Квир-личности

Глава восемьдесят третья БЕЗ ТЕБЯ Краткое содержание: Брайан возвращается к реальности. Лос-Анджелес, январь 2004 года. Брайан «Нет, я не могу забыть этот вечер Или твое лицо, когда ты уходила, Но я думал, что так и должно быть. Ты всегда улыбаешься, но в твоих глазах видна печаль, Да, видна печаль…» *** Это больно. Это чертовски больно. Никто не говорил насколько это будет больно. Говорят: «Это легко. Проще простого. Мы поднимем тебя на ноги через пару часов после операции, а на следующий день ты сможешь отправиться домой.» Но… Всегда есть это большое гребаное «но»… «Но вам нельзя поднимать ничего тяжелого. Вам нужно будет носить удобную, свободную одежду, которая не будет мешать шву. Вы можете принять душ через несколько дней, а до этого только легкое обтирание губкой. Вы не сможете водить машину по крайней мере четыре недели. Вы не можете плавать или заниматься спортом, пока доктор не разрешит. Вы не можете заниматься сексом…» Какого хрена? — Только несколько недель. Вам нужно дать себе время исцелиться. Я уже говорил, что это чертовски больно? Как будто кто-то вырезал дыру в моем боку и выдернул яйцо изнутри. Именно это они и сделали. — Мне нужно обезболивающее. Сейчас же. — Через час. Именно тогда тебе назначена следующая таблетка. Хочешь глоток сока? Он здесь. Важный, как гребаная жизнь. Я должен был понять, что он узнает. Или что кто-то скажет ему — спасибо, мисс Диана Рис, любимица всей Америки! Спасибо и пошла ты! — Нет, я не хочу никакого гребаного сока! Мне не шесть лет! Я хочу двойной Абсолют, со льдом. — Есть апельсин, яблоко и ананас. И я купил бутылку сока гуавы в киоске внизу, на всякий случай, — он улыбается мне. — Сок гуавы. Холодный? — Вроде холодный. Я могу попросить у медсестры немного льда. — Просто дай мне этот гребаный сок, — он наливает мне полный пластиковый стаканчик и втыкает в него маленькую соломинку. Я смотрю на него, — ты действительно думаешь, что мне нужна соломинка? — Чтобы не пролить. — Я не гребаный идиот! Я могу выпить стакан сока, не пролив его на себя! — я хватаю сок… и проливаю его на свое гребаное хлопчатобумажное белье. — Ничего не говори. Просто дай мне полотенце. Он ухмыляется. — По крайней мере, ты не испортил фирменную рубашку. — Эти больничные халаты просто смешны, — я вытираю сок гуавы — не так уж плохо, всего пара капель — Мне нравится эффект открытой спины. Очень сексуально. — Тебе нужно будет принести мне свободные спортивные штаны для выписки. Мне сказали, что трусы слишком тесные. — У меня есть список, — он разворачивает лист бумаги, — сестра Нуньес дала мне инструкции что делать после выписки. — Думаю, тебе следует пойти домой и немного поспать, — он здесь с тех пор, как я проснулся вчера. Даже после того, как Дориан и Диана ушли, он остался дремать в кресле, — ты выглядишь ужасно, и тебе нужен душ. — Я мог бы сказать то же самое о тебе, — он снова ухмыляется. — Другими словами, ты никуда не пойдешь, — он скрещивает руки на груди, — пизденыш, — ворчу я себе под нос. — Еще бы, — он встает и потягивается, — но я спущусь выпить кофе в кафетерии. Принести тебе что-нибудь? — Это «Старбакс»? Он качает головой. — Увы, нет. — Тогда забудь об этом. Если мне захочется плохого кофе, я вспомню то пойло, которое ты обычно подавал в закусочной. — Можешь оскорблять меня сколько угодно — это не сработает. — Очевидно. Когда он уходит, я закрываю глаза и пытаюсь думать. Да, было глупо не сказать ему, что происходит с раком, но… Я не хотел, чтобы он знал. Не хотел, чтобы он чувствовал себя обязанным, чтобы бросил свои занятия, ради того, чтобы сидеть