Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Ярость на лице Чон Хосока была столь же выразительна и страшна, сколь прекрасной и солнечной была его улыбка, когда он был искренне чему-то рад. Оскаленные зубы, бешеный взгляд, сжатые кулаки — так он смотрел на своего брата, вытирающего кровь с разбитой губы и своего… и Пак Чимина, который, чуть прикрыв глаза, устало потирал шею с неприятно-алым следом от руки Чонгука. — Что вы здесь устроили, глупцы? — сквозь зубы и не так чтобы громко спросил Хосок, но от еле сдерживаемой ледяной злобы в его голосе Сокджину, который сжался у двери в проклятую круглую комнату, стало страшно. По-настоящему страшно. Как редко, когда бывало. И он невольно чуть двинулся вперёд: защитить, прикрыть собой от этого разгневанного альфы своего горячего и такого неразумного, ревнивого, самого любимого мужчину. — Зря пришёл, — внезапно очень тихо сказал Чимин. — Очень зря ... — Почему ты здесь? — резко перебил его Чонгук, исподлобья глядя недоверчивым взглядом на Хосока. — Почему… как ты меня здесь нашёл? В комнате повисла тишина. Ненадолго, но Сокджину показалось — длиной в вечность. — Я не тебя здесь искал, — негромко сказал Хосок. — Нет, — быстро сказал Чимин. — Не… не надо. — Я не тебя здесь искал и нашёл тебя здесь случайно, — упрямо мотнул головой Хосок. — Что происходит? — мрачно спросил Чонгук, переводя взгляд с одного на другого. — Что — что? — вдруг сердито сказал маркиз Пак. — Твой брат был так добр, что решил помочь мне избавиться от угрожающего мне бремени замужней жизни. И помогает мне устроить так, чтобы не пришлось выходить зам… — Я искал здесь Чимина, — негромко перебил Хосок. — Я … мы вместе с ним… — Да, мы вместе, — торопливо перебил Пак, невольно делая шаг вперёд и отгораживая Хосока от Чонгука, который только непонимающе моргал и хмурился. — Мы здесь вместе искали возможность подать сигнал одному очень важ… — Почему вы дрались? — снова перебил Хосок, пристально глядя на брата. — Почему ты напал на него? — А почему ты так уверен, что напал я? — сердито огрызнулся Чонгук. — Потому что нападаешь именно ты, Гуки, — мягко сказал Хосок. — Так что случилось? Чонгук покусывал губы и сумрачно смотрел в стену. — Это я виноват, — снова торопливо сказал Чимин. — Я неправильно понял намерения милого нашего... — Не смей так его называть! — внезапно крикнул Чонгук, сжимая кулаки. — Не смей… Не смей вообще!.. — Да что с тобой, Гуки! — сердито спросил Хосок и оглянулся на Сокджина, чьё сердце кровавыми слезами облилось от отчаяния и обиды, которые прозвучали в этой странной, похожей на открытую рану фразе мужа. Бета прижался к раме двери и, покраснев, опустил глаза. — Господин Ким… Чон... Сокджин… Что такое здесь… — Прошу простить меня, граф Чон, — снова влез Чимин, отвлекая внимание Хосока на себя, — вы правы, моя фамильярность неуместна. Просто… Неважно. Так вот, Хоби, я просто хотел поговорить с господином Ки… Чоном о том, что он узнал очень неудобным способом. Хотел попросить его держать в тайне то, что он узнал… — Вы что-то знаете? — остро глянул на Сокджина Хосок. Тот замялся и умоляюще посмотрел на Чимина, бледного, но очевидно, чётко настроенного не сдать Хосоку ни крупицы лишних сведений. — Всего лишь то, что я не горю желанием брать замуж его брата, Хоби, понимаешь, так вышло, что он… господин Сокджин, узнал это, и я боялся, что он выдаст нас своим родителям. И, кажется, я перестарался, зря перешёл на угрозы, а господин граф пришёл как раз в это время и неверно понял меня, так что мы… — А с каких пор господин маркиз называет тебя Хоби, братец? — вдруг спросил Чонгук. — Вы... настолько близки? Помнится, ты мало кому разрешаешь эту вольность? — Мы добрые друзья! — излишне, кажется, поспешно ответил Чимин. — Я люблю его, — хрипло, но твёрдо ответил Хосок. И в наступившей мёртвой тишине его голос прозвучал особенно внушительно и веско: — Люблю, ясно? Это будет тебя смущать? Чонгук ответил не сразу, и его можно было понять. Отвечать с уроненной на