страхом в голосе. Увы, огненному этот вызванный пейзажами ужас был знаком. Боязнь быть убитым крылась в глазах живого. Разве не каждый живой хочет жить? Этот тоже ничем и не отличался, только вот в глазах у него продолжала крыться боязнь быть убитым. Возможно, такое бы случилось от резкой пасти Цербера, а, может быть, и без пасти бы тут обошлос, не исключая и магических способностей Аида отключить человека одним словом. Ехидно усмехнувшись и разогнав дым, Аид взглянул на подошедшего, рассмотрел его во всей данной чёткости. — Эрос? — вскинул брови. — Эрос, действительно, что же ты тут делаешь? Тартар ближе, чем твой любовный Рим. Испугался. Но постарался не показаться сразу же. Эрос облизнул нервно губы, приоткрыл их снова, затем ещё раз их закрыл, побоявшись произнести что-либо ещё. Временами он продолжал смотреть на лающего Церби, он мешал ему даже думать, но сказать о такой неудобности он бы не посмел никогда в своей вечной жизни. В Тартаре с Кроносом сидеть не хотелось. — Уходи, пока не стало совсем поздно, — Аид втянул дым, откидываясь на троне назад. — Я пришёл сюда во имя любви. Пришёл спасти того, кого люблю, — голос Эроса дрожал, но и похвалить его за такую стойкость можно было. — Никто тебе не сказал о том, что твоя любовь сейчас совсем не уместна? — охнул. — Эрос, этот пылающий прах в моей адской папелате принадлежал тому, кто не хуже тебя. Знаешь, что упомянул однажды Ницше? Nitimur in vetitum. Не хочу узнавать, как ты прошёл через щит Атлантиды и оказался тут. Гостям я не рад ни при каких условиях. Аид уж точно им рад не был. Кто бы с улыбкой на лице встретил непрошенных? Да и столько лет прошло, что без особого разрешения к нему никто в царство не заявлялся. Царство мёртвых редко кого привлекало, так ещё и бог любви решил сюда со своей страстью, совсем не нужной страстью, наведаться. — Я пришёл за помощью, — согнувшись в коленях, Эрос заплакал. — Зевс… он узнал про нас с Афродитой, Аид… он сказал нам сотворить непоправимые вещи. Я боюсь, что спасения больше нет. Аид непонимающе взглянул на парня, оглядел его хмурый и гнусный вид. Как такая безобидная личность смогла что-либо сделать? Что-либо «непоправимое»‎. От таких слов становилось довольно смешно. Афродита хоть и отличалась сильным характером, несмотря на летящую натуру, и о ней такое сказать Аид не мог. Эрос сам всегда оставался в стороне, скромно вёл бизнес, да и встречался с Афродитой (кому какая разница?); плевать на это Аид вообще хотел. Никакие божественные передряги его не интересовали, пока это не касалось сохранности Атлантиды, да и его царства, говоря обобщённо. На громкие слова Эроса Аид лишь повёл бровями. — Мы украли огненный меч. ---- Тэхён проснулся от стука в дверь. Он совсем забыл, что слуги вообще не живут в главном крыле, не водят тут никакие дела, лишь приходят привести обстановку в порядок. Возможно, так приказал Чонгук, не знает. Именно поэтому ему стоило сил встать с постели, сразу же огорчиться отсутствию главного персонажа в своей жизни, но запихнуть такие мысли куда подальше и протиснуться между антиквариатов к входной двери. А антиквариатов было много. Раньше Тэхён и подумать бы не мог, что где-то дальше в доме могло оказаться столько богатства. На секунду он даже успел подумать: Чонгук точно занимается винтажным бизнесом. Золотая чаша, которую он обогнул своим шагом, дабы направиться к двери и открыть ей, цокнула об стальной меч, по легендам имеющий силу расплавить лёд, разогнать пламя. Дежурная улыбка на лице стоящего напротив парня сразу же показалась знакомой. Чимин стоял, одетый в серую свободную футболку, кожаные чёрные штаны, которые соприкасались с металлическим шлемом для мотоцикла в другой руке. Определённо, он прилетел сюда на мотоцикле. От него пахло улицей. И на первый вид заспанного парня тоже усмехнулся, облизнув пухлые губы. — Чонгук и правда не хотел тебя оставлять одного, но забыл, что ты в два часа дня ещё не думаешь просыпаться, — театрально вздохнув, Чимин прошёл внутрь. — А где Чонгук? — Не буду огорчать тебя потом, но появится он нескоро, — парень вмиг стал выглядеть нервным, но повернувшись обратно к Тэхёну подарил ему яркую улыбку, дал знать, что всё нормально. — Некоторые неотложные дела по работе. Знаешь, он очень деловой человек… — Почему он мне ничего не сказал… Тэхён не хотел расстраиваться на ровном месте. Не обязательно ведь Чонгуку сообщать ему о каждом своём шаге, а тем более: вести разговоры о рабочих делах? Нет. Тэхёну и самому не слишком важно такие вещи знать, даже если и от предупреждения он бы не отказался. Он и сам считает, что их отношения пока не дошли до уровня совместного обсуждения рабочих вопросов. Больше всего Тэхён не мог забыть о прошлом ночи. Всего лишь десять часов назад они страстно нежились в объятиях друг друга, оставляя отпечатки пота на постели и пользуясь прохладным ветерком из полуоткрытого окна в качестве кондиционера для регулирования температуры тела. Да уж, даже спустя столько часов сна ни один момент Тэхён не забыл. На его теле остались любимые синяки от коленно-локтевой позы, внизу живота до сих пор страстно тянуло, а подушечки пальцев рук и правда выглядели извращёнными после часов игры за гитарой. Те же пальцы Чона до сих пор будто гуляли по его телу. А в комнате ужасно пахло сексом. Только потом поняв это, Тэхён смущённо отвёл взгляд. Чимин наверняка заметил. — Чонгук попросил побыть с тобой. Он сам не уверен, когда вернётся. Скоро приедет Юнги, устроим тусовку? — хорошо, что парень не стал вмешиваться в личную жизнь голубков. Некоторые бы застали скованными вопросами о прошедшей ночи, указав на явный запах в комнате. Но ничего такого от Чимина не наблюдалось. Парень вполне адекватно отмахнулся, на смущённый взгляд Тэхёна лишь рассмеявшись (с кем не бывает?). Хоть и в сердце что-то скреблось. Тэхён вообще в замешательстве. Просыпаться к таким неприятным новостям никогда не было чем-то, что будоражило его иммунитет. Наоборот, после такого он хотел укрыться одеялом и проплакаться в подушку. В последнее время Тэхён стал именно плаксой, все сдержанные улыбки и слёзы стали его кошмаром сейчас. На данный момент и было такое настроение пропитаться грустью и дикими слезами. Конечно же, этого он не делал, всё держал в себе. А как же ещё быть океанологам? Сложность их работы ещё больше страшна, чем то, что они могут услышать с уст других людей. Правда, хоть Тэхён и начал отходить от этого стереотипа, слёзы он придержал. На кончике носа от его безумия скопилась некоторая энергия, он и почесал так нос, отмахиваясь. Как всегда. — Греция – прекрасная страна, — в руке Чимина оказывается уже стакан апельсинового сока. Тэхён пропустил момент, когда парень успел себе его налить. А шлем он не мог оставить? — Помню, мы встречались с тобой у Олимпийских руин. Поверил бы ты сейчас, что до сих пор там тусуются боги? — Нет? — Тэхён почти яростно посмотрел. Он не любит, когда люди несут чушь. — М-да, — вскидывает левую бровь, всем своими видом показывая недовольство. Его недовольство ни с чем иным сравниться не могло. — Сам подумай. — Тэхён, порой ты слишком отрицательно подходишь к очевидным вещам, — Чимин тихо смеётся, мнёт под собой подушку дивана и с бьющимися между собой льдинками в стеклянном стакане заманивает эхо в пустую комнату. Рядом с ним пустая клетка с золотой покраской, и даже если бы она была полностью золотой, из них двоих этому удивился бы только Тэхён. И то – уже в меньшей степени. В спальной находилось скопление драгоценностей, что даже Чимин удивился. В ином случае, зайти бы сюда он никогда не смог. Но теперь, когда глазам предоставилась обитель Посейдона, ему стало не по себе, у самого слёзы скопились у глаз. Только он их тоже скрыл, да так умело это сделал, что все бы подумали о его настоящем счастье. — Мне, как всегда, радостно видеть тебя. Чонгук пылинки… нет, капельки с тебя вытирает, — смеясь, Чимин хлопает глазами. — У меня много вопросов к окружению Чонгука, — блондин присаживается напротив, где лежит серый пуфик. Даже он выполнен в божественном стиле. Откуда Чимин нашёл эту комнату? Да и как сам Тэхён ночью её не заметил? Видимо, совсем некогда было. — Аид… но Лукас. Зевс… но Хосок. Гермес… но Чимин. Ещё дочь Лукаса, которая очень даже молода. Чимин смеётся перечисленной санта-барбаре. — В мире богов всё устроено смешно, — пожимает плечами. Очевидно ведь. — Ты не попал в секту, не переживай. Нам удобно друг друга называть так, — ехидничает. Чимин старается как можно больше издеваться над младенцем для их мира. — Кто знает… вдруг я бы действительно оказался вездесущим Гермесом, повелителем торговли и счастливого случая, хитрости и воровства, юношества и красноречия. — А каким бы мифом был я? — добавляя искринку в собственную научную мудрость, Тэхён почти что прошептал. Только вот глаза он закатывал надменно. — Уж точно атлант, муженёк Посейдона, — Чимин поджимает губы. Говорить такие слова ему неприятно, хочется сорвать себе язык. — Ты бы был неплохим учёным в Атлантиде. Тот, который воссоединил оба мира. — Ладно, — океанолог встаёт с места. — Бессмысленный разговор меня утомил. Я пойду умоюсь. Чимин ничего не говорит. А что ещё говорить? Они не очень-то и близки, чтобы делиться секретами, вместе готовить пасту, нарезать овощи для салата. По мнению Тэхёна, будь Чимин более простым без выскочек непонятного божественного в характере, он бы заговорил с ним о сущем. Ему всегда было сложно связываться с такими людьми, они его редко понимали, да и сам Тэхён не блистал чем-то иным, кроме как разговоров о научных темах. Действительно, у океанолога много научных историй, о которых мир хотел бы услышать. А по мнению Чимина, Тэхёну нужно всё-таки адекватно открыться миру и не отрицать все взгляды, отличающиеся от его собственных. Да, океанолог являлся настолько уж упорным, что поспорить с ним нельзя было ни о чём. Если бы Чимину подавали такое огромное количество знаков о внешнем мире, то он бы и сам догадался уже, что живёт в какой-то греческой матрице. Но он, естественно, родился в таком, сразу богом стал, начал контактировать с людьми как пятый источник социализации. Гермес понимал, что строго оценивал Тэхёна. Только итальянец же ничего слушать не хочет, лучше уж зароется в свои инженерные расчёты и будет считать количество зубов у пираньи. Впрочем, Чимин сам не знал, сколько зубов у пираньи. Только вот больше всего Тэхёна расстроило отсутствие Чонгука рядом. Он находился рядом буквально этой ночью, неужели его сон оказался настолько крепок, что ухода своего мужчины он не заметил? Вдруг... Чонгук пытался его разбудить, а он не проснулся? Тэхён хотел верить, что Чонгук просто незаметно ушёл, потому что жить потом с виной того, как он не сумел проснуться в такой момент, он не хотел. И давно Тэхён так не спал. Чонгук оставался рядом, даже когда его не было. Тэхён всё равно слышал его божественный запах, в простыни хотелось уткнуться носом и мыслями замолчать. Даже казалось, что они вот-вот увидятся, но раз у Посейдона появились неотложные дела в морях, кто он такой требовать внимания к себе?

