Красавцы и никаких чудовищ (18+)

— Это бесполезно, — болезненно хмурясь, отмахнулся Тэхён. — Безнадёжно. — Всегда есть смысл попробовать, — возразил Сокджин. — Сразу бросаться в бой глупо. У них есть причины так поступать с тобой! — Я знаю эти причины! — чуть помедлив, выдохнул омега. — Они и не скрывают их! И меня они не устраивают! Ясно? Не устраивают! — Не кричите, прошу Вас, — вдруг тревожно и жалобно сказал Чонгук, который до этого молча стоял у окна и, опустив голову, слушал, как они ссорятся. Братья посмотрели на него с почти одинаковым изумлением, как будто только что его заметили. — Тебе-то что! — обидчиво огрызнулся Тэхён. — Мне ничего, — вздохнул Чонгук, — но Вам сейчас не стоит волноваться. — Сокджин и Тэхён испуганно переглянулись, и Чонгук снова вздохнул и негромко сказал: — Я чую это. Я слабо чую Ваш собственный запах, он уже не манит меня так... Но то, что Ваш запах смешан с двумя другими, — это я чувствую. И один — запах сильного альфы. А второй... — Я понял, — сквозь вдруг проступившие слёзы сказал Тэхён. — Только знай: я люблю этого альфу с шестнадцати лет! Я не лёг под первого встречного! Ясно?! — Я ничего подобного и не думал, — качнул головой Чонгук и вдруг присел перед сжавшимся в кресле омегой и заглянул ему в глаза. — Послушайте, я не враг Вам, слышите? Если Вы скажете как, мы поможем Вам! — Если бы я знал сам, — тихо ответил Тэхён. — Если бы знал... — Я поговорю с отцом, — твёрдо сказал Сокджин. — Он должен понять. — Не надо! — страстно крикнул Тэхён. — Они заставят меня убить его! Его, моего мальчика! А он для меня всё! Я мир, я всё ему готов отдать! Он — единственное, что связывает теперь меня с ним! Я не переживу, если они погубят это дитя во мне! — Мы не позволим причинить Вам вред, — вдруг твёрдо сказал Чонгук и взял руку Тэхёна в свою.— Вы всё же мой истинный. Мы с Джином сможем Вас защитить! И Сокджин, который с болезненным трепетом смотрел на то, как утешает его муж своего истинного, как смотрит ласково и сочувственно, именно сейчас, после этих слов, понял: ревновать Чонгука к Тэхёну глупо, бессмысленно и нелепо. Для Чонгука нет больше в отношениях "я и мои желания". Даже своему истинному он хочет помочь именно как "мы": он и Сокджин сплетены в его сознании воедино. И тогда он тоже кивнул и твёрдо сказал: — Да, мы поможем. И начнём с родителей.

***

Из узкого окна Первой башни открывался вид на всю замковую территорию, на высокую красного кирпича стену с резными краями, и дальше, за ней, на поля, которые местные крестьяне засевали рожью и которые сейчас были укрыты розовыми в закатном солнце сугробами. За полями синел макушками лес, чётко нарисованный на мерцающем размытыми красками небе. Красиво... Сокджин всегда любил этот вид. Поэтому и была Первая башня "его" местом. Сначала, вернее, его, потом их с Намджуном... На одну ночь. А теперь — снова только его. А ещё из окна Первой башни была видна Узкая башня, в которой сейчас обдумывал своё поведение Ким Юнги. Насколько Сокджин знал своего брата, Юнги обдумывал побег и месть. При этом побег у него не получится, а вот отомстит он знатно. Только кому? Сокджин вздохнул. Родители были вроде как правы. С точки зрения большой родовой политики — совершенно правы. Когда он шёл объясняться с ними, думал всё же поговорить с папой. Но тот отговорился больной головой — после ужасного, как выяснилось, скандала в большом зале, когда торжественно открыли ларец, в котором хранилась бумага-согласие, а там ничего не было, кроме какой-то маленькой, сложенной вчетверо бумажки. И на бумажке — рисунок пустой клетки для птичек, которые стали входить в моду в домах Столицы. И дверца у