здесь, у моей кровати, держа меня за руку. Именно этим он и занимался бы. Я не хочу, чтобы кто-то держал мою гребаную руку! Не желаю, чтобы все — но особенно Джастин — смотрели на меня так, как будто я завтра умру. Смотрели на меня задаваясь вопросом, каково это — потерять яйцо. Каково это — валяться беспомощным на гребаной больничной койке, проливая сок на себя, как двухлетний ребенок. Но… одновременно хочу, чтобы он был здесь. Я хочу, чтобы он сидел рядом со мной. Просыпался и чувствовал его руку в своей, и знал, что это он. И я был бы рад, что это он. Не то чтобы Дориан плохо относился ко всему этому, и даже Диана в ее назойливой манере, но они не Джастин. До сих пор помню, как его избили. Тогда я тоже чувствовал себя беспомощным. Я продолжал думать, почему, черт возьми, этот мудак не ударил меня? Почему Джастина, которого все любят? Почему я не предвидел этого? Почему я не добрался туда быстрее и не отбил эту чертову биту? Одни вопросы, одни догадки. Но смысл сомневаться? Невозможно изменить прошлое. Я всегда гордился тем, что никогда ни о чем не сожалел, но это ложь. У меня миллион сожалений. Миллион вещей, которые я должен был сделать по-другому. Миллион вещей, которые я должен был сказать, и еще миллион, которые я не должен был говорить. — Пора вставать! — голос медсестры Нуньес похож на гребаный туманный горн. — Вам нужно встать и пройтись, мистер Тейлор. — Мистер Кинни, — поправляю я ее. — Вы зарегистрированы как мистер Тейлор, и пока я на дежурстве, вы мистер Тейлор. Она кладет руки на бедра, — но как бы вас ни звали, вы должны встать и пройтись вокруг. — Я вставал, чтобы отлить около часа назад. И прошлой ночью тоже. Джастин помогал мне оба раза, и я опирался на него на пути до ванной и обратно. — Я хочу видеть, как вы ходите взад и вперед по коридору, — говорит она, — вижу, вы так и не завтракали. — Я не ем серое мессиво, — комментирую я. — Это овсянка. — Похуй. Я не буду это есть. Она смотрит на меня. — И я хочу знать, когда вы сегодня опорожните кишечник. Овсянка поможет с этим, — я не отвечаю, — если вы хотите вернуться домой, мистер Тейлор, вам придется делать то, что я говорю. — Господи, как я ненавижу гребаные больницы! Вечно достают тебя чем-то, или тычат в тебя чем-то, или задают глупые вопросы… — Вставайте! — рявкает она. — А как насчет обезболивающей таблетки? Я жду уже два часа.- — Я сама сделаю вам больно, — предупреждает она, — но если будете ходить по коридору, я дам обезболивающую таблетку. И немного льда. — Мне не нужен лед, — говорю я, — сок достаточно холодный. Она фыркает. — Лед не для сока, мистер Тейлор. А для вашего паха. Это заставляет меня вздрогнуть. — Мы не можем подождать? — я сажусь и свешиваю ноги с кровати. Господи, как больно! — Мой партнер вернется через несколько минут. Он может мне помочь. — Вам не нужна никакая помощь. Вы прекрасно можете ходить сами. Так что давайте посмотрим, как вы это сделаете. Я поднимаюсь на ноги, хватаясь за поручни кровати. Протягиваю руку, чтобы она поддержала меня, но она отступает, так что мне приходится делать это самому. Колющая боль проходит через мой бок, прямо там, где разрез. Блядь. — Что-то не так. Больно. Прямо здесь, — я осторожно касаюсь своего бока. Но она неумолима. — Да, это больно. Вам только что сделали операцию. Предполагается, что это будет больно. И вы должны двигаться. Теперь за дверь и по коридору. Ебаный Иисус! — А что, если кто-нибудь увидит, как я хромаю? Что если… — Кто вас увидит? Это больница. Все здесь в одной лодке, мистер Тейлор. Вы кричали, что хотите домой. Чтож, вы не сможешь вернуться домой, если