Обессилив, Всё же силы найти на шаг, В нём прячется бог, иногда шепчет, дрожа, Капают буквы с языка влажного, Шепчет лишь слово одно, каждый звук осиян, Если силы найдёт, чтобы промолвить однажды, Остановит ход сердца муляж, С плеч опадут головы, Оголится неутолимая жажда. Слово — меч, Которым он обезглавит каждого.
Разве не печально, что жизнь никогда не обретает содержания? Разве не больно и не горестно позволять ей вот так проходить мимо, так и не позволив обрести какой-нибудь прочности? Омега бежал. Всю жизнь бежал, застилая взор перед глазами слезами. Спотыкался и снова падал. Изодранные колени обливались кровью, не успевая заживать. Были разбиты так же сильно, как и их обладатель. Вставать с них было подобно каторге, с каждым столкновением о землю — всё труднее. А слёзы всё не кончались, беззвучные, внутри погребённые. Их количеству позавидовал бы океан, они пахли мольбой и усталостью. Джин чувствовал такое отчаянное одиночество, что хотел бы покончить с собой. Он таил в голове запасной план собственной смерти, благо, фантазии на это было особо не нужно. Лес был подобен базару для суицидника, а населённые пункты — даркнету, где каждый так и норовил воплотить план в реальность. Удерживала лишь одна мысль: его смерть никого не опечалит. Никто и не знал, что Ким жив и здоров (лишь наполовину). Ещё в десять лет умалишенный дедушка увёз его в Японию, запер в погребе и полтора года не давал о себе знать. Как оказалось позже — помер через день после приезда. Полтора года Сокджин сражался со смертью, разгрызая сладкий картофель зубами и поедая соленья. Экономил сакэ и лишь по праздникам гниющей души открывал соки. Желудку это не нравилось. Впрочем, как и телу, которое первое время засыпало без сил на каменной поверхности, затем — на мешках из-под овощей. Банки пустели, тени под глазами обретали больше смысла, чем собственные желания. Омега забыл, что такое солнце и ясное небо. Забыл шелест листьев и запах папиной выпечки. Тогда он даже забыл, каково жить. Формировавшееся тело просило витаминов, требовало физической нагрузки на мышцы, но ни того, ни другого Джин дать не мог. Головная боль мучила неделями, а затем перетекла в мигрени. Кажется, он переболел воспалением лёгких трижды, поскольку от холода укрываться было нечем. Мальчик кричал. Кричал каждый раз в надежде, что его кто-нибудь да услышит. Когда голос срывался — забивался в угол и хрипел свистящим кашлем туберкулёзника, размазывая сопли по осколкам разбитых упований. Он был одинок. Стены давили на подсознание, отделяли кожу от плоти голыми руками. Дышать в приступах истерики было нечем; лишь густой пар являлся признаком того, что он был всё ещё жив. — Моё тело... — задушенно шептал в беспроглядную темноту, — дорожный атлас боли... Время текло бесконечно долго. Будто бы прошла целая вечность к моменту первого глотка свежего воздуха омегой. Его вытащила с погреба соседка, ужасаясь внешнему виду ребёнка и причитая что-то на японском, который Ким не знал от слова «совсем». Она забрала мальчика к себе, накормила, напоила и через неделю жестами рук попросила покинуть дом, когда вдруг увидела цвет его глаз. Оранжевый. Жизнь мало поиздевалась, бросая от крайности в крайность, теперь решила добить окончательно. Джин не знал, куда идти. Зайдя по дороге в халупу деда, мальчик настроил радио и целую ночь искал волны, считывал информацию и под утро сделал вывод: его убьют на месте, потому что он, чёрт возьми, оранжевый. Расстояние от Японии до Южной Кореи было неутешительным — четыре тысячи пятьсот восемьдесят один километр. В обход. Вплавь его никто не пропустит; нынче дети были не приоритетной целью государств всего мира. Годы шли, а он всё шёл. Не оглядываясь. По дороге встречались хорошие (и не только) люди. Кто-то помог, а кто-то надругался и