Квир-личности

Глава шестьдесят девятая НЕИЗБЕЖНОЕ II Краткое содержание: Брайан наконец-то видит вещи ясно. Торонто, ноябрь 2003. Брайан Есть вещи, от которых невозможно убежать. Это пришло мне в голову, когда я стоял на одной из боковых улиц Торонто. Я был одет в длинное шерстяное пальто, вокруг шеи потрепанный шарф, и смотрел сквозь толстые стекла очков в черной оправе. Мои руки и ноги замерзли, что не было неожиданностью, потому что пошел снег. Но я был и где-то еще. Я был ребенком, дрожащим в тонкой кожаной куртке, кроссовках, промокших насквозь от слякоти, и без перчаток. Но это был другой город. Другое время. Но это было во мне. — Черт возьми! — Стоп! — кричит Дориан. — Что теперь, мистер Пауэлл? — Я забыл эту гребаную фразу, — фыркает Ван. Он трет свои красные глаза, — могу я сделать перерыв? Мне нужно в туалет. Дориан смотрит на Вана черными, как тлеющие угли глазами. Затем переводит взгляд на меня. — Пять минут, мистер Пауэлл. И ни секундой больше. Мы все смотрим, как Ван тащится к соседнему зданию, чтобы воспользоваться туалетом. Это малобюджетная постановка, и мы должны обходиться тем, что у нас есть. — Я теряю терпение, Брайан, — говорит Дориан, отводя меня в сторону, — я знаю, что он делает в этом туалете, и это не мочеиспускание. Я стараюсь удержать бесстрастное выражение лица. Мой разум пуст. Мое сердце пусто. — Давай просто закончим эту сцену, хорошо? — Это первая сцена, Брайан, — парирует Дориан, — и первый день съемки на открытом воздухе. Погода идеально подходит для сцены, но он не может вытащить из себя ни одной реплики. — Он нервничает, — говорю я. Чем больше Дориан нажимает, тем больше я защищаюсь. Все против Вана. Все. Кроме меня. В его углу больше никого нет. — Он пытается. — Попыток не всегда достаточно, — говорит Дориан, касаясь моего плеча. — Рон никогда не сдавался. Дориан вздыхает. — Ты не Рон. И он не Джек. Он даже не Брайан Кинни. — Я знаю. ДА. Я знаю. Но… Ван возвращается. Его глаза ярче. Он бодр. Подпрыгивает на ходу. Он под кайфом. Я могу делать много плохих вещей, но никогда не испорчу свою картину, будучи обдолбаным наркотиками на съемочной площадке. Даже на «Хаммерсмите» я ждал, пока мы закончим съемочный день, прежде чем обдолбаться. Обычно. Мы проходим через сцену, но это жалко. Я знаю, что это отвратительно, но что, черт возьми, я могу сделать? Это долгий, долгий день на улице. Слишком долгий. Я должен наслаждаться этим фильмом, но все, что я хочу сделать, это сбежать. *** Вернувшись в «Четыре сезона», все, что я хочу — это принять горячий душ, что-нибудь поесть и лечь спать. Я чертовски устал. Думаю, сказывается напряжение. По какой-то причине я измотан. Даже секс сейчас не доставляет особого удовольствия. Как раз перед тем, как кончить, я чувствую странное напряжение в яйцах, тупую боль в паху. Это меня раздражает. Должно быть, я старею. Господи. Старый в тридцать два года. Это напоминает мне, что на следующей неделе Майки исполняется тридцать три. Я отправлю ему потрясающий подарок — комикс «Капитан Астро», тот самый, который дарил ему на тридцатилетие. Тот самый, который он продал, чтобы купить «Красный плащ». Я попросил Лесли разыскать парня, который купил его на eBay. Он продал его другому коллекционеру, так что Лесли нашла того парня и предложила ему абсурдно высокую прибыль за эту гребаную штуку. Конечно, он клюнул. Я позабочусь о том, чтобы подарок был доставлен вовремя к большому дню Майкла. Поскольку я не смогу быть там. Поскольку