Красавцы и никаких чудовищ (18+)

"Нет.. пожалуйста..." — мелькнуло в голове у Сокджина, прежде чем он почувствовал, как его рот накрыли горячие, мокрые и такие ужасно чужие — губы Чон Чонджина. Альфа не целовал — он хотел съесть зятя, кусая и всасывая, грубо и больно. Сокджин пытался оттолкнуть его; мучительно хрипя, он старался увернуться от бесцеремонных губ, однако движения его были вялыми, он прилагал огромные усилия — но, как в страшном сне, лишь еле шевелился. Чонджин между тем стал лизать его лицо, жадно рыча, никуда не торопясь и явно испытывая огромное наслаждение. Альфа нагло и откровенно лапал, медленно, сильно и больно ощупывал выгибающееся под ним от ужаса в попытке оттолкнуть, вывернуться слабое тело. Это тело жестоко подводило Сокджина... подводило... Руки и ноги, словно к ним были привязаны кули с песком, почти не шевелились. Более того, где-то там, внутри, что-то сладко потягивало навстречу ненавистным прикосновениям. Но он всё равно пытался оттолкнуть альфу, хотя все попытки были напрасны и лишь усиливали его горестное отчаяние. Чонджин был сильнее, его распаляли страсть и желание, и он наваливался на зятя, легко преодолевая его слабое сопротивление, до тех пор, пока тот не оказался полностью под ним — замятым, зажатым, с перехваченными и сведёнными вверху в жёсткой и сильной ладони графа руками. И увы, произошло это очень быстро. Сокджин задыхался: как только он пытался крикнуть, позвать на помощь, Чонджин тут же нападал на его губы в попытке затолкать между ними свой противный язык и вылизать рот своей жертвы. Сокджин в ужасе пытался стряхнуть с себя ненавистного насильника и понимал, что ему конец. Он был весь мокрый от пота, так как сил у него не было, а свекор лишь распалялся от его, даже вялого, сопротивления. И очень скоро, когда Сокджин оказался полностью в его власти, проклятый альфа торжествующе зарычал и поднялся над ним на одной руке, второй продолжая держать в захвате его кисти. — Ты зря вырываешься, дитя, —прохрипел он, улыбаясь безумной улыбкой. — Сегодня ты не сможешь убежать от меня или спрятаться за спину своего муженька. Его продержат на охоте до вечера, а когда он вернётся, я с тобой уже закончу, и ты наконец-то станешь полноценным членом семейства Чон. — Граф широко улыбнулся. — Самым желанным и любимым её членом, да? И частым гостем в моём Сотерли, где тебя будет ждать отдельная милая комнатка. Я весь этот месяц устраивал её — думая о тебе и о том, что я буду с тобой там делать. Чонджин жадно облизнулся, резко наклонился и укусил Сокджина в губы. Тот снова мучительно дёрнулся и застонал от боли и ненависти. Но альфа лишь крепче вжался губами в его рот. С неохотой оторвавшись, он зашептал, как в горячке: — Ты таким стал... Таким... Ты сияешь, такой нежный, такой дивно розовый, соблазнительный... Я с ума схожу, как вижу тебя... Ты так пахнешь... ммм... Чонгук всегда противно пах, но на тебе его запах так возбуждает, он какой-то... Ты так прекрасно, дитя, так прекрасно... — И он снова, как безумный, накинулся на зятя, терзая его губы и вылизывая лицо. Сокджин покрылся холодным потом от новой волны ужаса, это чуть придало ему сил, он вырвал руки и вцепился слабыми пальцами в щёки насильника, царапая его, а потом попытался пнуть мужчину, но добился лишь того, что тот, ловко и очень болезненно нажав ему на колени, оказался между его ногами. Слёзы брызнули из глаз Сокджина: он понял, что безнадёжно проиграл. Понял это и альфа и коротко, победительно рыкнул. С наигранной жалостью он провел пальцами по алым щекам Сокджина, стирая слёзы, и сказал: — Не плачь, сладкое моё дитя, не надо. Ты не виноват, мой сладенький. Ты сопротивлялся честно и достойно, но против Арского вина ни один омега ещё не выстаивал. Семейный рецепт Чон, мой милый мальчик. Ты выпил целый бокал, а ведь я думал, что хватит и половины, чтобы уложить тебя покорным под меня. Но ... — Он хищно окинул взглядом измученное и залитое слезами лицо своей жертвы. — Но ты же у меня бета... — Он склонился ниже и вдруг снова провёл, широко и мокро, языком по щеке Сокджина, от чего того снова замутило. А Чонджин застонал от явного наслаждения: — Чистый... Пахнешь им, но всё равно... слишком чистый.... Я хочу испачкать тебя, моё сладкое дитя, понимаешь? Я хочу залить тебя собой, хочу кончить на твоё слишком прекрасное личико, кончить в твой прекрасный ротик, наполнить твою тугую задницу — чтобы ты был весь — весь! — в моём семени! Если бы ты только мог понести... Я бы взял тебя, пусть и силой, прямо там, в твоём вонючем Версвальте, не отдал бы этому мелкому недоальфе. Я! Я должен был быть у тебя первым! И отцом твоего ребёнка — тоже я! Чтобы ты стал моим навсегда! Он яростно сжал руку Сокджина так, что тот захрипел от боли, но альфа этого, кажется, не заметил. Он продолжал безумно пожирать глазами искажённое страданием и ужасом лицо зятя — и этот вид, кажется, доставлял ему удовольствие. Он снова заговорил, почти напевно, почти с сочувствием: — Но ты не можешь, да, бета? Ты не принесёшь дитя ни мне, ни этому юному недомерку — моему сыночку. А значит — пусть так, пусть я буду вторым после него, но ты никогда... никогда не избавишься больше от меня! А попробуешь не послушаться и не приехать по первому моему требованию, чтобы стать моим сладким деткой в той комнатке, я всё расскажу о том, что сейчас с тобой сделаю, твоему убогому муженьку. В подробностях! — И альфа торжествующе расхохотался. — Он убьёт тебя, грязный старик! — в бессильной, отчаянной злобе с силой выкрикнул Сокджин. Его грудь сотрясалась от рыданий. Он не хотел доставлять Чонджину ещё и это удовольствие, показывая, насколько он уязвим, насколько страдает, — но сил сдерживать рвущиеся наружу слезы у него больше не было. — Я скажу ему! Сам всё скажу — и Гук тебя убьёт! — в отчаянии прошептал он. — Дитя моё, — в голосе графа появилась подлинная страсть и даже нежность. — Ты, конечно, можешь пожаловаться Чонгуку, но ни один верхний супруг не примет обратно пользованного другим нижнего. Это слишком сильно задевает самолюбие. И он будет утешать тебя, целовать и гладить, но ты будешь знать: теперь, побывав подо мной, ты ему глубоко противен. Он ведь так юн, так зол и пылок. Ему нужно, как и всем молодым, или всё или ничего. Но ты не бойся, дитя моё нежное, я оттрахаю тебя так, что все его попытки быть с тобой альфой покажутся тебе жалкими игрушками. Я ничего не оставлю ему — ни шанса. Он должен был отдать мне тебя, когда я ещё предлагал ему взамен денег и свободу. Всего-то и должен был уехать, чтобы мы все забыли о нём, и оставить мне тебя... Не захотел, дурачок. Влюбился в тебя с первого взгляда... Что же. Сам виноват. Слёзы душили Сокджина, слова свёкра растерзали ему сердце и вынули душу. Чонгук не примет его? Отвернётся брезгливо от мужа, который не смог сопротивляться, дал себя изнасиловать? Так ведь и будет. Сокджин закрыл глаза, чтобы не видеть наглую ухмылку на ненавистном лице свёкра, который следил за ним, как коршун за добычей. И альфа уловил эту слабость, которая ледяной волной накатила на Сокджина. Уловил — и дикая радость отразилась на его лице: он победил. Чонджин заговорил медленно, тягуче и страстно: — Когда ты сердишься, ты прекрасен! Твои чудные глазки так блестят, а на щёчках такой румянец... Мне хочется слизать его с них — такую-то сладость. Но когда ты вот так слабеешь в моих руках, бледнеешь и сдаёшься мне... ммм... деточка, ты просто совершенен! — И он с жаром впился в шею зятя губами. Но от отчаяния ли, или от дикой внутренней боли из-за осознания того, что сейчас сделает с ним этот мерзкий альфа, Сокджин вдруг как будто очнулся. "Нет! — скрипнул он зубами. — Не сдамся. Умру, а не сдамся. Не сегодня. Сегодня я борюсь". Он собрал волю в кулак и дёрнулся под рычащим, лапающим его уже между ног, сходящим с ума над его шеей мужчиной так, что вырвал свои руки. Но альфа просто снова обхватил его плечи и присосался к шее с другой стороны. Тогда Сокджин выдохнул и крикнул – громко, отчаянно, изо всех сил: — Помогите! Помогите! Кто-нибудь! Помо... Помо...