* * *

— Гефест мог быть и очень грозным. Вот не знаю, что с ним потом случилось, правда, — Чимин сделал глоток вина, чокаясь при этом с бриллиантовым стеклом напротив. Тэхён тоже пил. Совсем мало. — Многие испытали его силу огня и страшные удали огромного огненного молота. Даже волны бушующих рек Ксанфа и Симонса он смирил под Троей своим огнём. — Троя? Бог любит троицу? — вскинув брови, спросил Тэхён. От таких интересных мифологических разговоров уже сводило живот. Только Чимин так интересно, так метафорично и так завораживающе всё рассказывал, что поднимать зад с места вовсе не хотелось в ближайшее время. Тэхён слушал его как подкаст, временами подкидывал свои дебильные идеи, но так отдавался этому комфортному моменту, что в груди становилось всё теплее и теплее. — Балбес! — закатывает глаза. Цокая, перебивает самого себя: — Троя – велика и могущественна. Она была основана Илом, формально правнук сына Зевеса Дардана и плеяды Электры, — Тэхён мутно водит глазами по комнате от незнакомых и ничего не дающих ему имён. — Дардан пришёл из Аркадии к царю Тевкру, а Тевкр отдал Дардану в жёны свою дочь… Ну у них там так завертелось странно, что потом основался голод Дардания. А вот внуком Дардана уже был Трос, а сыном Троса – Ил. После всяких стычек божественных он даже Зевса вымолил помочь ему построить город, стены возводили Посейдон и Аполлон. — Меня привлекает наш бессмысленный разговор, — глушит словесный понос. И правда. За окном уже давно как вечереет, окно открыто нараспашку, а своеобразный дом Чонгука прохлаждается под их разговоры. Всё началось совершенно неожиданно: Тэхён предложил почитать книгу. Старинное издание лежало на тумбочке, Чимин его сразу же подобрал в огромным энтузиазмом. Но самое главное, он удивился тому, что мог прочитать древние символы в уже запылившейся от времени книге настолько спокойно, что даже и на английском, на корейском и других бы языках сделать такое с лёгкостью не смог. Вводная часть расписала почти что всю историю вымышленного захвата района в Олимпе Аполлоном множество веков назад. Хоть и времена датировались не древними, а довольно-таки современными с точки зрения исторической хронологии рассказами, Тэхён зачитал их вслух. Удивил навыками Чимина, конечно же, на что тот бровями повёл и кивнул на бутылку вина, а-ля ведь было бы лучше такие речи толкать в обществе приятных языку напитков. И вот началось. Кажется, Чимин ему всё рассказал. Начииная от смерти Кроноса, заканчивая нынешним захватом подводного царства. Мифология стала Тэхёну довольно-таки интересной темой для дальнейшего изучения, прямо сейчас хотелось накупить множество книг по ней, поинтересоваться такими же отвлечёнными от фактов темами. Чимин мог рассказать абсолютно всё, и это Тэхёна крайне удивляло. Не могло ведь всё так надёжно упаковаться в уме! Многословность Чимина сопровождалась преимущественно количеством его знаний. Им даже не понадобился Юнги, который почему-то так и не решился приходить, одарить их своим божественным присутствием. Впрочем, Чимин и сам был рад. Он узнал Тэхёна с совершенно иной стороны и даже в некоторой степени стал привыкать к нему. Не то что он готов сразу же бросить свою нездоровую привязанность к Чонгуку и отдать его в добрые руки бедного океанолога, но всё же, прогресс Гермес ощутил. Осталось лишь двигаться дальше. — Понапридумывают же люди… — усмехнувшись, Тэхён припал к орешкам. — Тебе ничего Чонгук не рассказывал? — удивлённо вскинув брови, пробормотал Чимин. Конечно, Посейдон бы не рассказал такое. Типун бы на язык Чимина! Зачем он проболтался столько? — Я не сойду с ума, конечно, чтобы действительно верить в его божественную сущность… но вот твои слова про береговые дома Посейдона меня затронули. Нигде раньше такого не видел и не читал. Чимин тревожно сглотнул, в сердце что-то нездорово ёкнуло. — Забей, я это всё выдумал, — отмахивается. Чон ведь ясно упомянул: «Скажешь хоть слово про всю эту движуху, зарежу»‎. В прямом смысле. Зарезать-то Посей не зарежет, но вот уж его угрозы не страшнее того, что он может сделать. Уж точно. — Почему я не знал, что могу читать на греческом? — хлопает глазами. Пьянства ни в одном глазу, даже тут Чимин промахнулся. Тэхён хлещет изысканное вино как виноградный сок. От чего только Посейдон предоставил атлантам столько особенностей? — Возможно, тебя учили этому в детстве. Гены матери передаются уж точно, — снова отмахиваясь словами, Чимин хлопает глазами. Постепенно только сейчас он понимает, что немного влип из-за своего активного языка. — Генов знания определённого языка не существует, — с учёным не поспоришь. Он лишь ехидно ухмыльнётся в лицо и тыкнет указательным пальцем на факт. А ты только попробуй доказанный факт опровергнуть! Назовут безумцем-сумасшедшим. — Пардон. Что ещё супер там научного расскажешь? — нервно выдыхает. — Людям с мифологическим мировоззрением не понять. Тэхён встал с места и, проделав несколько шагов уже в сторону дивана, плюхнулся прямо там. Чимин назойливо понаблюдал за ним, списал все такие телодвижения на вынужденные меры в силу отсутствия Чона рядом. Тэхён будто реально сам не свой, хоть он и с Чонгуком его часто не видел. В каждом его телодвижении будто наблюдается хандра, сам организм скучает по присутствию и касаниям мужчины. А Тэхён вообще думает о другом. Честно говоря, у него и в сознании мыслей не возникало, что он умеет читать по-гречески. Он даже не задумывался об этом, просто читал вывески, как-то и не имея понятия, что каждое слово ему понятно в равной степени с тем же английским языком. А на каком вообще языке он общается с Чонгуком? Тэхён не может дать ответа на данный вопрос. — Разве загромождённого кобылами конюшню поверхностные люди будут проверять на наличие среди них коня? — вскинул бровь, чуть посмеялся в кулак. Чимин сам по себе был ехидной персоной, и на первый взгляд каждый бы подумал, что он над тобой жутко издевается. Но спустя несколько часов в обществе этого Гермеса Тэхён уже чувствовал себя как в своей тарелке. Парень оказался очень приятным человеком, общительным, да и безобидным, по сути. Общаешься с ним, будто сидишь в лавке под moonshine и читаешь старческий рэп. — У тебя нет ни малейшего понятия, куда мог исчезнуть мой… — откашливается. Пока язык не поворачивается назвать мужчину своим молодым человеком. — Чонгук куда делся? — Я не рискую спускаться сейчас в ад ради этого, знаешь, — губы поджимаются, а глаза нервно стреляют в сторону вазы у комнатной двери. Океанолог разочаровывается в ответ. Протягивает лишь: «Ммм»; а потом‎ располагается удобнее между подушек и бросается дыханием в потолок. Заняться и правда нечем. Скучно, хочется активности. — Сегодня должно было начаться моё исследование, — мысль эта, к сожалению, никакой улыбки не вызывает, но он также мечтательно протягивает каждое сказанное им слово. Кажется, даже несвязная тема интересует Чимина, тот тоже заваливается на огромный диван напротив картины Посейдона. — И где? — Анализ Атлантической водной массы Евразийского бассейна Арктики, — хмыкает. — Впрочем, заплыв затянулся бы на пару дней, а затем я должен был вернуться в Сеул на написание научной статьи по этой теме, — от научных воспоминаний в сердце что-то затрепещало. Неужели Тэхён успел соскучиться по всей такой суматохе? — Что за бредятиной Вы там занимаетесь? — прыскает со смеху. — Греки всё просто разрешили, а люди дурью маются. — Согласен, — и тут он даже сам понимате, что остаётся полностью согласным. Порой, узнать правду бывает так сложно, так невыносимо. В иной раз хочется уже поверить в ложь, забить абсолютно на всё. Тэхён бы и сам так хотел, только в сознании такое решение не отдавалось одобрением. Он в любом должен был удостовериться. И такая черта характера уже подбешивала. От чего мать вообще передала ему гены чтения на древнегреческом? Тэхён смеялся такому доводу Чимина, да и сам Чимин для него казался весёлым. В комнате нарастает молчание. Гермес будто отвлекается на свои мысли, важно куда-то в сторону отводит взгляд, разве если ему в наушник шептали что-либо ещё. — Чую, что Чонгук вернётся через несколько дней. И тут не было никаких мыслей. Тэхён не понимал, почему мужчина так неожиданно исчез. Что-то определённо случилось, хотелось даже к воде, дабы понять, что она скажет. Но Олимп океаном или морем не омывается, да и из воды тут только мелкие озёра, ручейки. Такой информацией они точно не владеют, Тэхён и не помнит, когда в последний раз изучал плотность их воды. Скорее, даже никогда толком и не изучал. Всю жизнь он провёл в единении с океаном. Отвратительнее всего находиться здесь, когда его нет. И Чонгука, и океана. Одно и то же. В поместье Посейдона любой пруд обладал какой-то немыслимой силой. Тогда, когда Тэхён искупал там свои руки, он это понял. Вода оставалась настолько приятной телу и душе, что он её начал примерно уважать настолько, насколько её любил Чонгук. Но рядом с Чонгуком он чувствовал себя в достатке. Полезно ли быть таким? Является ли это чем-то здоровым? Рядом с ним Тэхён находился в океане, ему было спокойно, будто он воссоединился со своим началом. Навязчивые мысли искренне хотелось отогнать. — А Посейдон который… он какой? — вырывается у парня. А Чимин смотрит на него с трепещущими глазами. В радужке его кругом кружится яркая искринка, влажные от напитка губы принимают форму линии, а в воздухе нос ловит что-то винное. Винным ароматом он формирует свои мысли. — Посейдон… очень хороший бог, — кивает. Утверждает. — Вот бы он сам тебе об этом рассказал. — Боже мой, — Тэхён смеётся, закатывая глаза. Чимин понимает, что тот не может ничего воспринять всерьёз. Хотб домкратом его пробей, не поймёт. — Ладно, я спать. — Тэхён, — смотрит в упор, когда тот оборачивается к нему. — Хочешь, поедем на Крит? К воде? Океанолог удивлённо округляет глаза. Конечно же хочет. Он даже без слов кричит о своём желании оказаться у воды. Ведь без неё у него начинается настоящая летаргия. — Завтра полетим туда. — Стоп, а как? — хлопает глазами. — У Намджуна есть права на вождение вертолётом. Иди спать. Будем там жить в доме Чона. «…в доме Чона»‎. Тэхён, надеется, это не расслышал.

* * *

Духота преисподней не позволяет волосам Афродиты развеваться на ветру, её эфемерная красота блекла, тёмно-оранжевый и пепельный света окрашивали белок глаза во что-то ядовитое, а стоящий рядом Эрос, ничем не обозначающий своё существо, молчал. Да так молчал, что молчали рядом абсолютно все. — Вы… — Посейдон сглатывает. Жара в аду редко на него влияла так, как влияет сейчас. Дымящийся рядом костёр своим запахом обволакивал человеческие лёгкие, потрёпанный сарай позади, в котором крошились остатки душ, кряхтел от душной ноши в виде ада. В аду находился не каждый, но найтись мог любой. И сейчас, когда у Посейдона на кончике языка вертелась лишь злоба и ненависть, адское небо будто стало людским, возвысилось ещё на несколько километров, сделав Атлантиду отныне недосягаемой. Сумасшествие порождало в Посейдоне желание отправить рядом стоящую племянницу в Тартар, смотреть на неё от вообще не мог и не хотел, только вот своим взглядом в её стороны он пускал целые цунами, из которых она бы ни за что не выбралась. — Гефест, Гефест ведь умрёт, — Афродита ухмыльнулась. В её глазах шипели демоны, слова её были пропитаны ядом. На себя она очень похожа, будто никто её и не подменял. Казалось, что он находилась в своей стихии. — Скорее, он уже умер. Огненный меч в моих руках. Но так как я не могу контролировать столько всего, то я отдам его своему сыну. — Ты опешила, дорогая, — Аид вскидывает брови, краем глаза замечая оскорблённого произошедшим Посейдона. — Ты навряд ли понимаешь, что ты сотворила. Аид ни за что бы не обрадовался увидеть Афродиту в качестве богини огня. Да никто бы не обрадовался узнать, что Гефест, будучи важным звеном всех миров, смог найти обходной путь и умереть, стать любым другим смертным. Ради этого он даже подобрал слабое тело, о чём не знал практически никто. Какой ужас, так ведь? Посейдон знал о возможности такого предательства. Но как? Как это могло произойти? Какой чёрт позволил этой нечисти взорвать щит его царства, по факту сделать его подверженным смертной опасности? — Да, начала что-то ужасное. Дядя, а Вы такого не делали? — фыркает. У Афродиты в глазах ненависть, та самая, которую навряд ли прочитаешь или исправишь. Её ничем не исправишь: если человек ненавистный, то он не изменится никогда. С самого детства девушка бросала пыль в глаза, делая своё существо вовсе не реальным, будто каждый её шаг дарует новую силу любви и процветания. Очевидно, что не каждый верил в такую напускную показуху. Самому Зевсу льстила его дочь, но что он мог поделать? Яблоко от яблони, как говорится. Лицо её уже под давлением духоты становилось красным, да и глаза наливались слезами, но это навряд ли от сожаления у неё происходило. Посейдон хорошо её знал: мягкая, конечно, но ничем не уступающая своему отцу. Ей было просто жарко находиться в аду, а своей вины она уж точно не ощущала. Делать такие выводы было опасно, да и сам Аид не предпочёл бы так разрушать отношения с богиней, но по взгляду Посейдона было видно всё. В нём кипели боль, злость, гнев, а ещё самая настоящая ненависть, которую бы можно было лицезреть в вечности. В руках его находились миллиарды жизней атлантов, можно ли было сказать, что он их спасти не сумел? Ведь щит отныне разрушен. Каждый, абсолютно каждый смог бы проникнуть в царство Атлантиды, да и установить там свои правила. Все экспедиции учёных, которые так пытались проникнуть во владения Посейдона, теперь могли стать успешными, миру открылись все тайны. Учитывая кровожадность людей, атланты такими не были и никогда такими и не стали бы. В их венах текла любовь и жизнерадостность, своих китов они не променяли бы ни на какие машины, которыми распоряжается суша. Даже космос им интересен не был, они хотели остаться там, где и оставались. Посейдон читал души своих атлантов как открытую книгу. И покуда врата во вражескую атмосферу с господством Зевса были открыты, радоваться жизни атланты бы не смогли никогда. Посейдон понимал, что теперь из Атлантиды он не выйдет. — Хочешь войны, Афродита? — руки сложены на груди, взгляд честный и прямой. — Устраиваешь напускную показуху ради чего? Ты бы могла встретиться со мной у меня в царстве, почему же отказалась от такого удовольствия? — медленными шагами приближается к девушке долгих лет. Афродита не показывается, но взглядом Эросу даёт понять, что наверняка ей понадобится помощь. Желваки на лице Чонгука напрягались ещё больше с каждым её шагом назад, с каждым его шагом вперёд. — В тебе всегда эта спесь, — с отвращением смотрит. — Ты никогда никем не станешь. — Дядя, — наивно хлопает глазами, отводя огненный меч за спину, а другой рукой хватаясь за плечо Эроса. — Я тебя очень люблю, правда. Афродита сошла с ума. В её ушах гремела грусть, в сердце полыхало что-то похожее на разрушение или же его желание. Но одно Посейдон знал: как раньше теперь точно не будет. Желваки продолжали на щеках у него напрягаться, и он, не попрощавшись ни с кем, исчез, будто аппарировав. Атлантиду покидать было нельзя. Нет, это его царство, его дом, его атланты. В виски уже давила паника, доносящаяся из сердец миллионов атлантов. В голове гремели аварийные сирены, он начал дышать в унисон с испугавшимися атлантами, сердце его тоже сжималось в порыве защитить царство. Ничего другого Чонгук сделать бы не смог. Выход был один: остаться в Атлантиде. Построить новый щит, значит убить пока что все ресурсы царства. Так поступить Посейдон не мог, поэтому всё это время он будет искать иное решение. Он не знал, иссякнут ли его силы всегда держать в безопасности абсолютно всё царство, от течения северного океана до южного, но жаловаться ни на что не смел. При возвращении в Атлантиду он немного поник. От увиденного заболели глаза, мысли сами прокляли Афродиту и её недоумка. Гефест был уже мёртв, кто-то далеко страстно ликовал от этого факта, а атланты страдали, хоть и глобально их жизни не угрожало почти что ничего, не учитывая окраинных селений. Справа от резиденции обрушилось здание, потому что в него врезалась разведывательная подводная лодка. Кто бы мог подумать? Атланты сплылись к месту происшествия, на разрыв колон смотря с испуганными глазами, будто началась война. Возможно, так и было. У Посейдона впервые за столько времени в груди поселился страх.

* * *

Первый день полного пребывания в Атлантиде ничем хорошим не закончился. Как и всем было известно под водой: хозяин на месте. Он никуда не уйдёт, а оставить их уж точно не посмеет. Чонгук был уверен в себе. Ничто бы не изменило его мнения, ничто бы не остановило его бездумно выйти из царства, оставив всё на попечение неразумного Зевса и его умалишённой шайки. Даже если никто и не знал, что высоко на суше сейчас гулял ещё один атлант, Чонгук-то об этом знал. Прекрасно знал. Благо на то, что кольцо до сих пор работало, подавало сигналы о самочувствии парня. Тем самым, Чонгук этим кольцом защищал и его, что очень весело. Энергия Посейдона уходила без его ведома: защита Атлантиды, защита Тэхёна и собственных береговых домов. Никто не понимал важность береговых домов, ведь в них всегда строился портал прямо в Атлантиду. И сейчас, когда Чонгуку нужно было контролировать абсолютно всё, что раньше держалось само по себе, он почувствовал сильнейший груз на своих плечах. Защищать Тэхёна было сложнее, чем ожидалось. В силу его отрицания мира мифов, полезть он мог куда угодно. В этом помогал Чимин. Рядом с ним его местоположение для Зевса могло бы остаться анонимным, да и Гипнос мог бы хорошо повлиять тоже. Впрочем, Посейдон обессилел. Но Тэхёна он чувствовал. Вон тут он посмеялся, тут неожиданно подпрыгнул, где-то испугался, видимо, таким же дебильным рассказам Гермеса. Тэхён хоть и испытывал неприятные периоды тоски или грусти, Чимин всё равно возвращал его в прежнее состояние. Видимо, он научил его печь синнабоны, есть ложкой макароны или же пить сок с мякотью, что Тэхён яро ненавидел. Рядом с людьми всё равно забываешь о своих страданиях, они как-то на время исчезают, от чего становится хорошо. Чонгука успокаивало то, что океанолог находился в безопасности. Его защищать было легче, определённо, если бы он только не покидал его владения, а особенно особняк в Олимпе. Сан смотрел в потолок. В резиденции все молчали, депутаты перекидывались парочкой фраз, а во всей Атлантиде стало тихо. Иным образом, смех из уст детей слышен не был, что очень пугало, а завидные черепахи с неоновыми фартуками отныне не красовались у главных улиц. Каждый сидел дома, смотрел атлантские фильмы, занимался своими делами, иногда открывал форточку, дабы чистота океана снова проникла в комнаты. У Сана в ушах гремела музыка. Возможно, это какой-то древний оркестр, а может и современная попса. Не знает. Будучи главным помощником Посейдона, думать о других вещах становилось чем-то непоколебимо страшным. Он не представлял, что может случиться дальше. Успокаивало лишь то, что Посейдон вышел из совета богов, значит и на встречи его больше не звали, на особые решения вопросов не приглашали, впрочем, мнение его и не слушали, как это обычно бывает в людском мире. На суше уже давно умирали дельфины, киты, касатки, так ещё и беззаботные рыбы, которые ни разу из глубины не выплывали. Всемирные ассоциации биологов сходили с ума, потому что глубоководные рыбы оказались там, где их следа не должно было и быть. Кажется, всё уходило в хаос. — Как прошли похороны канцлера? — сглатывая, Посейдон садится на стул, имеющий в своём виде подобие трона. — Плохо. Дети его не могут до сих пор прийти в себя, — выдыхает. — Мы не можем отмахиваться лишь тем, что будем вселять страх в других, так ведь? Щит разрушен. Посейдон массирует виски. Да, он часто думает о таком. Что делать с щитом? Как обезопасить жизнь тех, кого он любит? Ведь не только атланты живут в океане, так и огромное количество скрытого от глаз людей подобия рыб, животных, иных существ. Царство фей океана оказалось обречённым, оказавшись в стыке двух упавших подводных лодок с привязью людского мусора и непонятных никому машин. Как им жить в таких условиях? Никак. Феи стали беженцами, скоро их царство поселится в Атланне. — Всё будет хорошо. Но… если я не выйду на сушу и не посмотрю на всё сам, то не смогу здесь находиться, — сглатывает. — Знаешь, Сан, почему люди такие жестокие? — Почему? — Потому что в них течёт кровь Зевса. Вот почему. Сан знал, что это не так, но отрицать это не стал. Зевс был врагом Атлантиды, но даже сами атланты и толком не знали, какую угрозу он предоставлял. Посейдон всегда защищал их втайне ото всех, никому о деталях и не намекая. На Олимпе висели лозунги об опасности морских животных. Висели ли идентичные лозунги в Атлантиде? По правде говоря, Чонгук задумывался над этим. Но никогда бы он не думал за других атлантов. Все политические системы контролировались народом под покровительством бога, который единственный может всеми ими управлять. Говорили ли они о чём-то другом, кроме как улучшения благосостояния царства? Нет. Атланты даже и не хотели интересоваться людской жизнью. И тут, когда люди вместе с богами стали им прямой угрозой... всё изменилось. — Я чувствую себя отвратительно. Как Афродита могла так поступить? Я не понимаю, — губы дрожат в исчезающих из горла словах. — Всё было так хорошо… — Нет смысла думать о таком, Сан, — натягивая улыбку, Чонгук встаёт. С ним до конца комнаты доносится аромат опустошённого божества. В эту же секунду в кабинет упорно стучатся. У порога стоит мужчина, видимо принявший давно сыворотку смертности, что скажешь по его морщинистому лицу. Многие атланты пользовались такой сывороткой, а запретить её Посейдон не имел права. Атланты были бессмертными, пока их не убьют чужие руки. Оставаясь такими, они жили достаточно долгую жизнь, но далеко не все пользовались бессмертностью. Порой, Посейдон даже подтвердит, то служит проклятьем. Проклятье быть вечным. Сыворотка смертности обращала качества атлантов в абсолютно обычные, делала их такими же, как и люди, но под водой, только если. А мужчину Чонгук знал. Он работает в одном из отделов министерства, управляет транспортными делами. Семья у Эликса довольно большая: семеро детей, три внука. Не каждый мог таким похвастаться. Сам мужчина очень хороший, упрямый хоть, но до боли ответственный. Посейдон вопросительно на него посмотрел, учуял что-то неприятное, конечно же. Правда, Эликс не сразу начал свой разговор, сбивался прерывистым дыханием, даже одышкой. — В стоянку машин попали снаряды. Семеро атлантов погибли, повелитель, — губы задрожали. — Снаряды из подводных бомб, кое-то намеренно это сделал, армия... Сан сглотнул, но не перестал смотреть в потолок. И в нём будто чёрным вдохом внутри распространился ужасный людской воздух. Жабры засаднили, а нос заложило, у Сана начала кружиться голова. — Чьи снаряды? — Армии бога Ареса, повелитель. Посейдон кивает. Он так и знал. — Поставь стоянки под купольную охрану, Эликс, — мужчина бегло кивает. Слова Посейдона всегда ему были важны. — Сан, соедини меня с армией Атлантиды. Надежды, что это прекратиться в ближайшие несколько дней, не было. Возможно, надежда была у Сана, который с трепещущими от поручений Посейдона ресницами быстро обратился в другие отделы управления министерства. С одной стороны, в его понимании такое не было сложным, но сейчас, когда беспрерывно могли умирать атланты здесь и там, мыслей что-либо сделать кроме как плакать не возникало. Порой, слёзы – единственная реакция организма. И Сан мог сказать, что эта реакция была довольно полезной. Сейчас, когда саднило от водного хаоса, он и правда хотел просто плакать. Эмпатичность к жизням атлантов всегда была присуща помощнику Посейдона. — Послушай, Сан, — реагирует на сердце, которое сейчас разбивается у его глаз. — Мы это разрешим, поверь мне. В скором времени у людей не возникнет и мысли покушаться на жизнь Атлантиды. Мужчина вышел из кабинета. Да, Чонгук находился в своём настоящем обличии. Высокий, статный греческий мужчина, волосы в течениях океана его развевались, а трезубец, который он держал в руке, подчёркивал его могущество. Атланты смотрели на него с замиранием сердца, в ту же самую секунду, когда его несуществующее существо умело передвигалось между зданиями. Некоторые были разрушены, у них ломались неоновые сети, но всё равно: Атлантида оставалась такой же яркой, такой же красивой. В глубине глаз Посейдона читалась ненависть. Возможно, ненависть к увиденному, но никто не понимал, что ненависть уже становилась для него чем-то естественным. Посейдон сам такое презирал. Но... Посейдон не мог что-либо с этим сделать, потому что ненависть питала его к дальнейшему. Без неё он бы не победил Зевса, не вразумил бы Афродиту, не выгнал бы армию Ареса со своих территорий. Какое значение имела война в жизни человека? Скорее, она его успокаивала, показывала своё никому не нужное превосходство. Но в ином случае, полагал Посейдон, – война радовала человека. Именно того, кто её начинал. От таких мыслей становилось отвратительно.