меня там не будет. «Капитан Астро» — это все, что я могу сделать. Может быть, последнее, что я могу сделать. Иногда мне кажется, что я никогда не вернусь в Питтсбург. И, возможно, мне не следует этого делать. Я всегда думаю, что людям лучше, если я не испорчу им жизнь. Джастин. Мой сын, а теперь и моя дочь. Майкл. Линдси. Моя мать не нуждается во мне уже много лет, если вообще когда-либо нуждалась. О, Джоанни нравятся мои деньги. Особенно чек, который Хилли присылает ей каждый месяц, и еще один для моей чертовой сестры. Если бы они не получали эти чеки регулярно, я уверен, что услышал бы об этом. Но до тех пор молчание — золото, как говорится. Деньги. Раньше я думал, что деньги — это все, что имеет значение. Если у вас достаточно денег, вы можете послать кого угодно ко всем чертям. Гребаные деньги. Теперь у Джастина есть деньги благодаря Рону. Какая ирония судьбы! У безумия Рона был метод. Он, должно быть, знал то, во что я не хотел верить, что как только у Джастина появятся собственные деньги, я ему буду не нужен. О, возможно, он все еще хочет меня — до некоторой степени. Но я ему не нужен. Он больше не нуждается во мне, чтобы заботиться о нем. Присматривать за ним всю ночь. Смотреть, как он спит, убедившись, что монстры никогда не доберутся до него — никогда, никогда снова. Но он — независимое маленькое дерьмо. На самом деле ему никто не нужен. И почему он должен в ком-то нуждаться? У него есть мозги, внешность, талант, мужество. Он может сделать все сам. Зачем ему нужен я и весь мой гребаный багаж? Итак, теперь Джастин послал меня к чертям, заплатив свой так называемый долг. Да, малыш, я понял. Сообщение получено, громко и ясно. Когда я получил сообщение от Хилли, мне захотелось сразу же отправиться в Питтс, ворваться в лофт и высказать этому маленькому отродью все, что я о нем думаю. Кроме… Джастин был прав. Он сделал то, что я сделал бы на его месте. Он позаботился о деле. Для его собственного самоуважения. Теперь он гребаный мужчина. И он вел себя как мужчина. Так как же я мог винить его? Это было больно, но я знаю, как справиться с болью. Притупить боль — самая легкая часть. Это все остальное — трудно. Майкл тоже во мне не нуждается. У него есть Бен. И этот парень тоже. Это то, чего он всегда хотел — муж, ребенок, комиксы, белый штакетник. Да, это будет следующим. Уверен. Гребаный дом в пригороде. Я помню время, когда я был для него всем. Знал, что он любит меня, боготворит меня. И этот гребаный доктор Дейв был прав — мне нравилось это знать. Но что еще у меня было? Отец — пьяница, мать — религиозная фанатичка, истеричная сумасшедшая сестра. Я был хорошим учеником, но учителя в нашей школе были измучены и перегружены работой, так что им было все равно. И спортсмены могли учуять педика, хотя тогда я считался натуралом. Вроде того. По крайней мере, пока не сбежал в Нью-Йорк. И после того, как я вернулся, мне было насрать на тех, кто думал, что я педик. Но Майки… До него у меня никогда по-настоящему не было друга. И я не стал сходить с ума в поисках другого после него. И Джастин… Он отплатил мне. Никто никогда не возвращал мне деньги. Но я всегда так делал. Я никогда не хотел быть кому-то должен. Я хотел быть свободным. Дьявольски свободным. Так что мне никогда не придется оглядываться назад. Я всегда могу уйти и никогда не волноваться, никогда не сталкиваться с последствиями. Но всегда есть последствия. Ничто не бывает бесплатным. Ничто не является неизбежным. «Свобода — это просто