Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Когда в дверь постучали, Сокджин вздрогнул: оказывается, он немного задремал. Уверенный, что это Гону, он хрипло сказал: — Войди. Он хотел попросить омегу найти Чонгука и передать ему, что не придёт в библиотеку, чтобы альфа не ждал и шёл спать. Не услышав обычного "Господин Сокджин", он повернул голову и тут же испуганно вскочил с постели: Чон Чонджин стоял посреди его комнаты и с интересом оглядывался. А потом сосредоточил взгляд пронзительно-чёрных глаз на бете, который, чуть пошатываясь от слабости, вытянулся перед своей позорно смятой постелью. Чонджин голодно ухмыльнулся, хищно оглядел фигуру Сокджина, на котором была лишь роба да полотняные бриджи, нижнее, и под этим прожигающим взглядом Сокджин почувствовал себя голым, за малым удержавшись от того, чтобы прикрыться руками. Чонджин молчал, нагло разглядывая зятя, а тот еле дышал. Было жутко тихо, лишь свечи по стенам и на столе беззаботно потрескивали да за окном сердилась внезапно поднявшаяся метель. — Вы сегодня долго гуляли, милый Сокджин, — тихо сказал Чонджин, скрещивая руки на груди и свободно присаживаясь на край небольшого письменного стола. — Мой сын уехал без вас, невежа, так вы вынуждены были гулять в одиночестве? — Нет, господин граф, — так же тихо ответил Сокджин. Голос предательски дрогнул, но он продолжил: — Я был с вашим сыном. — Не называй меня графом, мальчик мой, — мягко и бархатно ответил Чонджин. — Зови отцом. Теперь я тебе именно отец, не так ли? — Да... отец... — выдавил Сокджин, стараясь не смотреть в мгновенно зажёгшиеся нехорошим огнём глаза альфы. — Вот так, так, мой милый, — ласково улыбнулся альфа, — это ведь так просто. Я пришёл лишь за тем, чтобы побеспокоиться о тебе. Он встал и мягко скользнул к Сокджину. Бета пугливо дёрнулся и чуть не упал, наткнувшись на край постели. Крепкие, сильные руки подхватили его и поддержали. — Ох, Джинни, осторожнее, тише... — прозвучал над ухом глухой, гулкий голос альфы, и Сокджин почувствовал, как впиваются ему в плечи его сильные пальцы, как давят они, заставляя откинуться назад, на бархатный дублет, как начинает у него от слабости безвольно кружиться голова... — Тише, тише, мой... сладкий... — зазмеился вокруг него коварный шёпот. — Что ж ты на ногах не стоишь? Понимаю, понимаю... Моему супругу дай только повод — он все силы выпьет... А повод я дал очень хороший... — Пустите, — умоляюще сказал совершенно потерянный и очень испуганный своим состоянием Сокджин. — Вы... Зачем вы... — Я? Помогу тебе. — Чонджин обнял его, и Сокджин почувствовал, как руки старшего начали медленно оглаживать его грудь, а потом внезапно пальцы сжали его соски прямо через ткань, а горячие губы впились ему в шею. Сокджин в ужасе рванулся и выдрался из этих наглых рук: Чонджин выпустил его, видимо, от неожиданности. Бета быстро переместился за стол, чтобы хоть что-то отделяло его от совершенно спятившего, возбуждённого альфы. Глаза Чонджина сияли дьявольским огнём, он следил за каждым движением Сокджина, который нервно поправлял на груди тонкую ткань робы и искал глазами верхний вязаный балахон. Но тот лежал как раз на постели, рядом с которой так и стоял старший. Чонджин усмехнулся и негромко, даже напевно, низким, властным голосом сказал: — Ты всё равно вернёшься в мои объятия, дитя. Я больше не могу терпеть и играться с тобой. Я должен — и всё равно получу тебя. Так или иначе. — Вы с ума сошли! — гневно ответил ему Сокджин, который от ужаса практически пришёл в себя и лихорадочно думал о том, что ему делать дальше. Решение бежать из комнаты, бежать к мужу — первое, что пришло ему в голову. Он кинул взгляд на дверь — и Чонджин тут же сделал несколько шагов, становясь прямо на его пути к спасительному выходу из ловушки. — Что вам от меня надо? — дрожащим голосом, но