Квир-личности

Глава семьдесят восьмая ОДНАЖДЫ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ Я УЙДУ Краткое содержание: Брайан связывает концы с концами. Лос-Анджелес, декабрь 2003 года. Брайан «Однажды, прежде чем я уйду, Я хочу, чтобы ты знала, Что я бы сделал все это снова. Я уверен, что совершил бы те же ошибки, Но я смог бы пройти через это, Через радость и боль, Я знал это еще тогда — Я бы сделал все это, Я бы сделал все это снова…» *** Некоторые люди думают, что путешествие на Рождество уныло. Я не один из этих людей. Рождество для меня просто еще один гребаный день. Я вижу все атрибуты и пустые фразы, и знаю, что все это чушь собачья. Я провел почти половину своей гребаной жизни, придумывая дерьмовые настроения для рождественской рекламы, чтобы впаривать бесполезные продукты людям, которые на это ведутся. Рождество — это не мир на Земле, добрая воля и Иисус — это деньги, как и все остальное в этом сумасшедшем гребаном мире. Деньги. Я всегда хотел денег. Много денег. И теперь они у меня есть. Столько денег, что я действительно не знаю, что с ними делать, даже после потери «Восточного фронта» и вложения наличных в «Красную рубашку». Я положил в банк деньги за «Олимпийца» и «Хаммерсмита», я заработал больше денег за «Красную реку», чем когда-либо заслуживал, и получил неожиданный доход от имущества Рона, бОльшую часть которого я вернул в его фонд для сохранения гей-кино-архива в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Иногда я пытаюсь вспомнить, зачем мне нужны деньги. Чтобы иметь возможность сказать «пошел ты» каждому, кто когда-либо смотрел на меня косо. Никогда не полагаться ни на кого другого. Иметь возможность давать деньги людям, которые в них нуждались, как Деб и Вик, или Майкл. Или мой старик. Или Джастин. Но ему больше не нужны ни я, ни мои гребаные деньги. И, похоже, и мне они больше не понадобится. Я уже обновил свое завещание в начале этого года, оставив трастовые фонды для Гаса и дочери, отложив суммы для Линдси, Майкла и Деб. И Вика тоже. Я не буду утруждаться и менять это. Это дань уважения ему. Они могут делать все, что хотят, с его имуществом. Все остальное достается Джастину. Дом. Мои счета. Моя одежда — не то, чтобы он знал, что делать со шкафом, полным красивых костюмов от Armani. Но они все равно его. Это не изменится и, вероятно, разозлит его по-королевски, я уверен. Ну и пусть он злится, гребаный маленький пизденыш. Я будто слышу его: «Будь ты проклят, Брайан! Я убью тебя за это!» Слишком поздно, Солнышко. Слишком поздно. Хорошая шутка, а? Да, Рождество — ебаный отстой. Если я увижу еще одно пластиковое дерево, или гирлянду мерцающих огней, или гребаного пьяного оленя Рудольфа, думаю, меня стошнит. Рейс ТрансКона полон, но странно тих. Это ночной рейс, так что почти все спят. Один парень передо мной стучит по своему гребаному компьютеру, в то время как женщина через проход неуклонно напивается, готовясь к праздникам. Я с тобой, сестра. Хо-хо-хо. Есть один мужчина-стюард. Ему не о чем писать домой, но… он здесь, и он явно заинтересован. Это было бы легко, что немного снимет мое напряжение. Это было бы… охуенно бессмысленно. Когда я стал таким гребаным философом? Я закрываю глаза. Почему я? Почему, черт возьми? Почему вообще, я спрашиваю? Почему Вик должен был умереть после стольких лет борьбы с полномасштабным СПИДом? Почему Рон так глупо покончил с собой? Почему Джастин должен был получить битой по голове? Почему вообще происходит что-то подобное? Случайность. Это, блядь, случайность. Вселенной насрать, массовый ли ты убийца или Мать, блядь, Тереза. Это не имеет значения. Теперь моя очередь, вот и все. Если бы я был умен, я бы уладил свои дела, а затем вылетел бы ближайшим рейсом на Ибицу. И трахался, пока мой член не согнется, и пил, и обдалбывался, и ел все, что попадется