"Так, Посейдаон! проник ты мою сокровенную волю,

Ради которой вас собрал: пекусь и о гибнущих смертных.

Но останусь я здесь и, воссев на вершине Олимпа,

Буду себя услаждать созерцанием. Вы же, о боги,

Ныне шествуйте все к ополченьям троян и ахеян;

Тем и другим поборайте, которым желаете каждый:

Если один Ахиллес на троян устремится, ни мига

В поле не выдержать им Эакидова бурного сына.

Трепет и прежде их всех обымал при одном его виде;

Ныне ж, когда он и гневом за друга пылает ужасным,

Сам я страшусь, да, судьбе вопреки, не разрушит он Трои".

Гнев охватывал Посейдона. В разговоре с самим собой всегда хотелось задать вопрос, на который бы пришёл разумный ответ. Но он не мог. От чего богу гневаться божественного?

* * *

В мыслях Тэхёна и намёка не было на каникулы. Да, Крит оставался тем самым островом, в котором воспоминания кишели чем-то искренне невежественным по отношению к собственному сознанию. Он помнил береговой дом с панорамными окнами, из которых была видна вода. Морской бриз развевал мысли на что-то интересное, хотелось забраться в воду, наиграться вдоволь её разговорами и погладить рыбок, к которым душа особенно тянулась всегда. Прямо здесь он себя счастливым и ощутил. Дионис оказался довольно-таки прикольным человеком. Намджун – его второе имя. Как вышло, его он очень любил и предпочитал в обращениях. Тэхён удивился количеству азиатов на такую маленькую долю греческого, но доводы такого рода сразу же расплывались после видов моря под полом вертолёта. У Чонгука был целый гараж вертолётов! Семь чёрных аппаратов, с которыми добраться можно в любую точку Земли. На ребре красовался трезубец, прямо такой же, татуировкой которого любовался он сам на рельефном теле мужчины. Красиво, но пугающе. Тэхёна богатства Чонгука пугать перестали, но временами он вот так встречался с ними открыто, как сказать, в цвет. Кто бы мог подумать, что вместо зависти он бы ощутил искреннюю гордость? Это был его мужчина! Вот так бы Тэхён и прокричал всем. Намджун курил трубку, а от него пахло изысканным вино. Оказалось, что он владеет бизнесом в Италии тоже, а на вопрос: «Был ли опыт жизни в Сицилии?»‎, он ответил положительно. Как у богов не может оказаться опыта жизни в том или ином месте? Разве они не везде, и разве мир – не их дом? Взобравшись на макушку собственных мыслей, Тэхён с ностальгией рассмотрел убранство. Всё чисто, красиво, прямо, как и тогда, устроено. Конечно, дом в Олимпе намного отличался всем присущим ему антиквариатом. Чимин рассказывал, что береговые дома у Посейдона просты, а поместье является центральной, грубо говоря, отправной точкой в любое место. Вот что Тэхён знал. Дом на Крите ощущался по-иному: каждая занавеска выглажена, тень образует глубиной своей синевы. Ему снова казалось, что он находится рядом с Чонгуком, нежится в его объятиях, а он шепчет ему в ухо всё их связывающее. Чонгук часто напоминал о том, насколько Тэхён был красивым. Стоило мужчине вдохнуть изящество его белокурых волос, как он сходил с ума, а в океане волны мило прыгали друг на друга. Он всегда давал знать о себе, заставлял ежесекундно доверять тому, чем он его окружал. А окружал Чонгук Тэхёна океаном. Океан глубокий, страшный, но он его любит. Именно океан Тэхён любить будет всегда, беспрекословно. Тэхён ведь океан любит больше всего, что вообще существует в этом свете. Не существовало любви сильнее. Когда в открытом окне были слышны перекатывающиеся волны моря, Тэхён с улыбкой на лице спустился с подоконника, почувствовав ногами мягкий ворс синего ковра. Порой, от чрезмерной синевы всех мест Чонгука и не хотелось избавиться. Наоборот, Тэхён именно в интерьерах мужчины и хотел находиться. И надеялся, что находился бы в них всегда. Краем глаза можно было увидеть бушующее море. Тэхён признаёт, что сегодня оно не по-обычному злое. Величина волн могла показаться устрашающей, но его это совсем не пугало. Пугало лишь то, что Чонгука нет уже третий день. Возможно, люди так и страдали. Страдали, когда возлюбленные куда-то уходили без слов, не говоря, когда вернутся. Хоть и предчувствие Тэхёна на всё было не совсем тёплым, позитивным, в глубине души, как и в глубине океана, всё равно было хорошо. Будто есть то, чем себя обмануть он не сможет отныне. Чимин лежал, оприходовав диван. Скорее, он любил его мягкость, непревзойдённую любовь к комфорту, но по одному взгляду парня можно было понять: Чимин утомлён. Да уж, он всегда был активным, в глазах не переставала гореть ухмылка к жизни, а сейчас он лишь смотрел в потолок, ничего не говорил, да и вдохами пускал какие-то вибрации отчаяния в воздух. Тэхён сел рядом, прислушался к его молчанию. — Как ты себя чувствуешь? — хлопает глазами Тэхён. В голове вспыхнуло что-то, будто теперь заботиться о Чимине придётся ему. — Ошеломлён я, — парень смеётся. А Тэхёну от этого не перестаёт казаться, что он не в себе. Намджун выходит из кухни, глазами ищет что-то в полках. Хватая серебряный бокал, он заливает туда дозу вина, наслаждается ароматом и в неком спокойствии переводит взгляд на диванных. — Гермес, — смеётся. — Эмпатичный мой. Не раз в пути Дионис упоминал, что брат страдает эмпатией. Ему легко разгневаться, если другой разгневан, ему ещё легче прочувствовать всю грусть, если другой грустен. Правда, Дионис сам ощущался грустным. Тэхён видел какую-то тоску в его глазах, слышал отчаяние в голосе. — Тэхён, дай ему побыть одному, — затягивается, а, точнее, упивается глотком. — Порой, сложно понять Гермеса. У него много мыслей, с которыми он не делится. А сейчас всё очевидно. Олимпия в ужасном положении. — В ужасном положении? Намджун кивает. Он знает, что распространяться или трепаться такой информацией не стоит. Чонгук упоминал такое не раз, да и сам он прекрасно понимает, ведь перед ним настоящий учёный. Дионису и так неинтересно вести разговоры на такие темы, ведь он сам этим живёт, сам никуда деться не может. Но когда перед тобой стоит тот, который ничего ни о чём не знает, твой опыт обретает иное значение. Смешно и странно. Только вот Чимин такого не боялся, открыто о таких вещах говорил, отмазываясь потом тем, что всё это он придумал. Тэхён же, оказавшись среди верующих людей, отчаянно чувствовал себя неверующим. — Мы на грани войны, это абсолютно никуда не годится, — парень качает головой, приподнимаясь. — Мы уже воюем. И если кто-то примет чью-то сторону, то война станет обширней и ужасней. Из Чимина вырывались абстрагированные фразы. — В плане? — Ты представишь, что, например, сын Зевса будет воевать против Зевса? За Посейдона, к примеру? — хмыкает. В собственном сумасшествии давится. — Когда в каждом ребёнке Зевса есть часть вот этой отцовской души… очень сложно оставаться верным. — Но кто сказал, что это невозможно? — выкинул Тэхён. Он заблудился, когда начал сумасшедшие слова окружающих его людей воспринимать спокойно без вопросов, а разговоры о божественной войне принимать как часть неописанной ещё в текст истории развлекающихся между собой богов. Именно. Богов. Намджун и Чимин были таковыми. И Тэхён уже просто спокойно смеялся этому факту. — Тэхён, ты по приколу веришь нашим словам или правда веришь? Чимин усмехнулся. Конечно же, он и сам предполагал, что ничему сказанному океанолог не верил, но когда тот так открыто принял его слова, всё обрело немного иное значение. За Тэхёна, честно говоря, стало страшно. — Не знаю, Гермес, — пожимая плечами, океанолог зевает. Видимо, устал из-за дороги. А как же! Вертолёт хотел и был супер-пупер скоростным, но и чувствует он себя под типичным влиянием джет-лага. — Да очевидно же, что прикалывается он. Когда Намджун уселся в кресле, Тэхён в очередной раз учуял аромат вино. Не то, что бы ему хотелось пить, но как вообще человек мог пахнуть вино? Это как работает? Тэхён, по правде говоря, не видел, чтобы Намджун пользовался духами, а его запах такой свежий, такой новый. Невзначай в голове думалось, будто Дионис и сам собой так пахнет. При рождении. Может быть, это бред, но чему тут не верить? Абсолютно всему. Как Тэхён понял: будь то его собственная иллюзия, будь то реальность, он продолжит жить. Хотелось бы, конечно же, запаху Намджуна придать научный аргумент, но сейчас ему было лень делать абсолютно всё, значит и Намджун бы не получил ничего стоящего из его доводов. И иллюзии берегового дома. Тэхён не верит, что он оказался здесь без Чонгука. Диван, на котором он сейчас лежит, слишком важный для его воспоминаний. На нём произошло то, что связывало Чонгука и Тэхёна больше всего. Ох, тот вечер! Да уж, можно в памяти прокручивать это сотни раз. А сейчас, когда рядом Чонгука нет, и никто толком не может объяснить, чем он занимается, хочется самого себя столкнуть с обрыва собственных никчёмных мыслей. Надоело Тэхёну думать столько о Чонгуке, ни секунды он не покидает его головы, так и держится за волосы, тянет и тянет, привлекая жуткую головную боль. Возможно, Атлантида красивее его глаз, кто знает? Тэхён только сегодня всмотрелся в свои глаза внимательнее. Три дня разлуки дали о себе знать. Чонгук в первую встречу обратил внимание именно на его глаза, спрашивал о линзах и ещё о чём-то, о чём Тэхён уже навряд ли вспомнит. Сначала океанолог совсем не понял, к чему был такой вопрос, но только после разговора с Чимином он осознал, что упустил много фактов при жизни. О самом же себе упустил. Простить до сих пор себя за такое не может. Чимин же пару дней назад сказал, будто у атлантов необычные глаза. Да, они голубые, но совсем не того оттенка, который есть у людей. Офтальмологи назвали бы их мутантами с гетерохромией, потому что в зрачке атлантов в виде склеры есть ещё тёмно-синяя полоска. Она помогает атлантам видеть в темноте и глубине океана. И как же? Помнится океанологу, как он переплыл тёмный океан один, не нуждаясь ни в каком-то там фонарике. Спасибо генам матери. И тут, когда Тэхён заметил именно такую полоску, зеркало будто потрескалось. Тэхён почувствовал себя странно, сглотнул, несколько раз проверил зрачок. Действительно, у него была прямо такая полоска. Почему раньше он её не замечал совсем? В старинной книге, ещё там в поместье Посейдона в Олимпе, говорилось об этом. Появилось даже ощущение, что Чонгук сам её у себя припрятал, дабы никто о таком не узнал. Сейчас же, Тэхён бы мог сказать, что учёные смогли бы воспроизвести идентичный трюк с глазами людей, сделать их самоназванными атлантами со способностью видеть в темноте. Может быть, поэтому Чонгук и прятал атлантов? Они были самыми развитыми, так ведь? Так ведь. С каждым днём в Европе Тэхён становился будто одним огромным мифом. Научные сведения о всяком уже утрачивали для него целостное значение, хоть он и не переставал полагаться на науку во всём, что есть у него в жизни. В третий раз, когда он отчеканил в туалет, снова всмотрелся в зеркало, заметив тёмно-синюю полоску, он начал глубоко дышать. Возможно, был бы рядом Чонгук, он бы его успокоил, обнял и сказал бы, что это естественно. Естественно быть атлантом? Тэхён хоть и никогда не чувствовал себя настоящим человеком, в такое верить пока не был готов. Кто атланты? Ему хотелось знать. Что они из себя представляют? Живут ли они правда под водой, куда не доходит солнечный свет? Ответы на все вопросы хотелось услышать от Чонгука. Глаза Тэхёна набросились на картину напротив места, где он сидит. Странно, что раньше он не замечал красиво завёрнутую в рамку волну Тихого океана. От одного лишь вида ему стало спокойнее, как будто сам Чонгук улыбнулся ему, завернул в объятия своими крепкими руками. Признаться, дышать в унисон с Чоном было так хорошо, настолько хорошо, что тело этого только и требовало сейчас. Невнятные разговоры Чимина и Намджуна не мешали Тэхёну думать о нём. Ему вспоминались влажные губы мужчины, в которые хотелось раз и навсегда окунуться, будто волна, падающая и разбивающаяся вдребезги. К нему тянуло именно волнами, сильными и безмятежными, но теми, которые поднимут бунт и вызовут все страхи наружу. Тэхён ведь только и желал дотронуться до любимой кожи, в его груди что-то горело, что даже сам он не мог потушить. В мыслях враскачку ходили характерные моменту видения: Чонгук целовал его шею, узорами водил по спине, сгребая с неё все остатки людского. Тэхён секундой сгибался в пояснице, за руки тянул мужчину к себе, будто расстояние между ними всё ещё оставалось. Чонгук был нежным, уводил в мысленные разговоры о вечном, а в своём дыхании говорил о том, как Тэхён ему важен и как сильно он уже в него влюблён. Глаза океанолога слипались от собственных мыслей. Он безумно скучал. Дни в разлуке с Чонгуком его пытали. — Посейдон… Ошпаренный сказанным, Тэхён повернулся к разговорчивым. — Посейдон что? Сглотнув, выпытал одним взглядом. — Посейдон… он разъярённый сейчас, — Чимин этими словами провёл по рту Тэхёна, наждачкой сорвал страх в зубах. Тэхёна бросало уже в жар, и он не мог понять, почему он теперь сопоставлял Чонгука с Посейдоном. На секунду вернувшись взглядом к морю за окном, он успел навидаться таких же разъярённых волн. Их он не видел достаточно давно. Только... в них он увидел сейчас Чонгука. Его Чонгука. — Пулемёты Ареса выстрелили в объекты Атланны, — выдохнув, Намджун покачал головой. — А мы сидим тут с тобой. — Мы и сделать что-либо не в силе, Дио, — фыркая, Чимин встаёт с места. В нём снова просыпается неожиданная активность. Присущая ему активность. — Впрочем, Тэхён, — отводит глаза. — Ты, думаю, понимаешь, что мы с Намджуном работаем над новеллой. Поэтому не думай, что мы сумасшедшие. — Я и не думал… — Всякое может в жизни быть, так ведь? — вскидывая брови, Чимин улыбается. — Забудь обо всём. Я уже хочу спать, поэтому так и сделаю, не так ли? Намджун, ты тоже надолго не задерживайся. Через пару минут боги разошлись по комнатам без слов, оставив непонимающего ничего Тэхёна одного в гостиной. Стоило ему оглядеться, как в глаза впилось одиночество, а вместо растений в горшке он увидел растущие стебли ливня в душе. Что-то тянуло душу, что-то въелось в грудь. Он взбудораженно всматривался в картину за окном. Волны и правда бушевали, ему самому хотелось под воду, но какое-то ограничение, чувствовавшееся наиболее ярко в районе кольца на пальце, не позволяло это сделать. У Тэхёна, надеется, не работала какая-то там эмпатия. Потому что отныне его пугало всё. Начиная от шуршания листов для выпечки на кухне, заканчивая собственным шумом в ушах, у него везде начали появляться подозрения. Кто он такой?

