Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Проснулся он от жутко непривычного ощущения, что на нём кто-то лежит. Ну, не то чтобы на нём – рядом с ним, но глубоко замяв его под себя. Такое уже раз было – но как-то подзабылось. А вот чтобы его рука при этом чётко покоилась на чужом полувставшем естестве — такого не было точно. И он как-то такое и не планировал. Всё тело ныло, как после долгой конной прогулки. И в общем-то неудивительно. Прогулка была долгой и вполне себе… м-да. Только вот ездил не он, а на нём… хм, да. Нехорошо это, даже неприлично благопристойному молодому честному бете начинать утро с воспоминаний о непотребствах. Даже если творил с ним их его муж, даже если этот самый муж явно был счастлив, а что ещё нужно нижнему супругу? Много вообще-то нужно. Например, понимать, что делать дальше. Сокджин начал подниматься, осторожно, постанывая от тянущей боли в пояснице и спине, а также от того, что его правая нога разрывалась сотнями огненных иголочек, так как была до этого зажата Чонгуком и теперь отходила. Он тихонько ахал, потирая её и зло косясь на совершено спокойно дрыхнущего альфу. На бете всё ещё была роба, правда, конечно, от той прелести, в которой он вчера заявился к мужу, мало что осталось. Рукава были измяты и покрыты... и бёдра Сокджина, и его живот, и его грудь и — если уж вспоминать, хотя и не очень хочется — частично лицо — всё было покрыто… вот тем самым. Выпроставшись из-под мужа, он быстро скинул с себя остатки робы и стал вытираться ею — совершенно бесполезно, так как всё засохло и теперь безбожно тянуло. — Да чтоб тебя, проклятый альфа! — возмущённо, хотя и тихо простонал Сокджин, обнаружив, что и сама роба, даже на спине, тоже была живописно изляпана всё теми же белёсыми пятнами. — До сюда-то как ты достал?.. Он беспомощно оглянулся в поисках хоть чего-то поближе, чтобы прикрыться, но плащ валялся на спинке кресла, где он вчера его и оставил, одежда Чонгука тоже осталась на полу: он её туда швырнул, почти порвав от нетерпения. Чонгук вдруг забормотал что-то во сне и начал тревожно поводить рукой рядом с собой. Он наткнулся на бедро замершего от какого-то внезапного страха Сокджина и сжал его пальцами, а потом внаглую закинул руку Сокджину между ног, обнял это самое бедро, упёрся в него щекой и зачмокал, как маленький ребёнок. Но Сокджин-то знал, что это чудо, которое сейчас так мило сопело и пускало слюни на его ногу, – самый настоящий дьявол — неутомимый, жёсткий и жестокий, способный измочалить и истерзать бету по самое не хочу. И Сокджин уже хотел было, надувшись, оттолкнуть Чонгука от себя, чтобы уйти, но… Но лицо у его юного мужа во сне было такое чистое, такое невинное… Как будто это вовсе и не он был виноват в том, что Сокджин еле ногами-руками двигал и думать боялся о том, что там у него между ягодицами, от чего так протягивает и ноет — больно, но мучительно-приятно что ли… Сокджин не смог противиться очарованию этого милого демона и нежно коснулся его горячей щеки, погладил её и обнаружил, что глупо-глупо улыбается. В общем, надо было уходить. Если сейчас этот коварный змий-искуситель проснётся, он не отпустит Сокджина. С его, видимо, полного согласия не отпустит. Хотя ощущение, что бета всё равно обречён, не покидало его с самого момента, как он открыл глаза. Ведь даже если Чонгук не полезет сразу его трахать — что маловероятно, учитывая, насколько утренние радости у них обоих на высоте — но даже если он удержится, с ним придётся разговаривать. А что Сокджин ему может сказать? Придётся объяснять, как вышло, что они договорились встретиться и почитать, а Сокджин пришёл к нему в комнату и позволил, нет, практически попросил — всем своим видом, робой кружевной, кармином этим чёртовым на губах, покорностью — всем этим попросил себя трахнуть. И — да, альфа правильно его понял, и даже отлично, что не стал