бросил. Шаг за шагом Джин латал себя, по-новому изучал мир и учился доверять людям. Кроссовки давно стерлись, одежда сменялась путём воровства. Карты, как и общество в целом, сбивали с пути. Вокруг замкнулось абсолютно всё, а небо вдохновляло на риски. Оно было единственным спутником, не бросившим при удобном случае, светилом с отличительными цветами радуги и штопальщиком рубцов. Он бежал. Всё ближе к дому. К папе. Интересно, он его искал? До Сеула оставалось шестьсот километров. Брошенные дороги и поселения с виду наводили умиротворение своей эстетикой флоры и фауны. Стены домов, обвитые густым плющом, выцвели. Трещины на крышах и разбитые окна привносили очарование лучам заходящего солнца. Омега бы остался здесь почивать и выстраивать уродскую жизнь в попытке сбежать от прошлого, завёл бы курей, корову с именем Боа, старенькую машину для вылазок и маленький сад с цветами, изучал бы медицину и стал в итоге лучшим врачом для самого себя, прожил бы до старости и умер в полном одиночестве, не жалуясь. — Не страшно одному ходить? — послышался сбоку спокойный зрелый голос. Джин вздрогнул всем телом из-за страха и резко развернулся к незнакомцу. Стоящий перед ним мужчина был достаточно взрослым, но при этом не очень; то сказывались мягкие черты лица и сохранившаяся молодость в глазах. Лишь руки со вздутыми венами и пигментными вкраплениями сдавали его с потрохами. — Вы что-то хотели? — неуверенно поинтересовался Сокджин, бегло глазами водя в поисках возможного отступления. — Я не трону тебя, — сухо усмехнулся, поняв мотивы омеги. — Я подобное уже слышал, больше похоже на враньё, — вновь окинул альфу опасливым взглядом: чёрный пиджак, идеально-белая рубашка, классические штаны. Будто офисный планктон снизошёл до деревенских сельчан. — Ты очень красив, поэтому сложно удержаться. — Сочту это за комплимент, но меня не интересуют альфы в возрасте, — насупился Джин, явно краснея от такого заявления. — Меня не интересует твоя внешность, — незнакомец говорил чётко и уверенно. — Ты оранжевый? — Боитесь меня? — задал встречный вопрос Ким, не понимая, откуда взялось в нём столько смелости. — Нет, ты не умеешь её толком контролировать, — запнулся вдруг альфа, осознав, что озвучил вслух догадки, — силу. Сокджин замер. Откуда появился столь чёткий сканер его возможностей — так и остаётся загадкой, поэтому любопытство било через край. Худшая черта юного парня. — Не умею, но она есть, поэтому вам лучше уйти. — Хочешь остаться один? — риторический вопрос. Брови мужчины сошлись у переносицы, что-то обдумывая. — Верно. Одному безопасней, — кивнул, горя желанием задать ещё скопом миллион вопросов. — Возможно, так и есть, — без стеснения сознался, растянув губы квадратом в смехе, — но ты можешь пойти со мной и получить то, чего хочешь. — Чего хочу?.. — Контроль своих способностей. И возможность защитить себя. — Что вы хотите взамен? — спросил быстрее, нежели успел обдумать. — А вот когда согласишься, тогда и обговорим всё в мельчайших деталях. И он ушёл вслед за лучами. За горизонт. Омега долго так стоял на одном месте и смотрел в след, даже когда силуэт скрылся вдали. Он не знал, чего хочет и что ожидать. Не знал, как познать мир без помощи.***
Хосоку всё было скучно. Заранее и заведомо. Когда с людьми, он был несчастен: пуст, то есть полон ими. Чон — выпит. Не хотел новостей, не хотел гостей, не хотел вестей. У него голова болела от получасовой «беседы». Чувство, что люди крали время, высасывали мозг, который в такие минуты ощущался, как шкаф с драгоценностями. Наводняли блаженную небесную пустоту, ибо небо — тоже сосуд, безмерное место — всеми отбросами дней, дел, дрязг. Он переполнен людьми. Он был переполнен Чонгуком, который не отводил взора от оранжевого и давно позабыл о безопасности своих людей. Его скрываемая