ммхмм... Чонджин набросился на его губы, стал почти рвать их своими ужасно острыми зубами. От сильной боли на уже исстрадавшихся губах Сокджин начал тонуть в пучине забытья. Он пытался удержаться, он умолял себя: "Нет, не смей, нет! Ты ведь знаешь, что он с тобой сделает, если ты сейчас..." Но силы растаяли, тело сдалось и отказалось двигаться, сознание мутилось и уплывало... Это ко... Что-то глухо стукнуло, Чонджин обмяк на нём, его наглые пальцы, которые мучительно мяли естество Сокджина в жуткой попытке его возбудить, разжались. Голова безвольно упала на плечо беты, а тело мраморной плитой придавило его так, что он пискнул раздавленной мышью и захрипел. — Эй, ты живой? — услышал он где-то над собой незнакомый, звонкий, насмешливый голос. — Сейчас, погоди, солнышко... Мне кажется, эту гадость надо с тебя снять. Бессознательное тело графа Чона вдруг стало легче — и свалилось с Сокджина на пол. А над ним, ничего не понимающим и не способным остановить свои рыдания, склонилось лицо. Лицо в маске. Бархатная, отлично сделанная, плотная, она закрывала полностью верхнюю часть лица, оставляя только прорези для остро блестящих игривым прищуром глаз, прикрывала нос и спускалась на щёки до линии челюсти, не прикрывая тем не менее пухлые насмешливо приподнятые в лёгкой очаровательной улыбке губы. На незнакомце была также плотно и глубоко на лоб надетая чёрная шляпа с широкими полями и чёрный, плотно запахнутый и застёгнутый плащ из дорогой поблёскивающей ткани. — Эй, омежка, хватит рыдать, — улыбнулись ему красивые губы. — Этот старый урод ничего ведь не успел тебе сделать? Глаза незнакомца откровенно пробежали по телу Сокджина, и тот испуганно прикрылся руками. Но, к счастью, Чонджин не успел ни снять, ни порвать одежду на нём, так что и сорочка, и бриджи были на месте. — А ты милашка, — ободряюще улыбнулся незнакомец. — Но, кажется, немного рассеянный, да? — По... почему... это? — всё ещё всхлипывая, обиженно спросил Сокджин. Он не мог оторвать взгляда от чудесных ярких глаз незнакомца в маске. Тут они превратились в полумесяцы: парень явно снова прищурился. — Потому что впустил того, кто так яростно воняет желанием тебя поиметь, солнышко. — Слова незнакомца были обидными, но тон голоса — мягкий, ласковый, сочувствующий. — Или у тебя нюх отбило, розочка? — Я не впускал! — оскорблённо крикнул Сокджин. Он не без труда поднялся и сел, чуть помотав головой. А потом гневно посмотрел на парня в маске, который нахально уселся прямо на край постели и подтянул к себе колено, развернувшись к бете всем телом. И уже не так уверенно Сокджин добавил: — Он сам вошёл! Я спал! — Ты спал, не закрыв дверь на защёлку? — вежливым, светским тоном осведомился незнакомец. — Мы... Мы никогда не закрываемся, — обиженно ответил Сокджин, но покраснел, понимая, что незнакомец прав. И тот ожидаемо сказал: — Ну, я же говорю: рассеянный и такой очаровательно наивный. В замке, полном альф, такой нежной розе надо быть очень осторожной, когда он ложится спать посреди дня в столь печальном одиночестве. В руках незнакомца откуда-то появился высокий стакан с водой, и он протянул его Сокджину. Тот не просил, но вдруг почувствовал, что на самом деле очень хочет пить. С благодарностью он посмотрел на юношу и залпом выпил предложенную воду. — И вот, кстати, ещё один бесплатный совет, — будничным тоном сказал незнакомец, принимая из дрожащих рук Сокджина пустой стакан: — Никогда не бери у чужих еду и напитки. Или хотя бы спрашивай, чем именно тебя хотят отравить. Сокджин фыркнул и прикрыл глаза. Он ощутил, как волной на него накатывают сильные чувства: всё пережитое стало медленно доходить до его измученного сопротивлением альфе ума. Его начало потихоньку потряхивать, задрожали плечи и руки. Он испугался, что снова зарыдает при незнакомце, прижал ладони к лицу и тихо сказал: — Я очень... Очень благодарен вам... Кем бы вы ни были, вы спасли меня от тяжёлой... от страшной участи... — Он чувствовал, что с каждым словом из него уходят остатки сил и ему всё труднее сдерживать рыдания. В горле снова набух горький колючий ком, в носу жутко щипало... — Не бойся, розочка, — вдруг тихо и ласково сказал юноша. — Ты в безопасности. Я не обижу тебя. Тёплые сильные пальцы осторожно погладили волосы начавшего задыхаться от плача Сокджина, а когда тот уткнулся в колени лицом и зарыдал в полную силу, незнакомец тяжело вздохнул, несколько раз погладил его ободряюще по плечу и снова мягко провёл по волосам. А потом встал с постели и запыхтел, завозился рядом. Удивлённый, Сокджин приоткрыл глаза, чтобы понять, что тот делает. Судорожно всхлипывать он не перестал, но куда ж деваться от любопытства? Незнакомец был невысоким, чуть ниже Сокджина. И не выглядел слишком мощным или широкоплечим, скорее, гибким и очень крепким. Но то, что он делал, повергло бету в дикое изумление. Юноша достаточно легко тащил тело вовсе не маленького и не хрупкого графа Чона к двери. За плечи. И не очень-то напрягаясь. Подтащив, он осторожно выглянул, убедился, видимо, что там никого нет, и скрылся с бессознательным альфой в коридоре. Куда он там дел его дальше, Сокджин не понял. Чутко прислушиваясь и даже забыв о своих слезах, он почти ничего не услышал, кроме забавного кряхтения и какого-то шелеста. Через несколько минут юноша снова зашёл в комнату, воровато захлопнул за собой дверь и повернул рычажок защёлки. Потом развернулся и встретился с испуганно-восхищённым взглядом Сокджина. — Вот видишь, — сказал он назидательным тоном, — именно так поступают разумные люди: зашёл — закрыл за собой дверь. Теперь мы с тобой в безопасности. — Тебе и раньше ничего не угрожало, — неуверенно ответил Сокджин, — а насчёт себя я по-прежнему сомневаюсь. Лёгкость, с которой незнакомец избавился от графа, произвела на Сокджина двоякое впечатление: здорово, что такой сильный: сможет защитить. Плохо, что такой сильный: нападёт — не отобьёшься. Маска, видимо, всё-таки умел читать мысли, потому что по его пухлым губам скользнула ободряющая улыбка: — Не бойся, розочка, со мной ты в полной безопасности. Я омежек не насилую. Мне незачем: они всегда для меня на всё готовы сами. Сокджин приподнял бровь. К нему понемногу возвращались силы, а с ними и способность к иронии. — Такому-то скромному молодому человеку — кто же сможет отказать, — обидчиво фыркнул он. А что? Он же уже поблагодарил незнакомца за спасение. Юноша усмехнулся и вдруг снова присел на край его постели. В глазах у него зажёгся какой-то странный огонёк — тихий, манящий, как далёкая прекрасная песня на другом берегу реки тёплым летним вечером. Он смотрел Джину прямо в глаза, и бета вдруг почувствовал, что не может оторвать взора от мягко поблёскивающих прорезей в маске. Таких таинственных, таких... — Знаешь, мой прекрасный, а ведь ты не омежка, да? — негромко спросил юноша. Джин еле сглотнул, услышав этот голос. Он журчал свежим ручьём — серебристым, переливающимся под солнцем, живым и горячим. Очень горячим. И, наверно, Арское вино ещё слишком сильно ходило в его крови, потому что он почувствовал, как снова тают его силы перед этим странным и так... так откровенно восхищённо и сладко смотрящим на него альфой. Да, альфой... Это был, несомненно, альфа... И он явно очаровывал, околдовывал бедного Джина. Юноша взял его безвольную руку и медленно, неплотно сжимая — давая иллюзорную свободу выбора — поднёс к своим губам: — Ты ведь бета, розочка? — Я... да, я... бета, — покорно пролепетал Джин. Мысль вырвать руку у него мелькнула, но... Но