еще одно слово, обозначающее «нечего терять». Более правдивых слов никогда не пели. Блядь. — Брай… я хочу прогуляться. — К черту это. Я устал. — Ты всегда устаешь, — дуется Ван. И он, как всегда дуется. Он думает, что это мило. И это так — до определенной степени. — Ты бы тоже устал, если бы работал целый гребаный день! — огрызаюсь я. — Я работал. Думаю, сегодня я справился нормально. Гораздо лучше, — он расхаживает по комнате в одних трусах. Он знает, что они демонстрируют его член и задницу в совершенстве. Гребаная модель нижнего белья! — Я начинаю разбираться в актерском мастерстве. Это не так уж сложно. — Дориан знает, что ты употребляешь, — предупреждаю я его, — как и все на гребаной съемочной площадке! — И что? — он обращает на меня свои сияющие голубые глаза. — Мне все равно, что они думают. Меня волнует только то, что ты думаешь, — он подходит к кровати, трется об меня, как кошка во время течки, — ты ведь не ненавидишь меня, правда, Брай? — Отвали. Я не в настроении. Его лицо вытягивается. — Разве ты не любишь меня? Пожалуйста, Брай, ты мне нужен! — его губы скользят по моей коже. — Разве ты не хочешь меня? У меня больше никого нет. Маленький ублюдок точно знает, как добраться до меня. Я хочу верить ему, но в глубине души знаю, что все это чушь собачья. Он играет со мной. Я знаю это. Но… Он действительно нуждается во мне. Он потерянный мальчик. И так чертовски молод. Я знаю, каково это. Фальшивый фасад, который ты выстраиваешь. Тщетная надежда, что кому-то будет не похуй. Он нуждается во мне, даже если не знает, насколько сильно. Что бы сделал Рон? Попытался спасти его. Попытался помочь ему. Попробовал полюбить его. Что бы сделал Брайан Кинни? Мы трахаемся, вот что. Он вцепляется в меня, крича. Он целует меня. Пожирает меня. Говорит, что любит. Хочет меня. Нуждается во мне. И он нужен мне прямо сейчас. Сию минуту. Очень нужен. Чтобы заполнить пустоту. Заменить то, чего нет. Но я не могу заставить себя назвать это любовью. Особенно когда я знаю, что это не так. Это непреложная истина. *** Съемки продвигаются со скоростью улитки. Дориан делает все возможное, чтобы не снимать сцены с Роном и Джеком. Я не совсем понимаю во что он играет. Конечно, Ван этого не замечает. Вся съемочная группа шепчется. Но они затыкаются всякий раз, когда я оказываюсь слишком близко. Теперь я становлюсь параноиком. Приближается день рождения Майки, и я думаю о том, чтобы спросить Дориана, могу ли я слетать в Питсбург. Я бы просто появился. Но… это было бы чертовски неловко. А времени мало. Мы должны продолжать снимать. И День Благодарения через два дня, так что это еще один потерянный день. В канаде нет Дня Благодарения, но на этой съемке достаточно американцев, чтобы они хотели в выходной день поужинать — Дориан устраивает большую вечеринку в ресторане для актеров и съемочной группы. Я говорю Дориану, что не собираюсь идти туда. Мне все равно нечего праздновать. В выходные Дориан вызывает меня, чтобы снять несколько сцен с Бруно Мартино, который играет Марка, оператора Рона. Сам Марк, конечно, снимает эту картину, и они с Бруно даже подружились. Они очень похожи — оба большие итальянские парни из Нью-Йорка, так что они определенно могут быть версиями одного и того же человека в разном возрасте. Сцены с Бруно идут хорошо. Он опытный бродвейский актер, и это облегчение быть партнером с тем, кто точно знает, что он делает. От этого воспоминания о сценах с Ваном еще хуже. В воскресенье вечером Дориан