задавать вопросов «А что вы тут делаете?» да «Не заблудились ли вы?» Но если ему всё объяснять, надо будет жаловаться на его родителей. И — да, Сокджин так и планировал, однако… сегодня у него просто не хватит на это сил. Поэтому надо уходить. Быстро и осторожно. Время было явно раннее, за окном было ещё темновато, Сокджин был уверен, что никого не встретит, а задержись он, потом по коридору незаметно уже не пройти. Чонгук заворочался, укладываясь на спину, он попытался подтянуть к себе за ногу и Джина, но тот мягко вывернулся и перекатился через мужа. Тот что-то обиженно буркнул и замер. Бета быстро нашёл свои мягкие сапожки, завязал, тихо поскуливая от тянущего надоедливого ощущения в пояснице, ленту на воротнике разодранной до пупка робы — ну, так, для порядка. Потом взял с кресла плащ и небрежно набросил на себя. Мельком кинул взгляд в большое зеркало и замер. Конечно, он знал, грубое слово "затраханный", но никогда не думал, что однажды так можно будет сказать о нём самом. Нет, решительно надо было уходить, никто не должен увидеть его таким. Особенно Чонгук. Потому что ему это может понравиться. И он захочет усугубить. Сокджин уже протянул руку к литой дверной ручке, когда вдруг как-то странно близко, в коридоре за дверью, услышал голоса: видимо, только что его папа и Чон Банджо вынырнули из-за угла, направляясь к комнате Чонгука. Говорили они громко, ничего не стесняясь. — Поверьте, и я желаю этого больше всего! — Вы да, но Ваш сын, мне кажется, —нет, теперь я уверен! — не горит желанием... Сокджина как ветром подхватило: наплевав на поясницу, он осенним листочком отлетел от двери, по дороге сдернул плащ, который, к счастью, не успел застегнуть, и нырнул... в распахнутые объятия Чонгука. Тот мгновенно ухватил его, перевернул и навалился сверху, великолепно устроившись между беспомощно раскинутых в пылу побега ног Джина. Они замерли, прислушиваясь. Чонгук опустил голову и закусил губу, пряча улыбку. Джин пытался утихомирить сбившееся от страха дыхание. Была ещё надежда, что старшие пройдут мимо, что он зря испугался. Глупая надежда: коридор был тупиковым и, кроме как в комнаты альфы, сюда идти было совершенно незачем. И точно. Они остановились у покоев Чонгука, и затаившиеся в постели молодые люди услышали, как тихо начинает открываться тяжёлая дверь. Чонгук удивлённо и сердито нахмурился и приподнял голову, заглядывая в совершенно потерянное лицо Джина. Но и тот, конечно, такой бесцеремонности, такой наглости от папы не ожидал. Бета почувствовал, как злость охватывает его, но в это время Чонгук вдруг улыбнулся совершенно по-хулигански, и шепнул ему прямо в губы: — Стоните! Громче! А сам быстрым движением стянул с них одеяло до икр, налёг на Сокджина и резко толкнулся бёдрами и пахом ему между ног. Громко зарычал и толкнулся ещё, ещё и ещё. То, что именно он хотел изобразить, было слишком очевидным. И это было ужасно бесстыдным ребячеством, но... Но Ким Бомгю и Чон Банджо перешли все границы, пытаясь проверить, а спят ли их детишки вместе. И наказать их стоило. Поэтому Джин зажмурился от стыда и издал первый неуверенный стон. Второй был по уровню искренности близок к первому, а вот третий, когда Чонгук толкнулся ощутимее и проехался по естеству беты своим внушительным возбуждением, получился высоким и отчаянно громким, потому что было... Ну, приятно, да, чертовски приятно, что же... И дальше дело пошло. Чонгук рычал, Сокджин стонал, кровать поскрипывала — красота. Звук странного кудахтанья, а потом и поспешно закрываемой двери они услышали очень быстро. По мнению Сокджина, продержались папаши до обидного мало. Жаль, очень жаль, ведь последние секунды Сокджин стонал, чуть не перекрикивая старательно бьющегося о него Чонгука, уже на уровне звёзд лучших бродячих трупп (потому что уже — о, боже, да, да! – ничерта и не притворялся). Да и Чонгук для актерства