не можете передвигаться. Так сделайте это, — ее глаза похожи на гребаные лазеры, — прямо сейчас. Я шаркаю к двери. Подходящее слово — шаркаю. Как гребаный старик. Это хуже, чем прошлой ночью, когда я встал пописать. Джастин держал меня за руку, и все не казалось таким уж плохим. Но сегодня… На этом этаже довольно тихо. Дориан сказал, что это частная зона для особых пациентов. Это означает знаменитостей и толстосумов, которые могут заплатить за отдельные комнаты, частных медсестер и все дополнительные услуги. И для фальшивых имен. Мимо проходит горячий молодой санитар, но он даже не смотрит на меня. Я здесь не Брайан Кинни — я просто еще один жалкий калека в больничном халате, который еле шаркает ногами. — Моя задница… голая. Медсестра Нуньес поднимает бровь. Для нее совершенно очевидно, что я не единственный, кто показывал свою задницу широкой публике. Но здесь… это не одно и то же. Она наклоняется и завязывает рубаху немного туже, но я все еще чувствую сквозняк. — Теперь — до конца коридора и обратно. Если вы это сделаете, я позабочусь, чтобы сегодня на десерт вам подали шоколадный пудинг вместо желе. Шоколадный пудинг. Я не упоминаю, что не стал бы есть шоколадный пудинг в этой тюрьме, даже если бы мне приставили пистолет к голове. Но Джастин съест его, так какого хрена? Вижу старуху, выходящую из комнаты с ходунками, рядом с ней маячит медсестра. Ходунки выглядят крепкими. Что-то, на что можно опереться… Подождите, о чем, черт возьми, я думаю? Гребаные ходунки? Как будто мне девяносто? Я выпрямляюсь — насколько могу — и иду. Это самый длинный гребаный коридор, по которому я когда-либо ходил. Дохожу до конца и оборачиваюсь, ожидая, что она скажет мне, как здорово я справляюсь. — Неплохо. Теперь обратно. Сука. Иду обратно и уже на полпути, когда дверь лифта открывается и выходит Джастин с бумажным пакетом в руке. — Брайан! Я нашел «Старбакс»! — затем он смотрит на меня и выходит вперед. — Позволь мне помочь тебе. — Нет! — медсестра из ада останавливает его. — Но… — Пусть он сделает это сам, — заявляет она, — он должен… если хочет вернуться домой. Ты не можешь нянчиться с ним, хотя я уверена, что именно к этому он и привык. — Я не привык, чтобы со мной нянчились! — рычу я. — Никто не нянчился со мной, даже когда я была ребенком! — Уверена в этом, — саркастически протягивает она, — хорошо — пройдите до конца. На хуй ее! Я выпрямляюсь еще больше, хотя это охуенно больно. И иду. И не шаркаю. Я, блядь, хожу. — Брайан! — лицо Джастина похоже на чертово солнце. — Ты сделал это! — он пытается подойти ко мне, но она удерживает его. — До конца, мистер Кинни, — говорит она, впервые произнося мое имя. Я прохожу мимо нее, вваливаюсь в комнату и опускаюсь на кровать. Я вспотел больше, чем после полной тренировки с горячим тренером. — Солнышко — дай мне этот кофе. — Держи, — Джастин протягивает мне чашку. Это тепло и пахнет как толчок к реальности. Я медленно отпиваю, затем делаю огромный глоток. Жар и кофеин пронизывают меня насквозь. — Господи, — выдыхаю я, — как хорошо. Сестра Нуньес хмурится. — Приберегите Иисуса для важных дел. Он понадобится вам, мистер Кинни. — Все, что мне сейчас нужно… — Джастин смеется в дверях, держа в руках свою чашку, — иди сюда, засранец. Он подходит к кровати. — Еще я принес тебе булочку. Свою съел на обратном пути из «Старбакса». — Видите это? — я притягиваю его к себе, вызывающе глядя на сестру Нуньес. — Это то, что мне чертовски нужно. Джастин улыбается и целует меня в щеку. — Он чувствует себя намного лучше, вам не кажется? Но она не улыбается. — Он скоро поедет домой. Тогда вы сможете делать все, что захотите. Но в моей больнице… ведите себя прилично! — с этими словами она выходит. — Гребаный штурмовик, — я делаю еще один глоток кофе, — я должен остаться в этой адской дыре еще на одну ночь, но я хочу, чтобы ты пошел домой и хорошенько выспался. Джастин возражает: — Я буду спать в кресле, как и прошлой ночью. Я щиплю его за руку. — Послушай меня, пизденыш. Ты не спал ночь в аэропорту во вторник, а потом здесь прошлой ночью — ты устал. — Не мне делали операцию, Брайан, — отвечает он, — я в порядке. Немного кофеина, и я смогу бодрствовать еще сорок восемь часов — О нет, ты не сможешь, — говорю я ему, — нам обоим нужен отдых. Если я завтра еду домой, я хочу, чтобы все было готово. Я хочу, чтобы ты позвонил Кармел и сказал ей, чтобы она сходила в магазин и купила еды. Она думает, что я на лодке с прошлого уик-энда. Джастин моргает. — Ты хочешь сказать, что Кармел даже не знает? О чем, черт возьми, ты думал? Что она не заметит, когда Дориан притащит тебя домой, хромающего и согнувшегося пополам? — Не думал, что будет так чертовски больно, — признаюсь я, — наверное, я не слишком четко все спланировал. Все произошло так быстро. Как только я сказал Дориану, и он отвел меня к врачу, все просто покатилось дальше. Кармел уехала на рождественские каникулы, так что я не думал, что она мне понадобится, пока я не выйду из больницы. — Завтра будет пиздец, — вздыхает Джастин. Затем он берет свой рюкзак и роется внутри, наконец вынимая карандаш. Он переворачивает мой листок с инструкциями. — Нужно составить еще один список. Позвони Кармел и скажи ей, что я вернулся в город и она нужна нам в доме. Думаю, она должна ночевать в доме, по крайней мере, первую неделю. — Если ты так считаешь, — он щурится на бумагу, карандаш зависает, — тогда мне нужно знать, кому ты хочешь, чтобы я позвонил. Майклу? Линдси? Твоей маме? — Нет! Никому! Особенно моей гребаной матери. Джастин делает раздраженное лицо. — Брайан, посмотри правде в глаза! Ты не хочешь, чтобы я позвонил Майклу или Линдси? — Если они узнают, то Эммет и Тед будут знать, и тогда каждый гребаный педик в Питтсе будет знать! А потом кто-нибудь проболтается таблоидам, и я окажусь на первой полосе «Нэшнл Инкуайрер»! Почему ты думаешь, что я здесь как «Мистер Тейлор»? Так я могу немного уединиться. Да, и потому что, если власть имущие узнают, я буду приговорен. Достаточно того, что я открытый гей-актер, пытающийся получить главные роли, но если они знают, что у меня только одно яйцо, то, черт возьми, забудьте обо всем! Моя карьера под угрозой! — Я думаю, ты неправ, — утверждает Джастин, — нет ничего постыдного в болезни. Кого волнует, если все узнают? Он действительно наивен. Он не понимает, как устроен этот гребаный мир. — Потому что в их сознании больной педик — это педик со СПИДом, — огрызаюсь я, — вот что они все подумают. — Это просто глупо, — говорит он. — Да, это глупо, но ты не знаешь этого города, — я допиваю кофе, но могу откусить только маленький кусочек булочки. Я не голоден, — доедай. Он проглатывает булочку и облизывает пальцы. — Может быть, ты решишься рассказать Майклу и Линдс, когда почувствуешь себя лучше. Но Кармел должна знать, что происходит. Я пожимаю плечами. — Думаю, да. — И Лесли. Она твоя помощница. Ее нельзя держать в неведении. Я двигаюсь слишком резко, и острая боль в боку пронзает меня насквозь. — Блядь! Не пора ли мне принять чертову таблетку? — Я позову медсестру. Он идет искать сестру Нуньес, пока я пытаюсь устроиться поудобнее. Он прав. Я не должен держать это в секрете. Но я не выношу жалостливых взглядов. Или когда