Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Закат над Версвальтом был прекрасен в любое время года. Летом он был ярче: отчаянно розовый, с призвуком сирени, он распускался над лесом огромным веером, окутывал тёмно-зелёные макушки мягким волшебно-красивым туманом и плыл, плыл, плыл... Сокджин всегда думал, что очень хотел бы уплыть вот с этим закатом куда-то туда, за леса, может, к океану — чтобы поменялось что-то в жизни, появилось новое... А зимой он был туманно-синим, начинал проглядывать холодными голубыми глазами наоборот, сначала сквозь дымку серых в сумерках елей, а потом поднимался на небо остро прорезанными тёмно-синими тучами и постепенно заволакивал весь мир густой мглой ночи. Звёзды высыпали как-то одновременно и позже. Как только что проснувшиеся маленькие феечки, они продирали свои блестящие глазки и зевали, подмигивая Сокджину с неба. Но сегодня он их не дождался. Одинокий всадник показался из голубеющего предзакатного леса почти сразу, как Сокджин вышел на высокую стену, с которой открывался наилучший вид на лес. Он спешил — этот всадник. Конь ретиво помешивал копытами снег, а сам парень в богато расшитом и отороченном мехом плаще, склонив свой берет к гриве, как будто погонял животное всем своим телом. Сердце так забилось, так затрепыхалось радостью в груди у Сокджина, что он за малым не замахал ему, этому в берете, прямо со стены. А хотелось. И крикнуть хотелось. И прыгнуть к нему: вот прямо со стены — и в объятия. Но Сокджин напомнил себе, что он приличный человек, что ему двадцать два, а не восе... а не шестнадцать — и остался стоять, наблюдая, как всадник подлетает к стене, залихватски поднимает лошадь на дыбы и задирает голову — чтобы найти своими невозможно огромными чёрными глазами фигуру беты на стене. Чонгуку ни возраст, ни положение серьёзного замужнего хозяина замка были не помеха. Поэтому, опустив вздыбленного коня (у Сокджина чуть сердечный удар не случился от этого его фокуса), альфа радостно замахал мужу руками и крикнул: — Не меня ждёте, прекрасный мой принц? — Нет! — крикнул ему в ответ вредный бета. — Закат жду. Чонгук ослепительно улыбнулся. — Тогда точно не меня! Я – рассвет! "Ты болтун", — хотелось крикнуть Сокджину в ответ, но вокруг, по двору, ходили слуги, так что он только засмеялся и покачал головой. — Я сейчас поднимусь! Ждите меня! — крикнул Чонгук, развернул коня и ринулся к воротам. Целоваться на стене было странно и смущающе прекрасно. Чонгук пах лесом, деревом, потом, снегом и огнём камина — Сокджин просто с ума сходил от этой невообразимо прекрасной мешанины запахов — самого лучшего аромата на свете. Он забыл обо всём, когда муж заключил его в объятия, распахнув плащ. Рука Чонгука тут же скользнула под плащ Джина на талию, а другая огладила вверх по спине к затылку. Но Джина не надо было удерживать. Он напал на губы мужа первым. Ну, напал — это, наверно, слишком громко сказано, скорее, робко прижался к ним, закрывая глаза и покрываясь румянцем от собственной смелости. Чонгук уже через несколько мгновений властно перехватил ведущую роль, прихватил и с глухим стоном стал посасывать его нижнюю губу. Джин вздрогнул: после укуса Тэхёна она болела. Чонгук удивлённо отстранился, внимательно посмотрел на губы мужа и нахмурился. — Что это? Вы поранились? — Немного прикусил, — торопливо шепнул Джин и, чтобы альфа не стал расспрашивать о подробностях, снова сам прильнул к его упрямым влажным губам. Чонгук поддался тут же, перехватил его поудобнее и прижал покрепче. Снова взялся за его губы, но чуть осторожнее, сначала облизал нижнюю, будто залечивая, а потом стал выцеловывать, чуть захватывая и нижнюю, и верхнюю... Он вдруг на секунду оторвался, заглядывая огненно-чёрным взглядом в прикрытые глаза Джина — и, вновь прикипев к его губам, толкнулся в его невольно сжатые зубы языком. Джин тут же покорно приоткрыл