Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Когда Сокджин жаловался на свою судьбу никому не нужного беты (а у него были и такие чёрные страницы в жизни), он никак не думал, что внимание со стороны своих родных — и не только своих — ему не понравится до такой степени. Видимо, крови на постели было слишком много, Чонгук, чьих явно это было рук дело (потому что — а откуда ещё) перестарался. А может, тоже не знал, как правильно. Потому что опять же — а откуда? Вряд ли, удовлетворяя свои потребности ранее, он имел дело с девственниками-бетами. Эта мысль почему-то вызвала у Сокджина безотчётную, злобную тоску. По непонятным пока для него причинам. Но дело было не в этом. Его папа и Чон Банджо, папа Чонгука, явно испугались, когда Сокджин в растерянности поднялся с постели. Банджо, побледнев, пообещал прибить зверя-сына, а папа Ким со слезами смотрел на бледного Джина, который судорожно пытался понять, как правильно себя вести в этой щекотливой ситуации. А потом ему стали угрожать лекарем. Лекарем, который — каким бы ни был — явно поймёт, что кровь точно не имеет никакого отношения к Сокджиновой ... ни к чему не имеет, в общем. Отказываться же тоже было странно. Так что бедному бете ничего не оставалось, кроме как скрыться за скромностью и завопить, что он никому не собирается ничего показывать и вообще — оставьте его в покое, он желает оплакать потерянную столь жестоким способом девственность. Чонгук, кстати, скотина такая, уехал со старшими альфами на охоту. Леса вокруг Версвальта были нетронутыми, Сокджин охоту ненавидел, так что живность там была почти непуганная. Почти, потому что Сокджин разрешал сезонные охоты крестьянам, чтобы те запаслись мясом перед зимой и на голодную весеннюю пору. Но особо в своей семье он об этом не распространялся, боясь осуждения за неподобающее его высокому положению поведение. Так что его отец, когда приезжал к сыну погостить, всегда мчался на охоту, а потом устраивал пиры с дичью. И у Сокджина на столах потом была дичь, которую он не очень любил, предпочитая мясо домашних животных и особенно птицу. Так вот, и в этот раз, вытащив его новоявленного супруга из новобрачной постели, отец поволок его на охоту. И пока он там развлекался, Сокджин был вынужден нести оборону их первой и самой главной семейной тайны: откуда кровь на супружеском ложе. Сокджин не любил, а главное — не умел врать, так что усилия он прилагал недюжинные, и, в конце концов, папа пригрозил обратиться к его мужу, чтобы тот воздействовал на бету, на что Сокджин со злорадством сказал: — А вот это пожалуйста. Если он скажет, ладно, так и быть, я соглашусь растелешиться перед лекарем вашим. — Но как ты можешь! Ведь лекарь поможет! Чтобы не так болело! — ломал руки папа. — Можно подумать, ты перед лекарем никогда не раздевался! — А можно подумать — раздевался! — возмутился Сокджин. — У меня проблем с течками да с гоном не было, так что да, это будет очень волнующий опыт! И вообще, у меня уже больше голова болит от ваших разговоров, чем задница! — не выдержал он. Папа возмущённо, но молча хлопнул его пальцами по губам, как в детстве, когда маленький Джин выдавал что-то подобное, начитавшись своих умных книжек, и гордо покинул покои супругов. Кстати, всё это было в спальне Чонгука, естественно. Сокджина и не подумали отпустить в его комнату. И вот он лежал на пышной постели с балдахином, на чистых (он думать не хотел, где сейчас висела простынь, на которой он провёл эту ночь) надушенных простынях и мрачно размышлял над тем, сколько и чего теперь он должен своему супругу, который явно что-то придумал, чтобы не тронуть Сокджина, но и не оставить ни у кого никаких вопросов к нему. И Сокджин подозревал, что имелся в виду не столько его собственный папа, сколько трепетно относящийся к традициям (как выяснилось) папа самого Чонгука. Впрочем, Сокджин прекрасно понимал молодого альфу. Останься простыни чистыми, вопросы были бы не только к девственности нижнего, но и к способностям верхнего мужа. То, что порвать при желании можно и рожавшего омегу, а уж бету тем более, Джин точно знал. Из книг, естественно. И, наверно, встал бы вопрос о том, а исполнил ли молодой альфа свой супружеский долг. А так... Все вопросы сняты. Только интересно, откуда всё-таки кровь.