заинтересованность не ускользала от Хосока, который не желал вдаваться в подробности их отношений и смотрел на всё через розовые очки. Потому что так было легче. Так было правильно. Он ценил своего друга и их крепкую связь. Он был переполнен Чимином, который закатывал истерики через день после совместно проведённой ночи и прямо, даже не намекая, говорил, что так больше продолжаться не может. Пак хотел отношений, хотел услышать предложение с уст Хосока, но альфа не испытывал чувств. Он не хотел завязывать то, что заведомо обречено на провал. Вокруг была эпидемия, люди умирали, как мухи, а младший только и думал о любви, которой не существует. Отказы омега не принимал и снова под покровом ночи лез в его койку, чтобы утром вынести мозги на всеобщее обозрение. Не тут-то было. Хосок был собран ещё вечером, после беседы с Чонгуком и Намджуном. Сегодня его сосуд наполнила река близлежащая: чистая и понимающая. После неё тело и душа отдыхали, недолго, конечно, но минутное наслаждение стоило того, чтобы улыбнуться вновь. На землю спустилась темнота, прохладная, окутывающая. С каждым днём становилось холоднее, но живность не желала покидать обжитые гнёзда. Звёзды водили по хорошо изученной тропе в гуще высокой травы. Цветы уже завяли вместе с светлячками, шелест ласкал слух. Приближаясь всё ближе к воде — слышался шум истоков, ощутимый всплеск и затаившиеся животные. Хосок не торопился, но и не медлил. Без страха отодвигал ветви с листьями и пробирался внутрь. Запах леса и сырости умиротворяли, расслабляли. Шаг вперёд. Металлический вкус крови осадком сел на кончик языка, а перед взором возникли просторы водной глади и силуэтом человека. Второй вперёд. Длинные влажные волосы по поясницу прилипли к хрупкому, но упругому телу. Натренированные мышцы мягко выделялись, пряча худобу. Третий вперёд. По спине плавно стекали капли, оставляя после себя влажные следы, блестящие при лунном свете. Это сияние резало, как шрамы на вид бархатистой и мягкой коже. Раны когда-то были глубокими; алые обезображенные полосы контрастировали на фоне невероятно бледной кожи цвета слоновой кости. Четвертый вперёд. Чёрные зрачки спустились к пояснице, замечая две завораживающие ямочки. Ниже за каплями, видя сквозь прозрачную воду, были выпуклые ягодицы аппетитной формы. Хосок мог держаться без секса долгое время, а был он у альфы вчера, но почему-то пальцы так яро жгло из-за первобытного желания. Перед ним стоял аггел, полное сотворение из похоти и силы. Энергетика заходила так далеко, что любой, даже сильный, побоялся бы подойти ближе вытянутой руки. Убьёт. Пятый вперёд. Неохотно отрываясь и скрывая похотливое потемнение взора на вещи у берега, затаил дыхание. На чёрной ткани, аккуратно сложенной, сияли два длинных клинка с многочисленными маленькими кинжалами. На повязке рядом был выгравирован силуэт птицы белым — символ Квезаля, а чуть ниже — символ самураев времён Корё. «Кимоно его всегда чёрное и плотное, на спине — белая птица с длинным хвостом и красной аббревиатурой 侍. Повязка на лице имеет такую же метку в случае, если синоби пришёл убивать. Это предупреждение, потому что Квезаль даёт шанс на раскаяние». Шестой вперёд. Вновь обращает внимание на фигуру в воде, взгляд лишь на мгновение ловит. Хосоку выбили этой зримостью весь кислород из лёгких. Его поразила не столько чужая красота напротив, сколько необыкновенное, никем невиданное одиночество и скорбь в глазах. Существует скрытая связь между ужасом и красотой, и где-то они дополняют друг друга, как ликующий смех жизни и затаившаяся близкая смерть. — Проваливай, — слышится хриплый и до дрожи в пальцах приманчивый голос. У Хосока в глотке ком застрял. Голос пропал. С места не сдвинулся. Блондин вновь обернулся, скрывая половину лица за плечом. Рассчитывал на