* * *

Афродита, узнав, что Гефест уже умер в муках от ракового поражения, решила навестить сына, схватив под руку несколько пакетов экзотических фруктов. Про брата своего она, конечно же, не особо думала (он её мало так и волновал), а вот передачу сил огненных нужно было разрешить вовремя и как можно быстрее. Напускная показуха. В лице читалась недосягаемость её обаяния, а во рту оставался привкус оставленного Эросом поцелуя со смесью выжженных на языке пожеланий смерти. Последние два дня они провели больше в аду, чем на земле. Афродита после таких ощущений разбираться с силами огненными захотела поскорее, потому что возвращаться ещё раз, а если ещё и в Тартар, куда она была уверена, что не попадёт, тоже не придавало никакого желания. Сердце её билось быстро, будто прибежала, но она не показывала этого, лишь стучалась томно в дверь, пока из него не вылезла чужая кудрявая макушка. — Вы… Афродита… Парень сглотнул. Да, свою мать по-другому он назвать совершенно не мог. Не мог. Да и встречаться с ней он никогда не собирался. Она казалась ему слишком мятежной, а прерывать спокойствие своей жизни её существованием вообще не хотелось. Воспоминаний родительских именно с ней у него совершенно не было, да и скучать он по ней не скучал. В его понимании она оставалась женщиной, которые нужны объятия чужих, но не своих. Этот факт он принял сразу же. Если бы мать подарила жизни что-то радостное, то он бы принял её, налил бы ей чаю. Но её недосягаемость породила в нём желание отныне никогда не связываться с ней. — Дорогой мой, — расплывшись в улыбке, она упала в объятия. Он же её совершенно не поддерживал, лишь кивнул в знак уважения и впустил в пустой дом, где давно не горел камин. Несколько дней он находился здесь совершенно один. Ему становилось одиноко. — Солнышко моё, — любуясь картинами, она схватила сына за руку, провела большим пальцем по тыльной стороне и любвеобильно кивнула. Парня в её поведении кое-что настораживало, и он объяснить себе такое сумасшествие не мог. Его же обычная жизнь в Сицилии устраивала абсолютно всем. Без неё, особенно без неё. Раз та никогда не участвовала в его жизни, ничем морально так и не помогала, лишь всё портила, то как иначе он объяснит то, что встречает он её с такой почти злой, чуть настороженной миной на лице? Смешно становилось. Гостей он совершенно не ждал. Верно, ждал одного гостя, но уж точно не ту, которая носит титул его матери. Ведь она бросила здесь его одного чуть ли не с самого рождения, навещала только пару раз, дабы тот знал, что она сама Афродита, что у неё есть над ним непреклонная власть. И он интересовался ею. Читал всё, что попадётся. Иногда ночами не вылазил из комнаты, на лице были отпечатаны слова из книг, непонятные вырезки из журналов с фотографиями её статуи, любимые её розы. По словам Анакреона, роза родилась из белоснежной пены, покрывшей тело Афродиты, когда она во всей своей дивной красоте вышла после купанья из моря. Увидев на ней этот прелестный цветок, очарованные боги обрызгали его нектаром, который и придал ему чудный запах. Только тут, когда она стояла перед ним, в другом людском обличии, ему хотелось отвести взгляд и никогда не сталкиваться с ней никакими словами или движениями. Хоть Афродита и продолжала мягко держать его руку, что-то в температуре её тела уже его обжигало. — У меня прекрасные новости, отныне ты настоящий бог. У тебя будет власть, но ты будешь под моим присмотром, я буду тебе помогать, Джэ, — улыбнувшись, она расправила свои волосы. Афродита губами коснулась шеи сына, оставила след от красной помады. Этот след парню хотелось непременно стереть, отвращение её губ смущало. — Ну же, поцелуй меня, — девушка расплылась в улыбке. — Ты моя кровь, Джэ. Мы можем быть вместе. Никто не запрещал. Джэ чувствовал подступающую рвоту. Слышать такое он не планировал. Ему становилось противнее и противнее, а с каждой секундой мать приближалась и приближалась, в её взгляде читалось сумасшествие. Самое настоящее сумасшествие. Она хотела его поцеловать. Не так, как целует мать сына. Она трогала его тело, проводила по худому животу своими отвратительными пальцами, дотрагиваясь мельком до его бугорка в штанах. У Джэ к глазам уже подступали слёзы, хотелось вырваться, но будто мыслями его на цепи держала его мать, заставляла слушаться и действовать согласно задуманному ею сумасшествию. Афродита прижалась к его губам, проникла языком, получила сопротивление. Прокляла. — Ты будешь слушаться меня. Выполнять мои приказы, — оттолкнув от себя, она обернулась, подправила губы, пока смотрела в зеркало, и вытащила из сумки что-то похожее на меч. — Он твой, — улыбнулась. — Что? — Ты бог огня, Джэ, — пальцы с нарощенными ногтями провели по горячему лезвию. — Я проломила щит Атлантиды. Теперь Зевс будет любить меня. — Огненный меч? Кивнув, Афродита с сумасшествием рассмеялась. — Теперь всё под контролем. Посейдон в ярости. Посейдон в ярости. Джэ знал, что Афродита могла прочитать его мысли, поэтому и думать о боге воды не стал ради безопасности Тэхёна. В его голове строились различные фантастические сценарии с огненным мечом, которые он мог преподнести этой матери. В ином случае, подвергать весь мир опасности он не станет. Какой бог огня? Они сошли с ума. — Гефест – твой отец. Мы с ним потрахались, когда он умирал по расставанию с Аполлоном, а я злилась на одну сучку, которая увела мою корейскую любовь, — цокает. — Но уже неважно. Теперь всё встанет на свои места. Какие места? Джэ хотел узнать, про какие места говорила его мать. Но больше всего ему хотелось её убить. Он её ненавидел.

* * *

Нахождение Посейдона в Атлантиде гарантировало её хоть и не полную, но достойную безопасность. Кабинет мужчины был пуст, на картинах больше не улыбались атланты, а Сан, который только и делал, что помогал, больше не смотрел в его сторону. На его благополучии такой удар сказался ужасно, отныне ему не хотелось устанавливать добрые отношения с людьми. Теперь же, это желание исчезло, в голове отрадно возникали мысли по другому поводу. Когда на часах семь вечера, атланты обычно выплывают на улицу. В это время начинаются концерты, у уголков домов играются дети. Даже если и случай, по которому это всё происходит, не совсем уж и приятный глазам, атланты радовались простой жизни. Она ведь есть у них на данный момент, они живут, питаются, а Посейдон их не покинул. Посейдон рядом и думает только о своих атлантах. В последние дни его голову занимали исключительно плохие мысли. От чего это богу не думать о плохом, так ведь? Посейдону хотелось, конечно же, покончить со всем скорее, дабы жизнь наконец устаканилась. А для этого стоило бы свергнуть всех врагов. Честно говоря, сам Чонгук не понимал, что конкретно от него требует Зевс. Да, у брата зависть к тому, как в Атлантиде всё устроено, но от чего ему пытаться захватить воды, если сам он их боится? У Хосока боязнь тех же китов, акул и иных существ, ради которых сам Чонгук готов удавиться. По его мнению, Зевс неудачен. Атлантида являлась самым развитым царством. Такого царства, тем более под водой, не существовало прежде нигде и никак. У многих возникали вопросы по тому, как атланты жили, ведь буквально у каждого в доме находились невидимые суше технологии, бессмертность, уровень жизни вообще. Порой, некоторые атланты размышляли о причине, по которой им нельзя было подниматься на сушу, но и нового ничего они бы там не увидели вовсе. Тот, кто окажется под водой, захочет остаться под водой навеки. Посейдон бы сделал то же самое, но на суше у него всегда есть дела, да и совмещать ему жизнь бога с людской теперь не особо и сложно. В античности, по правде говоря, данное давалось довольно трудно, но сейчас? Посейдон фыркнет, сказав, что всё идеально. Идеально до некоторых пор. Посейдон был уверен, что все слова Зевса остались бы словами. Но неужели он решил пойти на такие угрюмые меры? Использовать Ареса для вторжения в его царство? Так ещё и воспользоваться смертью сына, дабы огненный меч проломил щит, а Атлантида осталась без адекватной защиты? Смешно. Похороны Гефеста так и прошли, на них Посейдон не присутствовал. Скорее, он и не хотел на них идти, даже если и не мог. Что он там увидит? Погребённое тело некогда бога, который поступил так глупо и безответственно, что слов не хватает? Шик и блеск. Чонгука этот цирк уже бесил, в горле поджимало что-то ненавистное, в небо смотреть уж точно не хотелось, а видеть в лицо детей Зевса он пока не мог. Пока на суше все радовались непонятным победам, тут страдали атланты. Да, Посейдон не отрицает, что людей он терпеть не может. Конечно же, он и не отрицает того, что среди людей есть то, кто всё осознаёт, кто пытается как-то повлиять на такое глобальное сумасшествие. Некогда он их правда любил, дарил цветы, незаметно оставлял состояние миллионера у порога домов бедняков. Можно было сказать, что за людьми Посейдон следил больше, чем за атлантами. Сейчас бы данные слова славились для него бредом, но до некоторых пор люди оставляли определённое место в сердце бога воды. Он хотел, чтобы они себя берегли и любили. Получается, никто из них себя не берёг, обрекая всё на спуск. Пока не бережёшь себя, ты будешь разрушать других. Впрочем, о Гефесте. Не было желания видеть в последний раз лицо парня, который так глупо поступил. Скорее, ему казалось лучше умереть от людской боли, получив сотни таких болевых уколов по организму сразу же, как огненный меч оказался в руках Афродиты. Да и сестре его было плевать, Афродита перестала быть той, кем являлась. И Посейдона это пугало. Пугало то, как боги менялись под каким-то гипнозом, становились неадекватными персонами, разрушали мир, оставляя на руках кровь невинных людей, а теперь уже и атлантов. Его пугало то, как в своих убеждениях изменился тот же Аполлон, который яро взглянул на него во время собрания, так ещё и Гефест, который ценой своей жизни предал его и весь свой дом. Он ведь вырос в Атлантиде, его любили и лелеяли, зачем так поступать? Но отныне, когда силами Гефеста владеют Афродита с Эросом, мыслей о другом, как отправить племянницу в Тартар, не было. Посейдон ещё не знал, что силы уже стали переданы в руки Джэ, совсем не опытного бога, родившегося совершенно случайно и без надежд никаких на божественную жизнь. Джэ использовали как подопытного кролика. Его мать, которая всегда ждала подходящего момента, была похожа на отвращение, прикасаться к коей не хотелось совсем. Джэ, тот самый Джэ. И тут его не оставил Тэхён. Чонгук, бывало, в пучине размышлений об устройстве своего государства, помнил о Тэхёне. Он переживал, что парень почувствовал бы себя одиноко, непонятно и испуганно. Мужчина обещал его не покидать, он эти слова хранил у самого себя глубоко в сердце, держал под замком, а белокурыми волосами океанолога сходил с ума, мысленно вдыхая их красоту, их принадлежность глаз к Атлантиде. Чонгук знал, что у берега он его спасёт. Он спас бы его и в Олимпе, но гарантия того, что Гермес по собственной глупости не вывел бы его из дома, была критически мала. Крит – место спокойное, хоть и спорное. Зевс является его официальным хозяином, но и сам прекрасно видит то, какое сопротивление море, омывающее Крит, ему предоставляет. Течения тут жуткие, могут быть ещё хуже и тех, которые Тэхён исследовал ещё давно, затем случайно оказавшись на восточном побережье Штатов. Зевс не мог сопротивляться воде так. Они бы смогла подвергнуть все его владения в опасность, а он бы лучше предпочёл сам собственные владения разрушать, нежели позволять чужому богу это делать. Смешно? Конечно же. У Зевса нет жалости ни к кому, ни к чему. В детстве он рос практически один, а Посейдон даже потом надеялся, что его снова каким-то образом свергнут, заставят превращаться в пепел в Тартаре. Но никто не станет совершать такое преступление, если уже не он сам. К счастью, Посейдон имел мысли. В руках Сана покоилась ручка, а на столе валялись листки с непонятными чертежами. Территория Атлантиды огромна, это ведь не только Атлантический океан, где находится её центр, а также и другие океаны, ещё и окраины, большие и небольшие сёла, в которых проживают атланты. Люди не могут посетить другие страны из-за визы, а атланты никогда таким не страдают. Для них открыты все пути океана, им даже дозволено управлять течениями, так ещё и вход в кабинет Посейдона им всегда открыт, он сам выслушает их жалобы. И то, как мир становится для атлантов сейчас чем-то жестоким и страшным, заставляет Чонгука самому относиться к остальному со злостью. Иначе никак. В окне виднелись неоновые этажные здания, на балконах которых стояли атланты и смотрели вниз, где лодки и машины горели, дымом доносясь до атлантских комнатных штор. Отвратительное зрелище никак не тешило глаза Посейдона, в клубах огня он видел имя Зевса, а также любимых ему остальных богов. Сев обратно за стол, Чонгук принялся подписывать все указы на повышенную военную готовность. В глазах светилось его кольцо, вдетое в палец. Оно помнило о Тэхёне, докладывало ему каждое его чувство. Правда, сейчас он Тэхёна не чувствовал. Ему, будто бы, было почти что некогда. И Чонгук знал, что так некрасиво и неприятно. Но ничего поделать не мог. Посейдон был правда ошеломлён, но своё полулюдское создание не забывал, только временами помнил. Иногда ему до боли хотелось снова втянуть Тэхёна в поцелуй, коснуться родинки трезубца на спине, потрогать шелковистые белокурые волосы и при слушании их аромата отрадно закрыть глаза. Но встретиться с Тэхёном значило выйти из Атлантиды. Пока что этого Чонгук себе позволить не мог. Всё же, встречу с атлантом на суше он отложил на неделю. Он думал, что ему сказать. И примерный исход их разговора Чонгуку не совсем нравился. Но отнюдь, то ведь не значит, что решение неверное? И при верном решении нравиться может абсолютно ничего. К этому нужно привыкнуть. Это нужно принять.