маска уже заговорил, и Джин должен был сосредоточиться на его словах. — Тот самый бета, значит... Самый красивый бета из всех — не только бет, но и вообще людей, кого я знаю. А я знаю многих. Иногда мне кажется, розочка, что я знаю слишком многих... — Он коснулся губами запястья Сокджина, всего на секунду, но это было... как прикосновения нежнейшего шёлка, мягко и приятно. — Я знаю омег, сладких, как патока, нежно пахнущих самыми прекрасными цветами и травами, но таких капризных, нечистых и злых, что их аромат разрушается из-за грязи в их душах... Джин невольно прикрыл глаза. Голос альфы успокаивал, ласкал и сулил только нежность. Тёплые сухие губы снова коснулись его запястья, и голос стал ниже, мягче, ещё приятнее. — Я видел альф, розочка... Они сильны и прекрасны, мужественны и дерзки. Их ароматы захватывают воображение и тревожат душу — но часто они жестоки и злобны, как дикие животные. И их ароматы портит вонь их дикарских желаний. А ты... Губы чуть сдвинули манжет и нежно опустились выше запястья. Они были влажны, прохладны, дарили приятное покалывание по телу... Джин терялся. Он не понимал, что с ним происходит: он не мог оттолкнуть этого альфу, не мог прервать его речь или даже просто вырвать руку из такого осторожного захвата его небольших пальцев в чёрной перчатке. Он мог только слушать — и он слушал. — А ты, мой бета... Ты пахнешь странно. Я могу услышать лишь отголосок одного запаха на тебе — старинное дерево, дорогое, драгоценное, оно опьянило меня недавно — и вот я снова чувствую его на тебе... Но теперь оно... чистое. Как будто умытое снегом на румяной зимней заре... Так не бывает... Чистота не пахнет, и снег не имеет запаха, но ты, мой прекрасный принц... Ты пахнешь именно так. Сокджин недоверчиво распахнул глаза. Это точно, совершенно точно был не Чонгук. Но эти слова... Эти слова принадлежали его мужу... Бета напряжённо вглядывался в лицо незнакомца, в его чуть прикрытые от явного удовольствия глаза и пытался понять: что происходит. Незнакомец его соблазняет, это понятно. Непонятно, почему у него это получается. Потому что — получалось. Сердце Сокджина билось в упоении, губы сохли, и ему хотелось облизывать их, пальцы в небольшой ладони маски подрагивали от того, что тело пробивалось приятными мурашками. — Он был прав, — тихо сказал вдруг юноша. — А я ему не поверил... — Лицо его вдруг приблизилось к Сокджину, и он склонил голову к шее беты. Сокджин вцепился в его плечи — сильные и очень твёрдые, но... не оттолкнул. Просто не дал приблизиться сильнее. — Не надо, — умоляюще сказал он. — Пожалуйста... — Почему? — тихо спросил альфа и, вытянув шею, заглянул ему под воротник. — У него есть твоя метка, но на тебе метки нет... Значит... — Ты знаешь моего мужа? — хватаясь за эту мысль в попытке увернуться от чарующей ауры незнакомца, которая постепенно охватывала его тело жадной истомой, торопливо спросил Сокджин. — Мы с ним вчера познакомились... в небольшом шатре с отличным грогом, здесь, у стен замка... — тихо ответил маска. Он положил свою руку на пальцы Джина, стискивающие его плечо, — и тот почему-то тут же разжал их. Юноша снова взял его руку и поднёс к губам, не сводя с него внимательных глаз. Поцеловал и продолжил: — Он отличный альфа, розочка... Жаль только, что думает лишь о тебе. Разговорить его не составило труда: твой темноглазик такой откровенный, такой милый... такой искренний... Знаешь, он меня очаровал. Похож на зайчонка, когда улыбается, да? — Да, — прошептал Джин, и на глаза ему снова навернулись слёзы. — Пожалуйста... не надо... — Так я же ничего не делаю, розочка, — мягко усмехнулся юноша и снова нежно поцеловал его запястье, а потом спустился носом в ладонь Джина и мягко поцеловал в центр. — Невинные поцелуи — что тут такого... — Зачем ты... Не надо... Я замужем, — бормотал Джин, изо всех сил борясь с томно ноющим телом. Он, наконец-то, вырвал