Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Неприятным сюрпризом оказалось то, что Сокджин, как выяснилось, совсем не знал своего папу. То есть он думал, что знал, что надо лишь немного успокоить его, согласиться внешне, покивать головой — и тогда можно будет спокойно наблюдать, как он забывает то, на чём ещё час назад настаивал с пеной у рта. На основании этой надежды он и не стал возражать ему там, у окна в зале. И его до вечера не тронули, позволили чинно удалиться в свою комнату. Там он залёг на свою постель и злобно щурился на огонь в очаге, напрасно пытаясь прочесть хоть страницу из трактата о волшебном мире эльфов и гномов. Он нашёл эту книгу в библиотеке случайно, и она очень увлекла его. Но сейчас ни остроухие и высокомерные, ни низенькие и злобные существа его не интересовали. Он только и мог думать о том, что Чонгуку, видимо, никто ничего о необходимости делить с ним, с Сокджином, постель не сказал, потому что он как ни в чём не бывало мягко поцеловал бете руку, после обеда сопроводив его к дверям спальни, улыбнулся и ушёл. И вернуться не обещал. И почему всё так несправедливо — не объяснил, естественно. Хорошо хоть, что папа, поорав на Джина, выглядел умиротворенным. От ужина в общем зале Сокджин отказался, сославшись на головную боль. Ужина это его лишило, а вот папу не остановило. И когда он уже почти успокоился, думая, что чаша судьбы, задев его по носу, всё же была пронесена мимо, в его комнату вошёл Ким Бомгю. И по его лицу было видно, что чаша сейчас выплеснется Сокджину прямо в физиономию. Так оно и вышло. За Бомгю шёл растерянный и смущённый Гону, который нёс на вытянутых руках что-то белое и воздушное. При ближайшем рассмотрении это оказалось прекрасной ночной сорочкой, вышитой шёлком по краю, надеваемой не через голову, а сбоку и завязывающейся на боку на богато расшитые ленты. Сокджин, трусливо забившийся было в угол постели, был оттуда торжественно вынут и поставлен. На пол, перед зеркалом и перед фактом: сейчас его будут готовить к первой настоящей ночи с мужем. — Не надо, — умоляюще сказал он, глядя на папу жалостливыми глазами. — Я не хочу... больше не хочу... — Я понимаю, — неумолимо произнес Бомгю, — мы все были на этом месте. Или будем. — Он кивнул на Гону, который тут же пугливо вытаращился и мелко затряс головой, то ли кивая, то ли мотая отрицательно. — Но это не повод! Муж есть муж! И удовлетворять его — первая обязанность любого замужнего омеги! — Сокджин не успел буквально на долю секунды — Бомгю исправился: — И беты, если он нижний! И гордое звание это — нижнего супруга — надо нести над головой, а не трусливо прятать в своей одинокой постели! Посмотри на себя! — Сокджин невольно, тяжело вздохнув, посмотрел в зеркало. А папа между тем продолжил: — Ты прекрасен! И я понимаю, что тебе было очень больно первый раз, но поверь! Под хорошим альфой любой омега в первый раз плачет, а потом — стонет от наслаждения! А я уверен, что Чонгук — отличный, очень сильный и полон альфьей мощи молодой человек! И он сможет передать тебе эту силу, когда начнёт брать тебя как муж! И ты похорошеешь стократно! Наслаждение, сынок, всегда красит человека! — Наслаждение, пап! — с тоской сказал Сокджин. — При чём тут я? С чего ты взял, что я смогу наслаждаться? С моими-то... особенностями. И потом: я совсем его не знаю, он совсем меня не понимает! Он альфа! Он захочет получить своё, а не дать что-то мне! — Почему ты так решил? — возмутился Бомгю. — Ну, да, в первый раз... Возможно, надо было больше масла? — Какого масла? — неосторожно ляпнул Сокджин, на что папа так прищурился, что он тут же исправился: — Ах, эт-то... ну... не зна... Но Бомгю, слава небесам, его уже не слушал. Он продолжал разглагольствовать: — Он так же неопытен, как ты! У него точно никогда не было беты! А