* * *

Как только Тэхёну сообщили, что Юнги несчастно скончался, он сразу же обратился к Чимину. Во взгляде бога нельзя было прочитать ничего. Возможно, расстроился он так сильно, что слов связать не мог. Тэхён понимал, как может стать больно потерять близкого человека, особенно брата, которого ты любил. Вдруг, Чимину необходима была помощь, да и какой прок от того, что он будет просто находиться с ним в одном доме, не обменявшись словом? Поэтому Чимин и был расстроен. Конечно же, не каждый день будешь терять брата. Боги обычно не умирают. В их мире данное расценивалось совершенно по-другому. Раз Гефест умер, то силы его уж точно преждевременно были отданы другому. Такое случалось, конечно же, довольно редко. Тэхён в рассказах Гермеса не припомнил ни разу именно такого случая смерти бога Олимпа. Случиться же такое, ведь, не могло совсем? Гефест бы не умер просто так, иначе бы весь мир исчез и никогда бы не начал существовать. Его бессмысленная цель окончить собственные страдания была достигнута, он наконец улетел в мир, возможно, вертикального духа. Прямо как и желал. Очень странно. И Чимин прекрасно знал, что решения Афродиты всегда совершаются ниже пояса. Афродита никогда не принимала в счёт кое-что разумное, а с выбором нового владельца огненного меча у неё точно бы была проблема. В принципе, и во всей своей жизни она не отличалась умением стратегически мыслить, делать логические умозаключения. Свою сестру Чимин порой презирел, яро ненавидел, хоть и держал контакт лишь по обязанности, по долгу существовать рядом, влиять на её решения. Он ведь соединяет миры богов с мирами другими, решения должны приниматься разумно. И его огорчило, что Афродита даже не посоветовалась насчёт передачи сил Гефеста другому богу. В голове, честно говоря, данное не укладывалось. Гермес примерно предполагал, кто это был, – да как же его ещё огорчала перспектива устанавливать отношения с богом, именно поэтому он и не любил свою работу быть попутчиком. Естественно, он справится, но то не значит ведь, что он сможет повлиять на решения бога. Скорее всего, им стал какой-то потерянный сын Афродиты. Чимин был уверен в этом факте. В остально он, честно говоря, не уверен совсем. Как только Намджун вылетел из Крита на вертолёте, возможности Тэхёна тоже покинуть остров уменьшались в геометрической прогрессии, наоборот. Неожиданно штурмы в морях приняли ещё более ужасную траекторию, вода будто саморазрушалась, а северные рыбы от безысходства выплывали на сушу и умирали. Чимин не советовал выходить на улицу, поощрял только прогулку по берегу, да так, чтобы вода хотя бы дотрагивалась до пальцев ног своими уже ядовитыми щупальцами. Как только щит Атлантиды разрушился, море вмиг стало токсичным, потому что Атлантида и суша, кто бы не говорил, не сочетаются и сочетаться не будут. Представить, что такое великое царство Атлантиды со всеми ей принадлежащими немыслимыми технологиями сможет воссоединиться с сушей? Скорее, только через смерть Зевса такое и произойдёт. А сейчас, когда всё находится в хаосе, несовместимые атлантские химикаты проникнут на сушу и начнут убивать людей. Видимо, Зевсу такое нравилось. По правде говоря, у Тэхёна только и было желание прогуливаться по берегу. В другие области острова желания идти не было, так ещё он и немного заболел, по телу не прекращался озноб, что-то давило на виски, провоцировало мигрень, а в мыслях прятались непонятные сценарии. Проще говоря: Тэхёна знатно мутило. По ночам тоже снился бред. Когда на третий день пребывания в критском доме Чимин приготовил ему свежевыжатый апельсиновый сок, начали появляться галлюцинации по виду отрешённости от Земли. Тэхёну будто снилось, что он не землянин, что он не человек, а окружающее его является единственной истиной. То есть, он находился не под водой, а где-то в небытие, будто в межпарталье, где не существует сознание, где есть ничего кроме всего. Во снах приходили к нему чудовища-мутанты. Они не принадлежали океану, порой, в их глазах можно было увидеть что-то небесное. Тэхён даже в шутку предположил, что у дебильного Зевса есть концлагерь, раз ему приснились такие мутанты. Психиатры из этих снов могли бы уже вывести решительный диагноз. И да, отрицание постепенно само сходило на «нет». Тэхён больше не задавал вопросов. С одной стороны, всё будто бы обрело смысл. С другой стороны, он не понимал, сходит ли он с ума или нет. Он просто что-то знал, а сам пока что именно этого не познал. В кровати Чонгука было удобно. Он любил чуть ли не укрываться огромными подушками и лежать после пробуждения по утрам ещё час, будучи потным после ужаса во снах. С того момента, когда Чимину будто бы понадобилась самому помощь, он перестал рассказывать о снах, от чего тот подумал, что страшилки сниться ему уже перестали. По утрам его всегда ждала чашка чая, овсяные печенья и что-то похожее на арабские сладости. Тэхён их любил, а Чимин обожал угождать. Правда, у океанолога даже вопросы возникали, откуда тот успевает закупаться ими, если магазинов рядом нет. Но в этот день, когда вместо овсяного печенья появилось песочное, а из арабских сладостей было что-то похожее на пахлаву, в сердце Тэхёна что-то тревожно затрещало. По глазам Чимина он видел, что случилось вновь кое-что неприятное. Может быть, и совсем страшное. — Чимин, что произошло? — океанолог вскинул брови. Вопросы снова появились. Все связанные с божественным миром. — Тэхён, я уже не знаю, как продолжать скрывать от тебя всю правду. Нижняя губа Гермеса задрожала, в ушах загудело. Тэхён не помнит, чтобы парень когда-либо представал перед ним таким. — Я уже догадываюсь, — Тэхён вздохнул, смиренно кивнул и полными глазами всмотрелся на несуществующее существо напротив. — Просто расскажи мне всё, как есть на самом деле. Я сам запутался… наука… наука осталась, конечно же, но есть ведь ещё и другие объяснения. Сложно не учитывать их, особенно при моём положении. Я нахожусь в довольно ужасном положении, Чимин. — Я понимаю, — сглотнул. В его мыслях тоже что-то непонятное вертелось, что объяснить нельзя даже самому себе. — Смотри, Тэхён. Чонгук не хочет, чтобы ты так всё неожиданно знал. Возможно, он правда оберегает тебя, но чем это плохо, так ведь? Ты не человек. Вот это пойми. Тэхён от услышанного запинается в мыслях. Ему не хотелось забывать о сказанном, но хотелось и узнать: почему он является другим? Он понимал, что быть человеком в таких условиях достаточно сложно, но он? Он сам, получается, не человек? Неужели его догадки как-то оправдались, а ужасные ночные сны дали о себе знать, обернув чертоги воображения в то, что существует в реальности и что не заставит теперь задать себе сотни вопросов прямо как раньше? — Когда ты мне рассказал о том, как выплыл на поверхность той ночью, я сразу хотел тебе в лицо накричать, — Чимин качает головой. Для него сказанное кажется настолько очевидным, что этой энергией пропитывается сам Тэхён. — Алло, ты атлант! Ты атлант! Только атланты могут переплыть в суровых течениях океана одни. Никакое человеческое быдло не сможет одолеть четыре километра, никакое. Тэхён откашливается. Да, он сам понимает. Возможно, он обманывал себя, а-ля каждому угодно переплыть четыре километра. То доходило до такого уровня, что он не видел в этом никакой проблемы. Почему бы не переплыть? Плавание – его врождённая особенность. Он так думал. А оказалось, за его особенностью стоит более серьёзное значение. Он атлант, неужели данное так трудно принять? Сам не знает. — Атлант… — Да, Тэхён, ты, твою мать, атлант, — выдыхает. — Напомни ещё раз, кто твоя мать. — Гречанка… но ей пришлось оставить меня, когда мне было три месяца, — у Тэхёна что-то пылает в глазах. В голову удараются не совсем приятные воспоминания об отце, которые за последние дни он пытался отчаянно запереть в сознании. — Отец говорил, что она вернётся и что она где-то на другой суше… но я всегда чувствовал, что мама уплыла глубоко в море. Я каждый день сидел у моря и просто на него смотрел, ожидая увидеть там свою мать. — Гречанка, конечно же. Чимин устало смотрит. Пальцами стучит по керамической кружке, поджимает губы. — Она не могла быть гречанкой, Тэхён. Она и не могла быть атланткой, теоретически, но тут уже дело случая. — Почему она не могла быть атланткой? — удивляется. — Тогда… тогда как я… — Взаимодействие людей и атлантов запрещено. — Возможно, тогда всё было по-другому, Чимин, — Тэхён нервно цокает. Неужели та цепочка, за которую он пытался ухватиться, обрывается? Он почти нашёл ответ к потере матери. Взгляд Чимина смягчается. — Посейдон запретил связь атлантов и людей задолго до твоего рождения, — пожимает плечами, вглядываясь куда-то напротив. — Но не отрицаю, могло произойти и так, что твоя мама оказалась на суше. Я не знаю, кем она была. — Адриана, — хлопает глазами. В них путается росинка, совсем чужое для него ощущение, конечно же. — Если получится найти её, Чимин, то пожалуйста… пожалуйста, найди. Я не знаю, как это объяснить, но она мне нужна. — Конечно, она ведь твоя мать, — кивает. Очевидно. — Я рад, что ты даже любишь свою мать. Тэхён ничего не отвечает. Любит ли он свою мать? Конечно, да. Любит. Он её очень любит. И его не волнует то, что он и видеть-то её никогда не видел. Но разве это имеет значения? Любить можно и тогда, когда не видишь. Для него не имеет значения то, что она его покинула. Просто так покинуть она его не могла, Тэхён это прекрасно понимал, осознавал. Возникало множество вопросов относительно её происхождения, а вероятность того, что она, возможно, жива, его радовала. Тэхёна бы переплыл весь океан к Атлантиде, лишь бы её увидеть, но сам его мозг ему это делать почему-то запрещалась, в нём до сих пор крылось непонятное отрицание, с которым он не мог теперь бороться. Казалось, что баланс найти для него станет чем-то невозможным. По рассказам Хэбона Адриана была нереальной женщиной. Говоря о её энергии, которая чувствовалась даже через старые фотографии, находиться рядом с ней являлось настоящей усладой. Её белокурые, такие же как у Тэхёна, волосы всегда развевались на ветру, а мужчина любил водить по ним кончиком носа, вдыхая её морской аромат и любовь, которая в каждой пряди образовывало яркое свечение её принадлежности. Женщина его любила, а он, конечно, любил и её. Их связь казалась нереальной, а Сицилии теплилась их островом любви, на котором началась их история. Иногда Хэбон вспоминал её как сон, в голове она показывалась бликами, а с течением времени он чувствовал только боль и ничего больше. Боль от того, что её рядом нет. А любовь, которой он её видел, оставалась абсолютно такой же. Хэбон мог многое рассказать, но не хотел. Мужчина временами напоминал Тэхёну о том, что он не может его видеть. Тэхёну от него ведь передался только разрез глаз, а те самые атлантские голубые глаза со своей особенной радужкой при каждом пересечении взглядом рисовали в сердце мужчины глубокое огорчение. Он старался не расчёсывать волосы сына, не притрагивался к ним даже. Они были такими же. Абсолютно такими же. Даже пахли морем, свежестью и далёкой глубиной. Тэхён вырос именно так: его всячески игнорировал отец, но в любом момент давал понять, что очень его любит. Иначе бы он не пускал его к морю. Всякие порывы сына поплавать он поощрал, только сам к морю ни разу и не подходил, на него и не смотрел. Как так, да? Как на Сицилии не любоваться морем? Мужчину ничего не интересовало вовсе. И Тэхёна разбило то, что его отец, скорее всего, был в курсе всего. Возможно, он даже и знал, куда «уплыла»‎ мать. Но глаза Чимина пока что молчали, а чай остыл. — Чимин… значит я… не человек? — океанолог смотрит прямо. Бог усмехается. Сколько раз повторять будет? — Тэхён, просто послушай себя, на каком языке ты со мной говоришь? Блондин пропускает сказанное мимо ушей. Но щурится, будто это ему поможет что-то расставить по полочкам в голове. Язык проходит по нему настолько неосознанно, что и задумываться об этом он не может. — Я не понимаю… — из уст что-то вырывается. Проходит минута, чтобы до него дошло. И Тэхён внезапно осознаёт, что это не английский, даже и не корейский. Это древнегреческий. Тэхён разговаривает на нём. — Стоп… как? — ладони прижимаются ко рту. Слова из него вылетают как рыбки из пруда. Раз сознание контролирует всего 5% существа, то все его древнегреческие изысканности состояла в 95% процентах подсознания. Тэхён, вспомнив эти цифры, немного испугался. Нет, не может такого быть. Почему он всё пропускал мимо ушей? Это как пытаться дышать диафрагмой, что ты не можешь всегда контролировать. — Что ещё ты хочешь понять? Ты не человек, — Чимин прерывисто смеётся, делает глоток чая, издевательски наблюдая за своим уже новым другом. И не знает, как ему удалось сдружиться с таким рассеянным парнишей. Тэхён от узнанного громко дышит, нервно смеясь. Скорее, из него вырывается истерический смех, но это не сравнится с тем, что его снова начинает мутить. По голове будто ударяют молотком, виски болью рассеивают зрение, а его материальный, физический язык кажется несуществующим. Он притрагивается к нему пальцами, ощущает шершавость, но всё равно немного сходит с ума. Такого быть не может! — Да ладно… — смех. — Я что… древний грек? — Почти, — Гермес кивает, одновременно пожимая плечами. — Долгая история. Но в Атлантиде тоже разговаривают на древнегреческом. Посейдон тоже. Я тоже. На Олимпе тоже. Нет другого языка. Древнегреческий... точнее, эллинский язык является самым верным. На нём можно изложить мысли как угодно, его метафоричность зашкаливает, соображаешь? — Каковы различия древнегреческого божественного от древнегреческого обычных людей? Чимин показательно смотрит вверх, будто ищет ответы на заданный вопрос. — Никакие! Указательный палец поднимается, а глаза бога наполняются всей силой радости. — Как же хорошо, что теперь нет секретов. От Тэхёна теперь будет сложно утаить секреты. Учёный мозг ведь не такой. Любыми путями этот океанолог будет искать ответы. Чимин, конечно же, готов их предоставить, не чужой ведь, но всё будет происходить в пределах разумного. Например, он ещё не станет рассказывать океанологу о всех ужасах, которые натворил его отец. Порой, самому себе признавать все ужасы Зевса он боится. Ассоциировать себя с таким адом на небе он боится и до боли в приёмном теле избегает. До того Зевс был ужасным, что шутка о концлагере Гермесу не показалась никакой шуткой. Такое могло всерьёз произойти. Конечно, разбираться с этим он не в полномочиях. Узнать хотелось всё равно. Не знает, вдруг правда? — Я владею древнегреческим, с ума сойти, — Тэхён продолжает громко дышать. Видимо, именно так его организм реагирует на шок. — И мой мужчина… мой мужчина – бог. Гермес улыбается. В улыбке читается некоторая боль, но её он не показывает. Он смирился. Ему и дяде не суждено быть вместе, кому ещё не очевидно? Гермес знал, что на фоне Посейдона он слишком другой, а старшему богу всегда нравились те, кто имеют некоторое отношение к воде. Тэхён – вода. И так можно даже выразиться с тавтологией. — Да, твой мужчина – самый настоящий Посейдон, — кивает, опуская взгляд на чай. — Я никогда не видел его таким, честно говоря. И это кольцо, которое ты носишь… Тэхён, он бы так ни за что не сделал, если бы не был влюблён в тебя. — Кольцо, точно, — Тэхён вытягивает ладонь вперёд. — Я люблю его кольцо. Когда я ещё ничего не знал, то считал бредом настоящим то, что Чонгук просто так появлялся, стоило мне повернуть его, — хихикает, под светом позволяя бликам драгоценности переливаться — Совпадения больше не имеют значения. Их не существует. — Я рад, что ты принял истину, — Чимин поджал губы в линию. — Только я скучаю по твоей научной натуре, знаешь? — Она никуда не уйдёт, — парень цокнул, сложив руки на груди. — Я всегда океанолог. Навсегда останусь океанологом. Я не просто так ведь всю свою жизнь отдал этому. Гермес смеётся наивности парня, но ничего не отвечает. В его голове многое меняется за этот разговор, а Тэхён, напротив, становится самым близким для него существом. За последние дни океанолог многое в его сознании поменял, такое тесное общение с чужим атлантом для Чимина было достаточно редким явлением. И сейчас, когда с рельсов наконец сошёл поезд, многое, наоборот, обрело смысл. Сидящий напротив учёный? Тому подтверждение. Порой, мысли пугали намного больше происходящего. Чимин не знал, что будет дальше, а предполагать и не хотел, потому что ничего хорошего не произойдёт. Он не думал о таком начале войны, да и не хотел он, чтобы она вот так вот неожиданно начиналась, даже если предпосылки к ней датировались несколькими веками тому назад. Он боялся. Прямо как человек. Но боги тоже могут бояться. Они ведь тоже в какой-то степени люди, создали эти чувства, от которых сами страдают. Неслучайно ведь трюизмом является то, что люди страдают в первую очередь от себя самих: от созданных ими чувств, эмоций, историй и переживаний.