на глаза, не беспокоясь о том, что паэлья прилепится к моей заднице. А потом, когда мне будет достаточно — и я буду знать, когда этот момент наступит — я найду самый красивый пляж на острове и на рассвете поплыву. И буду плыть, пока силы не покинут мое бренное тело. Говорят, утопление не причиняет боли. Это лучше, чем стрелять себе в гребаную голову, или выпрыгивать из окна, или врезаться в чертово дерево на скорости сто миль в час. Прошлой ночью мне снова приснился сон о лодке. Он мне снился регулярно в течение года, и теперь я, наконец, понимаю. Это не сон, это видение будущего. Он подсказывает мне, что делать. Хa! Джастин гордился бы тем, что я наконец-то прислушиваюсь к своей внутренней Фионе. Какая гребаная ирония. Когда мы приземляемся, в Лос-Анджелесе светит солнце. *** — Брайди! — Диана целует меня в обе щеки. — Я не знала, что ты будешь в Лос-Анджелесе на Рождество. Думала. останешься в Питтсбурге с Джастином и детьми. — Нет, — осторожно отвечаю я. Диана назначила себя опекуном моего поведения в отношениях, поэтому я не могу сказать ей правду о том, что происходит. — У Джастина кое-какие семейные дела, так что… — я пожимаю плечами и обаятельно улыбаюсь. Но Диана на это не покупается. В конце концов, я не Джастин. Я не умею заискивать. — Брайан… — начинает она. Но я закрываю ей рот рукой. — Разве ты не собираешься хотя бы впустить меня и напоить, прежде чем прогрызть мне новую дырку в заднице? — Никогда не пытайся надуть меня, Брайди, особенно на Рождество, — говорит она, ее голубые глаза похожи на стальные пули. Но она впускает меня внутрь и ведет в свою гостиную, как Черная вдова паука, — ты думаешь, мы с Дорианом вообще не разговариваем? Я знаю, что ты был очень плохим мальчиком, и если бы у тебя была хоть капля здравого смысла, ты бы развернулся, полетел обратно в Питтсбург, сказал бы своему милому маленькому партнеру, что ты был полным кретином во всем, в чем был кретином, и попросил бы его простить тебя! Я вздрагиваю. — Этот корабль отплыл, принцесса Ди, — я падаю на диван и молюсь, чтобы она предложила мне выпить. Желательно двойной. Вместо этого Армани — эта гребаная маленькая швабра для пыли на ножках — врывается в комнату и прыгает мне на колени, тявкая, бодаясь своей сумасшедшей головой и пытаясь лизнуть меня в лицо. — Господи, Диана! Забери свою собаку. Разве я не могу сделать перерыв? — Армани все еще разговаривает с тобой, — ледяным тоном говорит она, — но мне придется подумать, собираюсь ли я это делать. — Ладно, не разговаривай со мной, — парирую я, — но мне нужно поговорить с Дорианом. Я должен дать ему несколько заметок о редактировании «Красной рубашки». — Зачем тебе нужно отдавать их сейчас? — подозрительно спрашивает она. — Я думала, вы собираетесь начать редактирование после Нового года? Дориан такой же долбаный трудоголик, как и ты, Брайан, но даже он знает, когда взять две недели отпуска, чтобы перезарядить свои батареи! — Я хочу поскорее покончить с этим, — когда я говорю это, понимаю, как чертовски неубедительно это звучит. Нет никакого способа, подготовить необработанные кадры к работе — мы закончили только неделю назад. И даже для такого малобюджетного проекта, как «Красная рубашка», потребуются наложения и, возможно, даже некоторые пересъемки. Это, блядь, просто невозможно. После всей проделанной работы нельзя портить картину. — Ди, послушай, не бери в голову. Мне не следовало приходить сюда. Дориан спускается по лестнице в халате, его волосы мокрые после душа. — Брайан, что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Питтсбурге. Приехали. — Я был там, — я должен выбраться отсюда, но теперь я, блядь, застрял, — похороны были во вторник. Я просто подумал, что мы могли бы начать редактирование «Красной рубашки», но вижу, что это была одна из моих типичных глупых идей. Мне