приглашает меня в маленький кинозал, где он просматривает ежедневные съемки. Обычно я никогда не смотрю ежедневные съемки — мне страшно смотреть на себя, но Дориан настаивает. Он хочет, чтобы я увидел то, что все остальные видели все это время. Ван выглядит великолепно. Он красив на экране, как мужская модель, которой он и является. Его глаза ярко-голубые. Его тело роскошное. Даже голос звучит нормально — низкий и сексуальный. Но… все это неправильно. Даже в сценах, где я знаю, что он под кайфом, он все еще выглядит, как идеальный образ, а не как реальный человек. Джек должен быть подавленным, но полным надежды. Он должен быть хитрым, но уязвимым. И он должен быть болен — в конце концов, он уличный наркоман. Но Ван одинаков во всех своих сценах — гладкий, хитрый, даже скользкий. Ложный. Он ухмыляется в камеру. И я хочу ударить его по лицу. — Он становится лучше, — слабо говорю я. — Нет, — говорит Дориан и выходит из кинозала. Я возвращаюсь в «Четыре сезона». Снег не идет, но собирается. Я забыл перчатки, поэтому мои руки заледенели. Как и ноги. Но мне все равно. Как будто я больше не чувствую себя. Что, черт возьми, я собираюсь делать? В гостиничном номере я снимаю пальто. Дверь в спальню открыта. Ван там, и он не один. Он трахает какую-то девченку на кровати. И пока он трахает ее, другой парень трахает его. Я наблюдаю за ними. Было время, когда я бы нашел это чертовски горячим. Потому что это действительно чертовски горячо — за исключением девушки, но какого черта? Теперь я не чувствую ничего, кроме тупой боли в паху. Это не желание. Это не ревность. Это даже не интерес. Это боль. Я возвращаюсь в гостиную и наливаю себе двойной Джим Бим. Любимый напиток, чтобы быстро опьянеть. Я слушаю эту еблю, пока она не утихнет. К тому времени я уже под кайфом, но еще не совсем пьян. Я встаю с дивана и направляюсь в спальню. — Привет. Убирайтесь отсюда! Они все смотрят на меня. — А? — спрашивает парень. Это один из молодых хастлеров, которые раньше околачивались здесь у Вана. Ларс. Он горячая штучка, но самая тусклая лампочка на планете. — Одевайтесь и убирайтесь. Я не шучу. Девушка хихикает. У нее плоская грудь, почти как у мальчика, и жесткое, острое лицо. — Да, и ты тоже, дорогая. Вон! — Брось, Брай, — говорит Ван. — Присоединяйся. — Убери их отсюда. Пять минут. Выхожу и наливаю себе еще одну двойную порцию. Я уже на пути к тому, чтобы напиться. Мальчик и девочка крадутся мимо, не глядя на меня. Интересно, что они украли? В спальне Ван злится. — В чем твоя проблема? — Ни в чем, — отвечаю я. — А теперь убирайся отсюда. Мне нужно хорошенько выспаться. — Где я должен спать? — Ван брызжет слюной. — Мне насрать. Спи на диване. Или, еще лучше сними свою собственную комнату! — он смотрит, как я раздеваюсь и начинает подходить ко мне, но я протягиваю руку, чтобы остановить его. — Я серьезно. Он пожимает плечами и выходит. Мне нужен гребаный душ. Я позволил горячей воде омыть меня. Но я все еще не чувствую себя чистым. *** В понедельник идет дождь, сука, поэтому мы не можем снимать на открытом воздухе. Нам нужен снег, а не дождь. К моему удивлению, Кара Рестифо находится на съемочной площадке. Она приехала из Нью-Йорка на два дня. — Я думал, мы будем снимать остальные ее сцены, когда вернемся в Нью-Йорк? Дориан смотрит на меня, как на незнакомца. — Она была свободна, поэтому я подумал, что мы сделаем это сейчас. — И не придется снимать с Ваном? Это очевидно. — Я режиссер, — говорит Дориан. — Но я не могу