Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Есть ли что-то более смущающее, чем просыпаться в постели с плохо знакомым человеком и, ощутив рядом его горячее тело, испытать мучительно прекрасное утреннее возбуждение в несколько раз острее, чем это бывает у тебя обычно? Есть? Правильный ответ — нет. По крайней мере, в жизни Сокджина ничего более стыдного не было. Даже то, что вчера он кончил от руки этого самого человека, он пережил легко, потому что ему некогда было это осознавать: его накрыло так, что он покорно позволил этому альфе обнять себя, уткнуться себе в шею и заснуть. Впрочем, заснул первым он, так что там вообще было без вопросов. А вот теперь его натура дала о себе знать самым неподходящим способом. Так как Джин всегда просыпался, как будто выныривая, вздрагивая всем телом — была у него такая особенность, — то первое, что он почувствовал, проснувшись, — как его сжала неожиданно крепкая рука, обхватившая его плечи и прижавшая его к чему-то упоительно тёплому и твёрдому. Он распахнул от испуга глаза (вообще-то просыпаться рядом с кем-то не было его милой привычкой, отсюда и страх) и упёрся взглядом в великолепные грудные мышцы у себя под носом. Сокджин совсем недолго их разглядывал, не подумайте чего лишнего, нет, он не такой, но там... Там, господа, таки было, на что посмотреть! Чонгук не потрудился накинуть ночную робу, и Сокджин, как говорится, имел все возможности изойти слюной. Кроме того, опустив глаза, он залился жаром, поняв, что, хотя на его благоверном было нижнее исподнее, оно совершенно ничего не могло скрыть, так как тело Чонгука встало приветствовать новый день раньше, чем сам Чонгук проснулся. Если оно, конечно, вообще... ложилось. А потом Сокджин ощутил под своей ладонью голый, горячий, твёрдый, как тысяча чертей, торс мужа — это его и добило. Встало у него мгновенно и накрепко, встало — и уперлось в твердое бедро Чонгука, которое оказалось у него между ногами. И это был финал. Финал Сокджина как приличного беты. Потому что от мысли хотя бы немного потереться, поласкаться об это мускулистое бедро он отделался с ощутимым трудом, уговаривая и с ужасом стыдя себя. Во избежание позора, он быстро и очень осторожно попытался выкарабкаться из этого капкана под названием "пленительное тело одного бесстыжего альфы". Удалось не без труда, но через пару минут возни, пыхтения и тихого поскуливания ему удалось осторожно снять с себя тяжелую руку мужа, которая по-хозяйски обвивала его плечи. Джин отполз от него подальше к стене — благо, ложе было широким. Он развернулся на другой бок и прикрыл глаза, мучительно зажимаясь внизу. Облегчения хотелось просто дико. Перед веками поганая предательница память услужливо развернула полную картину того, что вчера произошло, а сверху от души добавила вид на торс и... ммм... бедра Чонгука сегодняшней работы. "Спит, — подумал Сокджин, пугливо прислушиваясь и с надеждой ловя спокойное дыхание альфы. — Ну, спит же, да? Я... Я быстро. Начну перелезать, чтобы убежать, проснётся, увидит... Да и дверь... Да и как по коридору... Нет, нет, я... Я быстро". Он с лёгким стоном опустил руку на своё ноющее естество и стал поглаживать, сжимать, от чего всё тело заныло сладкой истомой, запылало, затянуло... Он зажмурился, удерживая из последних сил стон. Движения становились всё менее плавными, он задвигал рукой резче, оглаживая чувствительные места. Легко похрипывая, он всё же старался дышать как можно ти... Тепло и тяжесть накрыли его спину и бок очень неожиданно, на его ритмично двигающуюся руку вдруг опустилась сильная ладонь, а около уха прошелестело сладким и безумно стыдным: — Я помогу, малыш? Он вздрогнул всем телом, отчаянно вскрикнул — и даже не от того, что ужасом укололо его в самое сердце, а от этого слова — странного из этих уст, и такого горячего, такого возмутительно, адски