рот, давая возможность Чонгуку с коротким хриплым завоевательским рыком нырнуть в него, начиная со страстью там всё вылизывать, поглаживать спинку робкого язычка, а потом и забирая его в плен собственного невыносимо горячего рта... Джин как раз в этот момент очнулся, у него в голове мелькнула крайне развратная картинка, он коротко выдохнул, ухватил Чонгука за затылок, прижимая к себе, — и сам скользнул языком в его рот. Альфа замер, а потом, когда Джин, прикрыв глаза, стал медленно и со вкусом пробовать его, зарычал — нежно и сладко. Долго он этой пытки удовольствием не выдержал, стал нападать на губы Сокджина жёстче, тот начал кусаться в ответ — в общем, поцелуй перешёл в шуточную игру: кто кого перекусает. Они в конце концов засмеялись, Чонгук подхватил Сокджина и закружил его. Бета взвизгнул совершенно по-омежьи, вцепился пальцами в берет на голове неуёмного своего супруга и стащил его. Чонгук на это лишь засмеялся, задрал к нему голову и тряхнул пышной своей гривой. — Так лучше? — спросил он. — Мой берет вам давно покоя не даёт. Хотите его себе? — Хочу, — обиженно надулся Сокджин. — Пусти! Я из-за тебя второй раз чуть сердца не лишаюсь! Чонгук снова засмеялся — глупо-глупо и ужасно счастливо. — А первый раз? — Когда ты лошадь на дыбы поднял. Что за мальчишество?! А если бы... — Я в седле с девяти лет, — широко улыбаясь, сказал Чонгук. — Я вырос в нём, Джинни... — Он опустил мужа на землю и склонился к его лицу: — Ты так обо мне беспокоишься... Это так приятно... — И он снова стал нежить и ласкать его губы своими. Из приоткрытых окон замка донесся звук домашнего колокола: он звал всех господ за стол. Они одинаково вздрогнули и посмотрели друг на друга. И одинаковое сожаление было у обоих в глазах. И одинаково утешающе они друг другу улыбнулись. — Это ещё не конец, — шепнул ему Чонгук. — Это только начало, — поиграл бровями Сокджин, вспоминая с лёгкой судорогой, чем занимался последние два часа перед походом на стену в чане своей купальни... Чонгук удивлённо расширил глаза, но Джин, коварно усмехнувшись, потянул его вниз: ему вовсе не хотелось получать нагоняй от папы за опоздание к ужину. Тем более к торжественному ужину в честь Тэхёна... Тэхён, кстати... вот, да. Ещё же Тэхён...

***

Тэхён и Чонгук были истинными. И Сокджин этого, может, и не понял бы, но он слишком много прочитал буквально сегодня об этом — волей-неволей, он не искал специально, но почти во всех, даже самых развратных, пошлых сказочках и легендах истинность преподносилась как божий дар, как пример настоящего благословения и чуть ли не единственного повода быть безусловно счастливыми... Сокджина это раздражало, но что он мог поделать — читал. И поэтому он сразу всё увидел: затуманившийся мгновенно взгляд, неуёмное трепетание ноздрей и наслаждение — откровенное, чистое, вдохновенное — которое разлилось по лицам обоих, как только они, невольно, на глазах у всех обнюхав друг друга, приблизились, чтобы Чонгук смог поцеловать руку Тэхёну. Напряжённый взгляд Сокджина, который по лицам отца и папы понял, что он не ошибся, что это именно оно, выхватил невольно вылезшие клыки у Чонгука, когда тот склонился над тонким подрагивающим в его широкой руке запястьем изо всех сил сдерживающего стон Тэхёна. Первые прикосновения. Первые объятия. Первый поцелуй истинных... Столько всего об этом и рассказывается, и написано... И никогда в жизни Сокджин не думал, что он увидит это — и его сердце разорвёт от боли и тоски. Чонгук был как чумной. Он потряхивал головой и сжимал зубы. Он крепко сжал руку Сокджина, когда они шли в столовую, вцепился в неё, как в спасительную верёвку, но это не помогло. Его взгляд — стекленеющий, жаждущий — невольно всё время обращался на Тэхёна. И постоянно подрагивали его ноздри: видимо, запах вишни был для него не просто желанен — он откровенно пьянил альфу. Тэхён держался лучше. Да, в