этой клетки была отворена. Чонгук сказал, что отца Сокджина чуть удар не хватил: так он покраснел. Ему ведь придётся улаживать конфуз с семейством Пак, которые были, мягко говоря, неприятно удивлены произошедшим. А Чимин даже, говорят, прослезился, закрыл лицо руками — и выбежал прочь, посчитав, что над ним смеются, ему отказывают: жених на сговор не пришёл, бумаги нет... Ах, ах, бедный маркиз Пак. Как ни странно, утешить его вызвался брат Чонгука, Чон Хосок. Оказывается, Чимин и был тем самым другом, у которого Хосок гостил, перед тем как ему срочно пришлось ехать в Тропоке. Вот ведь: если не судьба, то что это? Когда Чонгук об этом рассказывал, он как-то странно хмурился и всё потряхивал головой, как будто пытаясь от чего-то в ней избавиться. Но на вопрос Сокджина, всё ли в порядке, лишь ответил: — Я не выспался. Всё мерещится мне, понимаешь... Но это ничего, это пройдёт. — И больше ни слова не пояснил, упрямец. Отец поднял замок на уши, были опрошены слуги, что убирали в кабинетной, но все они работали в замке не один год, у них здесь росли дети и внуки — и все были преданы своему хозяину. Поэтому, похоже, подозревать было некого. Да и вообще: кому из слуг могло прийти в голову похитить согласие на дообручение? Можно было бы заподозрить в этом Тэхёна, но он, как приехал, был под постоянным надзором. А Юнги вообще сразу схватили и после бурного разговора с отцом швырнули в Узкую башню. Так что... бумага пропала бесследно. Правда, какой-то омега вспомнил, что вчера, когда все господа альфы уехали на охоту, он видел, как кто-то в чёрном шёл, насвистывая, по коридору от лестницы до комнат Сокджина и Чонгука, но когда слуга добежал до поворота к ним, в коридоре уже никого не было. Может, показалось, конечно. Тем более, что господин Сокджин был в своей комнате и, если что, он бы, конечно, позвал на помощь. — Ты никого не видел? — неуверенно спросил Чонгук мужа. — Тогда ведь... Это именно в то время... — Нет, не видел, — покачал головой Сокджин, чувствуя, как обрастает грязной ложью его бунтующая против неё душа. А ещё холодным потом его обдало от мысли, что сейчас Чонгук вспомнит, что так и не узнал, как же супруг справился с его отцом — явно без особого ущерба для себя. Поэтому он торопливо добавил: — Да и откуда кто-то в чёрном у нас в замке? Ерунда, эти слуги-омеги... Вечно им какие-то привидения в замке мерещатся. Он поймал удивлённый взгляд Тэхёна, но лишь сжал зубы, умоляя брата мысленно ни о чём не спрашивать. — Ну, да... Да... — протянул Чонгук, хмурясь и явно о чём-то размышляя. На этом расследование, как ни странно, завершилось, так как больше никто ничего не видел. И отец послал в Столицу за новой бумагой с королевской печатью, чтобы оставить новое согласие. Вот только придётся теперь ждать несколько дней, потому что дороги начало заметать ещё вчера и проехать к замку трудно. Поэтому Объявление сделают, как и планировали, завтра вечером, а дообручение отложат. Но не откажутся от него. А вот Сокджин хотел, чтобы хотя бы от него отказались. Им с Чонгуком и Тэхёном нужно было время понять, что делать, чтобы как-то вызволить Юнги из заточения и, возможно, как-то дать знать Намджуну, что его любимый на грани неминуемой гибели всех их надежд. И для этого отец должен был точно отказаться от дообручения. Но... — Это не твоё дело, Чон Сокджин, — холодно сказал ему отец.