***

Чонгук вернулся с охоты после обеда. Холодный, дышащий морозом, разрумянившийся в тепле отлично протопленных покоев, он распахнул двери в спальню и вошёл резко и неожиданно, стремительно и легко, тут же захлопывая их за собой. Альфа подошёл к невольно сжавшемуся под одеялом Сокджину, который смотрел на него во все глаза: юноша был необыкновенно красив в богатом охотничьем костюме, высоких сапогах и отороченном бурой лисицей плаще. Его волосы чуть блестели под свечами: на них сияли капельки от стаявших в тепле снежинок. Он чуть замешкался, когда увидел Сокджина, и его губы дрогнули — в невольную лёгкую улыбку. Он был рад... Рад видеть Сокджина в своей постели — там, где оставил его утром на растерзание их общим родственникам. Сокджин нахмурился и обидчиво поджал губы. Чонгук скинул на спинку кресла плащ и снова подошёл к постели, присел на резной стул на гнутых ножках и негромко сказал: — Мне сказали, что Вы не желаете обращаться к лекарю по поводу... — Его глаза вдруг блеснули игривым огнём. — ... по поводу того, что я, по их мнению, сделал с Вами... ночью. Ну, тона-то он, конечно, не выдержал. Всё-таки Чонгук был ещё слишком молод, чтобы затевать такие игры, и под пристальным взглядом беты он смутился на последних словах. — А Вы требуете, чтобы я согласился? — язвительно спросил его Сокджин. Лёгкая улыбка снова скользнула по губам Чонгука — улыбка признания, улыбка восхищения. Совершенно непонятная Сокджину, но будоражаще приятная, надо сказать честно. — Нам надо решить этот вопрос, не так ли? — спросил Чон. — Откуда кровь? — тихо спросил Сокджин: решать — значит, решать. — Неважно, — покачал головой Чонгук. — Важно, что Вы вряд ли чувствуете себя достаточно плохо, чтобы мы могли свободно звать лекаря. Поэтому предлагаю следующее: я скажу вашему благородному и заботливому папе, что сам буду за вами ухаживать, что не потерплю, чтобы вас касался кто-то, кроме меня. И тогда вы будете свободны. Сокджин удивлённо смотрел на парня. Это было... очень мудрое и взвешенное решение. Гостить его семья будет в Версвальте ещё буквально пару дней, так что держать оборону им придётся не так уж и долго. — Хорошо, — тихо сказал он, — это... разумно. Чонгук смотрел на него пристально, не отрываясь, и вдруг очень четко произнес: — Кстати, это правда. — Что? — растерянно спросил Сокджин. — Я не потерплю, — твердо сказал юноша. — Не потерплю... чтобы кто-то касался... Вас. Измен не ... потерплю. И буду... буду наказывать. — Ааа... — протянул Сокджин в полном изумлении. Он даже не сразу нашёл, что сказать. Но потом собрался: — А это касается только меня? Или это у нас будет взаимно? И мне тоже можно будет Вас наказывать, благоверный супруг мой? — В конце голос беты звучал неприкрытым издевательством. — Это Вы меня так спрашиваете, не собираюсь ли я трахать здесь всех подряд, потому что слышали обо мне что-то такое? — напряжённо спросил его Чонгук, чем снова ввёл в полный ступор. Но альфа продолжил, отвечая, скорее, на какие-то свои вопросы, чем на вопросы поражённо молчащего мужа: — Я поклялся Вам в верности перед алтарём. И я — хотя и есть предубеждение против младших сыновей — я намерен держать своё слово, как и всегда держу его! — Его ноздри гневно раздулись. — А судить обо мне по тому, что треплют о таких, как я, при дворе или где ещё — глупо! И я думал, что... — Он вдруг сбился, видимо, сообразив, что Сокджин молчит. — Я... Я не собираюсь... Не собираюсь изменять Вам. Собираюсь относиться с уважением! Несмотря на то, что вы ... Хотя вы и ... — Он