Love is

Седзи распахиваются с глухим стуком, впуская в его кабинет вместе с донельзя разгневанной лисицей легкий аромат грозы и сакур. — Как ты смел? — цедит Яэ, испепеляя его холодно-лиловым взглядом. — Как ты смел скрывать от меня хищения пожертвований, собранных для военных беженцев в храме Наруками? С нарочитой неспешностью Аято тянется за давно остывшей уже чашкой чая, не поднимая взгляда от разложенных на низком столе бумаг, чтобы скрыть раздражение и выдержать паузу. Как все же досадно в этом мире летучи слова… Вмешательство взбалмошной, хитрой кицуне в его планы сейчас совсем нежеланно. Слишком много усилий потрачено, чтобы проследить всю сеть и вскрыть разом гнойник, попутно получив компромат на одних и признательность других. — Эти воры, они посмели нанести оскорбление лично мне! — шелестя рукавами храмовых одежд, Яэ все же грациозно опускается на татами напротив. — Ну и великому храму Наруками, конечно. Непростительно. — Распределение пожертвований происходит под контролем комиссии Яширо, почтенная Гудзи Яэ, — наконец, Аято дает себе труд взглянуть на нее, чтоб лишний раз убедиться, насколько гнев ей к лицу. — Подобное оскорбление мне я счел нужным не оставлять без внимания. Могу лишь порекомендовать тебе обратиться с жалобой в комиссию Тэнре — уверяю, дуболомы генерала Кудзе ни в коем разе не оставят ее без ответа. Оба равно самолюбивы, эгоистичны, упрямы — взгляды скрещиваются словно клинки, высекая искры из холода стали и сакур. Сколько бы не делили ночей — это ничего не изменит. — Держись лучше сам подальше от дел храма Наруками, подлец из Яширо, — ладонями упирается Яэ о край стола, носом почти касаясь кончика его носа, и внезапно властная, грозная любовница на мгновение видится Аято маленькой, изящной лисицей, поставившей передние лапки на стол чтоб вот-вот привести в хаос бумаги и планы — да и всю его жизнь заодно. С губ срывается еле слышный смешок, и глаза кицуне в обрамлении длинных, изогнутых на кончиках ресниц недобро сужаются и мерцают лиловыми всполохами, обещая грозу. Очаровательно. — Не забывайся, Аято, — вполголоса тянет она по слогам, но по какой-то странной причине в этот раз противостояние уже перестает его занимать по-настоящему. — Что ж, почтенная Гудзи, — вдруг разводит Аято руками. — Как насчет небольшого сотрудничества ради блага военных беженцев всей Инадзумы? — Мне и одной достаточно минуты, чтоб заставить рыдать воришек словно младенцев. Надменная полуулыбка на тонких, бледно-розовых губах Яэ отчетливо напоминает то самое мгновение, после которого на поле появляются магические ветви ее Сакур сэссе, чтоб высвободить силу небесных кицуне и молниями испепелить все живое. Всякий раз это мгновение немного завораживает, жгучими искрами касаясь кожи. — О, вместе мы придумаем нечто много более, более впечатляющее, любовь моя… — тонко улыбается Аято уголком рта, касается ее нежного, изящного запястья губами под широким шелковым рукавом и небрежно велит слугам немедля подать им с госпожой Гудзи вина, не заботясь, слышат его или нет. — Ты же знаешь, против твоих прекрасных глаз я совершенно бессилен. Слишком хорошо Яэ знает его, чтоб поверить хоть на мгновение, но ее голос едва заметно смягчается до низких, чувственных интонаций. — Лжец. Планы рушатся, тут же порождая за собой новые, не менее занимательные. И, конечно же, это ложь, потому что любую уязвимость кицуне неизбежно воспримет как слабость и поступит с ним так, как поступают ее младшие пушистые родственники с пойманной рыбой у берегов острова Амакане — выест мягкое, вкусное брюшко и равнодушно бросит остальное гнить под солнцем на радость червям. Но есть у почтенной Гудзи Яэ некая почти сверхъестественная способность даже обыденную рутину его работы и жизни превращать в редкостное развлечение, в котором так непросто себе отказать. К тому же… Ее глаза и впрямь невыразимо прекрасны.