руку из пальцев незнакомца, опёрся на неё и посильнее вжался в спинку кровати, но альфа снова двинулся — и оказался рядом, лишь сильнее его зажав. — Ты замужем, — нежно сказал маска, быстро снял перчатку и мягко провёл пальцами по щеке Джина. — Но что это значит в наше время, розочка? Мужья изменяют друг другу, и даже истинность не спасает — разве нет? — Он пристально посмотрел прямо в глаза совершенно потерявшемуся Джину. — Твой муж не пометил тебя, не значит ли это, что он не так уж дорожит тобой? Вчера твой зайчонок вроде как даже не совсем и понял, чего я от него хочу, наивная душа, а твоя метка отпугнула меня, я не стал... не стал настаивать на продолжении нашего с ним тёплого знакомства... Сокджин широко раскрыл глаза и прошептал изумлённо: — Ты же... альфа?.. — И что? — Пухлые губы тронула усмешка. — Я альфа, и мне нравятся красивые люди. Неважно, кто они: омеги... альфы... — Он снова коснулся пальцами щеки Джина. — Беты... Для каждого я могу быть тем, кто будет ему нужен. Могу быть волшебником, который подарит целый мир. Могу быть вором, который украдёт сердце... Если мне кто-то нравится, я становлюсь для него самым лучшим, тем, кем он захочет меня видеть. И твой муж очень красив, розочка, очень, он очень мне понравился. Но на нём есть твоя метка — это табу для меня. А вот ты... Он приблизил лицо, и между их губами не осталось почти расстояния. Джин замер и зажмурился, вцепился в его плечи снова и попытался оттолкнуть, но не тут-то было. Незнакомец, как железный щит, напирал и не думал отодвигаться. — Чшш... Не толкайся, розочка... Ты так красив, так невинен — при всём этом запахе на тебе... Ты прекрасен, как принц из сказки, но он ведь оставил тебя в этом замке на съедение злому волку, от которого я тебя спас. Так может, он оставил тебя — мне? Ты нравишься мне. Кем ты хочешь, чтобы я для тебя стал? Что мне сделать, чтобы получить твоё сердце? — Ты никогда не станешь тем, кто мне нужен, — мучительно сглатывая и борясь с желанием уступить его тёплому шёпоту и ласке, ответил Сокджин. — Тебе никогда не стать им, моим Чонгуком. — Имя мужа как будто дало ему силы. Он решительно открыл глаза и изо всех сил оттолкнул коварного соблазнителя, крикнув: — Отпусти! Я люблю его, люблю! И мне неважно, есть ли на мне его метка! Я его люблю, понимаешь? Я! Я выбрал его — и буду любить только его! Незнакомец хмыкнул — кажется, грустно — и резко отодвинулся. Сокджин ещё глубже вжался в спинку кровати и недоверчиво посмотрел на него исподлобья. Юноша улыбался и смотрел на него ласково. А потом вздохнул и жалобно, чуть капризно сказал: — Все красавцы уже кем-то заняты. Понимаешь? Почему мне так не везёт? — Может, потому что ты кобель, который готов с каждым? — угрюмо спросил Сокджин. Он начал приходить в себя, тяжёлая и сладкая истома, которую на него нагонял, будучи слишком близко, этот странный альфа, медленно, но верно оставляла его, и вместо неё накатывали злоба на него, ужас и стыд за себя: он только что чуть не поддался! Только что чуть не изменил своему мужу непонятно с кем: он этого человека и часа не знает! Видимо, лицо его было слишком выразительно-несчастным, потому что незнакомец вдруг смущённо поджал губы и торопливо сказал: — Эй, розочка, стоп! Не плачь! Ты ни в чём не виноват! Я, кажется, переборщил с нажимом, но ведь ты такой молодец: ты устоял! До тебя ни один не устоял, я всегда получал хотя бы поцелуй! А ты такой... ты действительно особенный, твой муж был прав: ты ни на кого не похож, и в тебя невозможно не влюбиться! — Я тебя совсем не знаю, — с отчаянием сказал Сокджин, стискивая свои пальцы. — Почему тогда?.. — Эээ... Ну, понимаешь, — начал осторожно незнакомец, отсаживаясь на стул с кровати. — Я немного владею... кое-какими способностями... Нет, ничего волшебного, но... Я могу видеть людей, понимаешь? Я вижу их страхи и надежды, когда они лгут и