умолк и вдруг испуганно посмотрел на Сокджина. Но было поздно. — Бета? — выплюнул зло Сокджин. — Несмотря на это? Несмотря на то, что вам достался в супруги тот, кого не принято уважать? Кому глупо хранить верность, да? Несмотря на то, что вам так страшно, фатально не повезло? Боже, как благородно! — Я не это... — начал было Чонгук, бледнея. — А я это, — горько перебил его Сокджин, подбираясь на постели. — Только знаете что, я ненавижу саму мысль об этом фарсе, именуемом нашим браком, не меньше, чем Вы! И мне он тоже не нужен! И я здесь жил прекрасно до того, как ваше раздутое альфье самомнение засияло по этим коридорам! И мне наплевать на то, что вы думаете о бетах! — Сокджин разошелся, он и сам понимал, что надо бы остановиться, но его уже несло, и вся боль последних дней требовала выплеснуться и растечься по красивому, бледному и злому лицу человека напротив ядовитой лужей. — Я, может, тоже невысокого мнения об альфах! И да! Не моя вина, что вы и ваша семья оказались в таком позорном положении, что вы вынуждены были взять меня замуж! Не смейте меня в этом винить! В том, что вы здесь заложник, надо винить только вашу семью, которая не пожалела вас и отдала моей семье! Радуйтесь: вы всё равно будете здесь хозяином, и с убогим супругом-бетой вы — верхний! Можете смело примерять на себя роль повелителя местных омежек, никто не осудит, ведь Ваш супруг — безвкусный, бесцветный, несчастный бета! Хотите наследников, хотите трахаться направо и налево — да наплевать мне! Понимаете — плевать! Не надо мне здесь благородство изображать и условия ставить! Не надо с больной головы валить на здоровую! Это альфы испокон веков изменяли! Это альфы — предатели и мерзавцы, которым только и дело, что зажимать да под себя укладывать! А мне — плевать! Хотите — делайте, что хотите! Чем меньше Вы будете попадаться мне на глаза, тем обоим нам будет лучше! Обоим, ясно?! Чонгук уже стоял и яростно сжимал в руках свои перчатки. — Ясно, — сквозь зубы процедил он и вышел из покоев, громко хлопнув дверью, чем почти оглушил Сокджина. Джин сидел какое-то время, прислушиваясь. Но за дверьми было тихо, и лишь в камине потрескивали дрова да за окнами растревожилась вьюга... "Что... что я наделал? — растерянно думал, как будто очнувшись, Сокджин. — Что наговорил ему? Зачем? Он же... Он ничего такого не сказал. Боже, да что со мной? Я же бета, мы же... мы так не поступаем... Почему так? На что я так ответил ему? Что он сказал мне такого?" Сокджин начал судорожно вспоминать весь разговор, но не мог вспомнить ничего, кроме того что Чонгук сказал, что он, Сокджин, — бета. И что он не позволит, чтобы муж ему изменял. Но ведь... Да что ж такое? В это время в дверь осторожно постучали. — Войдите, — растерянно разрешил Сокджин. Это был Гону. Он поклонился своему хозяину и робко сказал: — Господин Чонгук приказал помочь вам перебраться в ваши покои. А Вы сможете сами дойти? Сокджин лишь кивнул. Слезы внезапно укрыли его глаза пеленой: ему стало обидно, что его вот так выгоняют из этой комнаты. За сегодняшний день она стала ему... Да ну, чушь какая. В своей комнате Сокджин с помощью старательного Гону лёг на свою постель, пахнущую любимыми лавандовыми духами, и отвернулся к стене, закрыв глаза. — Господин Сокджин, — тихо сказал Гону. — Ваш ужин будет через полчаса, может... Вы чего-то хотите? — Чего, например? — печально спросил Сокджин. "Разве что сдохнуть, но ты мне в этом не помощник", — мысленно добавил он. — Вкусненькое? — робко предложил Гону. — Хотите своего любимого