лучше уйти. Я сбрасываю Армани с колен и встаю, чтобы уйти. Но Дориан тянется, чтобы коснуться моей руки. — Брайан, останься, — говорит он, — мы планировали пойти куда-нибудь на тихий ужин. Ничего особенного. Пожалуйста, присоединяйся к нам. — Не могу. У меня есть планы, — лгу я. Они оба знают, что я лгу, но очевидно, понятия не имеют, почему. Я даже сам не уверен, за исключением того, что не могу никому рассказать правду. Пока я был в Питтсе, я пошел к Адаму Бернштейну, моему постоянному врачу. Я знаю его много лет — он трах с давних времен — вот почему я доверил ему позаботиться о Джастине, когда тот получил триппер от этого паршивого Дилана Берка прошлой весной. Несмотря на то, что это были каникулы, он нашел время, чтобы принять меня. И хорошенько, пристально обследовать мое яйцо. — Когда ты впервые заметил это, Брайан? — спросил он, тиская мои яйца руками. Мне никогда в жизни не тискали яйца так, и я чувствовал себя менее сексуальным. — Недавно. Может быть, пару недель назад. Я снимался и приехал в город только на похороны Вика Грасси. Адам кивнул, но не отрывал глаз от предмета разговора. — Я слышал об этом. Очень жаль. Он был хорошим парнем. — Да, — сказал я, — был. — Адам долго стоял, тиская мои яйца — слишком долго, чтобы успокоиться, — ну? — Ты должен немедленно обследоваться, Брайан, — сказал он наконец. — я назначу тебе УЗИ на следующей неделе, и если оно покажет то, что я думаю, тебе понадобится биопсия. Все мое тело похолодело. Я сидел в Интернете, ковыряясь в разделе «яйцо-опухоль», так что я знал, что это значит. — Биопсия? Как в… — Прости, Брайан, — сказал Адам, — но левое яичко, вероятно, придется удалить. Также понадобится дополнительное сканирование, чтобы определить, было ли какое-либо распространение. Мой гребаный разум лихорадочно работал. Это то, чего я боялся, но услышать, как кто-то подтверждает твои мысли, было совершенно новой игрой в мяч. — Но ты не знаешь, что это… Я имею в виду, а если это что-то другое? Я даже не мог произнести это слово. — Вероятность есть, — признал Адам, — но я занимаюсь этим уже давно, и рак яичек проявляется очень специфическими способами. То, что у тебя, похоже на учебник, — он осторожно покатал яйцо в руке, — твердая горошина под кожей. Если это классическая семинома, это хорошо. Лечение довольно простое, и результаты более 90% успеха. Адам сказал это. Рак. Он думает, что у меня рак. — Замечательно, — произношу я с нарастающей паникой, — я потеряю яйцо, волосы — все! И ты говоришь, что это хорошо. Адам отпустил, наконец, яйцо и похлопал меня по плечу. — Если ты находишься на первой стадии и нуждаешься только в облучении, то не потеряешь волосы, кроме как вокруг яичка. И будешь как новенький через месяц или два. Но бывают гораздо худшие формы рака, который может у тебя быть. — Мой отец умер от… от рака, — услышал я свой голос. — А теперь… — Какого рода? — Рак легких. С метастазами. Он умер в феврале 2001 года. Адам посмотрел мне в глаза. — Ты куришь? — я кивнул. Он знал, что я чертовски много курю. — Тогда бросай. Прямо сейчас. И ты не умрешь от рака легких. И, вероятно, так же не умрешь от рака яичек. Шансы в твою пользу. Если рак пойман рано, прежде чем распространится на лимфатические узлы или другие органы, тогда тебе не о чем будет беспокоиться. Но если ты проигнорируешь его, это может стать очень плохим результатом. Ты понимаешь, Брайан? Я не шучу. Тебе нужно разобраться с этим как можно скорее. Я дам направление… — Я должен вернуться в Лос-Анджелес. Я бы предпочел сделать все это там. — Хорошо, — Адам взял блокнот и нацарапал несколько заметок, — в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и Сидарс-Синае есть хорошие онкологические центры. Я могу назвать имена нескольких урологов, и они направят тебя к хорошим хирургам. Если это окажется более