Love is

Из ворот полицейского участка Еимия выбегает с видом освобожденного после многих лет заключения узника, хотя прошло от силы часов пять, может шесть. — Тома, Тома! — радостно бросается она ему на шею под смех караульных. — Только представь, в этот раз они и впрямь меня под арест упрятали. — Прости, что в этот раз не смог вытащить тебя быстрее, — немного устало улыбается Тома, доставая из кармана ее любимые сладкие, разноцветные данго в коробочке. —  Саре Кудзе понадобилась больше обычного времени чтоб немного остыть… А потом уговорить ее тебя освободить стало не таким уж и сложным делом. На ходу Еимия жует данго, болтает, жестикулирует, пытаясь всю историю своих злоключений ему в красках и лицах пересказать. Сжимает его руку в своей, наконец, от избытка чувств. Во дворе участка несмотря на поздний вечер еще немало народу — последние посетители, загруженные работой досины и ёрики, и под взглядами Тома немного смущается. Еимия всегда ходит слишком быстро, размашисто, так же быстро болтает, смеется громко, не прикрывая благовоспитанно покрытой мозолями и ожогами ладошкой рот — словно всем сердцем сразу, и наверное, Тома слишком уже инадзумец, чтоб подобная откровенность чувств на людях не казалась… иногда слишком громкой, слишком яркой после чинных, укутанных в полутона и недосказанности порядков поместья Камисато. Еще слишком мондштадец чтоб именно это в ней не любить. Смешки и шуточки вслед, что ехидные, что беззлобные, привычно и без обиды он пропускает мимо ушей и под бурный поток ее речи осторожно гладит ее горячие, обмотанные бинтами пальцы. Раньше нее самой замечает то как прихрамывает она на правую ногу, спускаясь по ступеням к Ханамизаке. — Я в сердцах пнула одного досина, когда меня тащили в участок. Знаешь, того здорового?.. — сознается Еимия, пока он ищет по карманам мазь от ушибов, и морщит нос — едва заметные веснушки как брызги солнца, ресницы на кончиках светлые, выгоревшие чуть-чуть. — Хотела сама все объяснить генералу Кудзе, но меня и слушать не стали. — Что ж, пошлем лечебной мази заодно и досину… Это их работа, в конце концов, — вздыхает Тома, осторожно затягивая бинт на маленькой смуглой ступне. — А взрывать фейерверки прямо за спиной Сары Кудзе все же не стоило. — У меня все было под контролем. — Но она-то об этом не знала. Да и вообще, с тех пор как в юности одна иностранная изобретательница случайно подпалила ее крылья взрывами, к подобным вещами она относится весьма предвзято. Думаю, это было довольно болезненно для ее крыльев и ее гордости. С искренне огорченным видом Еимия покаянно вздыхает, забираясь ему на спину. — И все-то ты всегда про всех знаешь… — устраивает она голову на его плече, прижимается ближе, и щекой Тома ощущает ее улыбку. — Приходится. Под ухом Еимия полусонно ворчит что успела насквозь провонять тюрьмой и просит его свернуть к морю — на самом деле от нее привычно пахнет чуть кисловатым порохом, толчеными минералами и ожоговой мазью из цветов наку, пахнет сладостями от растрепанных, светлых волос. Море? Почему бы и нет. Это в кои-то веки свободный от работы вечер. И иногда Томе хочется знать чуточку меньше — об окружающих людях и их неблаговидных делишках и слабостях, и том как лучше использовать то и другое; о подковерных интригах Трикомисии, о том, что приходится делать Аято, чтоб устоять на ногах в этом бурном, грязном течении и удержать на плаву весь клан Камисато и комиссию Яширо тоже, и как непросто вывернуть все так, чтоб Аяка с ее чистой душой и невинным сердцем никогда не знала кое о чем… Иногда знание ложится на плечи тяжестью похуже каменной плиты, и взгляд сам собой опускается куда-то под ноги, пока они спускаются к песчаной полосе берега. — Смотри, Тома! — вдруг выкрикивает Ёимия прямо над ухом словно и не клевала носом только что. — Какие же звезды сегодня чудесные. Я их когда-нибудь обязательно фейерверками повторю. Звонкий голос вырывает из окутавшей паутины тяжелых мыслей; машинально Тома поднимает голову от песка и пыли под ногами, запрокинув голову словно в детстве смотрит в незаметно потемневшее уже небо… А звезды сегодня и впрямь отчего-то совсем особенные — крупные, яркие, светлые; отражаются на шелковой глади моря, рассыпаются по низкому небу, нарушая нависшую над миром тьму, и тоненький, едва видный месяц серебристым серпом цепляется за резные крыши Тенсюкаку. Каждодневная обыденность вдруг завораживает, околдовывает красотой, изгоняя хоть ненадолго усталость и грусть из сердца. Под звездами Еимия соскальзывает на каменистый берег, переплетаясь пальцами, прижимается вдруг спиной к его спине и молчит — долго, так долго и тепло, и чутко, как только одна она молчать и умеет, пока это смутное, беспричинное ощущение счастья распускается внутри летним, беззвучным фейерверком на двоих, звенит приглушенной струной. Мгновение, в которое не случилось совсем ничего, но, наверное, он его до последнего своего дня запомнит. — А в Мондштаде звезды были такими же? — спрашивает она после, по колено забравшись в воду. Брызги с кончиков ее пальцев прохладно касаются его лица, возвращая ей все внимание. — Да, наверное. Я… уже плохо помню, — сознается Тома, прежде чем накинуть куртку на ее голые загорелые плечи, и почему-то вдруг думает что об этом ничуть не жалеет. С сияющими, полными самого чистого, теплого света глазами Еимия вдруг смеется беззаботно, нежно — словно он и впрямь сказал что-то хорошее. Горячие руки обнимают его за шею — от неожиданности он пошатывается. На ощупь находит губами теплый, улыбчивый рот. В ответ она прижимается ближе — шершавостью вымокших бинтов и плохо заживших ожогов на пальцах, запахом лечебной травы наку и сладостей, пороха… как будто всем горячим, обнаженным, открытым миру сердцем, и если бы Еимии Наганохары не было, ее стоило бы придумать, чтоб не забывать что такие люди тоже бывают на свете. Вспышки света, искры во тьме, призывающие хоть на краткое время отвлечься от повседневных забот и тревог и поднять взгляд к необъятному небу… — А ведь звезды и правда сегодня красивые. — Очень, — искренне соглашается Тома, не отводя взгляд от ее раскрасневшегося, живого лица. Шутливо надув яркие, влажные от поцелуев губы, Ёимия небольно тянет его за щеку. — Ты ведь даже толком на небо и не взглянул, притворщик. — Мне и не надо, — пожимает плечами Тома и про себя улыбается маленькому секрету, который, так и быть, однажды откроет ей тоже. Самые яркие, теплые звезды Тейвата — в ее глазах.