побег? Альфа не жертва. — Ты на моей территории, — ровным тоном парировал Чон, замечая ещё один шрам прям у глаза омеги. — Река Чуннанган не является чей-то собственностью, — холодно отрезал, сгибая ноги и пряча корпус за водой. — Ты что, настолько наивный? Или живёшь прошлым? — криво усмехнулся Хосок, следя за каждым движением и действием. — Уходи по-хорошему, — проигнорировав сказанное в свой адрес, омега не поменялся в лице. Всё те же отрешённость и пустота обитали в его вселенских очах, — Иначе я тебя... — Убьёшь? — перебил его Хосок, пытаясь прочитать мысли, но тщетно. — Именно. Наивностью тебя зато не наградили, — локон волос спал на лицо, касаясь кончика носа и острого плеча, — умом тоже не обделили. Хосок сделал ещё несколько шагов вперёд, не чувствуя угрозы. — Убей, — сказал, как отрезал. Чужие зрачки залились жидким золотом. Сердца монолит в омут тела был затянут. А что, если он оголит то, что синоби пытается скрыть? Омега плавным движением передвигался к берегу, разворачиваясь грудью и скрывая лицо тонкой кистью рук. Кусок подбородка и нижней губы стали зримы окружению, шрам полноценной картиной рисовать начал кистью в голове и восхищаться неидеальностью идеального. Словно хищник, дикая кошка, даже будучи в воде — бесшумный, быстрый. Нагота юношу не стесняла, не смущала, как любых других омег, которые встречались на пути. Скульптор старался над чужой мышечной массой ночами, добавляя щепотку утончённой изысканности и плавные изгибы. Округлые бёдра лишний раз доказывали его принадлежность к слабому полу, но слабым он не был. Взгляд безжалостных глаз был устремлен на жертву. В них не было желания жить и брать от времени всё — лишь бесконечная мгла с чертями, пляшущими в предвкушении. Синоби уже стоял напротив. С него капала вода на зелёную траву, темнила песок под ней. Запах еловых шишек щекотал нюх и натягивал мышцы всего тела. Чем ближе становился, тем больнее было падать в бездну. На голову ниже. Маленький, но в тоже время такой величественный. Неубиваемый. Жестокий. Беспощадный. В груди спотыкалось сердце. Хосок ненавидел эту жалкую, ущербную мышцу, которая тыкалась в рёбра, как недобитая собака. — Уходи, — сипло разрезал тишину синоби. Жёлтая грань глаз померкла, давая место естественному цвету. — Я рассчитывал умереть здесь и сейчас, — Хосок не узнал собственного голоса. Грубый, гортанный. — Ты мне не нужен. Я не убийца, чтобы истреблять всё, что попадётся на глаза. — Я бы не был в этом так уверен, — альфа изогнул одну бровь, наблюдая, как омега отворачивается спиной и нагибается за одеждой. Вид сзади был настолько резким и чётким, что выцветшие мысли заиграли новыми красками, а взор залился синим пламенем. — А я смотрю, ты о многом знаешь, — накинул кимоно синоби и бесцветно хмыкнул, — трудно приходится жить от мнения к мнению. — Не труднее, чем тебе с руками по локоть в крови. Омега потянулся за повязкой на лицо, но быстро подорвался с места по воле Чона и впечатался в его грудь. Желание взглянуть в лицо синоби казалось целью его существования. Юнги боялся потом пожалеть, что открыть дверь будет слишком болезненно. Противился, не желал исполнять боль в своём репертуаре, как привык. Этот альфа будто завязывал тонкую незримую нить между ними двумя. Шёл по минному полю и не боялся смотреть смерти в лицо. Он с такой уверенностью был готов принять судьбу и умереть от рук Мина, что дыхание спёрло. Ни одна жертва не шла в его руки — молила о прощении и признавала ошибки. Но не он. Чи Хо называет это истинностью, но синоби в такие басни не верит. Он рассказывал, как одного тянет к другому. Что личность перешагивает через свои принципы и готов отдать всё, и даже больше, ради одного единственного человека. Когда лопатками омега почувствовал жар чужого тела — веки широко распахнулись. Альфа