омеги... Гмм... Ты должен понимать, что это совсем иное! Однако я уверен, что всё не так страшно! Скажи, чтобы подготовил тебя лучше — и всё будет отлично! "Подго... что? — изумился Сокджин. — Что ещё за..." Но переспрашивать не стал, ибо понимал: себе дороже. Папа между тем продолжал: — Но ты подумай! Мальчику всего восемнадцать! О нём такая слава шла по Столице — ты бы знал! Как и все альфы в этом возрасте, он... Ну, очень даже... По омегам, так сказать! Почему он не трахает всё, что движется, здесь? Почему ведёт себя столь целомудренно, я представления не имею! Это же такой возраст! Альфа в нём себя теряет от желания! Он постоянно в полугоне! — Ты сейчас вообще не помогаешь, пап! — с уже вполне реальной дрожью в голосе сказал Сокджин. — Ты меня решил напугать до смерти? Я не хочу! Не пойду! Нет! Но Бомгю твёрдо взял его за руку и потащил к двери, ведущей в купальню. По дороге он продолжал свои убеждения: — Ты глуп, Сокджин. Ты столько книг прочитал — и всё равно глуп! Ты слышишь только то, что хочешь слышать! Умный бы человек в моих словах услышал то, что он, твой юный супруг, не делает этого! Он держится достойно, хотя его муж — законный! на которого он имеет право! — не хочет его удовлетворять! Да, скажешь ты, но что такое пять дней? А то и значит, что твой драгоценный папаша, когда я вот так же лежал порванный, не продержался и двух! Мой отец застукал его сношающим моего же слугу в коридорчике у моей спальни! И знаешь что? — Сокджину было не до ответа: то, что только что рассказал папа, ему вообще очень хотелось тут же забыть! Так что он не ответил, но старшему омеге этого явно и не надо было, остановить его было уже невозможно: — А то, что твоему отцу тогда было двадцать! А твой восемнадцатилетний муж ведёт себя достойнее, чем он. Лезь! — кивнул он на чан, исходящий паром и ароматами божественных масел. — И ты должен понимать, что за всё надо платить. Он ждёт тебя. Он не хочет тебе вот так сразу изменять, видимо, ты его всё-таки чем-то зацепил в вашу первую ночь. И ты должен его одарить за это. Собой одарить, Джин. Будь умницей. Не дёргайся. Папа вымыл его собственноручно, втёр в его тело какую-то нежно пахнущую мазь, от чего оно как будто чуть засветилось — силой и здоровьем. Он умастил вымытые волосы потерянно молчащего Сокджина тонким ароматным зельем и потом, в комнате, наконец, накинул на него сорочку. Она была прекрасна, очень приятно окутала шелковистой прохладой распаренное и растёртое ароматами тело беты. С каждым папиным движением, с каждым его таким веским, таким уверенным словом Сокджину почему-то всё меньше хотелось ему противоречить. И только краем сознания он с вялым возмущением отметил, что недаром ему в ароматах из чана в купальне почудилась пряная голубянка: его снова чуть отравили, чтобы он не сопротивлялся. Как и тогда, в первую ночь... Но он даже не стал об этом спрашивать. Он смотрел в тёмное мутноватое зеркало в котором его отражение было похоже на изумительной красоты ангела, и тихо спросил папу: — Почему всего этого... Не было в первую ночь? — Тогда твой муж замучил бы тебя, не смог бы остановиться, — ответил папа и с гордостью провёл по прямой спине сына и чуть хлопнул его по заднице. — Ты слишком прекрасен. И не верь тем, кто говорит, что беты не могут выглядеть чувственно. От тебя просто веет сейчас чем-то... чем-то невыразимо притягательным! Чонгук, я уверен, будет в восторге. Сокджин снова немного отупело посмотрел на своё отражение и склонил голову. Он вспомнил жаркий взгляд мужа на свадьбе, его твёрдые губы на своём запястье и пальцах... Будет. Он точно будет. И забудет обо всем. Об их робкой, только начинающейся дружбе, о хрупком доверии, которое он начал было завоевывать у Сокджина. Он увидит эту ловушку — прекрасное, подготовленное для него тело — и забудет