был уж слишком жёстким внизу, а глаза у него уж слишком горели недобрым огнём, чтобы думать, что он по-прежнему пытается кому-то отомстить... Когда дверь торопливо захлопнулась, Джин зловредно крикнул погромче: — Да! О-о-о, да-а-а! — И замер, пытаясь услышать, что там, в коридоре. Но у него плохо получилось: Чонгук продолжал вдохновенно толкаться, а потом вдруг прильнул губами к вытянутой от любопытства шее Джина. Тот растерялся, обнял мужа за плечи и нежно простонал... Уже совершенно искренне... Чонгук целовал, лизал, посасывал, явно оставляя свои следы поверх вчерашних, которые смутили Джина ещё в зеркале. Альфа метил его с наслаждением, пока руки его медленно сползли на бока, а потом и бедра Сокджина. Он дышал хрипло, начал кусать ощутимее, ощупывал всё нетерпеливее и настойчивее... Шутка явно выходила из-под контроля. И Джин запаниковал. Чонгука явно повело всерьёз, надо было что-то... Но как же приятно это было! Горячий язык альфы снова свободно гулял по его уже обнажённой груди, движения бёдер и толчки Чонгука были неспешными, Сокджин остро, всем телом чувствовал его налитое огромным желанием естество... Он почувствовал, как обхватил муж его половинки ладонями, утыкаясь носом ему шею, и стал сжимать их, поглаживать, прижимать к своему паху возбуждение Джина. Альфа поднял голову и умоляюще заглянул в его лицо. Но тот лишь прикрыл глаза от томительного наслаждения. И тогда Чонгук спустился рукой по бедру Джина и осторожно, но настойчиво начал поднимать его ногу, явно желая закинуть её себе на плечо. Джин встрепенулся и, жалобно простонав, завозился, но Чонгук ухватил покрепче и зашептал, сначала неразборчивое, а потом растерянный, пытающийся сопротивляться трясущимися руками Джин услышал жаркое: — Ну же... Сладкий, давай, пусти... Такой нежный... Джинни... Малыш... Хочу тебя, хочу... Ну же... Мой маленький... Малыш мой... Я буду осторожным... я клянусь... пожалуйста... пожалуйста... От этого шепота Сокджина совершенно неожиданно тоже повело — так это было горячо и искренне. Он невольно расслабил ноги и дал себя раскрыть. Глаза он зажмурил, поэтому не уловил, когда и откуда Чонгук достал масло. И лишь нежный, до острых мурашек приятный запах лаванды привёл его в чувства и подсказал ему, что сейчас его муж снова будет брать его. От опыта прошлой ночи остались только болезненные воспоминания, но отказывать Чонгуку было сейчас жестоко. Он был слишком возбуждён, его дыхание отяжелело, он порыкивал и весь подрагивал от нетерпения. И Джин, прикусив губу и стараясь не заплакать, попробовал расслабиться, когда снова почувствовал нетерпеливые пальцы на своём входе. Они оглаживали и мягко мазали, но от предчувствия того, что сейчас опять мучительная боль будет терзать его вперемешку с довольными стонами мужа, заставили Сокджина тихо всхлипнуть и сжать в пальцах простынь. Он быстро отвернул голову вбок, и горячая слеза скатилась по его виску в подушку. И в тот же миг пальцы с его входа исчезли. А над собой он почувствовал прерывистое тревожное дыхание. — Вы плачете... — растерянно прозвучал ломкий голос. — Я настолько был плох с вами... вчера? Джин открыл глаза. На него был устремлён полный отчаяния и ужаса взгляд чудесных, распахнутых широко-широко оленьих глаз. На лице Чонгука было такое выражение, что бета тут же приподнялся и схватил мужа за плечи. Тихо охнув от ткнувшей его боли, он уселся, притянул Чонгука, обнимая за шею, и уткнулся в сильное обнажённое плечо. — Бета, понимаешь? — тихо сказал он, дрожащими пальцами поглаживая замершего в его руках юношу, который ухватился за него и тоже в ответ прижал. — Я бета. И мне, наверно, и не положено получать... удовольствие, как... как альфам и омегам. У меня нет смазки, у меня нет запаха. И я ни тебе не могу доставить большого удовольствия, ни сам... — Мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как