Красавцы и никаких чудовищ (18+)

На самом деле семейная жизнь оказалась ещё более хлопотной, чем её представлял в своих мрачных опасениях Сокджин. Более хлопотной, но и более... ну, скажем так, интересной. Во-первых, посещения Чонгуком его спальни три раза в день затянулись: охота так понравилась свёкру, что тот изъявил желание задержаться не на три дня, а на две недели, а то и больше. Его супруг не возражал: ему было, видимо, крайне интересно, как будут складываться у его младшего сына отношения с мужем-бетой: надо же будет о чём-то судачить со своими знакомыми свекрушками-омегами в Столице. Причём своего чисто научного интереса Чон Банджо и не скрывал. Он не раз рвался помочь сыну даже с уходом за Сокджином, от чего тот, естественно, отказывался, о чём и сообщал Джину, и они испуганно качали головами, глядя друг на друга, а потом принимались фыркать и отводить глаза, представляя вслух, каково бы это было. Вообще с Чонгуком было забавно в эти недолгие полчаса — ровно столько тот позволял себе занимать внимание Сокджина. У них, что понятно, были темы для разговоров, и Чонгук, сначала робко и странно смущаясь, а потом, войдя во вкус, начал рассказывать Сокджину о том, что вообще происходит за пределами его комнаты. Что интересного для себя он обнаружил в Версвальте. И как происходит сложное взаимодействие их пап. Он пытался рассказывать Сокджину об охотах, о лесе, но тот откровенно морщил носик, так что альфа растерянно умолкал и переводил тему опять на лечение. Украдкой, кстати, Чонгуку удалось выяснить, что вот такое "лечение" обычно занимает от пяти дней до недели. Они повздыхали, но в глубине душ — очень глубоко — Сокджин, например, был рад, что его супруг будет приходить к нему, хотя бы вот за таким странным делом: вроде как лечить ему задницу, а на самом деле утром и вечером Сокджин будет менять ему повязки на руке, которая эту самую задницу спасла. Как-то к концу недели Чонгук настолько расслабился, что пошутил именно про это. Они оба замерли, особенно альфа: он настороженно посмотрел на Сокджина, видимо, не зная, что от него ожидать в ответ на такую весьма вольную шутку. Но Сокджин, чуть подумав, фыркнул и сказал, что вообще-то он бы просто так не дался, так что неизвестно, чью именно задницу спасла эта рука. И они — настороженно глядя друг на друга — похихикали. О том, что вообще-то его вырубило после странного напитка в Первой чаше, Сокджин вспомнил, уже когда Чонгук ушёл. Альфа не стал напоминать мужу об этом, и тот лишь закусил в досаде губу: наверно, Чонгук посчитал его самоуверенным и недалёким. Спасибо хоть, что не стал ставить на место... Вообще такая жизнь: постель, книги, которые он набрал в библиотеке, украдкой пробравшись туда, отличная еда (Сани старался вовсю для своего "раненого" хозяина) и эти странные короткие разговоры с мужем... с мужем, да, вот же странность... — такая жизнь неожиданно понравилась Сокджину. И всё было бы отлично, если бы не вдруг к середине недели начавшиеся регулярные визиты Чон Банджо, который, видимо, решил, что раз его сын нахулиганил, он обязан извиняться и развлекать несчастного порванного бету своими бесценными разговорами. И ладно бы, Сокджин бы потерпел этого напыщенного индюка, но Банджо приходил, казалось, с единственной целью: указать Сокджину на его место. Он, ничуть не смущаясь собственной бестактности, разглагольствовал о том, что Чонгук из всех его сыновей — самый добрый и самый мужественный, вообще отцова гордость, папина радость. И такой благородный! Не жалуется, а ведь останется без наследников! Да, такая печаль. Но ты, Сокджин, конечно, ни в чём не виноват, что же, если ты бета? Уж так вышло. Конечно, твой отец поступил жестоко и по отношению к тебе, и по отношению к бедному мальчику Чон Чонгуку, и что, что тот младший сын. Не зря же говорят, что главная задача младших сыновей-альф — оставить после себя как можно больше детей, чтобы у них был шанс пережить