* * *

У Джэ ничего не сходилось. Он жил в приятном домике Сицилии, работал на такой же интересной, хоть и энергетически затратной работе. Предположить о том, что он бог, он не мог. Он изучал многое по данной теме, но смысла ни в чём не видел. Любое проявление божественного казалось отвратным недоразумением. Да, Афродита появлялась пару раз в его жизни. Каждая с ней встреча ничем хорошим не заканчивалась. Однажды она рассказала ему про Атлантиду, о дяде, который является её хозяином. И в тот момент Джэ чуть ли не проговорился о ней Тэхёну, не рассказал всего, к чему умственными заключениями собственными пришёл. Скорее, он одним из некоторых на суше знал, что мать Тэхёна – атлантка. Но молчал. Говорить Тэхёну об этом граничило с чем-то боязненным. Во-первых, парень – чуть ли не величайший учёный. В своей сфере он настолько умён и превосходен, что сравниться с ним не может практически никто. Во-вторых, Тэхён всегда радикально отвергал религию, мифы и всё связанное с этим. Тут можно и сказать, что отрицать ничего в полной степени нельзя, но Тэхён до некоторых пор сам проблем в себе не видел (пока не встретился с Чон Чонгуком). В-третьих, разбивать сердце другу не хотелось. Зачем быть таким варваром? А пока, Джэ не знал, как управлять силами, да и понятия не имел, что эти силы из себя представляют. Как только в руках оказался огненный меч, он превратился во что-то сроду непонятное. Ему нравилось больше жить в своей приёмной семье, а не под душой матери, каждой встречей пугающей сказанными ею фактами. Впервые он встретил её в осознанном возрасте. По пути в школу его встретила примечательная дама двадцати пяти лет. Её люкс-одежда привлекательно смотрелась с бежевыми туфлями-лодочками, тёмно-коричневыми очками, заправленными в такие же роскошные волнистые волосы. К сожалению, он не мог понять особенностей своего развития, потому что плечи его внезапно стали юношескими, а голос превратился в чистое, ровное и красивое течение солнечных лучей. Афродита верно его подловила, несколько объяснила, что на самом деле с ним происходит, но толком никаких доводов и не привела. Сказала лишь держаться от нежелательных отношений подальше, а на мальчиков внимания не обращать. Джэ не понял её слов сначала, ведь приёмные родители всецело поддерживали его предпочтения. У Джэ всегда были друзья, но к Тэхёну тянуло больше всего, будто он чувствовал, что этот парень не такой, как все окружающие его остальные. Джэ ценил Тэхёна всей душой. Каждый их разговор, каждая их прогулка и каждая встреча знаменовалась чем-то светлым, освобождающим от рутинных занятий. Возможно, только Тэхён, по мнению Джэ, не любил его так, как он любил его. Сейчас переживания имели меньшее значение. Джэ немного сошёл с ума после получения огненного меча в свои руки. Нет, ему не захотелось завоевать весь мир, он просто не понимал, как теперь дальше жить, а от осознания совершённого (того же самого, как своего рождения) хотелось бежать. Скорее, выбежать на улицу и закричать, но навряд ли бы его кто-то услышал. Внезапно по всему миру начались пожары, в глазах искрились слёзы, будто лезвиями чертили узоры по щекам. Становилось больно, а в груди что-то жгло. Джэ притрагивался к плите, но не обжёгся. Обжигало его не то, что называют огнём, а то яркое пламя внутри, съедающее все мысли с каждым совершённым по комнате шагом. Джэ не мог перестать шагать взад-вперёд, потому что гиперактивность внутренних пожаров его съедала, а не двигаться он не мог совершенно, даже если организм пробило на холодный пот. Джэ провёл дома следующие пять дней. Он не мог из него выйти, потому что боялся, что деревья от одного его взгляда загорятся, а честные слова, обращённые в сторону посетителей кондитерской, станут обжигать их уши. Что существовало реальным? Он понятия не имел абсолютно никакого. В зеркале видел лишь пламя. От чего его так огорчила собственная мать? Была ли она его матерью? Точно нет. Матери ведь не могут так убивать своих детей. Джэ никогда бы не забыл эти пять дней. На пятый день к нему заявился незнакомый человек. Белокурые, но не как у Тэхёна, волосы; в глазах, похоже, доброта; а за спиной лук, очевидно, не его. На пороге он подарил ему яркую улыбку, от чего Джэ зажмурился, будто прямо в глаза ему посвятило Солнце. Правда, на улице жары не стояло, а на небе гуляли серые облака, море бушевало, листья деревьев громко переговаривались между собой, а хотя раньше они только шептали. — Привет, — он прошёл в дом, даже не осмотрелся. Только вот взгляда с Джэ не спускал. — Я Аполлон. Или как тебе удобнее… Хёнджин? — Аполлон… — Джэ сглотнул. Естественно, к нему раньше домой никто так не заявлялся. А тут сам бог. — Джэ, тебе, я уверен, сейчас очень сложно, — парень прикусил губу. На вид он не являлся никаким жестоким. Джэ от одного его взгляда успокаивался, пока из уголков губ светили солнечные лучи. Кожа Аполлона на расстоянии даже казалась горячей, такая бронзовая и поцелованная, а на щёках такие веснушки, сочетающиеся с карамельными глазами под светлыми толстыми бровями. Аполлон вышел из сказки. Он казался нереально красивым, чему Джэ аж позавидовал. Как и говорили в легендах и сказаниях. — Я зол. Очень зол, знаешь, — натягивая улыбку, Аполлон находит себе место на кресле. — Гефест… как тебе объяснить, мы с ним были очень близки. Я любил его. Он, наверное, тоже любил меня, — кивает в пустоту. — И его нет, и… я не могу пока в это поверить. Знаешь, вот что-то непонятное людское в душе скребётся, — смеётся, откидывая голову назад. Видимо, пытается скрыть подступающие пеленой слёзы. — Я узнал о том, что ты его сын, примерно в день его похорон. Я не могу описать свой шок. Как бы… никто детей не заводил уже как тысячи лет, знаешь? А тут ты… совсем новый человек. Как я должен был отреагировать? — сглатывает. — Я злился на Гефеста, потом на Афродиту. Потом злился на тебя, но ведь ты не виноват в том, что ты родился? Ты ведь не знал, что ты окажешься богом огня? Джэ снова мутит. Прикрывая глаза, он делает вдох и с губой, прокусанной почти до крови, хромает словами. — Я не знал… я не мог поверить. Я… — Я понимаю тебя. Это правда не твоя вина. Тебе самому сложнее, — Аполлон смиренно кивает. — Всё будет хорошо. Если что, я с тобой. Я не брошу тебя, хорошо? Как бы злость по отношению к Гефесту меня не убивала сейчас, я всё равно его люблю. Он был для меня всем, что можно вообще предположить. Я любил его больше всего на этом свете. — Я понимаю, Хёнджин. — Тебе сейчас сложно привыкнуть к силам. Я сам не встречался с передачей сил таким образом, поэтому могу предложить тебе только отправиться со мной в Олимп, — Аполлон снова ярко улыбается. Никакого знака слёз и огорчения у него больше нет. — Олимп? Джэ слишком подвешен, чтобы куда-либо отправляться. — Твоё место там. Боги не могут жить в обычных домах, это слишком опасно. Поэтому я и пришёл за тобой, Джэ. Аполлону не хочется верить, что сейчас он ведёт разговор с некогда рождённым сыном Гефеста. Он не хотел и понимать, каким образом он родился, когда это предательство случилось. Но несмотря ни на что Аполлон был готов поддержать нового бога. Да, иногда злость пеленила взор, только Аполлон не такой эмоциональный и не такой жестокий. Поэтому и отправить Джэ на Олимп оказалось лучшим решением. — Что мне с собой брать? — Абсолютно ничего, Джэ, — Аполлон слегка смеётся. — У тебя уже всё есть. Олимп, наверное, гарантировал полную безопасность, но в это плохо верилось. А то, что сейчас называлось «божественными силами»‎ Джэ только и настораживало. Пять дней мучений почти прервались, хоть и на Олимпе ничего хорошего бы не произошло. Зевс внуков новых не хотел, да и забыл, каково это вообще ощущалось. А Афродита с горящими глазами смотрела на сына в новой одежде, с новой короной и огненным мечом, который светился под длинным платьем. Новый бог огня. Но даже самому Аполлону показалось, что про Гефеста сразу позабыли.

* * *

Представитель тихоокеанского округа постучался в дверь кабинета Посейдона настойчиво, ожидая резкого ответа. Сан же, чувствуя себя прилипшим к месту работы, встал и открыл, явно не ожидая такого внезапного визита, так ещё и с умершей рыбой в руках мужчины. Одинокий дельфин с пораненным глазом и взорвавшимися жабрами. Мужчина пробовал всё, что мог, но никто вылечить его дельфина не мог, поэтому и последним шансом оказался визит к хозяину. Он подумал об этом не сразу, но начал винить себя за то, что не посетил Посейдона в первый же раз. Он не мог так поступить. Чонгук был против любого стеснения. — Аристонис, — глаза Посейдона округляются. — Сюда! — Ваше Величество, — мужчина почти плачет. — Какие-то варвары выстрелили в него из подводной лодки. Я не понимаю, зачем им это было делать. — Спокойно, всё хорошо. Я его вылечу. Посейдон раскрыл ладонь, пока дельфина укладывали на стол. Существо находилось в трагичном положении. С разгоревшейся у ладони водой он начал проводить по больным местам, но ничего не срабатывало. Посейдон попробовал и в третий раз. Ничего. Согласно его силе, он должен был быстро вылечить дельфина и уже отправить его домой. Ни одна из ладоней не поддавалась его способностям, и он наоборот ослабел, опустившись к столу с болью в голове. Глаза Сана взбунтовались. — Посейдон! — подплыв к нему, он схватил его за руку. — С тобой всё хорошо? — Сан, — от гудящей боли прищурившись, тихо произнёс. — Силы уходят на охрану Тэхёна из-за моего кольца. Ладонь вытягивает вперёд, а Аристонис вопросительно смотрит на обоих. Выделываться перед Посейдоном он не станет, но от произошедшего он глубоко огорчается, смотря на дельфина, у которого время на исходе. — Сними его! — кричит Сан. — Нет. — Нет, сними! Тэхён даже не знает, кто ты, Посейдон, — нервно бормочет. Но это ничего не меняет, Чонгук снова встаёт и сосредотачивается. Он хочет, чтобы он пытался так в последний раз. Все силы он вкладывает в ладонь, лишает себе рассудка и наполняет лишь колючей болью. От безысходности даже кричит бесшумно, наполняя комнату невероятной тревогой. В ладони что-то копится, а что-то теряется, кольцо начинает давить на палец, но через текущие из глаз слёзы Посейдон залечивает раны дельфина. Вся кровь в жилах стынет от страха, а мышцы под кожей стремительно выпячиваются, пока все раны рыбы не вылечиваются. Через некоторое мгновение дельфина начинает вилять хвостом, а на его лице появляется привычная улыбка. Только вот Посейдон без сил падает на стул, корчась от боли. Хорошо, что Аристониса быстро выводят, хоть он и не успевает отблагодарить. Но Сан заметно пугается, встаёт рядом с Чонгуком и успокаивает его, мягко придерживая потерпевшую сильнейшую боль ладонь. — Это ужасно. — Сан… — Я и сам представить не мог, сколько сил ты теряешь, просто сидя на месте здесь, — качая головой, Сан шмыгает носом от подступающих слёз. Благо, вода уносит их с собой. — Контролировать все врата Атлантиды, когда щита нет, так ещё и абсолютно всё держать в защите. Без тебя бы Атлантида сразу разрушилась, но ты держишь её в безопасности своими силами. Ты и Тэхёна в безопасности держишь, все свои береговые дома и… это… это с ума сойти. — Бред. — Чонгук, послушай, — мужчина от такого обращения кривится от боли. — Ты должен снять кольцо. — Нет, Сан. Я этого не сделаю. — Да послушай! — нервничает он, громко выдыхая, из-за чего в воде образуются огромные пузыри. — Гермес его будет охранять. Я не думаю, что Тэхён такой глупый. Я надеюсь, что он уже всё понял по твоему отсутствию. Но… без кольца защита Атлантиды станет ещё более крепкой. Понимаешь? — Понимаю я, Сан, — привстаёт. — Ты думаешь, не будь любви, я бы сделал это раньше? — Любви? — парень хлопает глазами. — Да, я люблю Тэхёна. Самой человеческой любовью, — хмурясь, Чонгук отбрасывает руку Сана от себя. — Я знаю, что мне нужно снять кольцо. Поверь мне, я прекрасно понимаю. Ты думаешь, что владеешь знаниями обо всём лучше меня? Не смеши, — фыркает. — И не указывай мне. То, что мы вынужденно работаем у меня в кабинете, ничего не предвещает. Ты атлант, люблю я тебя атлантской любовью. Тэхён – мой возлюбленный. Его я люблю больше остальных. Сан не знает, чего добавить. Ему кажется, что его слова и так послужило толчком от Чонгука. — Кольцо я сниму, но это не значит, что наша связь с Тэхёном прервётся, — массируя виски, Посейдон всматривается в упор. — Любовь – это единственное доступное нам чувство, способное выйти за пределы времени и пространства. — Посейдон, я понимаю… — Я знаю, что ты понимаешь, Сан. И за это тебе спасибо, — сглатывает. — У меня свой план. Я не буду им делиться. А теперь иди домой. Отдохни. Сан не верит, что после такого разговора его отправляют домой отдохнуть. С одной стороны, он рад после стольких дней непрерывной работы наконец разложиться в собственной постели. Даже и под угрозой водной тревоги. По правде говоря, эта тревога для него ни чем не больше, как людская музыка для ушей. С другой стороны, Сан мечтает остаться с Посейдоном. Возможно, продолжить наблюдать за его сосредоточенным взглядом, за его ежечасными выходами на улицу, дабы контролировать всё, что происходит на ней. Сан думал, что это Тэхён свёл Чонгука с ума. На самом деле, никто никого с ума не сводил. Влюблённые сходят с ума одновременно, сумасшествие у них одно на двоих.