каменный пол челюстью крайне трудно. И Сокджин его понимал, он тоже даже ахнуть не смог, только пискнул хрипло — и то, кажется, про себя. — Ты… Вы с ним… И ты с ним? — наконец, выдавил из себя Чонгук. — А кто ещё? — тут же подозрительно глянул на него Хосок. Чонгук перевёл взгляд на маркиза. И Сокджин посмотрел на него же. Чимин смотрел в окно. Ни радости, ни удивления не было на его лице. Губы сжались в горькую усмешку. Пальцы бесцельно перебирали ножны, глаза пусто скользили по метельным завихрениям, которые рисовал за стеклом унылый февраль. Пак молчал. Молчал настолько глухо, что Чонгук растерялся. — Ни… никто, я просто имел в виду… — Он нетерпеливо тряхнул головой. — Брата Джина имел в виду, что? Кого ещё-то? Маркиз Пак его жених, вот я и сказал… — Никак не научишься врать, да, братишка? — сочувственно спросил Хосок. — Взрослый уже альфа, замужем. А всё краснеешь… Маркиз вот может дать тебе пару уроков в этом деле. — Он язвительно кивнул на быстро отвернувшегося полностью к окну Чимина. — Он у нас в этом деле мастер с большой буквы О. — Почему О? — невольно растерявшись, спросил Чонгук. — Потому что охеренный, — мрачно ответил Хосок и зло обратился к тихо постукивавшему пальцем по деревянной раме окна Чимину: — Так всё-таки обоих что ли? Поцелуи? Или… А? Кобелина долбаная? — Тебе-то что? — огрызнулся Чимин, не поворачиваясь. — Мне твои признания нахер не нужны. Они до первого письма твоего отца. Было уже. — Что вообще происходит? — как-то жалобно спросил Чонгук. — Вы… вы правда что ли вместе? — Да, — ответил Хосок. — Нет, — ответил Чимин. Вместе ответили. Хором. Хосок подошёл к Чимину и резко повернул его за плечи к себе. Тот лишь тяжело вздохнул и сказал с какой-то тоской, не глядя ему в лицо, отвернув голову: — И зачем? Я тут из себя выпрыгиваю, под меч братишки твоего ревнивого подставляюсь, лишь бы скрыть всё, забочусь о том, чтобы эти два зайчика ничего не узнали, а ты приходишь — и вываливаешь вот так? А ведь у меня почти получилось… Нахер припёрся? Я же приказал ждать меня! — Он умолк и в досаде прикрыл глаза. — Я ждал, — тихо сказал Хосок. — Устал ждать. Понимаешь? Не могу больше ждать. И он, твёрдыми пальцами повернув лицо Чимина на себя за подбородок, прильнул к его губам, тут же сжимая крепко другой рукой и удерживая альфу, который лишь на мгновение замер, изумлённый, но тут же начал сопротивляться. — Сдурел? — яростно крикнул он, на мгновение вырвав голову из захвата Хосока. — Ты сдурел?! — Ну, что за выражения, милый маркиз, — мягко усмехнулся Хосок, не отводя жаркого взгляда от запылавшего румянцем лица Пака, который выглядел всерьёз перепуганным. — Ты же благородный, ты же дворянин… А я говорил, что твои похождения в народ ни к чему хорошему не приведут… Сладкий мой… Не смогу больше без тебя… И он снова силой прижал вытянувшегося струной в его руках альфу к себе и жадно стал кусать его губы. Сокджин наблюдал за этим с непередаваемым ощущением неправдоподобности происходящего: ему казалось, что он во сне, потому что иначе никак невозможно было объяснить то, что перед ним разворачивалось в этой комнате. А потом он услышал рычание: мягкое, глубокое, бархатистое… Это рычал Хосок, который, никого не стесняясь, начал жадно ощупывать Чимина, тесня его к окну и всё более жадно целуя совершенно, как казалось, потерянного альфу. — Гон! — вдруг сказал Чонгук и добавил громче и тревожнее. — У него гон начинается! Чи… Маркиз! У него гон! Хосок ответил ему невнятным рычанием и вжал в себя Чимина с силой. — Убирайся, — гневно и низко проурчал он. — Он мой! Только мой, ясно?! — Твой, твой, мой сладкий, мой хороший, — вдруг нежно зажурчал мягкий голос Чимина, который повернул к себе голову Хосока и вжал его силой лицом в свою шею. — Хоби, милый, альфа мой, Хоби мой…. Тшш… Не рвись... — Пусть уйдут… — невнятно донеслось из его рук. Чимин бешено расширил глаза, и Чонгук наконец-то как будто проснулся, он рванул к двери, подхватил за руку Сокджина, и они понеслись вниз по лестнице.