решительно крикнул Сокджин. — Я... Я кричать буду! Я му... — он чуть не задохнулся, чувствуя, как проклятые слёзы от страха снова начинают наворачиваться ему на глаза и копиться горьким комком в горле. — Я мужа... позову! — Сладенький Джинни позовёт своего юного тупого муженька? — почти промурлыкал Чонджин и медленно, влажно облизнулся. — Как звучит... Но только сначала подумай, Джинни, подумай... Чонгук — любимчик своего папаши. Что будет, если мой благоверный узнает, как ты пренебрегаешь этим слабаком — его драгоценным сынком? Как играешь им? Как не даёшь ему притронуться к себе? — Альфа с насмешкой наблюдал, как бледнеет от его слов Сокджин. И продолжил: — Сладкое моё дитя, тебе надо быть осторожнее. Мне еле удалось уговорить всех на этот ваш чудесный брак. О том, что ты станешь нашим, я знал с того самого момента, как увидел тебя на весеннем балу во дворце семейства Мин. Знаешь, — он снова голодно облизнулся и прожёг окончательно остолбеневшего от этого признания Сокджина горящим взглядом, — если я хочу, я добиваюсь. И на своего малахольного и рыцарски настроенного почему-то в отношении тебя Гука — это его дедуле спасибо сказать надо, воспитал мне не альфу, а чёрт-те кого — я не похож совершенно. — Он вдруг сардонически улыбнулся и продолжил тише: — Уж я точно не стал бы себе руку резать, чтобы спасти твою очаровательную задницу. Уж я бы показал тебе, что значит кричать от боли и удовольствия одновременно. — Как?.. — задыхаясь от охватившего его ужаса, попробовал заговорить Сокджин. — Как?.. Чонджин сделал два шага к нему, и он тут же отступил за большое кресло, перекрывая доступ к себе для альфы и, увы, себе к двери. — Ну же, мой сладкий, — почти проурчал Чонджин, который всё больше был похож на тигра, загоняющего добычу, — подойди ближе, хочу тебе на ушко это сказать... — Он склонил голову к плечу и прищурился, явно оценивая диспозицию, потом разочарованно вздохнул и продолжил: — Уж запах крови своего сыночка драгоценного я точно узнаю. Странно, что вы об этом не подумали, когда решили всех нас провести. — Мы не думали, — еле выговорил Сокджин, — что кто-то додумается принюхаться... Альфа мерзко ухмыльнулся, а Сокджина этой ухмылкой вдруг как будто хлестнуло по лицу. От мерзости того, что сказал Чонджин, от того, как спокоен был этот отвратительный человек, от того, как легко он заставил его, герцога Чона, испуганным, загнанным омежкой задыхаться в углу, Сокджин вдруг ощутил прилив чистого, благословенного бешенства. И он вскинул голову и распрямил трусливо опущенные плечи. — Что вам надо, граф Чон? — процедил он сквозь зубы. — Мм... — альфа выглядел удивлённым и раздосадованным. — Смотри-ка. Всё время забываю, что ты не омега, милый. — Он оскалился и щёлкнул зубами. — Но я всё равно тебя съем, Джинни. Всё равно ты достанешься папочке... Если уж тебе так не нравится сын. От этих ужасно развратных, мерзких слов Сокджина чуть не вывернуло. Лицо его, видимо, исказилось таким отвращением, что Чонджин нахмурился: кажется, он ожидал иной реакции. — А если не достанешься, — прошипел альфа, резко переходя от похоти к злобе, — то мой занудный супруг узнает, что вы его всё это время водили за нос, что ты отказывал Чонгуку в брачной постели, что любимое дитятко моего муженька страдало от высокомерия беты-недотроги. Видя, как отчаяние заливает лицо Сокджина мелом, Чонджин довольно усмехнулся и веско добавил: — И помни, что это на альфе не будет запаха беты, потому что ты, дитя, не пахнешь. А вот на тебе останется запах альфы обязательно, как только несколько раз он возьмёт тебя. — Вдруг его лицо перекосило от невольной злобы, и он прошипел неожиданно зло: — Только ведь он не возьмёт, да? Ты же не захочешь меня злить, дитя? Мы же не хотим, чтобы драгоценный Чон Банджо узнал о вашем обмане? Он мне поверит, мой чудесный