синий. Светлое чувство зрело где-то глубоко под рёбрами, против воли прогоняя чертей и демонов с простор души. Мир будто остановился. Будто был соткан лишь из них двоих — всё остальное мираж. Жизнь — это сон, и Юнги сам создаёт образы подсознанием. Жизнь — это последовательный сон и когда он перестает сниться, весь мир с его красотой и болью, печалями, с его невообразимым разнообразием перестает существовать. Он хотел, чтобы сон длился вечно, потому что греться о тепло за плечами оказалось невыносимо приятно. Он хотел, чтобы этот момент длился вечно, потому что запах еловых шишек успокаивал альфу не на минуту, а на целую жизнь. Хосок резким движением развернул к себе синоби, который не растерялся и тут же скрыл лицо у согнутого локтя. Его мысли невозможно было прочитать, глаза по-прежнему были колкими и холодными. — Хочу увидеть твоё лицо, — тише обычного заявил Чон. — Хочу дом на Майами и ламбу, желательно красную, — усмехнулся Мин с глубин и толкнул альфу в плечо, делая шаг назад. — В чём проблема показать мне своё лицо? — искренне не понимал. — Я не хочу. Мои работодатели не хотят, — язвил омега сквозь зубы, — таковы правила. Увидишь — придётся тебя прикончить, а я в этом мастер, можешь не сомневаться. И Хосок не сомневался. Отстранился и наблюдал, как омега торопливо собирается, скрывая потрясающую фигуру за балахоном. В Чоне проснулась животная необходимость снова снять это, но он посадил своих волков в клетку и терпел, не вслушивался в рычание глубин собственного подсознания. Юнги взглянул на незнакомца в последний раз, когда повязка скрывала добрую половину лица. Обвёл его фигуру безразличием, хотя внутри целый разносортный фейерверк глушил, закусил губу до капель крови и ушёл. Хосок остался один, всё ещё помня лисьи глаза и загадочную смесь эмоций на дне зрачков.***
На рассвете защебетали птицы. Первые лучи солнца грели сдалека койку, пробираясь с приоткрытого в пол окна. Просторная комната тёплыми оттенками отличалась уютом и минимализмом, приковывала взгляд ценителей искусства своей чистотой. Чистотой, которую поддерживали не только выбранные им лично люди, но и сам альфа. Отдельная ванная с мраморным кафелем сияла не хуже самого солнца в обеденное время. Вылизанная чистота нравилась; пожалуй, это единственное качество, оставшееся от прошлой жизни. Чонгук всегда просыпался рано. Для полного восстановления сил ему хватало пяти часов, максимум шести. Крепкое юное тело таило в себе много сил и выдержки. Гук мог долго заниматься спортом и борьбой, пробегать длинные дистанции и после заниматься работой своей группировки. Ему не мешало совмещать несколько дел сразу. Приятное с полезным. Здание всё ещё прибывало в царстве Морфея, обволакивая тишиной и уязвимостью, один лидер по-хозяйски вышагивал после холодного контрастного душа по коридорам к выходу. Охранники на улице о чём-то усердно спорили, но когда увидели Иблиса, тут же замолчали и потупили взор. Их оружие покоилось за спиной, а челюсть от нервов ходила ходуном. — Отчитайся, — Чонгук острых глаз от жилистого альфы не отводил, в саму душу смотрел. — Всё тихо, сэр. Никто не приходил из неизвестных, — с неуверенностью звучал голос. — Да? — лидер подавил смешок, играя на нервах. — Двое вышли два часа назад за травами и ещё не вернулись, — чётко сказал альфа по левую сторону, — Оранжевый и жёлтый из Пхе. Внутренности разъедало на раскаленной сковородке. Скулы от вопиющей злости чётко выделялись на фоне вспыхнувших глаз, что не ушло от внимания охранников. Каждый из них удивленно переглянулся, но шагнуть назад не посмел. — Что я говорил по поводу Тэхёна? — сквозь зубы прорычал Иблис, попеременно взирая на альф. — У нас нет разделения по цвету... — Нет, мой дорогой друг, — кёнгидонский бог подошёл вплотную к докладчику, прожигая все его