— Это выше твоего понимания. Это дела рода. — И что с ними, с делами рода, постоянно не так? — внезапно зло спросил Сокджин. Как только отец начал говорить, глухая ярость поднялась в нём. Он вспомнил своё состояние накануне свадьбы. Он вспомнил доводы отца — так надо, так положено, так будет правильно... Да, ему повезло, но ведь если бы нет?! — Мы делаем всё, видишь ли, чтобы вам достались имя и состояние семьи! — Отец горделиво вздёрнул подбородок, и Сокджин поразился тому, насколько иногда этот в общем-то весьма не глупый человек может быть по-детски самовлюблённым. — И для этого вы хотите сделать нас несчастными? — язвительно спросил Сокджин. — Отец, он ведь не просто не любит маркиза Пака, он любит Ким Намджуна! Почему бы тебе, ради нашего рода, не помочь ему получить это почётное звание — мужа Первого в роду?! Я никак не пойму, почему вы с папой так сопротивляетесь?! Зачем... — Намджун скоро перестанет им быть, — холодно и жёстко ответил герцог Ким. — У его отца новый муж, как ты знаешь. И он беременный. А значит, Ким Намджун, который является сыном от любовника, хотя и признанным, хотя и законным, но не в законном браке рождённым, станет последним в роду — сводным братом Первого в роде! Это жалкая участь! Новый наследник, законный, как ты знаешь, будет вправе не только лишить его всего, что у него было как у Первого, но и вообще потребовать ничего ему не оставлять! И его отец может удовлетворить это требование. А Намджун... Ты же вроде как знаешь его: он слишком откровенный, открытый и глупо прямолинейный. Да, нашему королю это нравится и его уважают при дворе, но в своём родовом поместье он давно весьма нежеланная личность. Он никогда не ладил с Ким Дохё, новым мужем своего отца. И, конечно, тот воспитает сына в ненависти к Ким Намджуну. И тот не получит ничего, кроме того скромного жалкого наследия, что оставил ему его покойный папенька. А там немного, твой Версвальт и то получше будет, чем тот жалкий домишко, который и замком-то назвать грешно, на окраине Империи, что останется за Намджуном. Если бы он умел быть таким же обворожительным и ласковым, как этот самый маркиз Пак Чимин! — Отец произнес это с такой явной досадой, что Сокджин широко раскрыл глаза: альфа явно не испытывал к тому, кого он навязывал своему сыну-омеге, большой симпатии! — А он дерзил и прямо говорил своему будущему отчиму, что тот... Эх... А его ли это было дело? А вот теперь расхлёбывать будет и он, и его несчастный муж. — Но тогда почему его так хотят Хваны? — недоверчиво спросил Сокджин. — Хваны — представители богатейшего купечества, это чуть не самая богатая семья в Столице! — Отец явно говорил с уважением и даже восхищением. — И берут Намджуна они для того, чтобы их признали в высшем обществе. Раз уж им так повезло произвести на свет омегу столь дивной красоты... — Внезапно глаза отца так откровенно замаслились, что Сокджина передёрнуло от отвращения. Старший Ким это заметил и немного смутился, но надменного выражения не потерял и продолжил как ни в чём не бывало: — Они и хотят продать его подороже, приобретая родство с нашим почтенным семейством. Это откроет перед ними многие двери. А несчастный опальник будет обеспечен хоть немного, хотя, конечно, всё пойдёт его детям. — Но если омега Хванов так хорош собой, так богат и такой завидный жених, почему ты наказываешь Юнги за желание быть с ним?! — возмутился Сокджин. — Почему, в конце концов, не дать за Тэхёном хорошее приданое, чтобы он мог обеспечить Намджуна и удовлетворить Кимов, а восполнить семейную казну тем, что можно будет взять за Хваном?! Отец посмотрел на него как на сумасшедшего. — Ты хочешь, чтобы в нашу благородную ветвь затесались какие-то торгаши? Да ещё и по линии прямо наследования — через старшего сына-альфу?! — от восхищения, с которым он только что говорил о Хванах, в его голосе ничего не осталось. — Да, Хёнджин красив, но он по-прежнему низкородная шавка, которая