***

Да, Чонгук прав был: прежде чем бить друг друга по поводу проклятого маркиза, надо было решить вопрос с Хосоком. Его гон очень усложнял всё, особенно если учесть, кого он требовал себе парой на этот гон, почти не в силах скрывать что-то. Но когда Ким Бомгю, потревоженный Сокджином, узнал о том, что почтенный старший альфа рода Чон вошёл во внезапный гон, он, надо отдать ему должное, не растерялся. Он поднял на уши всех слуг, Хосоку быстро подготовили специальную комнату с крепким замком на двери, выветрили оттуда все запахи омег-слуг, что готовили её. Чонгук вызвался отвести туда Хосока, который (вот ведь счастливое обстоятельство) пошёл в гон, когда рядом был его хороший друг маркиз Пак. Он заботливо пока удерживает Чон Хосока в башне, куда они поднялись, чтобы полюбоваться красотами Тропоке на закате по совету Сокджина, которому, как вы знаете, папенька, эта башня очень знакома. Сокджин не умел и не любил врать. Но вот тут на него прямо вдохновение какое-то нашло — и он сочинял не хуже маркиза Пака: старательно мешая правду с ложью. И получилось. Вот ведь. Бомгю сочувственно ахал и переживал лишь о том, чтобы дражайший будущий родственник не пострадал. А Сокджин вспоминал запрокинутое, искажённое яростным наслаждением лицо Чимина на фоне темнеющего окна и лишь качал головой: — Но, папа, выхода у маркиза не было: он просто прикрывает нас собой, потому что граф Чон так рычит... — Ах, дорогой, но ты-то там как оказался? — Я же говорю: показывал, как прекрасен лес под Тропоке на закате... — Ах, боже, ты ведь мог пострадать! — Не переживай, папа, всё обошлось благодаря Чонгуку. — Он был с вами? — Он?... А... Ну, он пришёл чуть позже, они только успели разговориться с маркизом — и тут началось... Прежде чем повести Хосока из Первой башни в его комнату для гона ему накинули, как и положено (чтобы не беспокоить видом и запахом омег), сюркот Чимина на голову (а чей ещё? пусть пока дышит знакомым запахом, раз уж омеги у него пока нет!), а потом с его пути ещё и убрали всех омег, заставили даже Сокджина спрятаться. Впрочем, бета был не против. Обговорив все условия дальнейшего пребывания Чон Хосока в Тропоке (всё-таки теперь самым удобным звеном переговоров между Чонами и Кимами был именно он), он ушёл в свою комнату. И только когда сел в кресло за стол, почувствовал, что его немного отпускает. Сразу заболело запястье, измятое сегодня двумя альфами. Заныла обтёртая стеной и продавленная жёсткой рукой Чимина спина. Заболела голова – от всех тех мыслей, что терзали его, не давая покоя. И заплакало горько и обиженно его несчастное сердце. Ему лгал муж — любимый и самый верный, как он думал. Он лгал своему мужу — самому лучшему, ласковому, доброму... И самое обидное, что человека, из-за которого всё это и произошло, Сокджин даже и ненавидеть-то не мог. Ему было невыносимо жаль маркиза Пака. Вот уж точно, на чьём месте он не хотел бы оказаться — так это на его. У всех был смутный шанс быть счастливыми — у всех! У Тэхёна, если успеет приехать за ним Намджун, которому, как понял Сокджин, и готовились помочь Хосок и Чимин. У Юнги, если он не отступит и своего милого омежку… да хоть и похитит! Хотя, если Намджун откажется от него ради Тэхёна, может, этого юношу всё же отдадут Юнги? Ведь он тоже старший сын рода Ким? И он влюблён, раз готов был ради этого неизвестного Сокджину Хёнджина идти против семьи. Юнги ведь наверняка и Тэхёну помогал, именно чтобы завладеть несчастным нежеланным женихом Намджуна…. Казалось бы, у самого Сокджина было меньше всего шансов на обретение счастья — он и сам так считал