Love is

Это несколько нелепо и странно, и немного забавно даже  — могущественная Райдэн Сегун на его скромной кухне, но если уж Эи вбила себе в голову, что хочет помочь с завтраком, даже древнему Властелину камня согласиться куда проще, чем пытаться ее переспорить. В конце концов, купить новую сковородку в Ли Юэ не проблема, а те сожженные ей занавески ему никогда и не нравились. С удивительно строгим и сосредоточенным видом Эи ставит на стол перед ним тарелку и говорит: — Ешь. Месиво из яиц и овощей выглядит так, словно подверглось порче или эрозии, или тому и другому сразу, но она действительно старалась, поэтому, взяв в руки палочки, Моракс медленно отправляет в рот первый кусочек. Скрестив на груди красивые руки, Эи пристально смотрит и ждет. Что ж, «это» одновременно сырое и подгоревшее, перца много, а соли, напротив, мало, и оно действительно плохо, так плохо, что даже он, веками известный умением в любом, даже самом мрачном исходе держать лицо и быть стойким, дает слабину. Или Эи уже достаточно хорошо его изучила. — Не мучь себя. Поджав губы, она решительно и без колебаний отправляет неудачную яичницу в мусор вместе с тарелкой — ну, в целом, эта тарелка тоже не слишком ему дорога; тонкие брови хмурятся, воздух потрескивает и пахнет свежестью как в грозу… — Я делала точно все то же, что и ты, наблюдала внимательно за каждым твоим движением. И все равно потерпела неудачу. — Не придавай этому так много значения, Эи. С трудом сдерживаясь чтоб поскорее не прополоскать рот, Моракс подбирает слова чтоб смягчить горечь ее поражения, но скорлупа хрустит на зубах, Эи хмурится, поправляет по-домашнему стянутое простым поясом кимоно, перекидывает через плечо иссиня-черную, тронутую пурпуром косу. — Я найду еще яиц. И овощей, — царственно вздергивает она подбородок. — Я буду практиковаться, пока не одержу верх, даже если для этого понадобится вечность. В этом мире нет и не будет ничего неподвластного Райдэн Сегун. Упрямая до смешного и страшного, грозная как истинная гроза — причудливая смесь множества прожитых уже веков и ослепительной жажды жизни, как у бабочки, едва выбравшейся из сковывающего плена своего кокона и расправившей пурпурные крылья. Этой яркостью и силой Эи притягивает, завораживает его, пробуждает нечто давно забытое, уснувшее в, кажется, все на свете прожившем и пережившем уже сердце. Упрямая, грозная, парадоксально ранимая… Будет биться о стену лбом, пока стена не сломается. Или лоб. Мораксу слишком жаль тратить на яичницу остаток отпущенной им эрозией вечности. Аккуратно и педантично он освобождает стол под недоуменным взглядом Эи — тарелки, блюдо с лепешками, чашки и чайник, с которым он, пожалуй, еще не готов расстаться. — Твоя стряпня решительно несъедобна, — приподняв за талию, он усаживает ее на освобожденную столешницу. — И таковой останется ближайшие лет сто при самых усердных тренировках, которыми ты всецело можешь предаться и в Инадзуме. Сейчас же я, пожалуй, отдам предпочтение иному блюду, куда более совершенному. Ее тело действительно совершенно — длинные ноги, плавные изгибы бедер, мягкая округлость грудей. Воплощенная, сокрушительная красота, воплощенная сила. А глаза вспыхивают опасным, гневным пурпуром от мысли что он смеет недооценивать ее и небрежен, коса, тяжелая, длинная, змеится под рукой словно живая и потрескивает разрядами невидимого электричества. Покалывает пальцы, когда Моракс мягко приспускает кимоно с ее изящных, точеных плеч; покалывает губы, там где он касается ими напряженной шеи, ключиц, строгих, крепко сомкнутых губ, и под лаской гневный, тревожный пурпур ее глаз вскоре уступает место мягкому аметистовому свечению. — Ты не льстишь мне. Не заискиваешь и не щадишь. Смотришь прямо в глаза, — внезапно она властно и нежно запускает пальцы ему в волосы, вынуждая склониться над ней. — Поэтому я и люблю тебя. Уже сама Эи тянется к нему за поцелуями. С жадностью слишком долго отказывающему себе в сладком дитя Эи в новом мире обретает себя заново, Эи хочет любить и не меньше хочет сама быть любимой — эхом и в нем пробуждая такую живую, такую простую и банальную потребность взамен. Для древних богов уже все можно назвать обыденным и банальным — но разве это причина не наслаждаться мелочами и не делить удовольствие на двоих? За завтрак проще заплатить морой, чем временем. А сейчас он любит ее, упрямую, нежную, сокрушающую даже камень как истинная гроза — и будет любить долго-долго, чтоб мысли о кулинарии оставили Эи как минимум на сегодня. Для мира лучше б чтоб навсегда.