супруг. Обязательно поверит, как верил всегда! И высосет из тебя душу — упрёками, нотациями, нытьём своим поганым! Последние слова альфа выплюнул с откровенной ненавистью. И понятно было, что направлена она была именно против его супруга. — Я хочу, чтобы ты пришёл ко мне сам — чистый, не тронутый моим дураком-сынком, — сжав зубы процедил он. — Пусть и дальше строит из себя рыцаря, ясно? Ляжешь под меня — дальше можешь спать, с кем хочешь. Но первым, раз уж этот идиот упустил свой шанс в Алую ночь, — первым у тебя буду я. — Он вдруг прикрыл глаза и мучительно дёрнул челюстью. — Я мечтаю о тебе... слишком долго. Твой отец слишком долго решался, а мой тупой муженек выделывался. Я почти отчаялся убеждать их в том, что от меня можно ждать неприятностей и семью Ким успокоит только заложник. Он посмотрел на умирающего от тоски и ужаса Сокджина из-под ресниц и медленно сказал: – Я бы и старшего, наверно, мог тебе отдать, если бы твой отец потребовал. Лишь бы добраться до тебя. Ты свёл меня с ума... Хорошо, что он этого не потребовал. Хосок исправно трахал бы тебя. Тоже не смог бы устоять. Это он на словах у меня такой правильный. А малыш Гуки... Такой развратный со всеми, такой кобелина, что вся Столица гудела, а тут — смотри-ка, что случилось. — Он презрительно усмехнулся, тряхнул гривой своих чёрных волос и повелительно сказал: — Ты придёшь ко мне ещё до того, как мы от вас уедем. Ко мне, а не к нему, слышишь? Кстати, — он поиграл бровями, — мой супруг, конечно, обожает своего Гуки, но за обман и ему череп прогрызёт своими упрёками. Поверь, он не пощадит никого. — Что же он сделает с вами, если... Свёкор прервал хохотом отчаянно прозвучавший вопрос Сокджина. И уверенно ответил: — Не дай тебе бог, конечно, ведь он решит, что ты отказывал его обожаемому Гуки, потому что был влюблен в меня! Так что в твоих интересах, чтобы он ничего не узнал, мой сладкий Джинни. Так же, как и твой муж. Потому что он услышит то же самое. — Чонджин ухмыльнулся и поманил зятя пальцем. — Иди ко мне, дитя, иди к папочке... Нет? — Он быстро облизнулся и пожал плечами. — Ну, тебе ведь всё равно не сбежать от меня, моя птичка. Я лично построил тебе эту клеть. Я буду ждать тебя в ней, дитя... Очень ждать. Чонджин ещё раз окинул дрожащую от напряжения фигуру Сокджина взглядом и, развернувшись, спокойно вышел, заботливо прикрыв за собой дверь. Сокджин несколько минут смотрел перед собой и ощущал, как мутная, бурливая, дикая волна чувств поднимается у него из глубины души. И намешано в этой волне было столько всего, что он даже растерялся, не понимая, какое из них сильнее. Гнев? Страх? Злость? Ненависть? Разочарование? Пожалуй, бешенство. Да, наверно. Как. Они. Смеют? Всё! Как они, чёрт возьми, смеют?! Доводить его до изнеможения своими нотациями! Ему, сука, двадцать два года! И он сильный и честный — прошу заметить! — ни в чём ни перед кем не виноватый двадцатидвухлетний свободный человек! Он герцог, он бета, а не робкий и послушный омежка, зависимый от супруга по той простой причине, что ему, если что, детей растить в одиночестве, оставь его распрекрасный его альфа! Но ведь бете Чон Сокджину это не грозит! Он свободен в самом конечном смысле этого слова! В самом горьком, тоскливом и жутком, но окончательном и бесповоротном смысле! Так какого, сука, чёрта! Кто позволил этим людям им помыкать и превращать его жизнь в пытку! Какого хрена он должен это терпеть! Как этот похотливый мерзавец — отец его собственного мужа! — как смеет он так говорить с ним! Как с последним грязным непотребьем из придорожной распивочной! Как он посмел, как сама мысль пришла ему в его надутую ветром голову, что он, Чон Сокджин, благородный бета, замужний, замужем за самым смелым, честным, добрым и сильным красавчиком-альфой — что он кинется испуганной омежкой выкупать у него право на