внутренности одним присутствием,— не выпускать омегу за пределы. И ушёл в сторону леса, оставляя за спиной высотку. Омегу найти оказалось проще пареной репы, но чтобы дойти до цели ушло целых двадцать минут. Двадцать минут Гук не находил места своим мыслям и пожирал собственную плоть. Его уничтожала одна мысль о том, что его омега может быть с другим наедине. Его омега? Дорога, по которой ступал альфа, тускнела пеплом. Приводило в ярость умозаключение, которое он уже неоднократно спускал собственной головой, не в силах совладать с самим собой. Иблис всегда углублялся в темы, о которых люди не хотят слышать. Показывал изнанку жизни. Поучал. Напирал на болезнь, агонию, уродство. Настойчиво говорил о смерти, о забвении. О ревности, равнодушии, фрустрации, отсутствии любви. Призывал быть бдительным, поскольку слова его были правдивы. И сам же шёл против своих правил и принципов. Раскапывал уязвимость и собственную слабость напоказ выдавал. Пхе скользкий тип. Сильный духом, умный, корыстный и падкий на изысканные вещи. Эстетика не обходила стороной парня, как и прелести жизни, которыми зелёный пользовался и не ограничивал себя. Хотел на ночь блондина? Нашёл за считанные секунды путём связей. Хотел устроить свингер-пати на диком пляже? Через час на окраине слышалась оргия. Альфа уважал своего лидера, боялся, но никогда этого не показывал. Держал спину прямо, а голос ровно. Этим он нравился Чонгуку, но впервые вызывал желание снести голову из-за Тэхёна. Омеги, которого трогать положено только Чонгуку. Разговаривать только Чонгуку. Смотреть только Чонгуку. Гулять только Чонгуку. Он принадлежал Чонгуку. Чимин рассказывал, что Ким старательно выбирает, с кем общаться и дружить. Альфа лишь раз видел Тэхёна с другим человеком, у которого имелась пара. Он ничего против общения с членами группировки не имел, но сейчас закипала ревность. Жгучая, просачивающаяся через поры. В широком поле кёнгидоновский бог заметил тёмную макушку Кима. Омега старательно выбирал травы и складывал их в стеклянную бутыль, не взирая по сторонам. Рядом никого не было, что на руку, дабы избежать кровопролития. Преодолев расстояние между ними, Гук остановился в двух шагах, прожигая голое плечо взглядом, с которого скатилась ткань белой безразмерной футболки. Тэхён выпрямился и, увидев перед собой гнев божий, удивлённо захлопал длинными густыми ресницами. — Иблис? — Быстро меняешь друзей, ангелочек, — голос бесцветный, но внутри жерло вулкана трескалось. — Я не меняю, а выбрал более выгодное сотрудничество и помощь, — пробурчал омега, заглядывая в лицо и пытаясь понять эмоции собеседника. — Так ты у нас не обделён корыстными помыслами? — ядовито усмехнулся и шаг вперёд сделал, за кожу зацепился, зрел её тонкость и бархатистость. — Что? Нет, — покусывал персиковые губы, обдумывая. — Нет? А как же тогда? — наигранная удивленность сопровождалась поднятой бровью. Чонгук сделал ещё шаг, встав почти вплотную. — Сон Ун он... — прервался Тэхён, теряясь от близости, — мутный, который скрывает, что он мутный, гораздо мутнее мутного, который не скрывает того, что он мутный. Из уст альфы послышалась усмешка, завлекая омегу в чары смоляных зениц. — Было разрешение покидать территорию группировки? — Нет, — грустным и опечаленным тоном ответил на поставленный вопрос Ким. — Было разрешение общаться с Пхе? — Нет, — красивое лицо стало ещё мрачнее, а Чонгук тайно любовался. — Тогда в чём твоя проблема, ангелок? — холодно задал очередной вопрос. — Накажешь меня? — ещё тише, почти шёпотом спросил омега. — Накажу, — уверенно ответил, не хотел терять и минуты. Иблис цепко схватил брюнета за локоть и повёл в сторону безопасной зоны их проживания. Омега запинался, но старательно плёлся следом, не произнося ни звука. Палки под ногами скрипели и отлетали в