этой ночью с вами, — тихо сказал Чонгук. И вдруг Джин почувствовал, как горячая капля скатилась по его щеке — не его капля. Он попытался отстраниться, чтобы в недоверии убедиться — но Чонгук прижал его к себе крепче и не дал. — Не надо... — неверным шёпотом произнёс он. — Мне и так... стыдно... Сердце Сокджина забилось такой жаркой тоской, такой отчаянной радостью, что он вынужден был несколько раз глубоко вздохнуть в попытке восстановить сердцебиение. — Возьми меня, альфа, — прошептал он. — Возьми всё, что хочешь, милый мой... Я только твой... Я постараюсь сделать так... — Нет, не надо, — тихо сказал Чонгук. — Я сделал и так больно, думал о себе, как зверь, как дикарь не смог остановиться... Мне стыдно, простите... — Нет, нет, прошу, не говори этого, — замотал головой Джин, нежно прижимая глупого, но такого прекрасного юношу к себе. — Ты был прав, если бы ты остановился, снова бы ничего не вышло. А должно выйти, понимаешь? Нам это нужно... — Нужно? — отчаянно-нежно спросил Чонгук. — Мне нужно, чтобы вы были счастливы, Сок... муж мой. Чтобы рядом со мной вам не было больно. Только это мне нужно... И Джин вновь поразился тому, насколько разным мог быть этот странный Чон Чонгук. Вчера его брал сильный, коварный, уверенный в себе альфа, не останавливающийся и чётко знающий, чего хочет. И с ним Джин чувствовал себя милым маленьким омежкой, которого собирается съесть дикий и сильный серый волк — и в его руках хотелось оставаться нежным и робким, развращаемым им и немного от этого испуганным... малышом... От этого слова, произнесённого в сознании Джина глубоким бархатным голосом Чонгука, всё снова поджалось внутри беты и бесстыдно дернулось внизу. Но вот ещё одна картинка: чуть раньше, в доме старика Сохёна и по дороге в замок Чонгук был дерзким и отчаянно смелым мальчишкой, который хвастался, уверял, что всегда во всём выигрывает и был готов завалить его в своей нетерпеливой по-детски страсти прямо там, у очага лекаря, не думая о последствиях. А сейчас... Сердце Джина топила нежность. Оленёнок... Милый, заботливый, ласковый оленёнок. Он так переживает, что обидел Джина своими действиями, его руки такие крепкие, надёжные — и такие осторожные. В его объятия хочется нырнуть как под тёплый плед в тёмный зимний вечер. Он согреет, он укроет, он никому не отдаст своего несчастного плачущего бету. Джин так и сделал. Всхлипнул и нырнул в его объятия, сползая чуть ниже и утыкаясь в его шею, сбоку от острого юношеского кадыка. И для верности он этот кадык лизнул. Ну... чтобы помнил, что он принадлежит Джину. И Чонгук. И кадык. Альфа судорожно вздохнул, и Сокджин тут же пожалел о своей шалости, почувствовав, как под его ухом в груди альфы заколотилось сильнее и тревожнее сердце. Живое, настоящее, гулко дающее о себе знать. Чонгук обнял мужа плотнее и, потянувшись за одеялом, укрыл их, почти обнажённых, спрятав в густом, насыщенном их запахами тепле, как в норе. Сколько они так просидели, Сокджин не знал. Потому что он заснул. Ему было слишком хорошо. А проснулся от прямого и дерзкого луча холодного зимнего солнца, настойчиво напомнившего ему о том, что давно пора вставать. Чонгука в комнате не было, зато был Гону, который встрепенулся, когда увидел, что господин проснулся, и затарахтел о том, что все обеспокоены его долгим сном, но никто не решается его разбудить, хотя приехали гости, такие гос... — А где... где мой муж? — хмуро перебил его Сокджин, который почти не слушал его трепотню, томимый мутной обидой на Чонгука, который снова его бросил. Гону вдруг покраснел и нерешительно сказал: — Я... я прошу у вас разрешения на то, чтобы сказать, что он велел вам передать. — Ну... давай, — удивлённо ответил Сокджин. Гону обречённо вздохнул, прикрыл глаза и сказал: — Не сердитесь, ведь вы знаете, где он бывает. Он будет там целый день и будет всё время думать только о