творить чудеса. Наберись смелости, мой дорогой. — Что это значит? Дориан не отвечает, но подходит, чтобы поговорить с Карой. Мы снимаем сцены. Она очень хороша, но я зол. Очень зол. Это работает в кадре. Рон сердится. И смущен. Он не знает, что делать. И я тоже. Весь вторник я думаю о дне рождения Майкла. Он получил комикс? Я знаю, что будет вечеринка, либо у Деб, либо у Вика и Тима. Вероятно, у Деб. Интересно, Джастин там? С ним ли Итан или еще кто-то? И этот гребаный Дилан Берк тоже. Я должен был задушить этого ублюдка, пока у меня была такая возможность. Но его хотел Джастин. И, по-видимому, все еще хочет. Кто я такой, черт возьми, чтобы судить его? Я не могу и не буду судить его. Джастин — мужчина. У него есть свой собственный разум. И если он хочет говорить со мной только через третье лицо, как Хилли Нуссбаум или его гребаный адвокат, то я понимаю. Это похоже на развод. Господи. Никогда не думал, что окажусь в таком нелепом положении. Теперь это неизбежно. Я рад, что съемки на сегодня закончены. Все прошло хорошо. Даже Дориан доволен. Он приглашает Кару на ужин и меня тоже. Но я извиняюсь и отказываюсь. Я снова устал. Никакой энергии вообще. Что, черт возьми, со мной не так? Ван лежит в постели, смотрит порно по телевизору и курит косяк. Он не знает, насколько близок к потере работы. Дориан выгнал бы его еще несколько недель назад. Дориан никогда бы не нанял его с самого начала. Но Вана это не волнует. Он думает, что держит меня за яйца. — Я взял немного хорошего дерьма, — говорит он. И я знаю, что он имеет в виду не траву. — Нет, спасибо. Я серьезно. Я больше не могу этого делать. Единственное, что более жалко, чем молодой наркоман — это старый наркоман. Я могу представить себя в «Спрингхерсте», извивающимся под неумолимым взглядом доктора Джулиуса Горовица. Пытающимся объяснить, как я снова так сильно облажался, как полный и законченный осел. — Брось, Брай, — говорит он своим льстивым голосом, — это заставит тебя чувствовать себя хорошо. — На хуй это! — я набрасываюсь на него. — Отдай мне это дерьмо, чтобы я мог его смыть в унитаз! Он хмурится. — Нет, — но внезапно выглядит испуганным. — В чем дело, Брай? Ты в порядке? Ты выглядишь усталым. Позволь мне помочь тебе почувствовать себя лучше… — Уходи. Я не хочу его. Хотел ли я его когда-нибудь? Что, черт возьми, со мной не так? Сбрасываю одежду и запираюсь в ванной, включаю душ. Но я не вхожу туда. Вместо этого я опираюсь на раковину и смотрю на себя. Кинни, ты гребаный идиот. Что ты наделал? Что ты вообще делаешь? Я открываю дверь ванной и вхожу в комнату. И вижу Вана, стоящего у комода. У него в руке мой мобильный телефон. Он замирает. — Какого хрена ты делаешь? — Я ничего не делаю! — он почти кричит и роняет телефон на ковер. Я беру трубку. Это так очевидно, что я мог бы пнуть себя. — Ты удалял мои сообщения, не так ли? Его лицо выдает его. Он не может изображать невинность так же, как не может изображать ничего другого. — Нет. Зачем мне это делать? Он отступает от меня. Я хватаю его за запястье. — Чьи сообщения ты удалял? Но на самом деле мне не нужно спрашивать. — Отпусти меня! — Чем еще ты занимался? — он смотрит на мой ноутбук, который открыт на столе. — Мой e-mail тоже? Это имеет смысл. Я хочу выкручивать ему руку, пока она не сломается. Хочу вышвырнуть его в окно. Хочу убить его, черт возьми. Но, к моему удивлению, я чувствую, как мой гнев уходит. Теперь все ясно. Как будто я наконец проснулся. — Собирай свое дерьмо и