приятного — малыш. Он сжался, желая одновременно и провалиться сквозь землю — и чтобы он снова так его назвал... Что мы там говорили насчёт смущающих вещей? Отменяем! Вот это было хуже всего. И... лучше всего. Рука альфы решительно вытеснила мгновенно ослабевшие пальцы Сокджина, а когда он почувствовал, как сначала медленно и осторожно, а потом все увереннее и крепче прижимался к нему Чонгук сзади, потираясь своим внушительным утренним возбуждением о его, обнаженную, беззащитную... Это должно было напугать, но почему-то взбудоражило Сокджина просто невероятно. И он начал подавать бёдрами в ладонь Чонгука. А в обратную сторону: всё с бОльшим удовольствием, всё сильнее прижимался к горячему, твёрдому, сводящему с ума — именно от ощущения, что это приятно, но полностью безопасно, что альфа будет держать себя в руках! — естеству мужа. Мужа, Сокджин, о, боже, он твой муж! И он принадлежит тебе, так же, как ты — ему. Кажется, только сейчас, слыша откровенные постанывания его, чувствуя его всем телом, Сокджин это понял. Этот альфа не станет его насиловать. Он не будет разрушать своего робкого супруга. Он... Он так стонет, так ласкает, так, о, боже боже! так трётся, он... О, да! Да, Чон... Гук... — Тшш... Что ж ты... уфххх... ты так... кричишь... Джинни... мал... малыш... Да, да, о, да-а-а!! Естественно, Сокджин кончил первым, буквально вдавливаясь в страстно сжимающую его ладонь, а потом завёл руку назад и крепко прихватил бедро мужа, притискивая его к себе и — позволяя, приглашая, предоставляя свое тело в его... распоряжение. И Чонгук понял и принял приглашение: он обхватил его за плечи и живот и стал тереться яростнее, коротко выстанывая, а потом вжался с силой и, крупно подрагивая, низко, хрипло, страстно, выдохнул: — Джи-ии-нн-ии-и-и... В этот момент Сокджина охватило странное, какое-то болезненно-приятное торжество: Чонгуку было с ним хорошо! А ведь это ещё... не по-настоящему, да? Нет, он не хочет, нет, но ведь он смог удовлетворить своего альфу! Хоть и бета! Хоть и... все говорили, что ему и не будут нужны ласки альфы, что он не способен дать альфе нужную ему страсть, но — вот же он, Чонгук, тяжело дышащий ему в затылок и не отпускающий, что-то шепчущий. Он прижимает Джина к себе, он лижет ему шею — он урчит! Он доволен! Доволен... его альфа доволен... Мирный, успокоенный... Джин ублажил мужа... Это... так... успокаивает... Он снова заснул. Крепко заснул, спокойно. И снились ему оленьи глаза за длинными ресницами и тёплые губы, которые шептали ему: "Малыш... Мой малыш... Ты такой малыш, Джинни..." В общем, если бы можно было выбирать, он бы остался в этом сне. Потому что когда он проснулся, то никого в комнате не было. Чонгук исчез — как и сон о нём. И это обидело Сокджина до глубины души. Он бросил его! Как Сокджин доберётся до своей комнаты? Как покажется в таком виде слугам? Он был весь покрыт... вот этим вот самым! И это стягивало его нежную кожу, было неприятно... А рядом никого не было. И Гону точно сюда не придёт: вход слуге-омеге в покои хозяина-альфы был строго-настрого запрещён его папой. Эх, папа... Хоть бы принёс какую сменную одежду... Впрочем, о чём это он? А на что ему сундуки с одеждой мужа? Он нарочито небрежно пораскрывал все, что нашёл, взял свежую, отличного полотна робу, красивый чёрный дублет, бархатные бриджи, натянул всё это на себя, прямо поверх... вот всего того безобразия, что оставил на нём чёртов Чон Чонгук! Ну, там, правда, не только Чонгуково было, но это детали. И гордо вышел из комнаты мужа, даже не потрудившись захлопнуть крышки сундуков. Одежда мужа была ему по росту как раз, но широковата в плечах. Хотя и совсем на чуть-чуть. "Ну, не омега я, — с какой-то острой горечью подумал он. — Не омега. И плечи у меня широкие. И ноги длинные. И вообще. Ну, и ладно. Не нравлюсь — нечего было так стонать!" От