чего хотят. Они всего лишь говорят со мной — а я уже слишком много о них знаю, чтобы удержаться и не... — Он умолк и прикусил губу. — И не воспользоваться? — горько спросил Сокджин. — Ну, с тобой же вот удержался! Не воспользовался! — уязвлённо и даже чуть обиженно ответил ему маска. — А ты как раз из тех, кто уступил бы, повозись я подольше и проявись посильнее! — Неправда! — оскорблённо ответил Сокджин. — Никогда! — Ну, может и так, — миролюбиво согласился альфа. — Вот что однозначно могу сказать — это то, что с твоим мужем мне точно ничего бы не светило. Хотя я уже был готов попробовать чисто из азарта, ведь все-таки кое-чт... Мхм... Н-нет, такие, как он, не поддаются до конца никогда. — Какие? — всхлипнув, спросил Сокджин. Непонятно было: то ли ему от умиления реветь хотелось, то ли от обиды, что Чонгук оказался более стойким к чарам этого ужасного развратника, чем он сам. — Ну... такие. Это особый тип. Неподдающиеся. Если упёрся — всё. А он упёрся. В тебя упёрся — и видит только тебя. И думает только о тебе. И слюни пускает только на твои бездонные карие глаза. Последние слова парень произнёс с явной насмешкой, подражая Чонгуку, но Сокджину было на неё наплевать, на эту насмешку. Он ощутил волну огромной благодарности и нежности к мужу. — Я тоже в него... упёрся, — упрямо казал он. — И никогда бы не поддался. — Хорошо, — снова миролюбиво ответил альфа, — пусть так. Но знаешь, таких, которые ни за что не поддаются, — их ужасно мало. Кроме вас, я вот знаю только одного. Омегу. Тоже безнадёжно влюблённого в одного глупого альфу, который, я надеюсь, всё же успеет. — Он вздохнул и покачал головой. — Потому что иначе у нас всех будут большие трудности. Кстати, — шаловливо улыбнулся он, — а вот его альфа очень даже поддался бы мне. Уж я это точно знаю. Такой милашка. Люблю правильных: к ним легко найти подход. Но я даже больше и пробовать не буду. — Он подмигнул растерявшемуся от такого странного признания Сокджину. — Обещаю! И в это время в дверь кто-то изо всех сил толкнулся, а потом по ней замолотили чьи-то сильные кулаки. И Сокджин, у которого чуть сердце не разорвалось от страха, с огромным облегчением услыша голос мужа: — Джин! Джинни! Джин! Сокджин вскочил с постели и зашатался, но его поддержали уверенные руки незнакомца. И только тут до Сокджина дошло, что сейчас Чонгук сюда ворвётся и обнаружит здесь своего мужа, который заперся с незнакомым альфой, и смятую постель... Он кинул полный страха взгляд на незнакомца, но на том месте, где он только что стоял, никого не было. Маска уже ловко взбирался на раму окна. Сокджин в ужасе вскинул к нему руку: второй этаж, голая стена, он спятил? Но в этот момент парень залихватски свистнул, и Сокджин услышал, как по камням двора что-то загрохотало. Незнакомец обернулся к Сокджину, послал ему воздушный поцелуй и выпрыгнул. Бету словно ветром отнесло к окну, но он только увидел лениво едущую вдоль стены повозку, гружённую сеном, тёмную спину возницы — и ни следа темноглазого проказника-альфы. Чонгук продолжал выбивать дверь, поэтому Сокджин подбежал к ней и быстро повернул замок защёлки. Его альфа, весь мокрый от пота, задыхающийся, встрёпанный, явно долго и быстро скакавший, а потом мчавшийся, кинулся на него, сжал в объятиях и зарыдал. — Джин... Мой Джин... Ты живой... Джинни... Он ничего не сделал тебе? Нет? Джинни! — Нет... нет... — залепетал Сокджин, чувствуя себя совершенно, ужасно, бесстыдно счастливым. — Он убежал... Он... — Джинни! Я убью его, клянусь! Я убью и не посмотрю, что он мой отец, Джинни, малыш, прости, прости меня! Сокджин растерялся и замер на несколько секунд. Точно. Был же ещё граф Чон... О том, что тот с ним чуть не сделал, Сокджин совершенно, напрочь, абсолютно — забыл. И сейчас не чувствовал больше ни боли, ни страха, ни отчаяния. Как? Почему?.. Что сделал с ним чёртов незнакомец в чёрной бархатной маске?..