обо всем. Возьмёт своё, разрушив всё... Что же. Пусть. Пусть забирает. Сокджин прикрыл глаза и тихо кивнул. Сколько можно сопротивляться неизбежному, питать иллюзии? Он всего лишь принадлежащая Чонгуку прекрасная вещь. И у мужа есть все права на него. А у него есть только право радоваться, что супруг пока не пытается заменить эту вещь какой-то другой — более простой и доступной. Права. Смешно! Ничего у Сокджина нет. Даже возможности хоть что-то из этого ужаса извлечь и зачать... Никчёмный. Пустой. Безвкусный... На это и одна надежда... Может, попробовав его сегодня, Чонгук поймёт, что Сокджин совершенно его не интересует как муж. И отстанет. И... отстанет... У Сокджина закололо в носу и на глаза выступили слёзы. Именно этого он и боялся всё это время... Именно этого. И оказался не готов столкнуться с этим вот так — прямо. Чем он может привлечь своего мужа? Красивых тел много вокруг: бери — не хочу. Тот же милашка Гону. Почему нет? Незнатный? Слуга? Зато у него есть таинственный и нежный запах. Как-то он сказал Сокджину, что пахнет подснежниками... С тех пор Сокджин мечтал пахнуть подснежниками. Или вишней, как Тэхён. Или горячей корицей, как папа. Нет, он не чуял ни одного из этих запахов от них, но они говорили, что это так. И ему хотелось так же. Зависть — ужасное чувство, и Сокджин так старательно её избегал всё это время, все свои двадцать два года. А сейчас... Вот сейчас, когда его вели по тёмным коридорам ставшего вдруг таким мрачным родного Версвальта — как ведут жертву на заклание — вот сейчас он бы, наверно, всё отдал, чтобы обладать хоть каким-нибудь хоть мало-мальски притягательным запахом. Чтобы не чувствовать себя таким ущербным. Чтобы... чтобы понравиться... понравиться мужу... Он закрыл глаза и попытался взять себя в руки. Ему предстояло испытание. И он его выдержит. Он поднял голову. Будет тяжело, но... Но он надеялся, что всё кончится быстро. Восемнадцать лет. В книгах писали, что всё происходит бурно, яростно и быстро. Хоть бы, хоть бы...

***

Очередным ударом стало то, что Чонгук был не один в своей комнате, куда Сокджина втянул за руку папа, осторожно постучавшись и получив нетерпеливое приглашение войти. Напротив него у окна стоял его отец Чон Чонджин. Вот уж кого Сокджин хотел видеть в последнюю очередь, так это его. И яростный огонь мгновенно зажёгся в его глазах, когда он окинул взглядом сначала фигуру Сокджина, завёрнутого в тёмную алую накидку до щиколоток, а потом полыхнул взглядом по бледному лицу своего зятя. И что-то произошло, видимо, ещё, потому что Чонгук, сначала оторопевший и явно не ожидавший такого вторжения, вдруг тихо, но явственно зарычал. Он быстро рванулся к Сокджину и встал перед ним, загораживая от... от своего отца. А тот лишь поиграл бровями. — Я так полагаю, мне стоит уйти, мы договорим завтра? — Нам не о чем говорить, отец, — низким и очень сердитым голосом ответил Чонгук. — Я всё сказал и своё мнение не изменю. — Ну, — усмехнулся вдруг Чонджин, — я, наверно, просто поспешил со своим предложением. Он кинул взгляд за его плечо, где, опустив голову и сгорая от стыда, стоял еле живой Сокджин, который снова жутко остро ощущал, насколько он сейчас голый и беззащитный в комнате с двумя альфами. Это было... ужасно. А Чонджин между тем вдруг тихо и бархатно почти проурчал: — Желаю сладкой ночи... Сокджин. Надеюсь, в этот раз мой сын вас порадует. — Постыдитесь, Чон Чонджин, — вдруг вступился за умирающего от жаркого стыда сына Бомгю, который был также несколько смущён ситуацией. О том, что альфа может быть в своей комнате в такой час не один, он как-то явно не подумал. — Мы уходим, — обратился он к Чонгуку. — Надеюсь, это последний раз, когда я привожу вам в комнату, зять мой, вашего мужа. Дальше вы с этим должны справляться сами. И он вышел, гордо подняв