Гону, который принёс ему умываться, а потом сопроводил в купальню, Сокджин узнал, что Чонгук снова уехал на охоту с отцами Чон и Ким. — Они нам всё зверьё выбьют, — неприязненно сказал он. — Ну, знаете, — словоохотливо сказал Гону, — вот молодой господин охотится именно на зайцев. А их у нас просто ужасно много! И мне кажется, — добавил Гону, таинственно понижая голос, — он делает это, чтобы угодить вам. — Что за бред? — недоверчиво спросил Сокджин, невольно навострив уши. — Помните, вы сказали угостить его рисовым пирогом? Ну, когда он помог зайцем семье бедняжки Шоги? Так вот, он принял пирог и спросил, от кого и почему. Ну, я и сказал, что это от вас за зайца для бедного Шоги. И он, как теперь набьёт зайцев, так требует, чтобы шкуры снимали, а мясо раздавали деревенским. Вообще его отец, да и ваш, его за это на смех поднимают, — добавил как-то грустно Гону, и Сокджин тотчас почувствовал, как ядовито заныло обидой в сердце — обидой за Чонгука, кажется... Но это неточно. А Гону между тем продолжил: — Сейчас есть несколько семей, что не могут охотиться, плохо едят. Наш управляющий До о них заботится, и как раз зайцы молодого господина ему очень в этом хорошее подспорье! А вот шкуры господин Чон отправляет в дубильню — и забирает. — Ерунда какая-то. Зачем ему шкуры? — Сокджин независимо пожал плечами, но щёки его почему-то невольно порозовели. — И при чём тут я? Просто выделывается юнец. — Как скажете, господин Сокджин, — тут же покладисто ответил Гону, помогая ему выйти из чана. И Джин внезапно посмотрел на него досадливо: мог бы быть... понастойчивей. Рассказать что-то ещё в конце концов! Но, как ни странно, встречи с мужем он стал ждать чуточку сильнее... Чёртов Гону. Вечером Чонгук встретил сердито хмурящегося Сокджина в большом зале на ужине вежливой улыбкой, совсем не обратив внимание на его недовольство. Он мягко поцеловал его руку, осторожно провёл к столу. Но за весь ужин не кинул на него ни одного взгляда, не сказал ни одного слова, только лениво перебрасывался незначительными фразами то со своим отцом, то со свёкром, вспоминая охоту. Сокджин растерялся, не зная, что и думать. Он оказался не готов к такому безупречно равнодушному поведению мужа. Нет, он сам о таком мечтал какое-то время назад: спокойные отношения с минимум внимания друг к другу, но... Но не так же... Почему?.. После ужина Чонгук не стал провожать его до комнаты, не дав возможности ни о чём спросить. Впрочем это ничего не значило: под бдительным взглядом папы Сокджин с тяжёлым сердцем торжественно проследовал в комнату мужа и сел в кресло его ждать. Однако когда за окнами всё небо уже усеяли звёзды, а глаза у него стали слипаться, он понял: Чонгук, если и придёт, то очень поздно. Он быстро переоделся в плотную ночную сорочку и улёгся в холодную постель, завернулся в пуховое одеяло и прикрыл глаза. Ему хотелось реветь. Глупо. По-детски. Его снова обманули. Он думал... Он надеялся, что в его жизни появилось что-то тёплое, что с этим чем-то она будет хоть немного слаще, чем всегда, но, кажется, он хотел слишком многого. Сокджин не заметил, как задремал. Однако, услышав лёгкую возню у постели, очнулся и замер, отвёрнутый по-прежнему к стенке. Он услышал, как Чонгук тихо разделся, очевидно, очень стараясь не потревожить его, лёг на край своей части кровати — и замер, быстро задышав спокойно и размеренно. Заснул. Всё. Сокджин зажмурился. Его душа, раненная в самое болезненное место, металась и пылала. Кажется, он хотел не понравиться Чонгуку? Он хотел, чтобы тот разочаровался, чтобы понял, что Сокджин его не интересует как муж? Спасибо, Боже... Ты, как всегда, понял всё правильно. Отчего только так больно? Так ужасно, колко и тоскливо — больно. Слёзы текли по щекам Сокджина, но он даже не пытался их вытереть, боясь этим движением разбудить мужа. Мужа... Ха... Мужа...