первые минуты, когда Сокджин, ещё улыбаясь, представил их друг другу, он только остолбенел, покачиваясь и коротко, отчаянно втягивая воздух, а когда Чонгук поцеловал его руку, вдруг ухватился за его пальцы, стиснул их, как будто не желая выпускать. Его взгляд заметался, — отчаянный, несчастный, ужасно напуганный... И Чонгук тоже смотрел на него — и не отнимал руки... Ситуацию спас Бомгю, который, улыбаясь прыгающей улыбкой, перехватил их руки, развёл, отпустил руку Чонгука и чуть не силой потащил Тэхёна в зал, бросив гневный и призывный взгляд на растерянно хлопающего глазами герцога Кима и Сокджина с Чонгуком, замерших посреди коридора. Вот тогда и ухватился Чонгук за безжизненную руку медленно умирающего от ужаса осознания мужа. И пошёл тяжелыми шагами вслед за свёкром и тем, кого ему для счастья сам Господь подарил, в столовую. Но за ужином Тэхён взял себя в руки. Уж неизвестно, что сказал ему Бомгю, но от жадно-растерянного взгляда на супруга собственного брата в глазах Тэ ничего не осталось. Он, хотя и натянуто, улыбался Чонджину, рассыпавшемуся перед ним комплиментам, и Банджо, который стал радостно расспрашивать его о Столице, а потом разразился длинной и занудной речью о том, что жить сейчас по-человечески можно только и исключительно в Столице, потому что везде уныние, мрак и скука. Тэхён слушал и кивал в такт головой, но Сокджину, который наблюдал за ним мертвенно-отстранённым взглядом, было очевидно, что единственное, о чём думает Тэхён, — это как бы не посмотреть лишний раз на Чонгука, который, как назло, сидел почти напротив него. Сидел, уперев взгляд в накрахмаленную скатерть, в свою тарелку с нетронутым ужином, в бокал, который перед ним ставил Хусан — куда угодно, лишь бы не на того, чей запах был ему настолько мучительно-приятен, что он старался дышать через раз. Увы, надо было быть совершенно слепым, чтобы не заметить этих двоих. И хотя чета Чон немного опоздала к церемонии знакомства их сына с братом его мужа, но и они явно быстро всё поняли. Их реакция окончательно сделала их для Сокджина врагами. Чонджин растёкся мутной, довольной лужей. Он настолько откровенно- торжествующе поглядывал на бледного, еле дышащего зятя, что тот едва сдерживался, чтобы не плеснуть ему в лицо из своего бокала. Кажется, этот похотливый самец решил, что теперь Чонгук точно его бросит — а значит, он увидит бету в своей постели очень быстро. Граф Чон откровенно облизывался, стоило несчастному Сокджину мазнуть по нему невольным взглядом, а того чуть не выворачивало каждый раз от отвращения. Не меньше страданий доставил ему и Банджо. У него хватило бестактности завести разговор об истинности. Начав с якобы слышанной им в детстве легенды о том, что никто и ничто не должно вставать на пути истинных, он с бледной тревожной улыбкой спросил у напряжённо подрагивающего губами Тэхёна: — А что вы думаете об этом, дорогой? Сокджин впервые за весь вечер прямо посмотрел на брата и понял, что тому не просто плохо — ему мерзко: и на душе, и на сердце, и вообще. Но Тэхён всегда умел держать лицо. И удар. Поэтому он улыбнулся — вежливо и убийственно очаровательно – и ответил: — Думаю, что хорошо, что истинности почти не встретишь в наши дни. Она доставляла бы лишь мучения в наш век, когда важны не интересы сердца, а лишь родовой кошель и расчёт. — Но вот если бы вы, дорогой Тэхён, — вдруг вступил Чонджин, —встретили своего истинного, как бы поступили вы? На него посмотрели все — и почти все с осуждением. Никак не откликнулся только Чонгук, который лишь прикрыл глаза и вцепился побелевшими пальцами в пальцы Сокджина, которые не выпускал, как выяснилось, всё это время. Бета же только прикрыл глаза от боли, но снова не стал их вырывать: боль от горячих тисков из пальцев мужа позволяла ему не терять сознание от боли внутренней. Голос Тэхёна он услышал как будто издалека: — Я очень