* * *

Грустный взгляд не всегда говорит о нём. У Мелинои много мыслей, но ни одна из них не связывалась с божественным миром. Да, она понимала, что ничего лёгкого в нём нет. Правда, ещё больше не понимала, почему столько значения этому всему придают. Оставаясь владелицей клубов по всему миру, ей ничего не оставалось, как подумать, что её собственная жизнь – сплошное развлечение с привкусом настоящего страха. Её успокаивали люди, она знала довольно-таки многих, с которыми можно было бы поговорить и утолить человеческие переживания. Именно так она людей и начала понимать, но никогда у неё не получалось стать человеком. Казалось, это бред. Никто бы не убрал её титул дочери Аида. Неважно, что Аида многие любили. И она его любила, точно. Но весело ли это было? Конечно, нет. Из нереального божественного мира она предпочитала не связываться ни с кем. Да, дядя Посейдон был очень хорошим, а Атлантида оставалась самой благоприятной. Ей же не хотелось там жить, – зачем ей вода? – хоть и от путешествия туда, где она никогда в жизни не была, отказываться стало бы грехом. В аду жить точно не хотелось. Зачем ей ад? Никогда она его не любила. Душно во всех смыслах этого слова. Говорить о том, что там она встретила своего бывшего, точно не стоит. Отвратительно. Мелиноя хотела лишь людского спокойствия. Она любила своим чёрным длинным маникюром водить по таким же чёрным волосам, наслаждаясь ветерком из открытого окна своей дорогой машины. Она была деловой, независимой женщиной, состояние которой казалось нереально огромным. Люди хоть и тянулись к её деньгам, но ей уже было плевать. Пусть тянутся. Всё равно ведь умрут и окажутся в руках её отца, а он станет курить их прах. Весело ведь? Лучшим другом шайки отца являлся Гипнос. Другими словами: самый адекватный среди неадекватных. Иногда – а, нет – всегда Гипнос ловил отвращение с богов. Он показывал это, не стесняясь и не боясь абсолютно никого из них. За это Мелиноя его уважала. Ей нравилось, когда богам плохо. Ещё больше её нравилось, когда они приходили в её клубы. Вот ей это нравилось больше всего. Смешило, конечно же, но нравилось. После начала войны Зевса с Атлантидой Мелиноя забылась в клубе. Главный клуб в Риме берегла как зеницу ока, но и другие, которые расположены по всему миру, всё равно давали ей стимул двигаться дальше. Римский клуб. Туда по-прежнему приходили люди, оставляли все свои деньги, но ничего её не убивало так, как находиться среди богов. Лучше бы она провела всё время в толпе, где только люди и люди. Вот такой социально зависимой она стала. Плохо, наверное, но в вечности значение это не имело. Гипнос обычно курил сигару, усевшись рядом, где в соседнем кресле своим ароматом дурманил воздух своим дорогущим одеколоном. В кабинете Мелинои всё казалось близким, даже и не существующим. Было неважно, что происходило за стеной: будь то война, будь то глобальное перемирие. Знать не хотелось. — Я предлагаю помочь Чонгуку, — делая затяжку, говорит Гипнос. Мелиноя тихо кивает, подходит к зеркалу привести в порядок причёску. Её волосы всегда оставались идеально выглаМогло показаться, что ей всё равно, и, может быть, так и было, но сейчас больше всего ей хотелось лишь ни о чём не думать. Желания узнавать что-то о богах не было. В глазах девушки они прогнили. — Слушай, — девушка внезапно оборачивается. — Тот парень Тэхён или как его там звали… — Тэхён, — Гипнос кивает. Тэхёна-то он помнит довольно хорошо. В последний раз они встретились в доме Чонгука на Крите. Пожалуй, данная встреча не была такой, которую он себе представлял как-то давно в голове. В любом ведь случае, им всегда предназначено пересекаться. Хоть и атланты почти с Гипносом не контактируют, так Тэхён сам контактирует с Чонгуком, а Чонгук с Лукасом, да и так далее. Гипноса это радовало, конечно же. Как и любой другой он после дружбы с привилегиями остался влюблённым, потом насильно вытащил это чувство из себя, обрекая себя на равнодушие. Тут он благодарил свои способности. От Тэхёна постоянно в сердце громко стучало, ему такое не нравилось. — Его нужно ввести в курс дела. — Нет, это пока неактуально. Гипнос тушит сигару, выводя дым из лёгких красивыми клубами вверх, где роскошный потолок его ловит. — Почему? — Я не смогу тебе объяснить. — В любом случае, это не имеет значения. Парень глубоко вдыхает обкуренный воздух. — Мели, нет… — Да! Как только отдохну, разберусь с ним, — длинные ногти проводят пятернёй по таким же длинным волосам. — А пока что нужно напиться. Какой же этот мир депрессивный. — Ты начала разговаривать прямо как человек. Девушка закатывает глаза и быстрым шагом выходит из кабинета, забирая за собой Гипноса. Тот зашагал за ней сразу же, в воздухе оставляя примесь обеспокоенного одиночества. Каждый бы подумал, что они встречаются. Тем временем Олимп совсем другой. Как говорила Афродита, Олимп – светлое место, где исполняются мечты. О мечтах Джэ не совсем уверен, но о светлости данного места уверен. На свет можно смотреть по-разному. Отнюдь, в ярком свете Солнца ступеньки Олимпа светились как голограммы. Стоило Джэ ступить на одну, как внутри отдавало чем-то непонятным божественным, а кучерявые волосы почему-то развевались на тёплом ветру. По двум сторонам лестницы Олимпа были посажены красивейшие цветы, а дом, в который они вели, не значился ничем интересным. Просто роскошные хоромы Зевса. Джэ ещё не до конца понял, что перед ним то самое царство Зевса, из которого он спускает молнии и владеет жизнями людей. Подумать только, сколькими жизнями людей Зевс владеет! И вся жестокость находится наверху, куда они часто смотрят, кому всегда молятся. Отныне Джэ понимал, что ничего светлого и правда в этом месте нет. Скорее, он изжито тысячелетиями, что ничего интересного здесь и не найдёшь, но, в ином случае, как бы говорили известные поэты, ветерок был успокаивающим. Аполлон плёлся сзади. Он знал Олимп как свои пять пальцев, мог сказать, сколько плиток покрывают его свет, сколько веток на низких деревьях невидимой тенью охлаждают дорожки вдоль. Каждое его движение будто сопровождалось в соответствии с законами Олимпа, и он отрицать это не мог, так ведь и было. Ему негде находиться кроме Олимпа. Да и зачем? Аполлон уверен, что его компания интересна никому не будет. Вот и перебирается скучными занятиями. А Артемида, родная сестра, которую он безмерно любит, тем самым и остаётся в его окружении. И ей тоже куда его покидать? Никуда, конечно же. К сожалению, они обречены. Джэ ходил с разинутым ртом. Как хорошо, что Аполлон его не понимал. Аполлон уже ясно осознавал одно: удивляться на Олимпе абсолютно нечему, да и лучше вообще жить в аду, чем здесь. Владения Аида казались благосклонными. — Я постараюсь тебя обучать, — остановился Аполлон, слегка выпячивая подбородок со серьёзным взглядом, в котором покоились мириады оглушённых смятением звёзд. — Силы бога, спойлерю, – ужасная вещь. Никому бы не посоветовал такой ужас. — Почему? Хотя… я понял. — Я проведу тебя туда, где жил Гефест. Так как он ещё и строил здесь всё, своим жилищем почти не занимался, — Аполлон зашагал в другую сторону. Тело его будто само вело к тому месту, в которому и нужно было идти. Как свои пять пальцев. — Гефест не любил роскошь. — Мне обязательно быть как он? — последовал за ним Джэ, продолжая яростно заглатывать увиденное глазами. Перед ним открывались арки, райские арфы, на которые играли музыканты, так ещё и невероятная архитектура, продумавший которую на Земле уж точно получил бы чуть ли не Нобелевскую премию. От увиденных, по праву невероятных растений, раскрывающихся бутонов и крепких стволов деревьев, хотелось приклеить веки ко лбу, чтобы никогда не переставать их видеть. Джэ точно не знал, где живут боги. Но по словам Аполлона они жили почти как обычные люди среди людей. Ни секунду на Земле не проводила лишь Гера. Она никогда не покидала свой небесный трон, каждое утро на завтрак пила старое вино, смешивая его с персиковыми эфирами, которые всегда были ей по душе. Джэ не знал, как выглядит Гера. Возможно, она его бабушка, но его она почти что не интересовала. Интересовало его лишь то, что теперь у него есть какие-то способности, от которых на Земле его метало из стороны в сторону. Тут он чувствует себя спокойно. Конечно же, есть эта тревожность, таящаяся глубоко в сердце и дающая о себе знать, каждый раз деформируя диафрагму, но Олимп её маскирует. По правде говоря, Джэ не думает, что задержится здесь на долгое время. Мечты о высшем ему чужды, а Олимп, скорее всего, и является чем-то возвышенным. Заслуживал ли он здесь находиться? Не уверен. — Что ещё мне нужно знать, Аполлон? Аполлон на секунду останавливается, но потом продолжает идти с периодически вбивающимся в лопатки луком. — Многое предстоит узнать. Ты хранитель огненного меча, — оглядывается. — Который бы мог вернуть щит… — Щит? — вопросительно уставляется. Бог Солнца оборачивается, отводя взгляд в сторону. Само же Солнце высвечивает все его веснушки наружу. — Я обязательно расскажу об этом потом. Не сейчас, — кивает, рассеяно отводя взгляд, — Узнаешь сейчас, — подходя ближе, переходит на шёпот. — Узнают о том, что ты знаешь. Это может помешать тому, как на самом деле тебе стоит поступить. — А как мне стоит поступить? — раскрывает рот. — Я проверил знания и планы мойр. Всё произойдёт так, как это должно произойти. — Мойр? — Богини судьбы, — смеётся Аполлон. — Ты о них не знал? Удивительный. Аполлон улыбается наивности парня, но не останавливается, а ведёт его за собой, пока они не оказываются у тёмных ворот. В глазах у первого читается какая-то горечь, как только он заглядывает в окна, в которых больше никуда не увидит того, кого любил. Хоть и Гефест практически не проводил здесь время, его всё равно можно было бы увидеть. Теперь он будет видеть Джэ, а от него возникает какое-то дежавю. Когда сицилиец вступает во владения Гефеста, что-то внутри начинает гореть. Неужели это правда его отец? Почему отец будто бы младше него? Разве так это работает в мире богов? — Пока что будешь здесь, — Аполлон кивает в сторону небольшого дома с тёмной крышей, которую найти на Олимпе навряд ли возможно. Дом составлен из белых кирпичей, переливающихся на Солнце как неопознанный для мира камень. Окна такие же скромные, хоть у них и нет форточки. А во дворе трава, красиво украшенная листва на деревьях. Впрочем, весь дом и его территория просто уютные, даже и запоминающегося ничего нет. — Никакой роскожи. — Гефест не хотел показываться там, где он почти что не живёт, — за разговором рассматривая владения, добавил Аполлон. — Я не хочу, чтобы ты тут что-либо менял. Для меня это место останется таким же любимым и близким, коим относился ко мне Гефест. — Я понимаю, — кивает. — Кстати… Аполлон переводит на него взгляд. — Мне очень жаль. Не могу представить, что тебе пришлось пережить… — Не стоит, — мягко улыбаясь, отрезает Аполлон. «Не стоит». Джэ повторяет эти слова про себя, с прижатыми к губам фразами сожаления, которые не выходят и выходить навряд ли будут. ‎

