Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Они уже почти договорились. Сокджин вполне разумно предположил, что в такую тьму, в такой снегопад и вьюгу в занесённый февралём Тропоке никто не сможет проникнуть. А завтра они договорятся со слугами или просто опередят их, и Хёнджин сможет пройти к Юнги, нацепив на воротник одежды слуги, в которую он уже был одет, тот самый сине-красный бантик, так удачно добытый Юнги. Хёнджин, наплакавшийся, страшно уставший, уже рассказал свою историю, о том, как вчера смог с помощью верного слуги за пару часов до рассвета сбежать из-под стражи и вырваться из собственного родного дома. Он полдня ехал к Пинетири — деревне, ближайшей к Тропоке. Юнги рассказывал о трактирщике, чьё заведение стоит на окраине этой деревеньки. С ним альфа был когда-то неплохо дружен. И даже помог ему как-то отстоять его сына из рекрутства, когда тот по глупости проиграл свою свободу королевскому вербовщику. Так что этот почтенный альфа был ему должен и всегда уверял, что на всё готов ради доброго молодого господина Кима. У него и остановился Хёнджин, но не смог глаз сомкнуть всю ночь, отчаянно пытаясь придумать, как проникнуть в Тропоке, и прислушиваясь в ужасе к каждому шуму за окном, потому что опасался, что это за ним погоня. Так и не сумев заснуть, рано утром сегодня он просто от тоски пошёл к стенам замка, чтобы посмотреть, нельзя ли как-то пробраться в ворота, отвлечь охрану... И с благословения божия, не иначе, встретил там маркиза Пака, который договаривался с каким-то ушлым крестьянином о том, чтобы тот приютил у себя графа Чона, который в это время еле держался на ногах рядом с ним. Пак и рассказал Хёнджину, что они с Хосоком выскользнули из замка тайно, так как им надо было вывезти Тэхёна к Намджуну, который прислал им весть с верным слугой маркиза: он в Пинетири и ждёт своего возлюбленного. Вообще-то сначала Намджун планировал вполне открыто приехать в Тропоке, и его там очень даже ждали — как представителя основной ветви дома Ким. Сам же Намджун собирался, попав в замок, сделать всё, чтобы Тэхён не стал женихом Чимина. Но после перехваченного родителями письма омеги к возлюбленному это стало невозможно: вход в замок Тропоке Ким Намджуну был заказан, и, видимо, навсегда. Так что план по воссоединению страдающих голубков его друзья-альфы явно придумывали на ходу. И Хёнджин это понимал, но не стал говорить им, насколько этот план рискованный, безрассудный и опасный, и прежде всего — для маркиза, графа Чона и самого Намджуна. Ведь их бы подвергли публичному осмеянию, обрушили бы на их головы всю мощь общественного осуждения, попадись они. И больше всего, конечно, был бы опозорен маркиз. Виданное ли дело: альфа помогает своему жениху сбежать с другим альфой с собственного Объявления! Но маркиза, кажется, это всё больше забавляло, чем беспокоило. Так что Хёнджин немедленно стал уговаривать его сделать себя частью этого совершенно сумасшедшего плана. Отчаяние... Омегой владело отчаяние: он должен был попасть к Юнги. Он умрёт без него, отданный в руки похотливому Хо Хёнгу, что ему грозило, как его уже предупредили родители, если Намджун не возьмётся за ум и не станет снова послушным и правильным сыном дома Ким. Сокджин на этом месте мягко взял руку Хёнджина, который начал задыхаться от вновь накативших слёз, и сжал её, успокаивая юношу. И тот, почувствовав эту тёплую поддержку, хлюпнул и решительно продолжил рассказывать. Маркиз Пак, с которым они сначала устроили Хосока в тёплом доме одинокого крестьянина на гон, а потом вышли поговорить во двор, сначала отказывался, говоря, что впутывать юного омегу он никак не может, брать за него ответственность Паку вообще сейчас не с руки, так как у него и так огромные трудности с осуществлением плана. Но Хёнджин был настойчив, а маркиз внезапно стал сильно волноваться, когда услышал, как, накрываемый очередной волной гона, граф Чон стал рычать и, видимо, кого-то звать, выстанывая так