стороны. — Иблис, я упаду... — мягко коснувшись кисти руки, омега чуть затормозил в попытке привлечь внимание. Чонгук был неумолим, шаг не сбавлял и игнорировал. Злился и упивался яростью. Ревностью. — Пожалуйста... — вновь споткнулся Тэхён, но альфа удержал за руку, — ты переживал? И снова тишина. Омега улыбался, словно школьник, глядя на широкую спину Чонгука. Рядом с ним он чувствовал себя совсем крошечным, а после диалога оставался неприятный, но будоражащий осадок. Кима тянуло к кёнгидонскому садисту. Будь у него возможность — отдал бы всего себя целиком. Израненное сердце как бонусом в конверт завернул, главное — быть рядом. С ним опасность миновала, каждый корыстный взгляд тупился об острую поверхность гнева лидера. Омега боялся красного убийцу, но знал, что тот не искалечит. Не сделает больно. У входа их уже встречали проснувшиеся рабочие и воины. Они провожали их удивлённым взглядом, а Тэхён за спиной Иблиса прятался, побаивался. Они долго шли по пустому коридору первого этажа, а у самого конца завернули в комнату, больше походившую на кабинет. На ватных ногах Ким зашёл внутрь, тяжело дыша. Икры жгло от, казалось бы, долгой пробежки. Он развернулся корпусом к главной опасности города и закусил зубами внутреннюю сторону щеки, пускаясь в переживания. Крупная накаченная фигура неспешно приближалась с хищным оскалом, словно загоняя добычу в капкан. Омега зашагал назад, пока не напоролся на высокий письменный стол. Тэхён не отрывал свои глаза, смотрел долго, без слов. Надлом бровей напротив наводил кошмар и дрожь во всем теле. Он хотел прыгнуть в чужую душу с утёса отчаяния, с трамплина равнодушия, безнадёжности и тяжкого горя. Укрыться и никогда не отпускать. Карамельные галактики были совсем близко от Иблиса, и ничего больше не было, кроме искр палящего солнца. Альфа встал совсем рядом, загнал ангела в угол и наслаждался каждой эмоцией на лице. — Я ничего ведь не сделал, — чувственно заговорил омега. — Сделал, — отрицал, приблизился так близко, что обжигал чужие губы раскалённым кислородом. — Извини, но... — на мгновение замолк омега, опустил взгляд на аккуратные обветренные губы альфы и судорожно выдохнул, — почему я не могу как другие быть за территорией? По какому праву? И у Чонгука полетело терпение в тартары. Он напоследок невесомо мазал губами чужие, не успев даже почувствовать их мягкость, и развернул Кима спиной. Стеклянная банка полетела вниз, разбиваясь вдребезги перед ногами. Тот сначала рыпался в попытке отпрянуть, опирался руками на стол, а Гук не был жадным. Раскладывал животом корпус на твёрдой поверхности, исполнял желание, но удерживал, кладя свои крупные ладони на чужие бёдра. Тэхён еле пола носочками ног касался, жмурился до побелевших кругов перед глазами и подрагивал почти незаметно от страха. Иблис смотрел сверху на выпуклую задницу. Его вело от такого соблазнительного вида, а ещё больше от растерянного, наивного лица с покрытым румянцем. Он сильнее сжал округлые бёдра пальцами, оставляя на них следы, и плотно прижался пахом к двум сочным половинкам. Чонгук хотел проверить, как будет смотреться в таком положении, и все его ожидания подтвердились с удвоенной силой. Тэхён был рождён для него. Член в штанах уже налился кровью и неприятно ныл от стягивающей ткани карго-штанов. Бёдра сами толкнулись вперед, имитируя проникновение, от чего корпус омеги потянуло вперёд. Одним рывком альфа стянул светлые штаны до колен Кима, кладя ладонь на поясницу и заставляя выгнуться. Сладкий аромат гуавы уже циркулировал по венам, а цепи срывались. Выдержка упала и убилась насмерть с высоты птичьего полёта. — Иблис... — шёпотом зазывал он своим тонким обеспокоенным голосом, за что получил первый звонкий шлепок по аппетитному мягкому полушарию. Из чужого рта послышался приглушённый