***

Утро опять встретило его пустой постелью и тишиной. Он был измучен, потому что половину ночи не спал, пытаясь убедить себя, что всё правильно и всё к лучшему. Однако холодные простыни рядом снова ударили по больному — и он быстро ушёл из ставшей постылой комнаты, проклиная необходимость сюда возвращаться и настойчивость своего папы. Потянулись дни — в библиотеке, в своей комнате у камина, на замковой стене — где он встречал закат и подставлял лицо снежинкам. Конечно, кто-то скажет, что он просто ждал, когда из леса выедут всадники, среди которых он неизменно с тоской выискивал против своей воли бархатный берет с золотыми бляшками и пышным пером. Пусть скажет. Это неправда. Просто закаты были на этой стене такими красивыми. Сокджин явно избегал старших омег, которые сначала пытались ввести его в свой круг, приглашая в малый зал — омежью цитадель — посидеть, поговорить, обсудить всех и вся. Сокджин там был один раз, его атаковали вопросами о Чонгуке: сначала более-менее мягкими, а потом... Потом Чон Банджо завёл свою любимую песню о том, как прекрасен его сын, а Ким Бомгю — ответную оду своему прекрасному бете (ничуть не смущаясь его присутствием) и многословно — о том, как будет стараться Сокджин сделать младшего сына рода Чон счастливым. И больше Сокджин туда не ходил. Отговаривался головной болью, отнекивался тем, что книга интересная. Всё, что угодно, — только бы не видеть этих любопытных глаз, которые своими взглядами тревожили ему разодранную в клочья душу. Чонгук вёл себя всё так же: безупречно вежливо при всех за ужином — и абсолютно отстранённо в спальне. Где он пропадал днями, Сокджин перестал даже интересоваться, когда увидел, что отец и свёкр пьют в замке, а Чонгука с ними нет. И на призамковой территории его тоже не было. Мысли — одна чернее другой — начали быстро закрадываться в голову Сокджину, и приобрели вполне устойчивое направление после первого же замечания Чон Банджо о том, что, где бы там ни пропадал его муж, возвращался он уставший, но в хорошем расположении духа. — Что бы это значило — не знаю, — странно и как-то тревожно улыбаясь, сказал Банджо. Он поймал Сокджина в коридоре у окна: бета пытался найти на небе созвездие, о котором только что прочитал. Стоял рядом с комнатой мужа, так как не дошел пока до туда. И как там оказался свёкр, он и не понял. Но Банджо вывалил на него всё, что думал, по поводу странностей с Чонгуком в последнее время. — Вы не поссорились ли? — участливо спросил он. — Мне показалось, что Чонгук стал холоднее к тебе относиться? — Мы никогда особенно тепло не общались, — тихо ответил Сокджин. — Так что я особой разницы... — Ах, нет, ну что ты... — всплеснул руками Банджо, — раньше он так смотрел на тебя, а сейчас... Детка, может, тебе ... — Он сделал смущённое лицо. — ... немного поактивнее ублажать его в постели? Сокджин чуть не задохнулся, гневно посмотрел на него и открыл было рот, чтобы дать отповедь, но Банджо снова бесцеремонно перебил его: — Я не пытаюсь вмешиваться, Джинни, нет! Но ты не задумывался, куда уезжает мой сын, когда мой муж и твой отец остаются в замке? — Банджо внимательно следил, как бледнеет и меняется лицо беты, а потом лицемерно вздохнул: — Джинни, я всё понимаю, ты бета, но так скоро потерять внимание молодого супруга... Может, ты всё же попробуешь? И