детей старших сыновей и однажды вывести свою родовую ветвь в основные. А бедный Чонгук — такой талантливый охотник, такой прекрасный воин — и смотрите, ах, ах, вот ведь какая незадача... — Мой супруг, — как-то не выдержал этих излияний Сокджин, которого накрывало неудержимой тоской, — останется владельцем этого замка, который теперь будет под его фамилией. Именно потому что я бета и у меня не было более выгодной партии, чем младший сын вашей благородной фамилии. — И мы тебя так ценим за это! — воскликнул, прижимая к груди руки Чон Банджо. —Ты, дорогой, даже не представляешь! И конечно, если бы ты смог подарить нам внука, ты был бы просто идеальным зятем! Сокджин прикрыл глаза. Эти посещения стали к концу недели просто его личным адом. Первые пару таких разговоров он держался, стараясь не зареветь и не выгнать назойливого мужчину за дверь, крича, что он не виноват в том, что он бета, и хватит над ним издеваться! И когда Чонгук спрашивал, приходя после своего папы, всё ли у него в порядке, Сокджин молчал или переводил тему. Но к концу недели он не выдержал. И когда Банджо, выразив в последний на сегодня раз надежду, что у Сокджина наконец-то всё заживёт и он сможет хотя бы уж начать исполнять свой супружеский долг — "а то что же, мой Чонгук бродит, как неприкаянный, не может хоть бы что-то получить от этого брака, ты же понимаешь, дорогой, не будет получать этого от тебя — найдёт от кого получить, он ведь такой красивый. Конечно, этого и так вряд ли можно избежать, учитывая, что ты... мм... ну, не так, наверно, нуждаешься в нём и его... м... ласках, ты ведь не омега. Но всё же у вас вроде как медовый месяц, я понимаю, что твоё восстановление должно быть дольше, но пять дней прошло, надо бы хотя бы как-то начать делать моего сына своим настоящим мужем и господином". Нет, лицо Сокджин удержал, слезы в горле сжал намертво и молча, опустив глаза, подождал, пока гордой походкой этот ужасный человек скроется за дверьми, прислушался, провожая его шаги до конца анфилады — и только тогда кинулся на кровать, сжал зубами подушку и зарыдал — отчаянно, горько, заминая в пальцах нежный шёлк простыни и мотая головой: — Не выдержу, не выдержу... не выдержу. В таком состоянии и застал его Чонгук, который принёс ему успокоительный отвар, приготовленный заботливым Саном, и новую порцию мазей — для себя. Он зашёл, не постучав, так как руки у него были заняты подносом, поэтому истерику Сокджина он застал в полном расцвете, ведь бета не успел ничего сообразить и вытереть слёзы или встать с постели. Он лишь вздрогнул крупно, когда услышал звук распахиваемой двери и затаился, не сумев остановить судорожные всхлипывания и слёзы, которые катились, казалось, помимо его воли. Чонгук быстро поставил поднос на стол, закрыл дверь и кинулся к Сокджину. Он именно кинулся — так стремительно приблизился, сел рядом и склонился над отвернутым в стену лицом бетой. — Сок... Сокджин, — в голосе альфы был испуг и жалость, — что случилось? Почему Вы... Кто Вас обидел? Сокджин, конечно, не стал отвечать: он же не маленький, чтобы жаловаться папочке на то, что его задевают те, кто сильнее и злее. Он и в детстве никогда не жаловался родителям ни на грубого и хамоватого Юнги, ни на изнеженного задиру Тэхёна, который, будучи очень красивым, всё равно не мог удержаться от зависти своему старшему братцу и не раз изводил его, приставая с вопросом, а зачем бете такая красота. Но Сокджин надевал маску непроницаемости и игнорировал маленького наглеца. Что же, начинать сейчас, в двадцать два, жаловаться мужу на его папу — глупо. Глупо... глупо.. Но как же, матерь божья, хочется! Развернуться, оттолкнуть, чтобы отлетел к стене — и заорать: "Отвалите от меня все вы! Весь ваш долбанный род! И отец ваш с его масляным взглядом! И папаша ваш с его ненавистью к бетам! И вы! Вы! Вы... О, боже... Вы.. Чон... гук..." Рука альфы была тёплой и очень нежной, она трепетно опустилась на плечо