хочет пролезть в высшее общество. Отец высокомерно, сверху вниз посмотрел на Сокджина, но, не уловив на его лице ни понимания, ни соответствующей случаю брезгливости, несколько поменял тон. Почему-то ему было важно убедить сына. Сокджин не понимал почему, но решил пользоваться этим и старательно сдерживал рвущиеся из души горькие и жёсткие слова о том, что он думает по поводу всего этого, изображая благожелательную заинтересованность. — И потом, Джинни, — мягче и доверительнее начал старший Ким, — ты как разумный человек должен понимать, что Намджун, благодаря своим связям во дворце, его верной службе нашему благородному королю, может быть полезен семье Хванов, дать им то, за что они платят: возможности продвижения при дворце. А вот Юнги, с его диким нравом чистой воды вояки и неспособностью к чему-то большему, чем махать мечом и трахать омег на Красной улице Столицы — он-то зачем Хванам? Ну, у него есть связи в военной среде, но им нужны денежные мешки из дворца и доступ к патентам и квотам на производство товаров. Так что... У нас совершенно не совпадают с ними интересы. Так что, хотя Хёнджин стал бы достойным украшением нашей семьи в плане внешности и представительства на балах, но и я против его слабенькой родословной. Да и папа наш, если честно, его сильно недолюбливает: говорит, что для никчёмного торгаша этот мальчишка уж очень высокомерен и совершенно не умеет держать язык за зубами. Так что, может, нашему хамоватому альфе он бы и впрямь подошёл, — внезапно закончил отец и, кажется, и сам понял, что не на том закончил, поэтому нахмурился и очень сердито добавил: — Поэтому и сам забудь обо всех их желаниях и им передай: их браки — дело решённое. Маркиз Пак — благороднейшей крови, он украсит наше древо и даст чистокровное потомство! А Тэхён... После течки и вязки с этим омегоподобным альфочкой... — У Сокджина дыхание перехватило от того, как легко и презрительно произнёс отец эти стыдные слова. А ведь он о сыне говорил! Но Киму было, видимо, всё равно, он спокойно продолжал: — ... думаю, и самому Тэхёну будет уже всё равно, с кем дальше жить. Ты же знаешь: дообручение — это почти полная вероятность, что омега забеременеет. Так что сейчас многие практикуют такое, строя политику рода. — Это дикий, варварский и устаревший обычай! — отчаянно зло сказал Сокджин. — Он отвратителен! И я не понимаю, как наш папа... — Наш папа знает место омеги в этом мире, — холодно и жёстко ответил Ким Джиюн и высокомерно посмотрел на умолкшего и раздувающего ноздри в бешенстве Сокджина. — И место младших в семье тоже. А вот твои братья об этом забыли. Мы давали вам всегда слишком много воли. Но вся молодёжь в последнее время как с ума посходила! Воли им подавай! Только трахаться и пить горазды — а туда же! Решать что-то пытаются! Тот же Намджун: всегда послушный и серьезный юноша был! А на Тэхёне как помешался! Нет, в уме и добродетелях иных ему не откажешь, ничего не могу сказать! Останься он в силе, я бы с удовольствием отдал ему Тэхёна. Но не судьба. А ведь он мог породниться с нашей семьёй ещё тогда, когда претендовал на тебя!.. Они оба замерли, и тяжёлой плитой упала на плечи Сокджина тишина. Он и понял-то не сразу. И только распахнувшиеся глаза и сжатые в досаде губы отца словно толкнули его: Намджун претендовал на тебя! На тебя, Сокджин! — Что? — одними губами спросил он, чувствуя, как сковывает его сердце ледяная боль. — Что ты сказал? — А что?— внезапно зло ответил Ким Джиюн.