он, не дожидаясь ответа от онемевшего от тоски Джина, развернулся и гордо пошёл прочь. А Сокджин пошёл в свою комнату. Потому что больше не мог терпеть это унижение. Ведь намёк Банджо был настолько явный, настолько лежал на поверхности... В поселении, которое было достаточно большим, много было красивых омег. Зайцев, значит, стреляет? Мясо велит раздавать? Какой добрый и милый господин. Шкуры куда-то забирает? Интересно, насколько дорого нынче стоят утехи для молодого графа Чона? Отлично. Убедился, что муж-бета — это ужасный выбор для постели, и быстро нашёл замену на стороне. Видимо, Сокджин должен сказать спасибо, что хоть не прямо в замке, не на глазах у родителей и слуг... Он проплакал всю ночь. А утром встал с решимостью начать всё заново. Его жизнь разрушили, его унизили сначала браком, а потом пренебрежением — но он снова встанет и будет жить. На завтраке он внезапно обнаружил, что Чонгук в замке. Альфа встретил его у дверей в зал, подал руку, но Сокджин высокомерно проигнорировал его, лишь слегка кивнув, и сам прошёл на своё место. Ни на кого не смотрел. На осторожные вопросы папы о самочувствии ответил, что вечером немного болела голова, но теперь всё отлично. После завтрака быстро встал, кинул приподнявшемуся было Чонгуку: — Не надо меня провожать, граф. Я помню дорогу. Откланялся и ушёл, не дав возможности растерянно смотревшему ему вслед мужу ни о чём его спросить. Он велел Гону оседлать свою любимую смирную и ходкую Лёну, тайной чёрной лестницей вышел из замка к конюшням и поехал в лес.

***

Вообще-то прогулки в лесу Сокджин не любил. Ему всегда там было страшно и одиноко. Да еще к тому же именно там его сбросил жеребчик, которого он так любил, сбросил — и ускакал. И если бы не старик Сохён, потащившийся зачем-то в лес именно в этот час, он бы, может, там и замерз бы, так как повредил ногу и разодрал бок. А может, и волкам бы достался. Говорят, здесь их иногда видят. Но гулять где-то в окрестностях замка он не хотел, в поселение... Сокджин горько усмехнулся. Зачем? Услышать байку о похождениях своего мужа? Нет уж. Поэтому он решил навестить старика Сохёна. Он еще до завтрака утащил с кухни четвертину головки отличного деревенского сыра, коробочку медовой кураги да кулёк сушёных яблок, груш и вишни — в подарок. Старик был ворчлив, людей не любил, но любил сладенькое. Так что Сокджин быстро нашёл к нему подход. Сохён встретил его недовольно нахмуренными бровями и ворчливым: — Давно не виделись, хорошо, что не соскучились, юный Сокджин. И сразу на душе у беты стало тепло, а губы невольно сложились в улыбку: кое-что всё-таки в его жизни не поменялось и не было разрушено ненавистным браком. Это так здорово, когда есть место, куда можно прийти и получить именно то, чего ожидаешь: горячего напитка из сушёной клюквы и лесной малины, миску супа из зайца с сушёными грибами, тепло небольшого очага, перед которым можно развалиться на стареньком, тщательно простёганном узловатыми старческими руками одеяле, порцию тщательно объясненной ненависти к людям — ммм... прелесть. Сокджин уже почти задремал под ворчание старика, когда тот внезапно чуть громче спросил: — Говорят, вы теперь замужний человек, юный Сокджин. И как вам? Бета тяжело вздохнул и тихо попросил: — Не начинай, а? Так всё хорошо... — Было бы хорошо, не сидели