убирайся отсюда. И, кстати, ты уволен. Он таращится на меня. — Ты не можешь меня уволить! Я… У меня контракт! — Могу, — спокойно отвечаю я, — я был единственным, кто держал тебя в этом фильме, но теперь я пришел в себя. А… твой контракт? Я знаю кое-что об увольнении, и контракт обычное дерьмо, если тебя не хотят видеть в картине. Ты мог бы нанять адвоката и подать в суд, но я бы не стал беспокоиться о малобюджетном авторском фильме. Ты получишь полную сумму своего контракта. Я заплачу из собственного кармана. Это будет стоить того, чтобы избавиться от тебя. — Но… но… Брай! Его лицо трагично, но я на это не куплюсь. Нет. Не куплюсь. — Пошел на хуй. Убирайся отсюда! Он собирает свои вещи и уходит. Думаю, он почти ожидал, что все закончится именно так. Как только Ван уходит, я звоню Дориану и рассказываю ему все. И прошу прощения. — Не волнуйся, Брайан, — говорит Дориан, — я уже больше недели живу с Нилом Уинном в отеле здесь, в Торонто, и репетирую по вечерам. Он будет на съемочной площадке завтра утром. Мы просто переснимем все сцены, которые вы снимали с мистером Пауэллом. Это случается. Я только боялся, что тебе потребуется слишком много времени, чтобы понять, что ты ошибся. — Ты даже не представляешь, как ошибся, — говорю я. — Представляю, — мягко говорит Дориан. — Поспи немного, мой дорогой. Завтра все начнется сначала. Я обещаю, что так и сделаю. Но сначала я должен кое-кому позвонить. Понятия не имею, сколько сообщений удалил гребаный Ван. Но сейчас это не имеет значения. Я звоню на сотовый Джастина, но он выключен. Поэтому я звоню в лофт — там автоответчик. Конечно, он, вероятно, на вечеринке у Майки. — Джастин. Мне нужно поговорить с тобой. Это важно. Я должен тебе кое-что сказать. Кто-то… ну, Ван удалял мои сообщения. Когда я не получил от тебя вестей, я подумал, что ты не хочешь со мной разговаривать. Я был глуп, думая так, верно? Пожалуйста, позвони мне. Нам нужно поговорить. Я… Я скучаю по тебе… Хочу сказать: «Я люблю тебя» — но не могу оставить это на гребаном автоответчике. Я должен увидеть его. Сказать это ему в лицо. Извиниться перед ним. Да, Брайан Кинни извиняется. Зовите прессу! Теперь я полностью выжат, как гребаная тряпка. Душ все еще работает. Господи. Ванная полна пара. Я выключаю горячую воду и захожу внутрь. Чистый. Мокрый. Есть что-то в дУше, как перерождение. Дориан сказал, что мы можем начать все сначала утром. И мы с Джастином тоже. Я могу прогнать Дилана Берка и этого другого пиздюка, как делал раньше. Джастин поймет. Он, вероятно, посмеется над этим. Назовет меня жалким старикашкой. И тогда он снова будет в моих объятиях. Думая о нем, я начинаю поглаживать себя. Вода каскадами стекает по моему телу. Я люблю дрочить в душе. Мои глаза закрыты, в голове только я, вода и образ Джастина. Медленно. Медленно. Медленно. Да, да. Вот и все. Ближе. Ближе… Я кончаю — и чувствую внезапный толчок. Это не совсем боль, но это… что-то. Что-то не так. Выключаю воду и исследую свое тело. Живот. Пах. Член. Правое яйцо. Затем левое… И вот тогда я это чувствую. Она такая крошечная, что я почти не ощущаю ее. Это как крошечная горошина под кожей. Внутри мошонки. Я осторожно сжимаю, и это причиняет боль. Я могу быть идиотом, но я не полный дурак. И знаю свое тело. Это моя жизнь, мой инструмент. И этого там не должно быть. Гребаная шишка на моем яйце. Я становлюсь холоднее льда, внутри и снаружи. Потому что чувствую — знаю — что ничто никогда уже не будет прежним. Ничто. Это неизбежно.