— Твой братишка не сказал? А ведь я ему рассказывал, когда хотел отвадить от этого упёртого альфы. Он пришёл ко мне через три месяца после того, как вы с ним познакомились. И попросил твоей руки. Сам, без приличного посольства, без родителей! Я был поражён и... я не знал, что делать, предложение было заманчивым, но я попросил время на раздумье и написал его родителям. Его отец тут же отписал мне отказать глупому сыну. Первый в роду — замужем за бетой! Это кто такое потерпит! У Сокджина закружилась голова. Он опёрся на кресло и тяжело сел в него. Отец... Сокджин, конечно, знал, что никогда между ним и отцом не было душевной и близкой связи, но чтобы вот так... — Я ждал его, — тихо сказал он, не открывая зажмуренных от боли глаз. — Я чуть не умер от тоски... Я... Я ждал его, ты понимаешь? — Я лишь понимаю, что вам не дали бы заключить этот брак, — резко ответил отец. — Согласись я, они бы нашли иной способ вам помешать. И твоя гибель не была бы препятствием на их пути! Тогда они слишком многого от него ожидали! Был жив его папа, и хотя его отец не мог взять его замуж из-за проблем с происхождением, но он любил его и верил, что Намджун станет его наследником во всём! — Что же вы... За что вы так со мной... С нами... — Сокджин слышал отца как сквозь туман. Намджун приходил за ним... Намджун хотел его себе, он... он вернулся и пришёл к нему. И ему отказали. А Сокджину об этом даже не сказали... А сказали бы — его бы давно уже и не было на свете, наверно. — Я сказал, что ты сговорен и обещан уже. Не помню, чьё имя назвал, — твёрдо и ничуть не сопереживая сыну, почти гордо сказал отец. — Меня попросили любыми средствами разладить всё. И я это сделал, чтобы Кимы были у меня в долгу. И теперь, погнав Намджуна в эту никому не нужную поездку на месяц, они возвращают долг. Я защищал Тэхёна от печальной и унылой участи мужа никому не нужного альфы. Сокджин поднял на него глаза и встал. Благая злость, благородная ненависть помогли ему даже не пошатнуться перед отцом, который был на полголовы его выше. — Вы даже не представляете, насколько прекрасными мужьями бывают никому не нужные альфы, отец, — ледяным тоном сказал он. — И насколько сильно порой ошибаются те, кто кричит, что думает о благе рода! Как вы и сказали, тогда, три с половиной года назад, Намджун был в силе и все в нём нуждались. Но одна смерть — и от его величия ничего не осталось. А сейчас все вы такие надежды возлагаете на ещё не родившееся дитя! Как будто знаете наперёд его судьбу! Его вы предпочитаете сильному и доказавшему свою состоятельность мужчине лишь потому, что это дитя родится от "нужного" омеги. Когда он войдёт в силу и будет способен отомстить хоть как-то Ким Намджуну за своего папашу, останется ли хоть кто-то из нас в живых? Вы так уверены? Все под богом ходим, отец. И ему явно не понравится то, как вы поступаете со своими детьми, ведь он просил нас любить друг друга. А вы уничтожаете любовь и ни во что её не ставите. Опрометчиво, отец. Как мне кажется, очень опрометчиво. Вы чуть не разрушили мою жизнь, сейчас заняты планомерным уничтожением счастья Юнги и Тэхёна. Знайте, что это именно так. И попробуйте себя хоть чем-то оправдать. У него хватило сил гордо поднять голову и выйти из комнаты, оставляя отца в молчании. И даже не побежать изо всех сил в свою комнату плакать. Нет, нет. Там Чонгук. Как он объяснит своему любимому, что ему до диких судорог хочется рыдать по несостоявшемуся своему счастью с Ким Намджуном? Ноги сами привели его в Первую башню. В этом замке не было лучшего места, чтобы поплакать и позлиться. А Сокджину до одури хотелось реветь, бить стену кулаком и кричать, кричать всему миру о том, как несправедливо, как жестоко с ним поступили! Нет, нет, он не любит альфу Ким Намджуна, он не желает уже что бы то ни было менять в своей судьбе, но... Но