писк. Большой рукой Чонгук ласково поглаживал красный чувствительный участок кожи от сдержанного удара. Мальчишка лежал животом на столе и не двигался, повинуясь кёнгидонскому богу. Ещё один хлопок пришёлся на другое полушарие, а следом — третий, от которого Тэхён не смог сдержаться и протяжно застонал. Обе ладони легли на задницу, грубо сминая и впиваясь шершавыми пальцами в лакомую попку перед собой. Альфа сам не понимал, какого чёрта делает. Он хотел его разложить на любую горизонтальную поверхность и присвоить. Сделать своим. Внутренние демоны требовали себе этого омегу, как и сам Чонгук. — Иблис, — от нежного голоса мозги плавились. Чонгук шлёпнул по заднице чуть сильнее, когда Тэхён поднял туловище локтями и макушкой задел грудь сзади. Омега больно закусил нижнюю губу персиковых губ. Сдерживая рвущийся стон, повернул голову, поднял подбородок и глянул своими космическими карамельными глазами на альфу. В них пролегала возбуждённость и невинная похоть, мольба и желание. Кёнгидонский бог любовался его красотой. Потрясающе красив. Таких волшебных не существует, а если и существует, то только для него. Иблис наклонился и коснулся губами изгиба шеи, ощупывая шелковистость тончайшей кожи. Тэхён склонил голову набок для большей доступности, молчанием дав разрешение. Омега чувствовал его тёплый влажный язык по прохладной коже, вылизывающий каждый миллиметр. Зубы на пульсирующей сонной артерии, от укуса которого по телу ток шёл с мурашками наслаждения. Тэхён поднял руку и зарылся пальцами в чёрных жёстких волосах на затылке альфы. Прижался к нему теснее и чуть ёрзал от ощущения чужой твёрдости у задницы. Мокрый рот скользнул вверх, посасывая мочку уха и рыча на Кима, который сжимал пальцами локоны. Вибрации его баса дрожью отозвались по фигуре, от чего ноги подогнулись от слабости перед мужчиной. Чонгук собирал всю сладость этой кожи и не мог насытиться. Хотелось больше, ещё и ещё. Покусывая оголённое плечо, он вылизал выпирающую кость с особым наслаждением, урча гортанно от удовольствия. — Других... — робко запнулся Ким, — ты тоже так наказываешь? Чонгук на мгновение отстранился и посмотрел на искусанные губы напротив. Своих контур облизывал, собирая остатки вкуса ангела. — Только тебя, — хрипло ответил Иблис в самое ухо, паля горячим дыханием. Они могли находиться в любой точке планеты: в жаркой Бразилии, кишащей людьми Индии, цветущей Японии, но нигде Чонгук не перестанет смотреть на Тэхёна со скрытым обожанием. Если бы что-то могло фиксировать его мысли, они бы повторяли друг за другом «яхочуяхочуяхочуяхочу». Не имело значения, где выцеловывать желанные участки кожи, Иблис будет вгрызаться в шею когда и где захочет. Они могут идти по дороге Сеула, и из-под каждого шага будут звонко катиться золотые монеты, ведь альфа держит омегу за руку, а тот смотрит в бездонные глаза. Чонгук не перестаёт поражаться, насколько Ким красив: взъерошенные волосы щекочут щеки, шею и плечи, бесконечно нежный голос. Тонкие пальцы, словно тугие серебряные цепи, от одного прикосновения сковывают всё тело, и Тэхён пользуется этим, когда разрезает своим обезумевшим невинным взглядом пополам, пополам, пополам, ещё пополам. Хотелось кричать, и он кричал в унисон. Кёнгидонский бог убьёт любого без задней мысли за него. Альфа звал самым сладким запретным словом и зрел наивное смущение на полыхающих щеках. Это заводило. Чёрт, как же это заводило. Чонгук не переставал поражаться, насколько омега красив, даже стоя в невежестве этого мрачного мира. Под ногами хрустели стёкла от бутылки. Ким отзывался на звуки, а Иблис замирал в безмятежности пустоты со зверским оскалом, когда омега вселялся в него взглядом полностью и целовал изнутри, не предоставляя никакого выбора. С этой секунды Гук не будет обманывать себя. «Только тебя».