бы вы здесь, юный Сокджин, — покачал головой Сохён. Он что-то шил из нескольких отлично выдубленных заячьих шкурок, и Сокджин, который только что обратил на это внимание, помрачнел и затосковал. Мда... Зайцы... Сохён посматривал на него остро и, кажется, посмеивался. Или Сокджину так показалось. В любом случае, жаловаться старику на свою неудавшуюся семейную жизнь Сокджин не собирался. Поэтому он промолчал. А вот Сохён, кажется, молчать не собирался. Он всегда любил разговаривать, когда приходил Сокджин, потому что тот его не прерывал, но видимость публики создавал. Вот и сейчас: бета улёгся на живот, щурился на огонь в очаге, упираясь подбородком в сложенные руки и скрестив свои длинные ноги, которые не умещались на одеяле, но ему было всё равно. — Так что не так, юный Сокджин, — негромко спросил Сохён. — Хе-хе... Я же вижу, что вы от тоски сюда сбежали. Не сладко в замке с молодым мужем? — Был бы муж в замке — может, и было бы сладко, — ляпнул Сокджин и в досаде закусил губу. Ведь не собирался же отвечать... Он искоса сердито посмотрел на старика, который весело щурил на него хитрые, очень молодые глаза. Эти глаза всегда смущали и завораживали Сокджина. Они выглядывали из-под густых белых бровей так бойко и весело порой, что Сокджину казалось, что Сохён — мальчишка, напяливший зачем-то белое мочало на голову. — А где же муж? — спросил старик, бодро перерезая толстую нить. — Сохён, ну, не надо, — попросил Сокджин и устало прикрыл глаза. — Так чего ж не надо-то? Коли вы муж — должны знать. — Он мне не отчитывается, — нехотя огрызнулся Сокджин. — А вы спрашивали? Сокджин удивлённо посмотрел на Сохёна. — Нет, конечно, ещё чего, — пробормотал он. Но на душе стало как-то... неспокойно. — А я б спросил. Где шлялся да с кем виделся, — негромко, но живо сказал старик. — Всё же муж, а не кабанье копыто какое левое заднее... Сокджин фыркнул и покачал головой. — Захотел бы — так сам бы сказал. А так... — А так — что? Может, он и не говорит, как вы не спрашиваете. — Ну, и не надо, — пробормотал Сокджин, снова вперяя взор в огонь. — Мне не очень и хочется узнать о его похождениях и кого он там... с кем он там... — Он сердито умолк и нахмурился. В душе беспокойно вертелось что-то невнятное и тревожное. — Ну, а вообще, чем занимается ваш муж? Что в жизни ищет? Что любит? — не отставал любопытный старик. — Вы, почитай, месяц замужем, что узнали-то о нём? — Ты сегодня какой-то странный, — недовольно сказал Сокджин, поворачиваясь на бок и подозрительно оглядывая ловко орудующего шилом да большой иглой старика. — Откуда бы мне узнать? Меня за него выдали замуж — я и не хотел его, и он меня не хотел. Я — бета, он — младший сын. Вот и всё, что знаю. Два несчастья встретились. Ничего у нас общего. Он всё про охоту свою пытался мне говорить да про лес. Но я такое не люблю, да и какой интерес слушать, как он зверьё убивает да по лесу бродит? Он пару раз видел, как я читаю, так ни разу не поинтересовался что. Может, он и читать не умеет, грамоты не знает. — Сокджин презрительно хмыкнул. — Восемнадцать ему, Сохён. А мне двадцать два. Ничего общего. — А ему грамота зачем? — деловито спросил Сохён. Сокджин покосился на него. — Эээ... ну, как... — он нахмурился. — В смысле — зачем? — Ну, мне вот она не нужна — живу без неё, не тужу. Вы сидите всё