чёрт возьми! Его лишили счастья с этим альфой! Нет... не так... У него отняли три года счастья! Они могли бы обручиться — и были бы вместе, были бы... счастливы? Сокджин не знал! Не знал и никогда не узнает, потому что кто-то решил, что может принести его в жертву каким-то интересам какой-то семьи! Сокджину всё труднее было называть эту семью своей! У них с Чонгуком — семья, потому что они понимают, любят и поддерживают друг друга! Так они и трёх месяцев вместе не прожили! А здесь люди, которые растили его, которые видели, как ему трудно и плохо из-за того, кем они его родили, — и они поступили с ним так! По чьей-то просьбе, даже не ради себя! Хотя, конечно, нет, они предали его, чтобы получить выгоду: сделать должниками важных и значительных людей их рода! А теперь за счёт этого долга все эти люди — и "свои" и чужие — губят его братьев! Да, с точки зрения родовой политики — правы! Но с точки зрения человечности — нет! Сокджин сжимал пальцами раму полукруглого окна. Он прислонился горячим лбом к ледяному стеклу и жадно ловил затуманенным слезами взором мглу за окнами. Снова поднималась метель. Её песню было слышно не очень пока хорошо, ветер лишь иногда порывался что-то сказать Сокджину, стуча ему в окно снежной крошкой, но бета смотрел в это окно — и не видел ничего, кроме собственной печали. Он плакал здесь уже какое-то время, но всё не мог успокоиться. Эти слёзы... Да он за всю жизнь не плакал столько, сколько за эти три месяца. Правда, и счастлив он никогда так не был... Наверно, его искали. Скорее всего, Чонгук, которому он хотел, но так и не успел пока показать эту башню и это своё место, чтобы сделать его их общим. Возможно, даже искал папа — чтобы позвать на ужин на радость семейству Пак. Колокола отсюда он не слышал. Первая башня была отлично уединённым местом. Сокджин пристально всмотрелся в мутное стекло. Да... Да, он видел его — огонёк в верхнем окне Узкой башни. Юнги... Ему сейчас было гораздо хуже, чем Сокджину. И даже хуже, чем Тэхёну. Сильный, смелый, всегда немного злой, Юнги с самого детства хуже всех и всего переносил несвободу. А теперь так и вообще... Он взрослый альфа, ему двадцать четыре, а его заперли, как нашкодившего мальчонку, в башню. Он воин... Наверно, сейчас он чувствует себя настоящим пленником у самого страшного, потому что беспощадного и бьющего по самому больному, врага: никто ему не сочувствует, а тот единственный, кто его может понять, и сам заперт в своих комнатах. И неоткуда ждать ему помощи. "Бедные мои... — подумал Сокджин, в тоске вновь касаясь лбом стекла. Его глаза снова были укрыты пеленой слёз. — Мои бедные братишки... Кто бы мог подумать, что из нас троих именно я окажусь самым счастливым, а вам выпадет такая участь... Нет. — Сокджин сжал зубы. — Нет! Нет, этому не бывать. Надо будет, я просто схвачу Тэхёна в охапку и увезу в Версвальт! Захочет Юнги — и ему будет всегда место в этом замке! При всех наших печалях, ни один не заслуживает этой ужасной участи: быть обречённым на то, чтобы стать несчастным и сделать несчастным того, кто рядом. И Чонгук поймёт, он не будет против! А если с Чонгуком — то хоть весь остальной мир пусть будет против! С ним — не страшно! Пусть хоть кто попробует нас остановить! Пусть хоть ..." Додумать он не успел. Гулкие торопливые шаги на лестнице заставили его вздрогнуть и заметаться диким взглядом по комнате башни, в которой он стоял у окна. Кто?! Кого ещё... Их было двое — тех, кто направлялся прямо сюда. И они о чём-то тихо переговаривались. Сокджину бы просто выйти к ним и показать, что это место уже занято, но он отчего-то ужасно струсил, ему почему-то было жутко неловко