* * *

На следующий день Тэхён проснулся под вечер. Сон до сих пор гремел в ушах, но он его не помнил. Тело ломило после такого времяпровождения, хотелось ещё задремать, хоть и физически это не получалось сделать. Ко всему счастью, Чимин его вылечил, а сейчас нос дышал прекрасно, озноба будто и не было. Как ни странно, Тэхён вышел в гостиную в хорошем настроении. Чимин сидел в кресле и читал журнал про машины, справа от него на маленьком столике покоился чайник с облепиховым чаем, а вразрез с его мыслями воздух пропитывался запахом свежеиспечённых булочек. Духовая печка в доме Чонгука была что надо. Чимин встретил его с улыбкой на лице. Глаза его оставались такими же чистыми, морщинки лепились вокруг глаз, оставляя искру улыбки и радостной встречи друга. Видимо, он его ждал, в его рту будто что-то копилось всё это время, что хотелось бы сказать. — Проснулся! — сделав вид, что он сильно удивился, Чимин кивнул в сторону чая, а-ля «выпей, а то сушняк, наверное»‎. Тэхён к нему подошёл с зевком, по пути сглотнув аромат булочек. Есть не особо хотелось, но пить бы ничему не помешало. Впрочем, его мозг находился в какой-то прострации, а снов и правда не было. Или же Тэхён действительно совсем не помнит, хоть и кошмар он бы запомнил и обязательно рассказал. Правда, в ушах продолжало кое-что греметь. Некая грусть с лица Чимина исчезла. Было очевидно, что он живёт с какими-то новыми силами каждый день. В его взгляде таилась безмятежность, его просто интересовала информация в проклятом журнале с машинами. И, когда заинтересованный скукотой Тэхён обращался к нему обнадёжными взглядами, ему хотелось чуть смеяться. — Возвращаясь к нашему разговору, Чимин… — помассировав шею, Тэхён уселся на диван. Чувствовал он себя после сна ужасно. — О котором именно? — Гермес рассмеялся, приняв в счёт некие тормоза в мышлении океанолога. — Ты рассказывал про щит Атлантиды. Чимин уже не помнит, что именно он рассказывал. Но рассказать ещё раз он совсем не против. По правде говоря, эта тема его очень интересует как попутчика между богами. Порой, было бы легче, если бы проклятого щита тоже не существовало, но такое рассматривать никто не в силе. Абсолютно ни одно существо не станет думать об этих ужасных вещах. — Атланты раскрыли секрет бесконечной энергии ещё до того, как люди думали, что Земля является плоской, — проговорил Тэхён. — Знаешь, мне приятно знать, что мои люди… нет… как правильнее… — Атланты, — смеётся Чимин. Тэхёну и его наивности. — Да, мне приятно знать, что мои атланты – неимоверно умные создания. Только как сама Атлантида-то выглядит? — вскидывая брови, Тэхён вытаскивает телефон из кармана. — Я гуглил, выходили непонятные картинки по типу видеоигры. Неужели люди никак не проникали туда? Ни разу, то есть? Есть миллионы легенд про затерянный город, но это полнейший бред, я в курсе. Не могу понять, что действительно всё значит. — Ни разу, — Гермес очевидно кивает. В любом случае, на его памяти таких варварских вещей за последнее столетие не происходило. Кто бы ни отрицал важность щита для Атлантиды, он важен. Да, хоть у Гермеса одного есть такая привилегия скитаться по царствам, видеть тем самым интересные местности. Но ничего не меняет факт того, что с приходом людей в Атлантиду всё бы яркое и неоновое разрушилось. Воздух атлантам не нужен, как и людям вода. Но оба интересуются, взаимно мечтают. И как поступать? Очевидно, что именно так. У Чимина не было тоже иных мыслей. Он верил Чонгуку всем нутром, даже если и божественное чутьё его совсем иногда подводило. — Но как? За столько лет… В глазах Тэхёна словно паника, но он так и впитывает каждое проявленное Чимином движение. Он замечает, как тот своими короткими пальцами вальяжно проводит по глянцевой поверхности журнала, его палец будто тоже о чём-либо яростно размышляет, а в висках стреляющая боль, пронизывающая зрение донизу. Бог отмахивается, откладывая журнал в сторону. Видимо, ему придётся многое рассказать, но что рассказывать-то? Выйдет только прославлять атлантов за все их заслуги. Гермес это может сделать, конечно же, но разговор так продлевать не хочет. У него в голове всегда всё структуировано. И тут тоже будет так. — Страх, — пожимает плечами. — У каждого человека появляется страх в двух километрах от Атлантиды. — Страх? — повторяет океанолог. Точно ведь! Страх. Тэхён забывает о нём. Почему не сразу подумал о страхе? Каждый раз, когда он выходил в экспедиции, его окружали лишь те, кто чувствовал страх. Все чего-то боялись настолько, что описать или объяснить толком не могли. Они чувствовали только страх, что умрут. Именно поэтому рулём выдвигали все лодки обратно, прямо туда, откуда начали плыть. Никакая экспедиция не обвенчалась успехом. Ничто не срабатывало, сколько бы люди ни пытались. На одной из экспедиций люди теряли зрение, паника их охватывала настолько, что сердечные приступы сопровождались кровью из носа, ушей и глаз. Страх лопал все их капилляры, голос их ломался, становился таким, что слышно его не было совсем. Всё происходило одновременно, да и ухватититься за одну деталь Тэхён не мог. Он лишь смирился, вроде ничего страшного и не происходило. Глубина океана настолько привлекала его, что он озабоченными глазами смотрел за её красотой, отсчитывал метры до дна, но никогда его не достигал прямо так, как хотел. Всё из-за страха людей. Будь у него возможность произвести всё самостоятельно, то планета бы уже знала всё о сущности дна океанов. Тэхён помнит тот день на последней экспедиции. Там погиб весь экипаж, а он выбирался на сушу, выплывая четыре километра вверх. Пока ядкие воспоминания врезаются под череп, он неприятно себя чувствует, будто по эмоциям проводят наждачкой. Забыть тот день он почему-то не может, да и свои действия, которые казались и, возможно, являлись здравыми оправдывать не желает. Отвратительно как-то. В жизни бы такое пережить ещё раз он не смог, а ведь погибли невинные, только он остался жив. Правда, никто об этом не знал. Тэхён идеально помнит тот промежуток своей жизни. Именно там на острове Вознесения он увидел Чонгука в его доме с накрытым едой столом. Он определяет для себя одно важное: Чонгук был тем самым глотком воды. Перед ним он чуть не упал, но его глаза в тот день стали по-чужому родными, а душа начала двигаться навстречу. И зачем только? Не знает. Как-то произошло всё неожиданно, да и по словам Эриха Фромма, такое могло затухнуть окончательно также неожиданно. Ссылаться на философов Тэхён не желал, да и внутри таилось нескрываемое желание узнать про философов Атлантиды. Как они мыслят? Что могут сказать о бренности данного мира? Да и считают ли они его таковым? Кажутся ли им люди такими же беспомощными существами, которые люди считают тех же муравьёв? Порой, Тэхён не знал, смог ли вытерпеть до момента, когда всё додуманное им до дыр оправдалось бы. Вспоминая всё произошедшее, Тэхён не может уже ссылаться на обычные совпадения, потому что это полный бред. А тот костюм Атлантиды? Весь ушитый первой буквой алфавита. Тэхён выучил его плотную ткань, подстраивающуюся под рельеф его мышц, которые сейчас, к сожалению, в силу утраченных возможностей немного этот рельеф потеряли. Возможно, Чонгук его так защищал. Возможно, это было то, что требовалось сделать. — От страха могут умереть? — Конечно. — А Чонгук думает о жизнях людей? — сглатывая, спрашивает Тэхён. Такими же обнадёженными глазами смотрит, прямо как ребёнок, выпрашивающий лишнюю конфету. В его-то случае всё наоборот. — Спросишь у него, — Чимин лишь плечами пожимает. Видимо, самому не хочется отвечать на заданный вопрос. Но и по Чимину не скажешь, что он очень-то уважает людей. Есть причина, да и довольно очевидная. — И сейчас, когда щит разрушен… — Да, — бог выдыхает. Не облегчённо. — Щит разрушен, Чонгук внизу, потому что ему нельзя выходить, иначе Атлантида падёт. — Вау, звучит как в сказках. Тэхён искренне удивляется сказанному. Но не верит. Всё снова рушится в его голове. Да бред какой-то, так ведь? Тэхёна охватывает паника за Чонгука. Расставаться с ним он не хотел вообще, да и Чонгук не был в курсе того, что никаких секретов отныне нет. Тэхён понимал, как скоро он начнёт страдать, примерно готовил себя к такому состоянию. По правде говоря, у него прямо сейчас включилось что-то похожее на здравый разум. Он снова хочет отрицать услышанное, а верить в сказанное старается с трудом. Возможно, по мнению Чимина, именно так он и проявил защиту. Тот же самый щит, коим его царство оберегалось долгие года. У Тэхёна не было много времени обдумать всё. У него мало времени. Честно говоря, времени не хватает. А это кольцо, которое красуется на его пальце, совсем теперь его не успокаивает, подсознание так и смеётся над ним, подкрикивая что-то по типу: «Поворачивай!»‎. — Ох, Чимин, — зевает, скрывая под маской усталости рассеянные эмоции, взболомошенные мысли. — Да, я. После молчания Тэхён тихо встаёт с места. Ему хотелось бы прогуляться, да и пожевать морским воздухом тоже не лишнее. Теперь, когда его только такой воздух и окружает, счастье должно считаться беспредельным. — Море очень бушует, будь осторожен, — говорит Чимин. — Я не человек. Бог в ответ смеётся, отмахиваясь, будто посылает парня куда подальше. Тэхён же дарит многозначительную улыбку и с каким-то двояким предчувствием направляется к пляжу. Да, тут и ходить никуда не надо. Всё в шаговой доступности. На улице сумерки покрыли то яркое, что хотелось видеть. Под тенью туч и влажного ветра деревья, стоявшие параллельно линии моря, ещё больше листьями развевались. Ветки под ногами тоже хрустели, песок был сам на себя не похож, и Тэхён понимал, что неладное и правда происходит прямо перед его глазами. Откуда такое предчувствие появилось? Не знает. Какая-то сила звала его в берегу. Правда, ничего нереального он пока не видел. Море продолжало бушевать таким же образом, временами в небе виднелась зарница, а ветер, тем самым, локально обрушал многое вокруг. Оглядевшись назад, Тэхён заметил упавшее и задевшее окно дома дерево. Становилось страшно. Но он знал, что никакой опасности у воды не будет. Странно, как в бликах моря он видел спокойствие, при одном взгляде в грудной клетке зарождалось тепло. Наконец пальцы ног почувствовали прохладу воды. От наслаждения по всем клеткам тела хотелось спокойно вздохнуть. Сердечное тепло распространилось по всему Тэхёну сразу же. Закрыв глаза, он постоял так ещё несколько минут. Луна хоть и не освещала воду или берег, но сквозь серые тучи она иногда просвечивалась, будто пыталась своей чистотой дотронуться до горячей кожи Тэхёна. Тем самым, Тэхён даже вспомнил, что Артемида является богиней лунного света. Правда, он снова перестал принимать такой «факт». Да и каким фактом может служить мифический бред? Так он думал. За спиной в доме сидит Чимин, тот же Гермес. Неужели он ему не верит? Тэхён безусловно верит. Он не тот, кто станет друга предавать. А Чимин-то стал ему довольно-таки близким другом. Спектр разговора с ним зашкаливал, и за столько дней океанолог ни разу не почувствовал себя одиноким. Не каждый бы узнал о божественном мире от самого бога, не проникся бы душераздирающей историей богов, оказавшись посреди чего-то, что похоже не спектакль. Как бы ни говорил Шескпир, люди не являлись актёрами, Тэхён верил, что они были чем-то другим, превышающим понимания. Море придало силу. Тэхён прикрыл глаза бризу, позволил холодными каплям украсить его ноги, забрызгать все штаны. Только вот у моря душа оставалась тёплой. А что такое душа для атланта? Скорее, скопление каждой частички любви к воде. Возможно, так и говорили атлантские философы, но их Тэхён ещё ни разу в жизни не встречал и не слышал. А хотелось. Душа – в океане, океан – душа. Ни один атлант жить без неё не мог. Прямо как и воздух для людских, атлантам нужна вода. И отличались они тем, что такую ценность возвышали над собой. Порой, такие выводы сами собирались в мозгу, а во времени одиночества с мыслями взбирались вверх. Тэхён даже присаживается, продолжая мочить стопы в воде. Ему нравились струйки, внезапно стекающие по выпирающим из-под кожи сухожилиям. От радости он даже в ладонях сжал песок, и даже гневная погода его не пугала, хотя невидимое торнадо специально кружило над его головой, находя себе главную мишень. Абсолютно плевать. На берегу чувствовалась тревожность. Воздух стал ещё более влажным. В каждом течении дикого моря прослеживалось что-то страшное, а в небе, где облака своим серым взором смотрели на неготовую землю в целях сражения дождём, кричали птицы. Тэхён не думал, что в ином случае придал бы такому происшествию хоть какое-то значение. Но сейчас, когда голова забита всеми рассказами Чимина о существе его существования, крик грома оказался каким-то знаком. Тем самым, который слышат люди и от которого инстинктивно укрываются дома, затягивая шторы в упор. В солнечных местах гроза ещё хуже. Сейчас же гроза сразила совершенно неожиданно, будто до этого в небе играло что-то похожее на счастье Солнца. Порой, ничего понятного нет. И не будет. Глаза океанолога устремились вперёд. Вдали моря словно плакали киты, чайки мешались в ветру с примесью ярости Зевса. Тэхён не осознавал его ярость. Ему правда хотелось понять, из-за чего и как она возникала? Неужели жить в мире становилось таким сложным занятием для богов? От чего же им хотелось всё постоянно рушить себе настроение войнами, абсолютно не надобными передрягами? Сила отрицания у океанолога возвышалась над любой другой. Ничего иного, кроме как отрицать существование безликих божеств, ему не хотелось. Он ведь всегда мог определить всё по науке, так ведь? Что случилось с ним сейчас? От чего в небе он теперь видел какие-то знаки, которые уж точно знаменовали надвижение ужасного будущего? И правда ли то, что глубоко в океане сейчас многие атланты боязливо сидят и ждут смертного часа из-за безбожного Зевса? Тэхён и принять тот факт, что к атлантам он намного близок, чем к привычным людям, пока не мог. В висках всё сказанное отражалось туманной болью, глаза плавали в воздухе, а раздумья уносились вверх, где раньше, как казалось ему, за тем же Олимпом стоял тот же космос. Тэхён всегда ведь считал, что он просто космическая пыль. Возможно, так и есть сейчас, но теперь, когда одна его нога находилась уже за порогом узнанной правды, космическая пыль и её доводы о науке как-то вгоняли в ступор, провоцируя что-то похожее на дикий стресс. Животный мир был полон необъяснимых вещей. Нет, водный мир достаточно необъясним. Тэхён думал, что он мог бы понять всю суть воды. Но раз он сам является её неотъемлемой частью, от которой ни под каким обманом судьбы не убежать, то как ещё чувствовать себя? Иначе? Или же утверждать ложь до последнего? Тэхён оттянул волосы. Они стали довольно длинными, можно было заплести косички, сделать хвостики. Как-то в одну секунду Чонгук ему успел сказать, что в океанной глубине его волосы развевались бы самым настоящим искусством. С тех пор отрезать он их не желал, уж точно они сочетались с его голубыми глазами. Да и нравилось им вальяжно проводить пятернёй по таким мягким прядям. Абстрагируясь от вводящих в заблуждение мыслей, Тэхёну и спокойно ни на секунду не становилось. Снова что-то привело его в отчаяние, захотелось укутаться серыми облаками в огромный кокон и не выходить оттуда, пока сам Зевс не вызволит или не убьёт. Только недавно ведь он начал чувствовать себя живым. От чего теперь ему и быть собой не хочется? Правильно ведь люди говорили, что война убивает личность. Неважно, где эта война происходила, будь она у Тэхёна в голове, она уж точно убивала его личность. И самое ужасное: мыслей на восстановление не наблюдалось. В войне ты будто сам думаешь, что она не закончится, хоть и вдали ума хочется думать с надеждой. Война богов была исключением. Ничто бы не сравнилось с войной, где конец света так близок, что вот рукой подать даже будет много. Вихрь эмоций физически одолел Тэхёна. В воздухе слышался запах врага, на суше шелестели кусты, а деревья бились друг об друга, осознавая безысходность и сумасшествие происходящего. Тэхён даже поднял взгляд, молимо обратившись к небу, в котором серые мрачные облака светили вместо солнечного света. Там проблески Олимпа писали, что ничего не образуется. И там же Тэхён в жажде понять, что происходит, прикусил до крови губу. Ветер агрессивной мелодией бился в перепонки, без слов подтверждая моментальную никчёмность. Злость и боязнь ходили рядом. Злость со страхом шла вперёд, а боязнь делала каждый шаг вперёд последним. Борьба Тэхёна с самим собой в голове его так и представлялась. Глаза то и смотрели вниз, в следующую же секунду поднимаясь к небу. Он не мог поверить, что так легко находился в противоположности. В секунду, когда его глаза опустились вниз, на дальнем берегу он заметил лежащее тело животного. Белого, довольно-таки большого животного. Прищурившись, будто с желанием в бинокль его рассмотреть, Тэхён привстал. Раздумья меланхоличного характера выветрились из головы сразу же. Медленными шагами океанолог повёл себя ближе к месту, где и лежало выплывшее на сушу животное. Холодный ветер сразу же ему помешал, а белое существо пыталось своим светом ослепить, яро и ярко шепча в глаза лишь о том, чтобы он к нему не подходил. Увы, Тэхён преодолел небольшое расстояние. И сейчас, почти что под светом мрачных облаков, он внимательно рассмотрел того, кто лежал перед ним. Летающая лошадь с жабрами. Тэхён моргал несколько раз подряд так интенсивно, что его глаза уже заболели, а окружающая его действительность так и не изменилась. Какого чёрта, так ведь? Сверкающие копыта, лошадиная стать, такая же белоснежная грива, в которую отчаянно хотелось зарыться пальцами. Из холки и плеч размахивались крылья, и их мощь визуально казалась непобедимой. Лошадка так и преодолевала все препятствия, только как она не преодолела это? Зацеп одного копыта был полностью сломан или раздавлен, жабры в ганашах странно вбирали в себя воздух, хоть и ноздрями он мог дышать спокойно и без особых проблем. Своими пястями необычная лошадь пыталась встать, но её глаза увядали. А пока Тэхён наблюдал за ней, в сердце что-то ужасно сжималось. Он никогда не видел подобных лошадей, да и уверен он, что это действительность. Как иначе? Мифы существуют. Он теперь их не отрицает. Но слов сам связать пока что не может. Тэхён зашёлся. Видение стало мутным, а боль в висках требовала какого-то быстрого высвобождения. Возможно, хотелось плакать, но слёз будто ещё не придумали, а если бы и придумали, то в его мире вода уносила бы их за собой. Он переводит взгляд на животное. Всё будто в тумане. Лошадь даже и не скулит, вмиг её глаза становятся стеклянными, а из белоснежной гривы перестаёт сиять голубизна моря. Тэхён лишь стоит в ступоре, громко дышит, глотает камни. В следующую секунду на берегу, не отходя от мелких волн, появляется Чонгук. Тэхён не сразу его видит в силу собственного удивления. Но сейчас, когда мужчина стоит рядом с лошадью, он и подумать об ином не может. Чонгук совсем рядом, может ли он вылечить животное? Или такое, всё-таки, невозможно для богов? Проходят будто часы. Когда в глаза бросаются скатывающиеся по щекам слёзы Чонгука, Тэхён не понимает, куда себя девать. Ему хочется подойти к мужчине, обнять его и прошептать то, что обычно шепчут люди в ухо, когда становится крайне сложно. Сглатывая, Тэхён даже подходит к мужчине, старается взять его за руку, пока тот, не замечая его рядом, инстинктивно качает головой. Слёзы продолжают течь по его щекам, сам он опускается к лошади, гладит её напоследок, целует, крепко обнимая. Казалось, у богов эмоций не существовало никогда, но нет же: от чего Посейдон сейчас так отчаянно плачет? Тэхён бы принял меры, но что он сделает? Навряд ли, что и себе помочь он сможет. Страшно наблюдать за тем, кто раньше казался тебе сильнейшим. Откуда у такого человека слёзы? Неужели сдержать их он правда не мог? Неужели... этот случай оказался крайним? Мысли о пределе боли пугали, а, порой, и заставляли подумать, что никто в его грубом мире не станет живым. У Тэхёна до сих пор плывут глаза. Ему сложно связать слова, а лёгкие его будто прорезали чем-то острым, вытянули весь воздух и сказали дышать. Делая шаг в сторону мужчины он и не подозревает, каковой будет реакция. — Чонгук… — вырывается. Тэхён смотрит вылупленными глазами. Ловит момент, когда Чонгук уже приходит в себя, становится статно. Губы его поджаты, брови сведены в переносице, а сам он смотрит куда-то далеко. Возможно, там за берегом кто-то ходит, но сам Тэхён да не обращает внимания. Он мысленно прилип к Чонгуку, он рассматривает каждое его движение, ловит вдохи и выдохи. Только… теперь ему холодно. Рядом с Чонгуком холодно не было никогда. И сейчас к Чонгуку хотелось безумно. Хотелось поцеловать его, коснуться широких плеч, взглянуть в глаза. Тэхёну прямо сейчас хотелось прошептать, что он не хочет с ним расставаться, что они пройдут через это вместе. — Чонгук, ты вернулся? — хлопает глазами. Он надеялся, что из него вышли бы новые слова, чем-то относящиеся к его переживаниям. Вернулся попрощаться. Тэхён отгоняет мысли в сторону. Не может такого быть. Чонгук обещал ему любовь до гроба. Да и гроба не существует для таких, но метафорами и так понятно ведь было, что обещал? Даже сейчас, когда Чон избегал взглядов, Тэхён замечал, как его тянуло к нему. Чонгуку хотелось тоже всё забыть, притянуть за талию Тэхёна к себе, одарить самой ласковой улыбкой, выцеловать губы, оставив на них привкус глубины, в которую отчаянно хотелось окунуться с головой. Он бы снова засматривался на его волосы, говорил всё, что смущало слух. Но сейчас, когда такое кажется мечтой, Тэхёну хочется провалиться под землю. Будь там Тартар или нет, ему стало плевать. — Тэхён, я прощаюсь с тобой. Ножом в сердце. — Нам не суждено быть вместе. Будет лучше, если «вместе»‎ будет просто словом. Губы Чонгука даже не вздрогнули. А вот колени Тэхёна начали дрожать, руками он автоматически потянулся к Чонгуку, дабы ладонями заткнуть его рот, который говорил такие бессмысленные вещи. В небе будто стало ещё темнее, а оба, находящиеся почти в море, своим дыханием по отношению друг к другу дали понять, что так и есть. Что и в небе темно. И в них тоже теперь темно. — Но как же мы… — в глазах выступили слёзы. — Чонгук, как же насчёт нас? Мужчина повернулся к парню, окатил грозным взглядом. Из его зрачков выпустилась сама молния, от которой бросало в дрожь. В следующую секунду он схватил ладонь, вытянул палец, на котором покоилось подаренное на этом же острове кольцо. Пустота сразу же стала ощутимой, Тэхёну никогда прежде не было так холодно как сейчас. Хотелось согреться, хотелось дышать глазами напротив, но те были закрыты, на него не смотрели. Да и если бы смотрели, то не так, как это было раньше. Тэхён отчаянно хотел сейчас услышать от Чонгука одно: «Это шутка!»‎ Но нет. — Никаких «нас», Ким Тэхён. Мужчина стягивает кольцо с пальца парня. Блондин в эту же секунду будто лишается клапана в сердце. Будто вокруг теряются оттенки, или же исчезают последние фразы о счастье. Потом Чонгук уже стягивает и своё кольцо, зажимает в кулак с чужим и… Выкидывает в море. ‎