до недавнего времени. А вот... А вот по-настоящему обречён был именно хитрый, умный, как сам дьявол, изворотливый, способный любого соблазнить (Гуки, Гуки, неужели он тебя... Я же убью его...), властитель душ и сердец — маркиз Пак Чимин. Да, Хосок вроде как сегодня сказал, что любит его, но... но это был гон. А в гоне альфа готов на всё, чтобы получить свою пару. Правда, Сокджин первый раз видел, чтобы своей парой альфа в гоне — когда верх берёт природа, а не разум и сердце —выбирал другого альфу... Но почему-то бета не был сильно удивлён. Всё, что касалось чёртова маркиза, было странным и каким-то до дурноты мистическим. Кстати, интересно, как он теперь будет выпутываться, когда его "друг" будет требовать его, чтобы... кто там у них кого? Фи, Чон Сокджин, ты совершенно распустился... А ведь тебе есть, над чем подумать, да? Крепко так подумать? Потому что всё, что вы с Чонгуком так торопливо и страстно строили в Версвальте, было сейчас под угрозой разрушения. И как поступить? Чонгук пришёл через полчаса. И тоже — разбитый, понурый, с тяжёлым взглядом и усталым лицом. Сокджин хотел было встать ему навстречу — и не смог, охваченный внезапной слабостью от страха. Он даже глаз на мужа не мог надолго поднять. Мельком глянул, когда тот вошёл и сразу прошёл к столу с графином — воды себе налить, и снова опустил глаза. Сердце больно билось где-то в горле, мешая вдохнуть и хоть что-то сказать. Что сделает сейчас Чонгук? Накричит? Потребует объяснений? Кинется оправдываться? Признается?.. Любое из этих действий приведёт к тому, что ничего уже не будет ладно между ними... Так глупо, боже... как же глупо всё вышло... Чонгук подошёл к нему и опустился на колени перед креслом Сокджина. Он прикрыл глаза, положил голову на колени бете и обнял его ноги. Молча. Сокджин запрокинул голову, не желая, чтобы его слёзы упали на измученное бледное лицо мужа. Он мягко стал гладить щёку и висок, на котором мелко билась тонкая жилка. Он зарылся пальцами в густые чёрные волосы и ощутил, как горячо было там, внутри — прямо как в душе у самого Джина сейчас. Он пробежал подушечками пальцев по плотно сжатым губам альфы, легко и нежно коснулся ранки, нанесённой проклятым маркизом... — и губы под его пальцами разжались, приоткрылись, как будто приглашая, как будто клянясь в том, что всё открыто для Джина, что ничего не может быть замкнуто от него... — Гук... — едва слышно шепнул Джин, чувствуя, что сейчас его оглушат рыдания и он не сможет ничего сказать. — Прости меня... Не было ничего, веришь? Не могло быть, клянусь... — Джин, — так же ответил ему муж, — ты меня прости. Я не имел права ревновать — но... я ревную страшно. Он меня чуть не поцеловал, это правда. И я солгал... нет, я не стал тебе рассказывать, потому что это не имело никакого значения. Он не сделал этого — и остался жив. Я клянусь... я клянусь тебе, что ему никогда не удалось бы... ничего сделать! Никогда! Ты... — Я верю, — поспешно сказал Джин и всхлипнул, но удержался. — Он сам так сказал: он никогда не смог бы тебя соблазнить. Он... мы... Понимаешь... Рассказывать было трудно. Но Сокджин вдруг почувствовал, что ему нужно — просто необходимо, иначе он умрёт — всё-всё рассказать Чонгуку. Он прикрыл его глаза своей ладонью, как будто умоляя не заглядывать в свою кровоточащую душу — и рассказал всё. Как он выпил вина. Как на него напал Чон Чонджин — и удержал Чонгука от слов, зажав другой рукой ему рот и умоляя не перебивать... Как его спас Чимин. Как... как чуть не соблазнил, как не добился даже поцелуя, как сказал, что мог бы — и как Сокджин гневно отверг