показывать кому-то своё зарёванное лицо, как будто по этому лицу эти двое могли сразу понять, о чём он думал, о чём страдал здесь в одиночестве, спрятавшись от всего мира. Он заметался по комнате и юркнул в простенок между двумя окнами, отгороженный зачем-то большой деревянной доской, прислонённой верхним краем неплотно к стене. Вот между ней и стеной Сокджин и сумел от страха втиснуться, опираясь боком на край подоконника с бешено бьющимся сердцем. И только когда эти двое уже вошли в комнату, он вдруг подумал о том, как вообще будет выглядеть, если они его каким-то образом учуют. На нём были запахи и Чонгука, и Тэхёна... И если старинное благородное дерево, которым пах Чонгук, ещё как-то можно было объяснить в верхней комнате башни, то вот вишню.. О, боже, боже, и во что он снова влип... Кто хоть это? — Почему отсюда? — Самая высокая точка и видна с дороги. Он будет ждать и смотреть сюда. — Откуда он знает? — Был здесь вроде как. Два голоса. И оба странно знакомы были Сокджину. Он замер, зажмурился и постарался в меру сил не дышать. Первый голос, мягкий, ленивый, ужасно знакомый, произнёс: — Вот скажи мне, зачем я в это всё полез? Ты ведь обещал всего лишь милое приключение! — Прости... — Во втором голосе была печаль и раскаяние. — Я не знал, что всё зайдёт так далеко. Он мой друг. И у нас не было особого выбора. О них узнали и спешно искали жениха. И сразу была речь о дообручении. Надо было спасать омегу. Хоть как-то... — Не ври. У тебя просто личный счётец к милейшему семейству Ким. Вот ты и пытаешься отомстить. — Не буду спорить. — Во втором голосе появился лёгкий морозец. — Но ведь он счастлив? — тихо сказал первый голос. — Зачем же?.. — Счастлив? — Второй голос похолодел ещё. — Красота не признак хорошего человека, что бы там об этом ни говорил. Откуда мне знать? Ты поручишься? — О, поверь, я могу поспорить на что угодно, что это так. Уж я-то уверен. — Откуда ты можешь знать? Что... что вообще ты знаешь? — Второй голос как будто надломился и вдруг стал резким и злым. — Ты виделся с ним, да? Когда, как последний придурок, полез сюда за этой бумажонкой, хотя тебя никто не просил! — ты его видел? Очередной красавчик, да? Так ты его расценил? Или понял, кто он? Отвечай! Сокджин обмер, поняв, что там, у окна, разворачивается какая-то весьма не мирная возня, чуть не драка. И первый голос молчал, его обладатель лишь пыхтел как-то странно, а второй продолжал страстно пытать: — Мне не показалось, что он как-то странно смотрит на тебя? Он ведь тебя узнал, да? Поэтому так странно и сбежал от нас из залы? Что между вами было?! И этот его... тоже, да? Ты ведь просто прожигал его взглядом, там, на лестнице! Я не тупой, я видел и знаю, что на него ты смотрел, а не на своего омегу! А может, ты уже и трахнуть кого-то из них успел? Отвечай?! — А тебе какое дело, кого я трахаю, Чон Хосок?! — внезапно очень зло и жёстко спросил первый голос. От мягкости и лени в нём ничего не осталось. Он был размеренным и скрипучим — и резал вены, как зазубренное железо. — Ну, что умолк? Меня никто не просил, но если бы не полез, мне бы отдали омегу нашего дружка на полном серьёзе! А насчёт братца твоего... Может, и не зря боишься! Он мне жутко понравился, это точно! Так ведь сам говорил, что Чонгук несчастлив в браке, что его заставили, что это его мучает наверняка! Что это было жестоко! А что теперь? Может, я бы подарил ему немного счастья, а? Голос явно издевался, был болезненно возбуждённым, яростным, полным ненависти, вопреки смыслу слов, которые он произносил, как будто судорожно выплёвывая их кому-то в лицо с одной только и слишком явной целью: сделать невыносимо