серьезным, я бы предложил Джона Хопкинса. Но это только в том случае, если понадобится интенсивное лечение. Я сомневаюсь, что это будет необходимо, но это нужно иметь в виду. — Спасибо. Я так и сделаю. Черта с два я это сделаю. Я сунул записку с именами рефералов Адама в карман и ушел. Если кто-то думает, что я позволю отрезать мое гребаное яйцо, то они ебанутые! Я видел своего старика перед концом — в боли, в ужасе от смерти, понимаюшим, что он ничего не может сделать. Ничего. Он потерял контроль над всем в те последние дни, включая свою собственную жизнь. Я не собираюсь терять контроль. Моя жизнь все еще принадлежит мне. Мне и никому другому. Я не хочу тратить чей-то гребаный отпуск, следуя за Дорианом и Дианой, как потерянная душа. «Красная рубашка» теперь принадлежит Дориану. Больше я ничего не могу сделать. И если я обречен быть убитым моим собственным гребаным сумасшествием, что ж, думаю, это справедливо. Или то, что другие люди назвали бы иронией. Рон был, блядь, сумасшедшим в конце, но он понял одну вещь правильно — он взял под контроль свою собственную судьбу, свою собственную смерть. Он знал, чего хочет, и по-своему безумно, это имело смысл. За исключением той части, где он хотел убить и меня тоже, но какого черта? — Брайан? С тобой все в порядке? Я смотрю вверх. Дориан и Диана с озабоченными лицами смотрят на меня. — Конечно. Я в порядке. Я должен идти. Диана пытается остановить меня. — Брайди, пойдем с нами обедать. Пожалуйста? — Спасибо за предложение, но у меня есть дела. — Ты занят в канун Нового года? — спрашивает Дориан. — Приходи и отпразднуй с нами. Я приглашу несколько человек. Ничего шумного, только несколько друзей. — Нет, — отвечаю я, — я планировал провести на лодке несколько дней. Думаю, мне нужно проветрить голову. Все это дерьмо со съемками и Виком… — Конечно, — говорит Дориан, — лодка звучит прекрасно. Мне просто не нравится думать, что ты один в это время года. — О, я не один, — я мрачно улыбаюсь, — мне больше всего нравится моя собственная компания. Никому не придется мириться с моим настроением. И мне нужно о многом подумать. Дориан хмурится. — О чем? — О разном, о многом, — ничего важного. Они провожают меня до двери. Диана выглядит обеспокоенной. Я знаю, что она не хочет меня отпускать, но понимает, что не может заставить меня остаться. Никто не может заставить меня остаться. — Береги себя, Брайди, — шепчет она, целуя меня в щеку, — и позвони Джастину. Сделай это для меня, хорошо? Я качаю головой. — Этот корабль отплыл, Ди. И еще один корабль собирается отплыть. *** Все те же старые места, где я раньше брал травку, все еще действуют. Некоторые вещи никогда не меняются, слава Богу. Купить траву проще всего. Мне не нужно много, достаточно, чтобы расслабиться. Я также останавливаюсь и беру немного выпивки, так как в доме нет спиртного — в конце концов, я должен быть в завязке. Я должен разориться и купить что-то действительно декадентское, но я покупаю пару бутылок Джонни Уокера и Джима Бима и останавливаюсь на этом. Старые помощники еще никогда не подводили меня. Я посетил несколько клубов в Западном Голливуде. И могу собрать приличныый запас E, К и ряд других букв в алфавите. Знойный латиноамериканец отсасывает мне в туалете, а также предлагает то, чего я давно не принимал — ЛСД. Конечно, почему бы и нет? Двери восприятия могут открыться для меня неожиданным образом. Путешествие в бесконечность — такой же хороший способ, как и любой другой. И чтобы скрепить сделку, у меня достаточно чистого Белого китайца, чтобы усыпить Секретариат. И я имею в виду, блядь, навсегда. Спокойной ночи! Я забираю свое сокровище и возвращаюсь обратно в дом на Криксайд-Каньон. Здесь тихо, как в могиле. Кармел уехала на каникулы к родственникам. В неделю между Рождеством и Новым годом все либо веселятся, либо