дома за замковыми стенами, кроме как грамотой, у вас и заняться нечем. Понятно, без неё вам никуда. А вот он? Он вообще кем был до вашего Версвальта да вас, такого красивого? Сокджин наморщил лоб. — Эээ... Ну, он младший сын, значит... воин. Им одна дорога — гвардия короля или герцога-сюзерена. Ну, правда, если подвернётся удачное замужество, могут получить землю и осесть в замке. Вот, например, как он. — Воин, — задумчиво сказал Сохён. — А воину грамота — она нужна ли, а? Сокджин потёр виски. — Я... я не знаю, — нетерпеливо помотал он головой. — Ну, н-нет, наверно... — А кто грамоте вас учил? — спросил Сохён с явным любопытством. — Меня наш капеллан научил. Занимался со мной по просьбе отца. — Сокджин горько усмехнулся. — Он думал, что так грамотным, я буду хоть немного дороже стоить. — А кабы не это, смогли бы грамоту знать? — спросил Сохён. Сокджин обозлился: — Ну, нет, конечно! И чего ты привязался: грамота, грамота... На кой чёрт она вообще сдалась? Думаешь, счастье в ней? Так вот я тебе скажу: ни черта подобного! И дороже стоить я не стал! — Так, а вы не кричите, юный Сокджин. Я всего лишь хочу сказать, что грамота, может, и не добавила вам цены, но посмотрите: будь ваш муж грамотным, может, вы не смотрели бы на него так свысока, а? Как думаете? — Я не смотрю, — растерянно сказал Сокджин, начиная снова тереть лоб. — Я.... я не это хотел сказать... — Ну, это и видно. Вроде и грамотный, а как доказать али спросить дело доходит — так вам всё трудно. Да незачем. Да еще чего. Да почему я. Сокджин в досаде великой посмотрел на старика и спросил: — Тебя какая муха укусила, что ты такой разговорчивый сегодня? — Какие мухи, юный Сокджин? На дворе зима, мух нет. — Старик хохотнул. — Вы столько читаете, а так мало знаете о мире. Может, если бы рассказы своего мужа о лесе послушали, так и ума бы чуть набрались? — Я не люблю лес, — зло отмахнулся Сокджин. — А он, вы говорите, любит. Может, стоит попробовать полюбить и вам? Авось и поговорить будет о чём с ним, с мужем-то? — Не хочет он со мной говорить! — крикнул выведенный из себя окончательно Сокджин. — Понимаешь? Неинтересен я ему! Ни в разговорах, ни в... От слова "постели" он всё же удержался. Решительно встал, кивнул старику и кинулся из его дома. "Не нужен! — неслись мысли его, когда он бежал до своей лошади, которую оставил на привязи у калитки дома. — Никому я не нужен! И не интересен!" Он торопливо рванул под уздцы, и поехал прочь от дома старика. Однако далеко не уехал. Топот чужой лошади он услышал в морозном воздухе, выехав на небольшую полянку, прямо за домом Сохёна. Повинуясь какому-то странному чувству, он натянул поводья, спешился и затаился за большим деревом, из-за которого открывался отличный вид на двор лекаря. Всадника, который лихо въехал на этот двор, споро спешился, привычным жестом привязал лошадь, он узнал сразу. Этот берет... Эти плечи... Этот шитый серебром и отороченный куницей плащ... То, что его муж уверенно себя чувствовал здесь, в этом месте, повергло Сокджина в дикое изумление. Он вдруг почувствовал какую-то слабость и медленно сполз на корточки за деревом, опираясь о его ствол, стащил с руки перчатку, набрал снега и приложил к своему пылающему лбу. Он точно не был готов увидеть здесь Чонгука. Почему?.. Как?.. Этот дом был только его! Это было