откровенно, что Хёнджин яростно покраснел. Но маркиза юный упрямец не отпустил. И в конце концов, видимо, это и сыграло Хвану на руку: Пак, чтобы отвязаться от него поскорее и отпустить бедного юношу из-под окон заходящегося рычанием альфы в гоне, решился сделать так, как просил Хёнджин. — Это хотя бы решит проблему с Намджуном и Тэхёном окончательно, — сказал он. — Если у Кима не останется брошенного им жениха, то и к Тэхёну будет совсем иное отношение у людей, которые неизбежно будут обо всём этом судачить. Хёнджин с готовностью подтвердил, что да, в этом случае единственным обиженным останется маркиз, но Пака это почему-то повеселило, и он сказал, что это ему очень даже выгодно. Правда, не объяснил почему, но улыбаться стал широко и счастливо. Граф Чон рычал всё сильнее, Чимин заторопился и спровадил Хёнджина со двора, наказав ждать его в трактире, где тот остановился, а вот сам почему-то остался: видимо, чтобы дать последние наставления крестьянину. Ну, а дальше дело несложное. Вот только когда маркиз и супруг Сокджина, который тоже оказался втянутым в этот безумный план, проведя его в комнату Тэхёна, ушли, чтобы их не застали рядом с ней, в дверь постучал, а потом без разрешения зашёл Хо Хёнгу... А дальше Сокджин знал. В общем, они всё уже выяснили. И уже Хёнджин, расслабленный, истомлённый теплом и мягкой братской лаской Сокджина, тихо мурчал о том, что он всегда мечтал о брате — вот таком, как Сокджин: добром, милом, красивом... И уже Сокджин смеялся и укоризненно качал головой, говоря, что ничего-то омега о нём не знает, потому что знакомы они мало, чтобы вот так огульно желать бету себе в братья... И огонь в камине так ласково трещал, и Хёнджин уже снял накидку и верхний жилет, расслабленно утонув в уютном кресле... Гону ворвался в комнату неожиданно и без стука. Сокджин вздрогнул и выронил из рук серебряную вилку с кусочком поджаренного хлеба с маслом, а Хёнджин мгновенно выпрямился в своём кресле и впился взглядом во вбежавшего омегу. — Приехали от Хванов! — задыхаясь, срывающимся шёпотом крикнул Гону и быстро запер за собой дверь. — Требуют осмотра замка! Ваш отец в гневе, клянётся, что никого не может здесь быть, а папенька в ужасе... Кажется, кто-то ему сказал, что учуял ваш запах, господин Хван... Об этом ещё раньше было известно, да господин Ким не захотел сразу мужу сообщать: побоялся его гнева! Сам попробовал искать, всё обшаривают уже полчаса как! — Почему же ты... — начал было в отчаянии Сокджин. — Меня задержали на кухне, как только стало известно о подозрениях! — чуть не со слезами быстро ответил Гону. — Говорили о сообщнике, слуги все под подозрением. Всем, кто был из слуг, приказано было быть на своих местах и по замку не ходить! А уж потом, как приехали от Хванов, приказали разойтись и подготовить комнаты для осмотра да объяснить всё господам! — Они придут сюда? — тихо спросил Хёнджин. Он был бледен, яростно кусал губы, глаза его метались по комнате, видимо, в поисках убежища. — Они придут сюда, — твёрдо сказал Сокджин. На него внезапно снизошла решимость, подпитываемая благородной злостью на тех, кто загоняет влюблённого омегу, как зверя лесного, в угол, пытается выкурить его, как ушлую лисицу на охоте. Сокджин всегда ненавидел охоту. И в этой охоте на человека он не просто не будет участвовать — он сделает всё, чтобы её сорвать. — Быстро одевайтесь, – сквозь зубы кинул он Хёнджину. И что-то такое было в его голосе, в его взгляде, полном ледяной уверенности, что Хёнджин даже не спросил его ни о чём, просто встал и быстро натянул на себя синий жилет слуги дома Ким. — Гону, мне нужен берет, – твёрдо сказал Сокджин. Гону тут же открыл дверь и исчез за ней. — Где же Чонгук? — невольно с тоской сказал Сокджин. Он хотел всего лишь подумать, но произнёс это вслух. — Лишь бы никто не застал их... с Хёнгу, — тихо и напряжённо ответил Хёнджин. Тупая тревога тут же болью отозвалась в сердце Сокджина: они влипли, кажется. И серьёзно так влипли. