Квир-личности

Глава восемьдесят девятая ВНУТРИ Краткое содержание: Снаружи и внутри. Лос-Анджелес, февраль 2004 года. Брайан У меня есть новая татуировка. На самом деле пара татуировок. В паху. Недалеко от члена. Недалеко от левого яйца. Или, скорее, бывшего яйца. Это может быть горячо. Небольшой сюрприз. То, что трах может найти и сказать: «Эй! Что это?» Жаль, что это не так горячо. Нет, отнюдь нет. Вместо чего-то крутого, как череп, кинжала или гребаной бабочки, у меня маленькие точки. Темно-фиолетовые точки. Они выглядят как гребаные пятнышки грязи. Или угри. На МНЕ, Брайане Кинни! Разметка. Это часть моей радиационной симуляции. Одна из немногих вещей, которые проявляются снаружи. Все остальное происходит внутри, где никто не может видеть, кроме меня. — Я вижу, вы уже знакомы с концепциями татуировки, — сухо прокомментировал доктор Крамер, взглянув на гребаное сердце на моей правой ягодице. Ну и пошел ты, док! Больше веселья. Давайте отправим это шоу в путь! Но нет. Сегодня мы отправились в радиационное отделение. Это не в больнице, а в офисном здании. Всегда жизнерадостный доктор Крамер, мой врач-онколог по лучевой терапии, был там, чтобы убедиться, что все идет хорошо. Джастин называет его доктором Кранкипансом*. Название подходит. Мне пришлось надеть один из тех дурацких гребаных халатов, в которых твоя задница торчит наружу. Ненавижу эти гребаные вещи. Я бы предпочел просто быть голым, но это запрещено. Еще больше рентгеновских лучей, еще больше веселья вокруг. Они используют симулятор, чтобы рассмотреть яйца, живот, задницу, направляя его под разными углами, затем отмечают некоторые точки чернилами. Чернила должны показать, куда наносить разметку. — Это для того, чтобы указать технику, куда направить луч, — объяснил доктор Крамер, когда пропустил результаты через другую гребаную машину, — это позволит избежать причинения вреда окружающим тканям и органам. — А как насчет тканей и органов, которые вы уничтожаете? Вы знаете, что мой член прямо по соседству? Лицо доктора Крамера было неумолимым. — Мы будем уничтожать любой возможный рак. Даже одна раковая клетка может вырасти и вызвать рецидив в будущем. Мы называем это ковровой бомбардировкой. Отлично. Теперь они сражаются во Вьетнамской войне в моей мошонке. — А мой член? А оставшееся яйцо? Возможно, я захочу сохранить их нетронутыми, вместо того чтобы сжигать до бесполезных окурков. — Да, мы принимаем это во внимание, мистер Кинни, — Крамер протянул руку, и техник вручил ему нечто похожее на средневековое металлическое орудие пыток. Или шлем для мини-Дарта Вейдера, — это гонадный** щит. Мы помещаем его вокруг вашего правого яичка, которое будет защищено от любого остаточного излучения. Но уверяю вас, что луч нацелен точно — для этого и нужны разметки. Это просто дополнительная страховка. Щит облицован свинцом. Я посмотрел на щит. Это выглядело отвратительно. И мне не нравится слово «нацелен», когда моя мошонка — предполагаемое яблочко. Техник прикрепил так называемый щит вокруг моего правого яйца. Ощущение, что его зажали гребаные тиски. Я начал потеть. — Уберите эту штуку! Сейчас же! Техник убрал его. — Это будет продолжаться недолго, мистер Кинни, — сказала она, — вы привыкните. Да, черт возьми, привыкну. Доктор Крамер посмотрел на свой планшет. — Вы планируете вставить имплантат? Этот вопрос ошеломил меня. Не знаю, как относиться к куску пластика, застрявшему в моей мошонке. — Я не знаю. Доктор Сан дал мне кое-какую информацию об этом, но в последнее время я был сосредоточен на других вещах. — Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов запрещало использовать имплантаты в этой стране в течение последнего десятилетия из-за проблем с силиконом, но в прошлом году они решили разрешить имплантаты, заполненные физиологическим раствором, — он усмехнулся, — кажется они думают, что это безопасно — на данный момент. Но раньше они думали, что первоначальные имплантаты тоже были безопасны, пока не было доказано обратное. Некоторые мужчины, тщеславные в отношении своей внешности, могут все еще хотеть использовать их. Другими словами, я выгляжу как один из этих тщеславных придурков. — Я приму это к сведению. — А фертильность? Не хотите сохранить сперму в банке на будущее? Большинство мужчин восстанавливают свою фертильность в течение шести месяцев или года, но всегда есть исключения. Да, об этом я уже думал. — Нет. Я не буду делать никаких депозитов. У меня уже есть двое детей. И больше никого не планирую, — Джастин протянул руку и коснулся моего плеча, нежно сжимая его, — оставлю это на волю Судьбы. — Как пожелаете, — Крамер проверил свой список, — если у вас есть еще вопросы, не стесняйтесь спрашивать. — Спасибо за информацию, доктор, — сказал Джастин, записывая все это. Конечно, Джастин был похож на гребаного студента-медика, задающего миллион вопросов и записывающего ответы в свой вездесущий блокнот. — Лечение длится недолго, — продолжал доктор Крамер, обращаясь теперь к моей Лучшей половине, — возможно, десять или пятнадцать минут. Это не неприятно. Да, не неприятно. Тебя бьют гребаным Лучом смерти, но это не неприятно. Все это время я лежал на металлическом столе в ледяной гребаной комнате с голой задницей на этом холодном металле, в то время как док и Джастин говорили обо мне, как будто я был индейкой на День благодарения, которую они собирались резать. И я не мог оторвать глаз от лучевого аппарата, направленного прямо на мою промежность. Во рту у меня вдруг стало сухо с металлическим привкусом, как будто я сосал пчелинные задницы. — Радиация воздействует на раковые клетки и не позволяет им регенерировать. Мы облучим вас в общей сложности двумя с половиной тысячами рад в течение двадцати дней, с перерывами на выходные. Это должно гарантировать, что любые случайные раковые клетки, которые могли остаться после удаления семиномы, будут уничтожены. Я планирую, что вы начнете в девять утра в понедельник. Явитесь по крайней мере за пятнадцать минут до этого времени, чтобы переодеться. Затем вас позиционируют, включат облучение и оставят до окончания процедуры. Вы должны быть свободны к половине десятого — если вы готовы сотрудничать. — Он готов сотрудничать, доктор, — сказал Джастин, — я буду приходить с ним каждый день. Мы просто хотим покончить с этим как можно быстрее. — Некоторые люди страдают от нескольких незначительных побочных эффектов — диареи, спазмов в животе, тошноты, возможно, сыпи или легкого жжения в месте облучения. Ничего серьезного. У вас будет рецепт на лекарство от тошноты, если понадобится. — Это может быть хорошей идеей, — ответил Джастин, — у Брайана чувствительный желудок. Доктор Крамер фыркнул. — Я нахожу, что люди, склонные к ипохондрии, легче чувствуют побочные эффекты. Считаю, что это психология. Возможно, попытка завоевать сочувствие. — Вы знаете, что я здесь? — пробормотал я. — Еще не умер. — И с моей помощью вы еще долго не умрете, мистер Кинни, — прокомментировал доктор Кранкипантс Крамер. *** — Этот парень достает меня до чертиков, — говорю я. Джастин за рулем. Это меня тоже раздражает. Не то чтобы Джастин не был хорошим водителем — он хороший водитель — но это отсутствие контроля. Скоро я снова смогу водить машину. На следующей неделе. Не могу дождаться. — Доктор Кранкипантс, — размышляет Джастин, — у меня тоже был такой в реабилитационном центре. Он никогда не улыбался. Иногда так бесил меня, что хотелось кричать, — он пожимает плечами, — но он был хорошим врачом. И никогда ничего не спускал мне с рук. — Великолепно. — Имплантат, — говорит он, — ты собираешься его вставить? — блядь. Я не знаю. — Доктор Крамер намекнул, что они могут быть опасны. Я фыркаю на это. — Если бы у него были акции в производстве фальшивых яиц, уверен, что он был бы полностью за них. — Все выглядит не плохо, Брайан, — продолжает он, — я имею в виду, просто на взгляд, никто никогда не узнает. Он прав. Все не так очевидно. Однако… — Но я знаю. Любой, кто прикоснется к нему, узнает. Поймет, что чего-то не хватает. Джастин смотрит на дорогу, его рука крепко сжимает руль. — Почему им должно быть не насрать? И почему тебя должно волновать, что думают другие? Мне все равно. Меня это не беспокоит. Я знаю, о чем он думает, о чем он на самом деле спрашивает. Это не о яйце. Ему все равно. Он думает, что я идеален, даже когда это явно не так. Речь идет о будущих трахах. И, как намекнул доктор Кранки, речь идет о моем собственном эго. О том, чтобы выглядеть как раньше. Снова выглядеть целым. Но это означало бы другую операцию. Хирург разрежет мою мошонку. Больница. Медсестры. Чертова боль. Там нет молнии, куда можно засунуть пластиковое яйцо и застегнуть его красиво и плотно. Я снова начинаю потеть и мерзнуть. И голова кружится. — Брайан? Ты в порядке? Я наклоняю голову ближе к открытому окну, глотая воздух. — Конечно. Я в порядке. Как, черт возьми, и есть. — Эта история с банком спермы… — Забудь об этом, Солнышко. Я выполнил свой отцовский долг. Кроме того, этот щит Дарта Вейдера на моем оставшемся яйце наверняка защитит фамильную драгоценность — сингулярность — и всех его маленьких пловцов от вреда. — Но что, если Линдси захочет еще одного ребенка? И разве Диана не говорила, что хочет когда-нибудь родить от тебя ребенка? Гребаные дети! Иногда Джастин становится одержим ими, как июньская невеста. — У Линдси их двое. Это все, с чем она может справиться, и все, что я могу себе позволить. И если Диана хочет ребенка, у нее теперь есть Дориан, чтобы выполнить этот долг. У них будут крошечные дети-хоббиты, и ты сможешь стать их крестным отцом. Джастин смеется. — Ты сводишь меня с ума, Брайан! — Знаю, и я гей, независимо от того, сколько у меня яиц. — Итак, это понедельник. А что на остаток недели? Остаток недели. Еще одно гребаное ожидание. — Давайте соберем вещи и пойдем на лодку. Мы можем вернуться в воскресенье, и проследовать в ловушку ярким и ранним утром понедельника. Джастин ухмыляется. — Мне бы это понравилось! Да. Давай сделаем это. До потопа. *** К сожалению, остаток недели — это гребаный провал. Становится холодно и дождливо, и мы возвращаемся с лодки в субботу, мокрые и обескураженные. По крайней мере, я обескуражен. Джастин бодр, как гребаная белка, или притворяется. Мы принимаем долгий горячий душ — у меня все еще нет никаких шевелений внизу — а затем он спускается в студию, чтобы поработать над одним из своих проектов. С тех пор как его приняли в Калифорнийский университет, он кажется ожившим. И снова работает над комиксом Майкла. Это хорошо. Это всегда было мечтой Майки, и если Джастин сможет помочь ему осуществить ее, то все будет хорошо. Мы дали Кармел и Ави выходные, поскольку не думали, что будем дома, поэтому здесь смертельно тихо. Я решаю поработать над своим собственным проектом. Или, скорее, незаконченным проектом Рона. Его последний документальный фильм о «Стоунволле»*** и раннем движении за права геев. Ави проделал хорошую работу по сортировке видеокассет, снятых Роном. Он также просмотрел черновые заметки Рона и попытался соединить их с отснятым материалом. Рон собирал эти кадры в течение многих лет, вытаскивая свою видеокамеру всякий раз, когда слышал о каком-то старом болване, который был ему интересен, или был на пороге смерти или что-то еще, чтобы взять интервью. Он часто жаловался, что так много людей, с которыми он хотел поговорить, уже умерли, как от старости, так и от СПИДа, поэтому, когда находил одного из них, был до смешного доволен. Но интервью разрозненны. Рон знал все об истории освобождения геев, в то время как я познал только дерьмо. Если я собираюсь закончить это дело, мне понадобится какой-нибудь исследователь, который поможет собрать все воедино. Кто-то, кто знает историю геев. И это не Ави. Вероятно, мне следует связаться с кем-нибудь в Калифорнийском университете и выяснить, кто делает такую работу. Я мог бы нанять аспиранта по изучению гей-культуры помочь заполнить пробелы и разобраться в том, о чем говорят эти старики. Некоторые интервью скучны. Другие довольно интересны. Можно понять, какие парни были горячими в те времена. Это похоже на тень, парящую над ними. Каково было жить тогда? Страшно. Захватывающе. Безумно. «Стоунуолл», по-видимому, был баром для хастлеров и трансвеститов, так что я, вероятно, был бы там, продавая себя. И если бы пришли копы пришли, я был бы прямо в центре событий. Да, я и Вик. На днях я начал смотреть пленку с Виком, но мне пришлось остановиться. Это было больно. Я все еще не могу поверить, что он мертв. Он был храбрым ублюдком, должен отдать ему должное. Он столько пережил — а потом свалился под обеденный стол на День благодарения от паршивого сердца. Это не тот путь, которым я хочу идти! И больное яйцо — тоже не тот путь, которым я хочу идти. Трогаю мошонку. Слева пусто. Просто лоскут. Но Джастин прав, невозможно понять, если не искать. Но это чувствуется… пустота. Чертовски пусто внутри. Я включаю видео с Виком, продолжая с того места, где остановился в прошлый раз. Он записал это интервью на пленку год назад прошлой осенью, когда они с Деб приехали в город на премьеру «Олимпийца». Он смеется и отлично проводит время. Сидит прямо в этом кабинете, пока Рон записывает его на пленку. Он даже флиртует с Роном. Это же Вик. Хотел бы я поговорить с ним сейчас. У меня так много гребаных вопросов. Так много… — Я не боялся, — говорит он, глядя прямо в камеру, — даже когда копы угрожали нам. Даже когда улицы заполнились разъяренными педиками и это выглядело как полномасштабный бунт. Я хотел быть частью этого. Частью истории — и мы все знали, что то, что мы делаем, было историческим событием. Мы бросали вызов копам! Мы сопротивлялись! Мы не были трусливыми маленькими педиками, которые позволяли всем помыкать собой. Мы не были анютиными глазками или неженками — всеми именами, которыми они нас называли. Мы были мужчинами — геями! — и мы не собирались снова прятаться, — он делает паузу, — речь шла о нашем праве быть услышанными. Нашем праве быть равным. Нашем праве быть самими собой, никаких извинений, никаких оправданий и никаких сожалений. Стоп. Это подводит меня к сути дела. Я не помню, чтобы он когда-либо говорил это раньше. Это Вик сказал мне однажды? Или совпадение? Или он взял у меня и сказал Рону в качестве послания? Скажи мне, Вик. Какого хрена? Я останавливаю пленку. Больше не могу смотреть прямо сейчас. Коробка с кассетами для некоторых из этих парней это все, что от них осталось. Их слова. Их истории. За исключением того, что их опыт потерян. Он, блядь, пропал. Но, по крайней мере, они что-то сделали. Они были там, когда все это произошло. Они были частью чего-то большего, чем они сами. Чего-то важного. И прожили достаточно долго, чтобы передать слово дальше. Что, черт возьми, Я когда-либо делал? Лажал, пил и накачивался наркотиками. Вел себя как осел. Может быть, оставил после себя пару воспоминаний о хорошем трахе. И моя так называемая карьера в кино… Ха! Если этот рак убьет меня, кто вспомнит меня через десять лет, не говоря уже о двадцати или тридцати? Может быть, Майкл. Линдси. Диана. Дориан. Смутное воспоминание. Что-то в альбоме для вырезок, старом журнале, что-то, что в будущем сойдет за «Позднее шоу». Джастин. Он вспомнит. Но что он вспомнит? Хорошее, плохое, уродливое, как сказал бы Иствуд. И больше ничего. *** — Какого хрена ты здесь делаешь? — Приехал в гости, — Джимми неторопливо входит, как будто он хозяин этого дома, — эй, мне нравится, что ты сделал с этим местом. Это новый диван? И эта картина. Это тоже что-то новое. — Это картина Джастина. — Правда? — Джимми, кажется, удивлен. — Он действительно художник. Так где же Голубая крошка? — У Дианы, — говорю я, — веришь или нет, но он берет урок кулинарии. Как готовить вареники. — Я знаю, — Джимми ухмыляется, — я разговаривал с Дорианом. Вот как я узнал, что побережье чистое. Я должен отдать должное Джимми за гигантские яйца. Но сейчас я не в настроении. — Что ты здесь делаешь? — Как я уже сказал — приехал в гости, — он идет к бассейну и плюхается на один из шезлонгов. Затем лезет в карман куртки и достает пакетик, — и я принес тебе маленький подарок. Чертов Джимми! — Ты ждешь, пока Джастин выйдет из дома, а потом приносишь мне травку? Ты что, с ума сошел? — Нет, — говорит он, доставая папиросную бумагу и придвигая маленький боковой столик, — но ты сумасшедший, если думаешь, что сможешь долго держать в тайне тот факт, что у тебя рак. Ах, вот в чем дело. Я сажусь в шезлонг рядом с ним. — Какого хрена? Как ты узнал? Снова эта ухмылка. — Я Джимми Харди! Я знаю все! — он ловко сворачивает косяк, облизывая бумагу и скручивая концы. — Это хорошая дурь. Хочешь первую затяжку? — Нет. Я смотрю, как он закуривает и втягивает сладкий дым. Чую, что трава и правда хорошая. У Джимми всегда лучший наркотик из его источника на Гавайях. «Гавайская убойная». «Кона Голд»****. Он протягивает его мне. — Давай, Брай. Живи, пока можешь. — Ты больной сукин сын, — но я беру косяк и затягиваюсь. Это хорошо. Лучше, чем хорошо, — так ты расскажешь мне, как ты это выяснил? Джимми пожимает плечами. — Мне нравится быть загадочным человеком. Я наклоняюсь и хватаю его за яйца — за оба. — Джимми… Выкладывай. Он морщится. — Хорошо! Дориан мне сказал. Я отпускаю его яйца. — Дориан? Какого хрена он тебе рассказал? Джимми забирает косяк. — Потому что он расстроен из-за тебя. Я видел, что он чем-то обеспокоен, поэтому вытащил его и напоил до чертиков. Конечно, он проболтался. Они действительно отрезали тебе яйцо? — Да. Хочешь взглянуть? Джимми ухмыляется. — Это приглашение? — Нет. Он вздыхает. — О, Брайан, ты глупый мальчик. Он снова протягивает мне косяк. Еще одна затяжка. Я чувствую, как он ударяет мне в голову. — Почему травка? Его лицо становится серьезным. — Потому что тебе это понадобится. У меня был хороший друг — давным-давно. Он заболел раком. Обнаружили поздно. Он прошел через лучевую терапию. Затем химиотерапия. Весь спектр. Он был болен, как собака. Не мог есть. Не мог уснуть. Единственное, что ему помогало, это хороший запас травы. Это расслабляет и возбуждает аппетит. Я хмурюсь. — Кто был этот друг? — Просто парень. До того, как я стал знаменитым. Тоже актер. Он был хорош. Лучше, чем я. Не хочу спрашивать, но я должен. — Что с ним случилось? Лица Джимми меняются, почти незаметно, но я вижу это. Один момент истины. Честность. Это редкость для Джимми. — А ты как думаешь? Он умер. Что, черт возьми, ты можешь сказать после этого? -Ты должен убраться отсюда, пока Джастин не вернулся домой. Джимми бросает на меня взгляд. — Голубая крошка действительно получил твои яйца, не так ли? — Тебе лучше уйти. Прямо сейчас, — я встаю и притягиваю Джимми к себе, — я оставлю это себе… — указываю на пакет с травкой и бумагу на столе. — На всякий случай. Джимми моргает. — Все будет хорошо, Брай. Ты живучий. — Я знаю. Половина битвы уже позади. Это просто продолжение. Чтобы быть уверенным. Я провожаю его до двери, чтобы убедиться, что он уйдет. С Джимми никогда нельзя быть уверенным. — Я могу остаться еще немного, — выдыхает он. Прижимается ко мне. Я чувствую запах травы на нем, и он выпил до того, как попал сюда. Проводит правой рукой по переду моих джинсов, останавливаясь на моем члене, потирая его. Ничего. — Ты действительно не заинтересован, не так ли? — Нет, Джимми, не заинтересован. Извини. Я не говорю ему о своей новой бессильной реальности. Это не его гребаное дело. Но одно верно — меня он не интересует. Все, что могло быть между нами, давным давно прошло. — Хорошо, Брай, — он целует меня, — ты знаешь, что я люблю тебя. Позвоните мне, когда понадобится больше. Я могу достать тебе лучшее в городе. — Буду иметь в виду. Спасибо. И он уходит. Мне нужно немного поспать. Завтрашний день — тот самый. Разрази меня гром всем, что у тебя есть. Я буду светиться от гордости. Нет, я не лягу спать, пока Джастин не вернется домой. Возвращаюсь внутрь и жду. *Кранкиантс — человек, который регулярно капризничает из-за глупостей. **Гона́ды (половые железы, репродуктивные железы) — органы животных, продуцирующие половые клетки — гаметы. Женские гонады называются яичниками, мужские — семенниками. Отсюда название «гонадный щит». ***Стоунволл — бар, расположенный в Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке. Бар принадлежал мафии и представлял собой, по сути, гей-клуб: здесь собирались гомосексуалы и трансгендеры со всего Большого Яблока. 28 июня 1969 года в «Стоунволл» ворвалась полиция, и это событие стало пиковым моментом в деле развития движения за права геев. Эти события легли в основу фильма режиссёра Роланда Эммериха, вышедшего 25 сентября 2015 года. Примечание переводчика: На момент написания фика и выхода оригинального сериала, этого фильма еще не было, но я уже читала об этом в каком-то фике, жаль, не могу вспомнить где точно. Если кому интересно, подробно о событии можно прочитать по ссылке: https://www.cosmo.ru/lifestyle/society/stounvollskie-bunty-istoriya-kotoraya-izmenila-mir/ ****Катинон — природный наркотик, моноаминовый алкалоид, содержащийся в кате — кустарники семейства Бересклетовые, произрастающем в Восточной Африке и на Аравийском полуострове. По действию на организм близок к эфедрину, катину, меткатинону и амфетаминам.