сладкого рисового пирога? Наш Сани сделал, только для вас.. Может, хотите?... Что-то тёплое и нежное коснулось раненого сердца беты. — Может, кусочек.. — жалобно сказал он. — И скажи Сани, что я очень... очень это ценю. — Хорошо, — радостно закивал Гону. — И... Знаете... Ваш супруг... — Сокджин замер, затаив дыхание, а Гону продолжил уверенно, хотя и тихо: — Он, кажется, очень щедрый и добрый молодой господин. — Сокджин не отвечал, так что парень продолжил: — Сегодня на охоте он подстрелил трёх зайцев, так он всех отдал на входе в замок бедному Шоги, который приходил забирать щепки дров из нашей поленницы. Помните? Тот... у него муж недавно на охоте погиб. Господин Чонгук ведь не знал, но сказал, что хочет отдать зайцев ему. Кажется, Шоги как-то голодно на него посмотрел. Я не понял, мне рассказывали. Поэтому у детей Шоги будет несколько дней богатый обед... И, наверно, новые меховые сапожки. Вам... мне кажется, он не такой уж и ... ну... Вы простите, если я лишнее сказал. — Ничего, — тихо сказал Сокджин, у которого в носу что-то препротивно щипало, а в горле стоял ком. — Ты... угости его рисовым пирогом, Гону. Если, конечно, он захочет. И прикажи выделить Шоги ещё зерна. И ткани на рубашки ребятам. — Хорошо, — радостно кивнул Гону. — Вам... может... Вам больно? Я всё-таки могу принести... — Мне больно, — тоскливо кивнул Сокджин, не поднимая головы от подушки. — Но мне не помогут твои отвары и мази, Гону. Ты иди, иди. Я... я тут один хочу... Рисовый пирог не лечил душевных ран. Ни тех, что нанесли Сокджину, ни тех, что нанёс он. Но съев его, Сокджин почувствовал, что ему стало как-то чуть легче жить. И он встал и приказал Гону набрать ему воды в купальне. Благо, она была недалеко от его покоев, и к ней вёл отдельный выход. Гону было испугался и сказал, что ему приказано следить за тем, чтобы Сокджин не вставал, но бета поморщился и спросил, не собирается ли Гону мешать ему ухаживать за собой? Для его раны — тут Джин иронически расширил глаза — нужна чистота. Наивный Гону благоговейно кивнул головой. Купание, горячая вода и благовония всегда расслабляли Сокджина и дарили ему успокоение. На сердце, правда, ничуть не полегчало, но голова, которая стала у него болеть, как только хлопнула дверь за разгневанным Чонгуком, прошла. И вернулся в свою комнату он почти в нормальном расположении духа. Однако это расположение мгновенно улетучилось, как только он заметил высокую, крепкую, немного угловатую фигуру у окна. На Сокджине была только нижняя рубашка и тёплый балахон, а на ногах — мягкие домашние меховые сапожки. Его волосы были влажны, а лицо разрумянилось... в общем, встречать супруга он совершенно не был готов. — Что... что Вы тут... делаете? — залепетал он, сжимая балахон на груди и остро ощущая полное отсутствие на себе исподнего. Он ведь никогда его не надевал после купальни: оно лежало в отдельном комоде, у его постели. Чонгук повернулся, окинул его мрачным, тяжёлым взглядом и прикрыл глаза. Его ноздри вдруг трепетно зашевелились, и он плотнее сжал губы — на несколько секунд. А потом резко выдохнул и ответил: — Как бы вы ко мне ни относились, вам придётся терпеть эти два дня моё присутствие утром, днем и вечером: я сказал всем, что сам буду ухаживать за вами. — Он кивнул на стол. — Вот... мне дали для этого много всего и кучу всяких очень смущающих советов. Сокджин мгновенно покрылся красными пятнами, поняв, какого именно рода были советы. — И... И что вы собираетесь делать со всем... — Он кивнул головой на столик. — ... этим? Глаза Чонгука блеснули недобро: — Да уж точно не использовать по назначению, не так ли? — Я всего лишь спросил, — тихо ответил Сокджин и присел на край постели. — Мы... мы можем просто выбрасывать это всё... Или я могу сказать, что у меня всё не так уж и плохо... И что я уже здоров... чтобы вам не пришлось приходить туда... — Он снова с мукой почувствовал глухое раздражение. — ...