даже саму возможность... Он всё рассказал. И умолк, медленно убирая руки с лица Чонгука. Альфа поднял голову. Сокджин не смог сквозь слёзы рассмотреть его лицо. И, наверно, не надо было. Чонгук просто встал и потянул его к себе. Прижался к его губам и быстро овладел его ртом — вылизывая, бестрепетно, жёстко всасывая язык и почти силой срывая с беты одежду. Он повалил покорного, полностью обнажённого Сокджина на постель и сразу перевернул на живот. Сам он был полностью одет, это бета остро почувствовал, когда Чонгук навалился на него и требовательно толкнулся пальцами в его рот. — Оближи, малыш... давай. — Он снова толкнулся, и Джин растерянно открыл рот и послушно взял пальцы, чтобы смочить их. Чонгук замер и вдруг снова зашептал: — Ты... Можешь... подольше... ещё... Джин удивлённо приподнял брови, но стал посасывать его пальцы, оглаживая их языком и смачивая внезапно появившейся обильной слюной. Было странно, было... захватывающе непонятно, но Чонгук впился в его шею губами, стал лизать и прикусывать, а пальцев не вынимал, лишь горячо шептал: — Вот так... сладкий мой... малыш... такой горя... горячий... Так... ещё, малыш, ещё... Другой рукой он хаотично водил по бедру и боку беты, возился, устраиваясь между безвольно раздвинутыми ногами Джина, но пальцы всё не вынимал. Джин сосал их... скорее от растерянности, совершенно не понимая, что это значит и почему... Наконец, явно сделав над собой усилие, Чонгук вынул пальцы и тут же без предупреждения вошёл ими в мужа — сразу двумя, так что бета обиженно застонал: — Больно!.. Не... Что ты... — Чш-ш... тише, малыш... потерпи... Сейчас.. — Масло... масло же... — Не хочу... Только мой запах, мой — и твоя чистота, понимаешь?.. Только ты... Я перемечу тебя, я... ненавижу этот запах на тебе... Я как будто чувствую его, понимаешь? И не могу, не могу, не могу! Нет! Пальцы задвигались быстрее, жёстче, решительнее, Сокджин снова жалобно простонал и выгнулся. Чонгук вдруг жадно облизал ему ухо и прикусил мочку, а потом снова стал оставлять лёгкие влажные следы губами на его затылке, плечах и спине, мучительно вышёптывая в такт со своими движениями внутри беты: — Я покрою тебя собой, я сделаю... тебя только... своим, я буду брать тебя, пока ты снова не будешь... пахнуть... только мной, только мной... малыш мой... Ты никогда больше, никогда не будешь... никем... пахнуть — только мной... мой снежный... мой морозный... мой зимний принц... Сокджин чувствовал, что тонет — в этих словах, в покачиваниях тела Чонгука на нём, в его поцелуях. Когда альфа толкнулся в него, даже боль отозвалась чем-то упоительным в теле, и Сокджин откровенно сладко застонал, приподнимаясь навстречу телу мужа, а потом стал двигаться сам, пользуясь тем, что Чонгук, кажется, удивившись такой его активности, замер над ним. Сокджин насаживался быстро, покачиваясь на локтях и коленях и приподнимаясь, он понимал, что сейчас выглядит очень пошло и грязно, наверно, но ему было всё равно — потому что было хорошо. Он удовлетворял своего мужа своим телом, он отдавал себя — сам, добровольно — и ему нравилось. Потому что казалось, что это он, снова — он берёт Чонгука. Но долго этого альфа ему не позволил, он зарычал — жарко и страстно, как обычно, не выдержав долгих ласк, — и стал вбиваться, завалив Сокджина на живот полностью, и надавил на его шею и спину, заставляя почти утонуть в пышной перине, не двигаясь и давая возможность мужу самозабвенно трахать его, грубо, по-животному, страстно, бешено — именно так, как любил Чонгук. Ну, не был он деликатным в постели, не был. У всех свои недостатки.