больно. — Почему нет, я ведь хорош, тебе ли не знать?! — Голос сорвался на откровенный крик и снова послышалась возня. А потом в словах появился яд, опасный и смертельный. — И бета его — редкостная прелесть! Это правда! Я бы и его оприходовал — почему нет?! А потом мы могли бы и втроём развлечься! Разнообразить, так сказать, их унылую семейную жизнь! И что! Тебе какое до всего этого дело? Я тебе помогаю, по старой дружбе влез в эту безнадёгу, которая явно добром для меня не кончится, — но это и всё! Я не клялся тебе, что буду честно играть! Ты меня знаешь: скучные правила не для меня! Но тебе-то что?! Ты отказался от меня! Мы больше друг другу никто, у тебя долг перед отцом, домом, родом, чёртом, дьяволом — перед всем светом! Ты ведь мне так говорил? Ну, и ладно, я смирился же! Так чего ты лезешь в мои дела?! Какого чёрта, сука, достопочтенному Чон Хосоку так интересно, с кем я развлекаюсь? Ревнивца тут из себя изображаешь?! — Послышался странный глухой удар, как будто кого-то с размаху втиснули в стену, а голос перешёл на шипение: — Мы ведь только друзья — так мы договорились? И не было ни нашего лета, ни той ночи, ни берега, ни твоих стонов и клятв подо мной — ничего не было! Ты сам так сказал! А раз так — не твоё собачье дело, кого я тут буду трахать! И не надо заливать, что боишься за братишку! Он сам решит, хочет меня или нет! Ясно тебе? Ясно? Ясммм...хмм... ты... н... ммм... Сокджин был бетой и не ощущал запахов других людей, он не отличал по запаху альф от омег, но сейчас ему это было не нужно. Обмирая от страха, дрожащими пальцами закрывая себе рот, чтобы не выдать себя и дыханием, он всей кожей чувствовал, как буря безумия рушит сейчас ледяную тишину Первой башни, где двое альф сплелись в поединке тел и душ — яростно, жарко и страстно целуя друг друга. "Пожалуйста! Только не здесь! Умоляю! Уходите! Только не это! Я не вынесу, если вы прямо здесь начнёте..." — с ужасом думал Сокджин, жмурясь и пытаясь закрыть ещё и уши, чтобы не слышать сладострастных постанываний и тихих сладких вскриков и чёртыханий от болезненных, видимо, укусов, а также звука, с которым руки жадно скользят по ткани в попытке проникнуть сквозь неё, не снимая одежды с желанного тела. Сокджину эти звуки были слишком хорошо знакомы, и он точно знал, что за ними обычно следует стук отлетающих с дублета пуговиц и многообещающий треск порванных в клочья роб и сорочек. Но здесь он услышал иное: как кто-то торопливо зашептал — он не сразу понял, кто именно: — Нет, нет, малыш... не се... сто... остановм-хмм-м.... Нет, Хоби, нет... Подожди... — Почему? — Голос Хосока было не узнать, это был не голос — хриплый жадный рык. — Тебе же всегда это нравилось больше всего... Ты.... не хочешь? — Нет, нет, я хочу, я очень... ну, ты же видишь, но... не здесь, не сейчас... умо... умоля...а-а-ах-хх... Хоби... Хо... би... нет, нет! — Чш, не дёргайся, я всё сдела... — Нет! Нет, я сказал! — Голос стал громким, ниже на пару тонов, обрёл горловую бархатность и силу уверенности. Он был жёстким и властным: — Остановись! Иди к себе. Я приду через полчаса. Ты должен быть готов. Ты знаешь, как и в каком виде. Как у меня летом. Тебе ясно? — Да, мой альфа, — вдруг мягко и покорно ответил тот, кто лишь минуту назад рычал голодным зверем. А потом чуть тише добавил: — Пусть сегодня будешь ты, но завтра... — Иди! — прикрикнули на него. И Сокджин услышал удаляющиеся шаги. А потом в на минуту установившейся тишине Первой башни прозвучало мягким, притягательным, чуть ленивым и до боли знакомым голосом: — Выходи, он ушёл. Разве тебе не говорили, что послушные мальчики не подслушивают и не подсматривают? А, розочка?