Love is

— Иногда мне кажется, что ты приходишь исключительно ради моей ванной, — задумчиво сообщает Аль-Хайтам, когда спустя пару часов она, наконец, выплывает из-за двери. Вытирая мокрые волосы мягким, большим полотенцем Дэхья блаженно жмурится. — Ну а ради чего еще? — посмеивается она, глядя как он с чрезвычайно серьезным видом перебирает разложенные на столе бумаги. — Не ради твоей же кислой физиономии. В доме Аль-Хайтама и впрямь даже для Сумеру шикарная ванная комната, особенно для пустынницы, не привыкшей ни к роскоши, ни к такому избытку бесплатной для нее воды. Ну и еще много книг, мягкие ковры, иногда Кавех — кстати, довольно веселый малый, с которым всегда можно под осуждающим взглядом хозяина пропустить пару-тройку бутылок вина и похохотать вдоволь над чепухой. В этом доме Дэхья скорее бывает. Каждый раз, приходя, покупает на базаре охапку баночек с ароматическими солями, кремами, маслами, чтобы потом их оставить на мраморном бортике — пусть без жалости выкинет если хочет, ненужный хлам. По какой-то причине ее вещи Аль-Хайтам никогда не выбрасывает. — Сайно передавал тебе привет, — замечает он вскользь. — Подозреваю, он все еще не оставил надежды увидеть тебя среди своих матр. И откровенно говоря, это все еще не кажется плохой идеей. — В переводе с твоего языка на человеческий это значит — «милая Дэхья, я хочу чтоб мы чаще встречались», — поправляет она еще одно полотенце, в которое завернулась, игнорируя предложенный халат — так и норовит соскользнуть с пышной, мягкой груди, зараза. — Так ведь, Аль-Хайтам? Попробуй сказать это вслух через рот. Будет непросто, но ты же гений, ты справишься. — Если ты заглянешь вон в ту коробку, вместо того чтоб делать ошибочные умозаключения из сомнительных предпосылок — там кое-что для тебя есть. — Помада? — широко раскрывает она глаза, забыв скрыть совсем неподобающее суровой наемнице восхищение. — Та самая, из Фонтейна, лимитный цвет? Но я же никому не говорила об этом кроме… Кроме госпожи Дуньязарды. Ну и Кандакии. Точно не Аль-Хайтаму. Уголки его красивых губ едва заметно напрягаются в улыбке, хотя взгляд от своих бумажек он даже не собирается поднимать. Это даже немного странная черточка — Аль-Хайтам дарит ей подарки с таким небрежным, равнодушным видом, словно швыряет в руки кусок угля или камень, но на самом деле ему нравится ее искренняя, яркая радость. — Но… цвет не тот. — разочарованно смотрит она на коробочку с богатым тиснением. — Тот назывался «Влюбленные в закат падисары». У Аль-Хайтама делается такое лицо, словно его сейчас от одного названия стошнит прямо на стол. — Тот бы тебе не подошел. — И все-то ты лучше знаешь, — ворчит она со смутной досадой. — Даже какой помадой мне губы мазать. Наконец, Аль-Хайтам дает себе труд оторваться от своих несомненно важных бумажек. — У их печатного каталога, распространяемого на Базаре, оказалась отвратительно непрофессиональная цветопередача, о чем я не забыл сообщить в надзорный орган. Пришлось самому проанализировать весь цветовой спектр их товара. — Представляю как ты с серьезным лицом копался в куче пудр и помад, — как девчонка хихикает Дэхья, расчесывая мокрые, спутанные волосы, после ванны с ароматными маслами головокружительно пахнущие розами и падисарами. — Ах, простите: проводил эмпирическое исследование. — Не люблю ощущать себя дилетантом, — очень серьезно сообщает он. — В любой сфере. Кисточкой она тщательно красит губы и глядя в маленькое, карманное зеркальце решает — как бы это не раздражало, цвет, густой, темно-карминовый, подходит к ее смуглой коже удивительно хорошо. Внезапно Дэхья смеется, оказываясь у Аль-Хайтама прямо за спиной. — Тебе не надоедает оказываться всегда правым? — Нет. — Вечно голова у тебя не так как у нормальных людей работает… — запускает Дэхья пальцы в его пепельные волосы, слегка царапает кожу острыми ногтями, отчего его дыхание ненадолго сбивается. — Потому что в большинстве случаев они ей не пользуются. На словах Аль-Хайтам терпеть не может все эти бессмысленные телячьи нежности, проявления чувств и церемонии с выбором подарков, но если не слушать что он говорит, а смотреть на то что он делает… — И за что я тебя люблю, такого душного? — вздыхает, наконец, Дэхья. Его взгляд, бегло скользящий по строчкам, на мгновение останавливается, а уголки губ почти незаметно вздрагивают снова. Он правда улыбается — почти незаметно, но удивительно мягко для такого сухаря и зануды. — Не планирую тратить свое время на поиски абсолютно бесполезных для меня ответов. Занимайся этим сама. Вполголоса Дэхья издает низкий, мурлыкающий смешок и отбрасывает за спину длинные, мокрые волосы. — Как скажете, господин секретарь, — ее подкрашенные новой помадой губы прикасаются к его шее над воротом; на чуть тронутой загаром коже остается красный, влажный цвет. Вот же дрянные мошенники, обещали ведь — стойкая. Руки бы им поотрывать из плеч — но потом, потом. — Дэхья, — осуждающе ворчит Аль-Хайтам, но делает абсолютно ничего чтобы ей помешать. И даже сам с готовностью откладывает свои бумажки в сторону. Как большая хищная кошка она бесцеремонно усаживается прямо на стол перед ним. — Это исследование, — решает она, последовательно оставляя следы помады на его щеке и упрямой, тяжелой линии челюсти. — Многофакторное, — с наслаждением обрушивает Дэхья на него подчерпнутый у него же термин, и Аль-Хайтам, наконец, поднимает на нее взгляд ярких как трава, как молодая листва глаз, в глубине которых таится демонов и сюрпризов больше, чем во всей Академии разом. — К тому же… Разве ты не закончил уже с делами? Широкие ладони, наконец, ложатся на ее смуглые, крепкие бедра, медленно сдвигая край полотенца выше, и Дэхья сглатывает от предвкушения. Аль-Хайтам укладывает ее спиной прямо на свои драгоценные бумаги и вполголоса в кои-то веки не спорит, а соглашается. — Минут пятнадцать назад.