надеюсь, что этого не случится, господин Чон. У меня есть тот, кого я люблю больше жизни. И поэтому... — И Тэхён скоро выходит замуж, — грубо прервал его отец. — Так что ничто не должно этому помешать, господин граф. — Ну, а что может помешать? – тут же соловьём запел Банджо. — Конечно! И тот, кого вы любите больше жизни, дорогой Тэхён, — это ваш будущий счастливый супруг? Сокджин снова быстро кинул взгляд на брата. Ему казалось, что Тэхён не мог стать ещё бледнее, но он понял, что ошибся. Губы омеги скосились в сторону в болезненную ухмылку, но ответить он ничего не смог. И тогда Сокджин быстро сказал: — Конечно, дорогой свекор. Нам обоим очень повезло с женихами: оба паче чаяния оказались очень хорошими людьми. Банджо кинул на него неопределённый взгляд, но ничего не сказал. До конца вечера Сокджин досидеть не смог. Рассказов отца и свёкра об охоте и о том, какой в деревне они нашли прекрасный трактирчик, он уже не выдержал. Ведь он отлично знал, чем занимается этот трактир, почём там продают доступных омег, и все "тонкие" намёки альф, которые были уверены, что никто, кроме них, их не поймёт, вызывали у него тошноту. А удивлённые и ужасно наивные вопросы Бомгю и Банджо приводили его в тоскливый ужас. Неужели и его это ждёт? Муж будет почти напрямую рассказывать ему о своих изменах, а он по наивности этого не будет понимать? Но останавливать альф, вмешиваться в разговор и давать знать, что он-то понимает всё, у него не было сил. Поэтому он с трудом выдернул руку из ладони Чонгука, извинился, сказал, что у него разболелась голова, и хотел было уйти, но... Но Чонджин его остановил откровенно насмешливой фразой: — Вы правы, дорогой зять, здесь такой сильный запах, и, наверно, для вас он особенно тяжёл. Вся кровь бросилась в лицо бете, он услышал, как резко выдохнул Тэхён и тихо ахнул папа. Но Сокджин тоже умел держать удар. Он чуть склонил голову и, глядя прямо в глаза нагло ухмыляющемуся свёкру, ответил: — Что же, он хотя бы не так тяжёл, как в том чудесном трактирчике, о котором вы нам только что рассказывали. Как и в любом борделе, там, наверно, запашок ещё тот. Но вы не беспокойтесь: в Версвальте по-прежнему отличные купальни. — Он обвёл замершее сообщество холодным взглядом, слегка поклонился: — Хорошего вечера. — И вышел, гордо неся свою горячую от отчаяния голову.

***

Он хотел к себе в спальню, упасть на свою постель, зарыдать в подушку о своих разбитых мечтах, о своей несчастной судьбе — быть связанным отныне с человеком, который всю жизнь будет желать другого, будет мечтать о другом, будет думать о другом... А Сокджину будет врать, что верен ему, что ни о чём не сожалеет, что... Да, Сокджин был уверен: муж не бросит, не потребует свободы выбора, хотя по старинным и так мало используемым законам, теперь он имеет на это право: встретивший истинного — что было невероятной, просто огромной удачей, на пути которой ничто и никто не должен был сметь становиться — такой счастливчик имеет свободу от любых уз. Его брак, по его требованию, может стать недействительным, он имеет право забрать своего истинного даже из монастыря. Что уж говорить о странной связи в изначально обречённом на неудачу замужестве? Но это был Чонгук, и Сокджин точно знал, что тот так не поступит со своим бетой... своим... бетой... Только вот зачем бете та оболочка, которая останется, когда сердце и душа Чонгука уедет в Столицу вслед за Тэхёном? Тэхёном, который тоже будет тосковать по нему — и рваться к нему. Намджун? Сокджин тяжело усмехнулся. Он же смог забыть Намджуна. И Тэхён, наверно, уже забыл. Ведь это же Чонгук... Даже если бы не истинность, на самом деле Сокджину следовало бы опасаться за мужа: братцу он наверняка бы понравился. И бета не обманывал себя: ни на что не повлиял бы даже их неожиданно трепетный дневной разговор, а потом шаловливые плескания в купальне, где Сокджин