уезжают из города. Даже Джимми уехал в дом на Мауи. Я ожидаю, что зазвонит телефон, что кто-нибудь позвонит мне. Но я знаю, что этого не будет. Только тишина. Как будто весь мир принадлежит мне. Я раздеваюсь и ложусь в шезлонг у бассейна. Ночь теплая и влажная. Решаю начать с травы и Бима. Почему, черт возьми, нет? Слышу странное тявкающее эхо вдалеке. Койоты вверх по каньону. Это напоминает мне Аризону, как мы спали под звездами в ковбойском лагере. Это было безумие. Брайан Кинни в роли ковбоя. Держу пари, рецензенты вышибут из меня все дерьмо за «Красную реку». Но они будут любить Иствуда — они всегда любят Клинта. Теперь это не имеет значения. Я улыбаюсь, думая о Джастине в пустыне. Отдаю должное маленькому засранцу, он всегда готов на все. Ничто его не смущает. Ничто. Он, вероятно, продаст этот дом. Зачем ему сохранять его? И теперь дом стоит намного больше, чем Рон заплатил за него в начале девяностых. Джастин должен взять деньги и бежать. Отправиться в Европу. Италию. Францию. Круиз по всем великим музеям. Увидеть все, что должен увидеть художник. Мы должны были сделать все это вместе, но, оказалось, никогда не было достаточно времени. Никогда не хватает времени. Я встаю. Меня шатает. Блядь. У меня раскалывается голова, а я еще даже не пьян. Бильярдная. Все дерьмо Джастина здесь. Пахнет краской, скипидаром и лимонами. Пара наполовину законченных холстов прислонена к стене. Несколько блокнотов на столе. Я пролистываю один из них. Рисунки и каракули. Мой член. Странные лица. Его собственные глаза. Идеи для будущего. Как будто он ушел всего несколько минут назад, а не пять месяцев. Прошлым летом все казалось прекрасным. Затем меня уволили с «Восточного фронта». Мой адвокат, вероятно, теперь откажется от иска против продюсеров. Какой, черт возьми, смысл? Каждый скажет: «Видишь? Кинни действительно был сумасшедшим! Гей-криптонит наконец взорвался. Мы всегда знали, что так будет.» На хуй их. На хуй их всех. Одна из его рубашек висит на спинке стула. Я поднимаю ее и вижу, что это одна из моих старых. Ему всегда нравилось красть мою одежду, маленькое дерьмо. Я чувствую его запах, но его сущность исчезла. Все, что осталось — это смутный затхлый флёр. Падаю на диван. Я устал, но не могу спать. У меня будет достаточно времени, чтобы поспать. Много времени. На рассвете я собираю наркотики и выпивку и выезжаю на «Мустанге» на пристань. На La Diva. У меня будет приятная, длинная, тихая прогулка на лодке. Еще раз. Прежде чем я уйду. *** «Прежде чем я уйду, Я хочу, чтобы ты знала, Что я оглядываюсь назад без сожалений. И когда наша удача иссякла, И мы были в проигрыше, И все еще возвращались, чтобы выиграть все ставки, Теперь, когда я оглядываюсь назад, Я до сих пор ни о чем не сожалею — И так трудно сказать «прощай».» Питер Аллен* *Питер Аллен (имя при рождении Питер Ричард Вулноу; 10 февраля 1944 — 18 июня 1992) был австралийским певцом, автором песен, музыкантом и артистом, известным своей яркой сценической персоной, безграничной энергией и роскошными костюмами. Аллен был первым мужем Лайзы Миннелли. Они поженились 3 марта 1967 года, расстались 9 апреля 1970 года и развелись 24 июля 1974 года. У него был постоянный партнер, модель Грегори Коннелл (1949-1984). Они были вместе с 1974 года до смерти Коннелла в 1984 году. Аллен и Коннелл умерли от болезней, связанных со СПИДом, с разницей в восемь лет, и Аллен стал одним из первых известных австралийцев, умерших от СПИДа. Аллен оставался неоднозначным в отношении своей сексуальности в том смысле, что после развода с Миннелли он не притворялся натуралом, но и публично никогда не выступал как гей. Аллен написал «Однажды, прежде чем я уйду» для хорошего друга Энн-Маргрет, чтобы использовать в качестве заключительной песни на ее концерты, но на самом деле песня была посвящена Коннеллу.