вас, он приедет на закате и хочет увидеть вас на стене, чтобы вы встречали именно его, а не ваш любимый закат. Он... — Гону запнулся, но, поострив сердце мужеством, продолжил, хотя и чуть тише: — Он сделает всё, чтобы не повторить ошибки этой ночи и избавит вас от страданий. Он найдёт способ сделать вас самым счастливым рядом с ним. Вот. — Гону явно выдохнул. Сокджин был алым от смущения, но в сердце его цвели самые яркие и нежные цветы, которые заполнили всего его своими божественно-счастливыми ароматами... И однако про себя он сурово решил надавать мужу пощёчин за то, что тот заставил его бедного невинного слугу-омежку говорить о ночных ошибках своих господ. "Мальчишка, — недовольно ворочалось в голове Сокджина. — Глупый, дерзкий, сладкий, ненормальный краса... то есть мальчишка! ... Мда. Я обречён." И он счастливо потянулся. — Что ты там говорил о гостях, Гону? — спросил он у омеги чуть позже, когда уже в своей комнате слуга помогал ему одеться. Перед этим Сокджин, естественно, тщательно отмылся от следов своей бурной ночи (он не разрешил Гону даже плащ с него снять, выгнал недоумевающего парня из купальни: ещё не хватало, чтобы он всё увидел). — Да! Приехал ваш брат, герцог Ким Тэхён! — радостно встрепенулся Гону. — Рано утром приехал, со своей свитой, небольшой, мы в двух восточных людских их разместили, они сейчас все отдыхают. А братцу вашему место отвели в белых покоях, ваш папенька распорядился! В комнате повисла тишина. Сокджин напряжённо смотрел перед собой. Тэхён... Ким Тэхён... Братишка... Любимый, сука, братишка... Очень вовремя. Так вовремя... Мало ему папаш — теперь нервы будет трепать ему ещё и это дьявольское отродье. Спасибо, боже, не оставляешь ты меня заботливыми испытаниями своими... — И... как он? — тихо спросил он, понимая, что неприличное молчание затянулось: надо было хоть как-то отреагировать на приезд любимого родственника. — Говорят, они с вашим отцом сразу поругались, — как-то виновато ответил Гону. — Я, конечно, лишь слышал от Чону, а тот от Хусона, что, как приехал, ваш братец потребовал разговора с вашим батюшкой. И папенька пытался отговорить его, но... — Гону виновато опустил голову и тише добавил: — Но вы же знаете вашего братца. Если он хочет... — Он и Великую Башню пробьёт, — принуждённо усмехнулся Сокджин. — И что же? Не смущайся, Гону. Твои способности и возможности сплетника мне сейчас нужны как воздух. Приободренный этим сомнительным комплиментом, Гону продолжил: — Они кричали друг на друга. Говорят. Наши не совсем поняли, но, кажется, речь шла о замужестве вашего братца... — Тэхён выходит замуж? — изумился Сокджин и в досаде закусил губу, поняв, у кого спрашивает. Нет, было не впервые, что события семьи проходили мимо него, но... Но всё же свадьба, о которой ему не рассказали — это слишком. Он выдохнул и процедил: — И что же? Что не так со свадьбой? — Кажется, вашему братцу не очень по нраву жених, — тихо и виновато произнёс Гону. — Ну, мне так сказали, но я, вы же понимаете... — Понимаю, — нетерпеливо перебил его Сокджин. — Ладно. Застегни. — Он протянул омеге руку с непослушной жемчужной застёжкой на манжете. Тот поспешно помог Сокджину, внимательно осмотрел его, поправил кружева на жабо, одёрнул пояс на дублете. — Вы прекрасны и готовы, — сказал ему Гону. И эта их обычная фраза — честное слово, Гону сам её выдумал, Сокджин не подсказывал — заставила бету немного улыбнуться бледными губами. "Я готов, — думал Сокджин, идя по длинному коридору такого родного замка. — Возможно, они снова попытаются растоптать меня. Нет, они точно сделают всё, чтобы я проиграл снова им и их желанию унизить меня. И я могу однажды снова им позволить это сделать, могу проиграть. Но не сегодня. Нет, точно не сегодня. Сегодня я буду бороться! К чёрту зануду-свёкра. К чёрту высокомерного братца. К чёрту всех! Сегодня я буду бороться!"