поухаживал за раскапризничавшимся братцем и вымыл, по его просьбе, ему голову, за что тот душевно окатил его водой из чана, а потом вообще потянул — и Сокджин нырнул туда с головой и прямо в одежде. Они потом еще весело подрались в чане... Да... Так вот: всё это ничего, скорее всего, не значило бы для Тэхёна. Это Сокджин за всем этим как-то забыл о сучьем характере братца и подвёл к нему знакомиться супруга безо всякой задней мысли. Зато теперь этих мыслей в голове Сокджина была тьма тьмущая... Только вот поздно. Откровенно поздно было. Неизбежное свершилось, а если вдруг Сокджин забыл, то Вселенная напомнила: беты не предназначены для любви и радостей семейной жизни. Какой был шанс, что его муж окажется истинным его братца? Ничтожно мал. Но вот — пожалуйста. Сокджин тяжело опёрся на подоконник в коридоре, потому что у него закружилась голова и его замутило. Он сжал зубы. Нет. Нет, нет. Он не даст, он не допустит. Его мальчик... Его Чонгук ни в чём не виноват. Он... Должен его отпустить. Полюбил Сокджина — полюбит всей душой и Тэхёна. Тот ведь неплохой в общем-то... Слёзы навернулись на глаза беты, но он зло утёр их нетерпеливыми пальцами. Не реветь, нет! Это будет правильно, это будет... правильно. Только надо убедиться, что Тэхён хочет... что намерен хотя бы попытаться сделать своего истинного счастливым. Чонгук... Этот прекрасный альфа, этот самый лучший на свете муж... Не реветь! Глупости, глупости, глупости! Ты — бета, ты сможешь и должен!.. Чонгук заслуживает счастья. И Сокджин решительно направился к Белым покоям. Он должен поговорить с Тэхёном и попросить помощи: Чонгук так просто не уступит, он не согласится быть счастливым за счёт мужнего горя и не поверит, что его бета не сможет быть счастлив рядом с ним теперь, когда они оба знают, что... "Но почему? — вдруг взмолилось сердце. — Почему ты должен отпустить? Ведь ты хотел бороться за него! За его любовь! За свою мечту о том, чтобы быть счастливым рядом с ним! Почему ты так легко, так глупо и быстро отказываешься от этой мечты?!" — Я мог бороться с собой, — прошептал, жмурясь, Сокджин и привалился без сил к стене. Он глубоко дышал, отгоняя истерику и боль. — Я могу бороться со своими страхами, со своими страданиями тела — ради него. Я могу преодолеть свой стыд и стать для него кем-то, кто будет его манить. Я могу бороться с его страхом меня обидеть и желанием мне солгать. Но я не смогу всю жизнь бороться с его природой. Не могу противиться воле бога, который дал ему истинного — и привёл его в мой дом. Привёл, чтобы напомнить мне о смирении и моей судьбе. Я был слишком счастлив, слишком... Недопустимо... Я могу бороться с отсутствием зверя в себе — чтобы понравится зверю Чонгука. Но я не могу заставлять его убивать своего зверя каждый день, чтобы соответствовать моей пустоте. И он решительно открыл двери в Белые покои. Тэхёна там, естественно, пока не было. Были его вещи — разложенные или разбросанные небрежно то там, то тут. Сокджин машинально поставил несколько кинутых на кресло флаконов на полки изящной белой этажерки, поднял с пола несколько кружевных пристежных манжетов и, улыбнувшись дрожащими губами, сложил их на краю столика, на котором лежали какие-то коробочки, остро и приятно пахнущие. Он взял одну, открыл — и его глаза заволокло слезами. Кармин... Хорошо, что Тэхён им тоже пользуется... На его пухлых, чувственных губах он будет отлично смотреться. Чонгуку должно понравиться. Сердце снова заколотилось, как бешеное, от этой мысли. Но Сокджин сжал зубы и стиснул коробочку в руке. А потом осторожно положил на место. Он должен уйти в сторону. Это правильно. Он поступает правильно. Надо только убедиться. Немного убедиться, что Тэхён тоже это осознает и готов быть рядом с его аль... с... с Чонгуком. Он сам пришёл, чтобы поговорить, но когда услышал приближающиеся голоса, трусливо нырнул за тяжёлую