какую-то дутую тайну! Они обманули папашу-свёкра? И что?! Проклятая традиция уже давно не играет никакой роли! Подыграл Чонгук ему, так при чём тут Сокджин? Хотя и сам он тоже хорош! Тоже мне холодный и трезво мыслящий бета! Почему он молчал, пока отчитывал его Чон Банджо? Его, Чон Сокджина, чьё положение ничуть не ниже, чем у этого омеги! Он родовитее и богаче! Это он хозяин Версвальта! Ну... хорошо, они с Чонгуком хозяева — но точно не занудный и высокомерный свёкор! Да, он старше, да есть такое понятие как уважение, но Сокджин не испытывает его к Банджо — этого уважения! Он уже уважает мужа, который успел показать себя честным и порядочным, заботливым, настоящим альфой, что бы там о нём кто ни говорил. А что сделал старший омега, чтобы хоть как-то заслужить симпатию зятя? Или его уважение? Настроил против него его родителей? Показал, что является игрушкой в коварных руках мужа? Надоедал бессмысленными нотациями? Унижал, постоянно тыкая носом в пол Сокджина? Так какого чёрта он должен думать о том, как бы не рассердился этот человек? И за кого надо считать Сокджина, чтобы, угрожая ему обидами этого чопорного и противного ему омеги, требовать от него стать постельной обслугой потерявшего всякий стыд альфы, которому на старости лет ударило в штаны желание завалить молодого зятя? Сокджин сжал губы и сощурился. Кажется, его обвинили в том, что он неласков к Чонгуку? От мысли о молодом муже сердце забилось робким упоением: Сокджину повезло. Матерь же Божья! Как повезло! Мог ведь попасться кто-то наподобие Чон Чонджина! Или кто-то типа его собственного отца, который штаны застёгнутыми не мог удержать даже при молодом муже-омеге да в сладкий первый месяц! А попался... он. И зачем же он так мучает мальчишку? Ведь хочется же. Ну, точно хочется. Хочется, чтобы сжал, чтобы прошептал в ухо, что тоже хочет, что нужен, нужен ему муж-бета, что Сокджин желанен, что он может быть... даже... Ладно, хотя бы желанен! Джин решительно подошёл к белому сундуку, где хранились свадебные подарки его родителей. Ещё в первый раз, когда папа показывал их ему, равнодушному к их великолепию и чуть не плачущему от ужаса за своё будущее, Сокджин всё же заметил там праздничную робу тонкого кружева, почти неприлично прозрачную, длинную и с пышными рукавами, перехваченными на запястьях изящнейшими узкими манжетами с жемчужными пуговками, что придавало этим рукавам великолепный рисунок. Эта роба сейчас как раз будет очень полезна Сокджину... Чонгук должен быть сейчас в библиотеке. Но скоро он будет в своей комнате, так что бета успеет. Гону он встретил по дороге в спальню мужа, когда торопливо шёл туда, закутанный в чёрный плащ, накинутый прямо на робу, которая оказалась и впрямь странно длинной, прикрывала тело до середины бёдер. И под неё Сокджин, придирчиво осмотревший себя в зеркало, решил ничего не надевать. — Господин Сокджин? — изумился Гону. В руках у него был небольшой поднос, прикрытый белым тонким полотняным полотенцем. — А я вот вам покушать... — Давай, — решительно сказал Сокджин, забрал поднос у растерянного омеги и добавил: — Поди в библиотеку, скажи, моему супругу, что я не приду. И чтобы шёл в свою комнату спать. — А... Слушаю... А вы куда? — растерянно спросил Гону. — Я приличный замужний бета, Гону, — строго сказал Сокджин. — Куда я могу идти в это время? — Куда? – наивно повторил за ним Гону. Сокджин нетерпеливо цокнул и чуть не подтолкнул его локтем: — Никуда! Иди! Непонятливый какой... Он свернул в коридор, в конце которого была высокая дверь в покои Чонгука. Есть хотелось зверски. Он почувствовал это, как только, поставив поднос на край массивного стола красного дерева, покрытого алым сукном, сел на край высокого резного кресла с бархатной обивкой и удобными ручками, которые тоже были обиты тканью. Увы, как только он переступил