утешение, это было... прибежище? Укрытие? Он медленно поднялся, услышав, как снова скрипнула дверь. Чонгук вышел на двор — в одной робе и коротком меховом жилете Сохёна, без дублета и плаща. А потом скинул и жилет, взял большой топор, воткнутый в чурбан у поленницы, поставил на чурбан небольшое полено, размахнулся и ударил. Сокджин замер, не веря своим глазам. Его муж... Чон Чонгук, дворянин, граф, сын знатного рода — так залихватски колет дрова на дворе у старика-лекаря? Причём делает это умело, с одного удара разрубая любое, даже большое и сучковатое поленце... Это... это вообще что такое? Джин неверяще смотрел на ловкие и — матерь божья! — невероятно красивые движения Чонгука, на то, как ладно ходили мускулы на его спине, когда он нагибался, чтобы подобрать разлетевшиеся части поленьев. Сокджин мало что в жизни видел красивее этого... А потом Чонгук вдруг остановился, поставил ногу на чурбачок, задрал рубаху и стал подолом утирать себе мокрое от пота лицо. Блеснул на солнце влажный торс и Сокджин замер, почти высунулся из-за дерева, чтобы увидеть... чтобы поймать жадным бесстыжим взглядом... И только несколько мгновений спустя понял, что муж может его увидеть. Бета испуганно дёрнулся обратно за дерево и схватился за забившееся диким пойманным в клеть зверем сердце. "Чёрт, черт! Только бы не... Чёрт! Вот глупец! Высунулся... О, боже, Ким Сокджин, ты невыносим! Домой! Срочно домой!" Он быстро нагнулся, набрал снега и медленно и тщательно обтёр себе горячее от стыда лицо, утёрся рукавом и не удержался — снова выглянул... потянулся шеей, оглядываясь, и почти вышел из-за дерева: Чонгука на дворе не было. Он разочарованно покрутил головой, увидел, что топор валяется рядом с чурбаном, дрова не уложены... "Взялся делать — надо было делать хорошо! Ну, Сохён тебе сейч..." — А! Ах-х! Боже! Что?.. Горячие, насмешливые, чёрным отблёскивающие на солнце глаза Чонгука смотрели на него с интересом, выжидательно — и слишком, ужасно, невероятно близко! — Вы с ума сошли! — сдавленно крикнул Сокджин, держась за грудь, где сходило с ума его сердце, пытаясь выпрыгнуть на снег. — Вы меня... у меня чуть не дух вон!.. — Что вы тут делаете, супруг мой? — не обращая внимания на его возмущение, спросил Чонгук. Голос у него был мягким, вкрадчивым, манящим... ничуть не сердитым... А рука опиралась на дерево рядом с головой прижавшегося к этому же стволу Сокджина. Чонгук склонил голову к плечу и повторил чуть тише, глубже и глуше: — Вы следили? Наблюдали за мной? Может... — Он перевёл взгляд на губы Сокджина, который тот отчаянно прикусывал, пытаясь унять сердце. — Может, вы по мне соскучились? — Н-нет... — неуверенно ответил бета, всем своим телом чувствуя жар и силу, которые исходили от едва прикрытого робой тела мужа. — Не следил я... Не... следил... И он, не удержавшись, тоже опустил взгляд на губы альфы, сложенные в насмешливую, мягкую улыбку. Джин точно знал: эти румяные губы могут быть такими приятными... Он помнил... помнил... И поэтому, когда Чонгук накрыл этими губами его губы, он не стал сопротивляться. Сначала вжавшись от неожиданности в дерево, через несколько мгновений влажного и безумно приятного поцелуя Джин, томно прикрыв глаза и приоткрыв рот, обнял своего мужа за плечи и прильнул к нему всем телом, отдаваясь этому поцелую полностью.