портьеру на угловом окне. Почему — непонятно. Может, не ожидал, что Тэхён придёт в свою комнату не один. И точно не ожидал, что он придёт сюда с Чонгуком. Услышав голос мужа, Сокджин чуть не умер прямо там, за тяжёлой белой портьерой. Его сердце застучало так, что он испуганно подумал, что выдал себя этим грохотом. — Мы всего лишь поговорим! — говорил Тэхён. — Мы можем поговорить в другом месте, — как-то вяло и неуверенно мямлил Чонгук. — Зачем вы... зачем вы меня сюда привели? Сокджин услышал тяжелый звук, как будто кто-то присел на край скрипучего стола. — Ты ведь не дурак, Чонгук. И ты прекрасно понимаешь, что произошло. — Голос Тэхёна был напряженный и возбуждённый. — Мне надо знать, что ты намерен делать. Потому что я и так только что еле отбился от твоего отца, который настойчиво видит во мне своего нового сына! — Мой отец глубоко ошибается, — тихо ответил Чонгук. — Бож-же... Вы можете отойти дальше?... Я... Я и так еле держусь. — А это бесполезно, — зло прошипел Тэхён. — Ты уже надышался мной... Даже если так... Мхм... — Нет! — Послышалась какая-то возня, и Сокджин, почти умерший от осознания того, что именно он сейчас подслушивает и чему именно, скорее всего, сейчас станет свидетелем, невольно чуть выглянул из-за тяжёлой бархатистой ткани. Чонгук сидел на краю большого стола, Тэхён нависал над ним, держа его за плечи. Одна рука Чонгука упиралась в грудь омеги, а вторая крепко держала его за бедро. И их губы соприкасались. Глаза Тэхёна были широко открыты, а Чонгук... его ресницы были трепетно приопущены. Эти детали — жуткие в своей откровенности — Сокджин выхватил взглядом мгновенно, душа его перевернулась, и он снова спрятался за портьеру. Там он упёрся лбом в холодную стену и зажмурился, пытаясь прогнать этот образ двух собирающихся целоваться голубков, но он лишь сильнее проступил алым в звёздной черноте под его веками. — Не надо, нет, — хрипло и умоляюще сказал вдруг Чонгук. — Прошу... прошу вас... — Почему же нет, Гуки? — тихо и сладко почти пропел Тэхён. — Ты такой милый... О, я рад, что Вселенная именно тебя послала мне... Ты так вовремя! Ты бы знал: как ты вовремя! И так пахнешь, мм... Хотя, конечно, этот запах старинного дерева больше бы братцу моему понравился, но он мой, да? Только мой! Как и весь ты — мой же?! — Н-нет... Прошу вас... — Сокджин открыл от неожиданности глаза. До этого его тело держалось только тем, что он вцепился в подоконник белыми пальцами, слушая нежный и торопливый голос своего брата. Но этот, другой голос... — Я умоляю вас... не надо. Я не могу быть с вами, Тэхён... не могу... — Ну, как же не можешь? — голос Тэхёна был наивно, отчаянно веселым. — Посмотрим, что тут у нас... — Нет! Не... не трог... хм... нет, прошу, про... про... нет! хххмм... — Ну, и зачем же ты лжёшь мне, милый мой кролик? Смотри, ты готов взять меня прямо здесь и сейчас, а? Смотри, что у меня для тебя есть... – Нет! Нет! Застег... не надо! — Зажмурился... такой милый крольчонок... Как же братцу повезло. То есть не братцу, конечно, а мне. Только скажи, как тебе удаётся держаться? Такой крепкий, такой большой... — Не... надо... Нет... Пустите... Ахх... Мммм... Нет, нет! — Ты так сладко стонешь, мой сильный альфа... А вот так?.. — Нет! Нет! Отпусти меня! — Но как у тебя получается? Как?! — Я люблю его! Только его! Отпусти! Не трогай! Я принадлежу только ему! Люблю только его! В этих словах, в этом голосе, сорвавшемся отчаянным, мучительным криком, было столько искренней страсти, столько силы, что она невольно передалась Сокджину. Ударила его под дых, вздёрнула, встряхнула. "Как смел ты во мне сомневаться! — гневно, бешено, зло крикнул у него в голове этот голос. Это был его голос. Благословенный голос его мужа. — Как ты посмел! Как! Ты! Мог!" И Сокджин открыл глаза. Оказывается, всё это время он трусливо жмурился, закрыв лицо руками и вжавшись в стену