голову, как будто совершил что-то значительное. А вслед за ним, усмехаясь, последовал и Чонджин. И когда он проходил мимо Сокджина, едва стоящего на ногах за плечом Чонгука, то кинул на бету такой взгляд, что у того сердце ухнуло куда-то в пятки. И облизнулся, быстро, по-звериному, в ответ на что Чонгук снова, как будто неосознанно, зарычал. Но Чонджин только ухмыльнулся и закрыл за собой дверь. Чонгук тут же повернулся к Сокджину и хотел было что-то сказать, нахмурившись, но вдруг его брови взметнулись, и он подхватил мужа, которого перестали вдруг ноги держать. — Ох, что вы... Сокджин... Нет, бета не потерял сознания. Он очень хорошо всё чувствовал и понимал. Только глаз не открывал. Потому что было страшно. Он почувствовал, как Чонгук подхватил его на руки и отнёс на постель. Как положил и сел рядом. Альфа молчал, и Сокджин был ему за это благодарен. Потом он почувствовал, что Чонгук наклоняется над ним. Пальцы альфы вдруг мягко коснулись щеки Джина, прошлись до подбородка и коснулись губ. — Жаль, что сегодня вы не использовали кармин, — вдруг тихо сказал Чонгук. — В первый раз я был в бешенстве, что ваши алые и такие прекрасные губы могли видеть все, мне пришлось практически съесть его с них, с ваших губ. И сейчас... Я был бы готов повторить это... И в следующее мгновение Сокджин, изумившийся этим словам и приоткрывший от изумления рот, почувствовал, как его губ мягко касаются тёплые и твёрдые губы альфы. Касаются трепетно, нежно, осторожно, явно боясь спугнуть и оттолкнуть. Сокджин зажмурился, ожидая, что опять сейчас будет противно и мокро, но Чонгук целовал его совсем иначе: как будто упругим, сухим, тёплым цветком поводя по приоткрытым губам беты. Это было... это было чертовски приятно, честно говоря. И Сокджин вдруг глубоко вздохнул и робко взялся за рукав мужа, пытаясь хоть как-то показать, что он, конечно, глаз не откроет, но Чонгук может... продолжать. Только вот Чонгуку было восемнадцать. Так что продолжать такие неспешные и нежные ласки он не мог. Ощутив касание руки Сокджина, он принял это за согласие. Бета почувствовал, что рядом под тяжестью тела мужа чуть угнулось ложе. Он затрепетал, тут же пытаясь отползти, и у него невольно вырвалось прямо в тёплые губы Чонгука который снова прильнул к нему: — Н-н-не... на... до... — Чшш... — шепнул ему Чонгук. — Не бойся... я не сделаю тебе больно. Сокджин, снова вовлеченный в нежный и трепетный поцелуй, не сразу понял, что альфа расстегнул на нём накидку, но он остро почувствовал, как горячая рука медленно прошлась по его животу до груди, а потом обратно — до бедра, обнажившегося в разрезе сорочки. И сразу услышал, как затяжелело дыхание Чонгука, почувствовавшего под рукой его обнажённое тело. "Сейчас..." — с ужасом колыхнулась душа в Сокджине. Он невольно напрягся, начиная вполне всерьёз упираться обеими руками в грудь нависшего над ним альфы и с тоской осознавая, что не может ничего противопоставить силе Чонгука, который, кажется, его потуг к сопротивлению даже не заметил, продолжая оглаживать его обнажённое бедро и начиная мягко покусывать его губы. Внезапно — и совершенно предательски — эти укусы отозвались в напряженном теле Сокджина каким-то странными молниями — от живота до паха. Это было... странно-приятно, и безумно захотелось ещё. Но Чонгук отстранился и замер над ним. — Откройте глаза, Сокджин, — приказал он низким бархатным голосом. Именно приказал, негромко, но твёрдо. И бета не смог не послушаться. Он распахнул глаза и мутнеющим взором наткнулся на пристальный взгляд огромных, потемневших ещё больше глаз альфы, в которых сияло пламя чистого, яростного желания. Но как только Чонгук увидел слёзы, которые невольно тут же от страха навернулись на глаза Джина, он отвёл взгляд. — Ясно, — тихо сказал альфа. — Что?.. — лишь смог