туда, где вы не хотите быть. — Мне всё равно, где быть, — резко сказал Чонгук и снова отвернулся к окну. — Вы мне чётко напомнили о моём положении здесь, и я вас отлично понял. Я здесь, в вашей комнате, только потому, что так... получилось. Понимаю, что вам это неприятно, но ничего не могу с этим поделать, увы. У Сокджина снова навернулись слезы на глаза. Он быстро встал, подошёл к Чону и крепко взял его за руку, чуть ниже локтя: — Господин... — начал он, но вдруг почувствовал, как вздрогнул всем телом Чонгук, и увидел, как на лице его мелькнула боль. Джин медленно отпустил его руку: под его пальцами на белоснежном рукаве сорочки мужа расплывалось алое пятно. — Что это... — прошептал он, с ужасом поднимая глаза на альфу. На лице того был немой гнев, он яростно хмурил брови, глядя на испорченную вещь. Сокджин снова посмотрел на кровь на рукаве и, заикаясь, спросил: — Вы на охоте... поранились? — Точно, — зло ответил Чонгук. — Какое вам дело до... Но Сокджин уже понял. Ранение на охоте нового хозяина Версвальта не осталось бы незамеченным, да и перевязана бы рана была гораздо лучше. Он поднял глаз на Чонгука и твёрдо приказал: — Поднимите рукав. — Ещё чего, — холодно ответил Чонгук. — Хватит и того, что вы испоганили мне сорочку... — Тогда я всем расскажу, как появилась эта рана, — тихо сказал Сокджин. — И кто пострадает? — зло процедил Чонгук. — Я что ли? — Хотите это проверить? Альфа несколько секунд напряжённо глядел на него, и в его оленьих, чудесно красивых глазах злоба сменилась на упрёк, а потом на растерянность. "Ещё совсем мальчишка, — с лёгким удовлетворением подумал Сокджин, наблюдая, как нехотя альфа закатывает рукав. — Зубки показывает, рычит, как взрослый, а удар держать пока не умеет". Рана была умело нанесена — поперёк, чтобы было достаточно крови, но вот перевязана плохо, так как была на правой руке, а левой ему было делать это неудобно. — Почему же не на левой? — тихо спросил Сокджин. Осторожно обхватив запястье и локоть альфы, он осматривал ровные края пореза. — Ну... не подумал, — буркнул Чонгук. — Я... у меня всё нормально. Но рана выглядела растревоженной, с одного края немного воспалилась. И Сокджин, забыв обо всем, вдохновенно принялся промывать её принесёнными для него растворами, чтобы очистить, а потом аккуратно мазал заживляющей мазью, а потом накладывал ткань, пропитанную ещё одной мазью... Чонгук молчал, ни звука не проронил, хотя Сокджин точно знал, что рана болезненная. Бета так увлёкся и такая тишина была, что, крепко перевязывая сильную руку с красивым перевитием вен найденной в комоде чистой тканью, он замурлыкал какую-то песенку — кажется, ту, что сегодня напевал Гону, когда мыл его волосы в купальне. Что-то о пастушке и ромашках. И только негромкое хмыканье привело его в чувства. Он поднял глаза на Чонгука — и растерялся. В этих глазах не было насмешки. Только какое-то ласковое удивление. А потом он улыбнулся Сокджину. И тот чуть не схлопотал сердечный удар. Два передних зуба альфы смешно выдавались из его улыбки и делали его похожим на очаровательного, невозможно милого кролика. Боже, как... Разве мог Сокджин не улыбнуться ему в ответ?