Сокджина, мягко оглаживая, и бета зажмурился, прислушиваясь к своим ощущениям от этого. А потом Чонгук заговорил, проходясь своей широкой крепкой ладонью по руке беты и поднимаясь лёгкими касаниями к волосам: — Просто скажите, что случилось, Сокджин, прошу вас, прошу... Если вам больно или вы ушиблись, я могу помочь, я немного знаю лекарское дело. Знаете, мне ведь чем только не приходилось заниматься... Или вас расстроили ваши книги? Я знаю, что иногда омеги от них плачут... Хотите, я расскажу вам что-нибудь интересное — и вы забудете о том, что прочитали... Может, вы голодны? Или вам страшно от чего-то? Я просто пока плохо вас знаю, я не могу угадать... Скажите, Сокджин, прошу Вас, супруг мой... Я смогу вас защитить... В душе Сокджина всё переворачивалось от этих слов. Он пока ещё очень хорошо понимал, что именно этот человек, чьи пальцы сейчас так нежно перебирали волосы у него на затылке, так робко касались плеча — именно он виноват в том, что Сокджину так плохо, но... Но именно он был тем, кто только что согрел его сердце. Словами согрел. Такими же робкими и неумелыми, как и его ласки, но такими... такими нужными, такими... Им ведь нельзя верить, да? Слишком он странный, этот альфа... Почему же так хочется, чтобы он вот так и продолжал сидеть рядом, гладить и обещать помощь, уверять, что сможет прогнать всех демонов, что терзают душу беты Ким... нет, Чон Сокджина. Ведь он не сможет, нет, не сможет. Но когда его голос так мягко окатывает Джина, лаская его не хуже его тёплой руки, бете так хочется свернуться клубочком у его колен — и замурлыкать, и чтобы смотрел ласково, и чтобы... чтобы продолжал вот так... утешать. Слёзы высохли, внутри исчез ком, пальцы разжались и легли безвольно на край подушки. А Чонгук вдруг перегнулся немного через него, взял руку Сокджина и мягко поднёс к своим губам. Сокджин спрятал внезапно зарумянившееся лицо в подушку, но руку не отнял... лишь чуть дрогнули пальцы в сильной ладони. — Так почему вы плакали? — спросил Чонгук, хрипловато, но по-прежнему мягко. — Грустно, — шепнул, позорно хлюпнув носом, как маленький, Сокджин. Чонгук хмыкнул и вдруг произнёс чуть жёстче: — А это не из вашей ли комнаты вышел мой почтенный папенька недавно? Ну, вот зачем? Нормально же общались... Сокджин зажмурился и снова всхлипнул. Он сегодня вёл себя просто возмутительно. Руки с его тела исчезли. Ну вот... Так он и знал... — Ясно, — сквозь зубы произнёс Чонгук, поднялся и вышел. — Дурачок, — тихо бормотнул Сокджин. Но не мог не улыбнуться. То ли нежно. То ли злорадно. Он пока и сам не понял. Больше Чон Банджо не навещал своего зятя. И два дня Сокджин был просто счастлив. Он не знал, стоит ли поблагодарить своего мужа, или пусть он думает, что Сокджин ни о чём не догадался. Однако на большом воскресном обеде, когда Сокджин впервые спустился в общий зал, где собрались и его родители, и родители Чонгука, его поджидала новая беда. Он понял, куда пошли не растраченные на него силы Чон Банджо. Его папа сидел мрачнее тучи, и как только они откушали и встали из-за стола, подошёл к Сокджину и утащил его в простенок, прижал к окну и прошипел: — Это правда, что ты отказываешься исполнять свой супружеский долг, Чон Сокджин? Это правда, что ты нас решил опозорить и хочешь таким образом отомстить? Ты хоть понимаешь, какой ужас будет, если Чонгук потребует расторгнуть брак из-за того, что его супруг не пускает его в свою постель? А ему всё равно, младший сын, альфа, перекати-поле! Один брак, другой — ему что! А вот ты! А вот мы! — Сокджин, бледный и с вытаращенными глазами, подобно рыбке, вытащенной на берег, пытался продышаться, а папа между тем решительно сказал: — Сегодня же ты переезжаешь в спальню Чонгука! И с этой ночи вы спите вместе! У вас медовый месяц! Не позорь нас! Я всё сказал! — И отошёл. Сокджин прижался носом к холодному стеклу и прикрыл глаза. Когда всё это кончится? Вот когда? Надо было выбирать монастырь.