спросить Джин, глотая слёзы. — Вы?.. — Я не сделаю Вам больно, мой... Сокджин, — сказал Чонгук, устремляя пустой взгляд в стенку, а потом как-то мучительно прижмуриваясь. — Но мне... Мне нужно кое-что... Вам придется потерпеть. — Голос стал каким-то странным, как будто отстраненным, хотя и дрожал от сдерживаемой силы. — Повернитесь на живот, прошу. Не бойтесь, — тут же добавил он, увидев, как невольно дрогнули губы Джина в страхе. — Я... доверьтесь мне, пожалуйста. И... немного потерпите. Что оставалось Сокджину? Он молча повернулся на живот и замер, уткнувшись лицом в подушку, от которой как-то волнующе приятно пахло теплом и чем-то терпким. Он почувствовал, как Чонгук снял с него накидку и стал развязывать нижнюю завязку на его сорочке. ""Боже, пожалуйста! Пожалуйста, нет!" — взмолился он про себя, яростно сжимая в пальцах простынь. И глухо, тоскливо, коротко простонал от отчаяния. Сейчас... сейчас — всё... Шелковистая ткань сорочки скользнула по его телу вбок, открывая наверняка жадному взгляду альфы часть спины и ... округлые половинки. — Не надо, — снова мучительно прошептал он. Но Чонгук не ответил. А потом Сокджин почувствовал, как что-то бесконечно нежное, острожное и чуть влажное касается его половинок — так мягко и ласково, что он замер, пытаясь понять, что это... Он ощутил, как Чонгук опустился на его ноги, внизу, на икры, а потом склонился над ним. Его руки мягко поползли по ногам Сокджина и огладили — трепетно и до дрожи приятно! — ягодицы беты, потом опустились на бёдра. А по шелковистой коже сжатых в страхе выпуклостей снова запорхали... губы... Это точно были губы. Чонгук целовал его там почти так же, как целовал в губы: осторожно, нежно, хотя и влажновато, легко присасываясь к оголённой розовой коже и всё настойчивей ощупывая бёдра. А потом, не переставая целовать потерявшегося в ощущениях Сокджина, у которого дыхание сбилось и сердце томно и глухо билось где-то в желудке, Чонгук убрал с его бедра одну руку и продолжил ласкать только второй. Зато он стал как-то глухо и хрипло постанывать между поцелуями. А потом и вовсе поднялся, снова, усевшись на ноги Сокджина, и стал хрипло стонать в полную силу, беспорядочно водя рукой по бёдрам и заднице Джина. Это было... Невозможно, невероятно возбуждающе! Джин мгновенно почувствовал отклик — позорный, ужасный из-за своей явственности — отклик своего тела. Стоны Чонгука стали более частыми, короткими, хриплыми, и Сокджину вдруг захотелось, чтобы он стонал вот так ему, Джину, в губы, чтобы чувствовать это хриплое дыхание своим... языком. А как, наверно, ходит в этих стонах его грудь... Ведь Сокджин ещё ни разу не видел своего мужа по-настоящему голым. И не по-настоящему вообще-то тоже. И от мысли об обнажённом торсе своего супруга Джин вдруг сладко изогнулся от резкого прилива возбуждения и невольно поднял задницу, упираясь руками в постель и желая только одного: немедленно потрогать себя, дать себе немного... Чонгук внезапно опустился лицом прямо в приподнятые половинки Сокджина и вскрикнул сильнее — а потом Джин почувствовал, как его бёдра окатывает что-то тёплое, влажное, такое... Он быстро потянулся к своему возбуждению, но почувствовал, как именно туда скользнула рука Чонгука, который опередил его, сжал в широкой твердой ладони естество Сокджина, несколько раз провёл по нему... И бету накрыло небывалой волной наслаждения — сладкого, острого, жадного, совершенно бесстыдного — со стоном, который его самого потряс до глубины души. Скромный и твёрдый в своих убеждениях Ким Сокджин никогда бы не смог так нагло и откровенно развратно стонать. Слава богу, что под своим мужем, рухнувшим на него и вдавившим его своим сильным, таким упругим и приятным телом в постель, сейчас был Чон Сокджин. И вот он — мог. И это было просто невероятно приятно!