порог этой комнаты, вся его уверенность испарилась. Сначала ушла злость: здесь, как и раньше, был какой-то странный, очень приятный аромат. Смешение запахов от тонких свечей в витых канделябрах и воска для печатей, а также каминного особого духа, остро потягивающего горечью жара. Это был очень возбуждающий аромат. И Сокджин был уверен, что, пока в этой комнате не поселился Чонгук, не было его здесь. И если альфа исчезнет из этой комнаты, то... Неприятный, тоскливый холодок пробежал по спине Сокджина. Плащ он сбросил на спинку своего кресла, остался в одной рубашке. Было натоплено. Так что холодом потянуло именно от мысли, что когда-то Чонгук может исчезнуть из этой комнаты. Из этого замка. Из жизни одного беты... Он откинул полотенце с подноса и, ухватив за аккуратно обёрнутую в салфетку косточку, впился зубами в куриную ножку. Это было просто необходимо, чтобы отвлечься и хоть немного снова набраться смелости: ему нужны были срочно силы, чтобы гнать прочь трусливые мысли о том, что ещё не поздно отказаться от безумной и нелепой идеи навязываться своему мужу так откровенно и так бесстыдно, что надо бежать обратно, в свою уютную постель... Сокджин налил в невысокий стакан тонкого стекла тёмного вина из небольшого графина и припал к нему, как путник на пике жаркого дня — к воде лесного хрустального ручья. Закрыл глаза. Правильно. Он поступает правильно. Как-то Юнги сказал ему замечательно интересную вещь: — Выход из любой безвыходной ситуации, Джин, находится примерно там же, где вход. Именно поэтому их не существует — безвыходных ситуаций. Если был вход, значит, есть и выход. Начались их проблемы с того, что Сокджин струсил и практически принудил Чонгука к обману. Он был обязан отдаться мужу в Алую ночь — такова была его судьба. Не он её выбрал, это да. Но по большому счёту, а кто вообще выбирает свою судьбу? Может, его папа, которого в семнадцать испуганным котёнком вышвырнули из дома, выдали за отца в династический брак? Или отец, который впервые увидел своего жениха в часовне? Или тот же Чон Банджо, которого не очень-то уважает любимый сын, от которого ему приказали отказаться и отдать отцу мужа — во благо рода? И Чонгук явно не может своим родителям простить этого. Да ему, бедняге, ещё и муженёк-кобель изменяет, видимо, направо и налево, а он только и может, что искать, на ком выместить радости своей судьбы — он ли это выбрал для себя? А может, судьбу себе выбрал этот мерзавец Чон Чонджин? Он столько усилий приложил, судя по его словам, чтобы получить Сокджина (ну, да, затащить в свою постель любовником понравившегося бету, независимого и богатого, знатного и родовитого, у него не было никаких шансов, тут, да, и не поспоришь, надо было выкручиваться) — столько усилий, а всё зря. Потому что он-то, очевидно, рассчитывал что такой вот весь из себя бета Ким Сокджин возненавидит — и взаимно — своего мужа. И, отказавшись от него, останется без его защиты, без покрова его руки, так как кому он нужен — бета, который ещё и не допускает до себя альфу? Но так уж вышло, что Сокджин допустит. Он даст Чонгуку то, чего этот юноша так хочет. И всё расскажет ему о его родителях. Сокджин не боится Чонджина. Вот честно, все эти угрозы были столь жалкими, что... Да и чёрт с ним. Но вот от гнёта Банджо надо было избавляться. И если старший омега хочет, Сокджин будет козырять именно тем, что может его успокоить: на нём будет запах его сына. Несколько раз надо? Он даст Чонгуку столько, сколько надо. И получит себе его запах. Сокджин прикрыл глаза и хищно раздул ноздри. И губы его. И руки. И всего его! Всего! Всё его такое сильное и сладкое тело! А потом... Сокджин мстительно улыбнулся. А потом овладеет и душой его, и мыслями. Зря что ли Сокджин столько всего прочитал? Чонгук будет его! Только его! Навсегда е... — О чём думаете, мой супруг?