кто-то обращается со мной как с больным, или еще хуже. Голливуд не прощает никаких признаков слабости. Если в студии узнают, что у меня рак, я никогда не получу передышку. Я буду рискованным предложением, возможно, даже не подлежащим страховке. Брайан Кинни — Чудо с одним яйцом, станет гребаной шуткой. И могу представить Майкла, летящего сюда, чтобы рыдать у моего гребаного смертного одра и подержать меня за руку в последний раз. Линдси захочет переехать сюда с детьми, чтобы заботиться обо мне, а Мел проверит все мои страховые полисы, чтобы узнать, сколько получат Гас и Чарити в случае моей печальной кончины. А моя мать? Нет! Ни за что на свете я не скажу ни ей, ни сестре. Им все равно было бы наплевать. Но Джастин… Я счастлив, что он здесь. Как бы мне ни хотелось убить Диану за то, что она позвонила ему, она была права. Я не думал, что все будет так плохо. И будет еще хуже, когда начну лечение — в конце концов, операция — это только первый шаг. Завтра они закончат тесты, и у них должно быть точное представление о том, что будет дальше. Если мне повезет, метастаз не будет. Но это все равно означает недели радиации. Доктор Сан объяснил, и из его уст это звучит так чертовски просто. Но это рак, а рак никогда не бывает простым. Я не знаю многого, но знаю это. И я не буду один, думаю, он знает, как я рад, что он здесь. Как сильно я, блядь, нуждаюсь в том, чтобы он был здесь. Как сильно он мне, блядь, нужен — точка. Когда его избили, я спрятался от него. Боялся дать ему знать, что я рядом. Я был гребаным трусом. Теперь все поменялось, и он не прячется от меня. Он впереди и в центре. Берет на себя ответственность. Принимает решения. Как партнер. Настоящий партнер. Я знаю, кто сильнее, и это не я, это точно. Когда он вышел за дверь в Питтсбурге, я подумал, что это конец. Я не мог сказать ему, как мне тогда было страшно. Не мог сказать ему правду. Я… — Я разговаривал со старшей медсестрой. Сейчас принесут твою таблетку, — говорит он, опускаясь на стул рядом с моей кроватью. Он берет меня за руку. — Очень больно? — Нет, — вру я, — я просто большой ребенок, как сказала сестра Нэнси. — Сестра Нуньес. Она не так уж плоха, — он сжимает мою руку, и я сжимаю его в ответ, — с тобой все будет в порядке, Брайан. Я знаю это, — он слегка фыркает, — кроме того, ты слишком плохой, чтобы… умереть. — Только хорошие умирают молодыми, так что меня это не касается. Он кивает. — Брайан, если ты забыл — я люблю тебя. Так просто. И так чертовски сложно. — Ты просто хочешь, чтобы я был беспомощен в постели, чтобы ты мог управлять моей жизнью. — Ага, — говорит он, — таков мой план. Это сработает? — Да, — говорю я. Я люблю тебя, черт возьми! Просто скажи это! — Джастин, я… Он наклоняется и целует меня. — Я уже знаю, ты, большой болван. Как ты думаешь, почему я здесь? Действительно почему? Потому что без него я действительно не могу жить. И не хочу больше даже пытаться. Не без него. И я чертовски хочу жить. Я должен жить, сейчас. *** «Нет, я не могу забыть завтрашний день, Когда думаю обо всех своих печалях, Когда ты был со мной, но потом я отпустил тебя. И теперь будет справедливо, если я дам тебе знать То, что ты должен знать: Я не могу жить, если жить без тебя. Я не могу жить, не могу с этим ничего поделать. Я не могу жить, если жить без тебя. Я не могу дать, не могу с этим ничего поделать.» Том Эванс и Пит Хэм* *Про группу Badfinger я уже давала краткую справку ранее, но эта песня до сих пор разгоняет мурашки по телу, хотя и написана в 1970 году, не зависимо от исполнителя. Мне больше нравится версия Гарри Нилсона. Просто послушайте.