у окна. — Любишь? — вдруг сурово спросил Тэхён. — Ты в этом уверен? — Люблю! Больше жизни люблю! — крикнул ему отчаянный, прекрасно-гордый, полный силы голос альфы. Настоящего альфы. Его, Сокджина, альфы. — Не отдам его! Никому не отдам! — Тогда так и скажи своим родственникам! — совершенно неожиданно заорал на него Тэхён. — Что у вас тут вообще происходит?! Почему они так против моего брата? И куда постоянно смотрит твой отец?! Почему он смотрит на моего бету, как на кусок мяса, облизывается и воняет так, как будто трахает его прямо у всех на глазах?! Куда ты смотришь, истинный?! Куда, сука, ты смотришь?! Твой папаша третирует на твоих глазах твоего мужа — а ты молчишь?! Любишь, говоришь? Никому не отдашь?! Тогда для начала разберись со своими родителями! Вон из моей комнаты! Еще раз посмеешь принюхаться к моему запаху — я тебе лично шею сверну! И отцу своему это же передай, старому кобелю! Вон! Сокджин, в начале речи Тэхёна завалившийся от неожиданности на подоконник, в полном ступоре смотрел перед собой, когда услышал, как тяжело открылась и с громким стуком закрылась дверь. А потом были шаги. И резкое дёрганье перед глазами — и пышущее гневом лицо Тэхёна с приподнятой бровью. — Всё услышал, что хотел? — спросил он тихо и ужасно зло. — Мм... я-я... в... всё... — Я думал, братец, что ты знаешь: за любовь надо бороться! А ты ведь пришёл щедро мне его предложить? Сокджин, залившийся краской до макушки, ничего не ответил и лишь опустил глаза, впервые чувствуя себя перед младшим братом провинившимся ребёнком, ожидающим наказания от взрослого. — Зачем? — сквозь наворачивающиеся слёзы обиды и облегчения только и спросил он. — А как же? — язвительно усмехаясь, ответил Тэхён. — Ты что, книг не читал? Каждый королевич должен своего прекрасного принца отбить у чудовища. — Ты, значит, чудовище? — всхлипнул совершенно по-детски Сокджин и смахнул слезинку с носа. — Сам ты чудовище! — возмутился Тэхён. — Я твой ангел-хранитель! Ты туповат, братец, поэтому ничего и не понял. Он только что на твоих глазах отказался от истинного, на котором настаивает зверь внутри него! Он победил чудовище в себе — не задумываясь, легко, как так и надо! Знаешь почему? Знаешь? — Тэхён нагнулся, пытаясь поймать взгляд убегающего от него глазами Сокджина. — Глупец! Бедный мальчишка в тебя по уши! Да если бы хоть кто-то для меня так... — В голосе Тэхёна появилась ядовитая горечь. — Только вот тебе этого не оценить, ты ведь этого зверя внутри не ощущаешь! Ни текущей поганой суки, умоляющей лечь и подставиться первому встречному от боли и похоти, ни дикую мразь, ревущую и требующую валить добычу и вытрахивать из неё душу. — Тэхён зло прищурился. — Ты ведь по-прежнему завидуешь нам, омегам, да? Тупой бета! — Он сурово сложил руки на груди и грозно рыкнул: — Вон из моей комнаты! Сокджин, совсем потерянный, в растрёпанных чувствах рванул было, но Тэхён вдруг ухватил его за руку, дёрнул на себя, и он практически впечатался с разворота в брата. Тэхён же, внезапно грубо нагнув его голову, впился жёстким поцелуем в его приоткрытые губы, резко втянул их, присасываясь, а потом выпустил, вцепился зубами в верхнюю и резанул по ней клыками. Сокджин сдавленно вскрикнул, но оттолкнуть сумасшедшего не успел: тот и сам отскочил. — Спятил?! Ты спятил! — со слезами на глазах, потому что было больно, крикнул ему бета. — Это если ты вдруг собираешься упрекать своего мужа за поцелуй со мной. Тебя я поцеловал дважды, помни об этом, играя с ним в ревность. — Тэхён прищурился и зашипел злобной змеёй, глядя прямо в насупленное лицо старшего брата: — И если ты ещё раз, сука, даже подумать посмеешь, что имеешь право раздаривать своего мужа кому бы то ни было, я придушу и тебя тоже. Тебе повезло получить того, кому ты так нужен! А ты! Порву и похороню рядком. И даже цветов на могилу носить не буду, ибо — не заслужил! Вон!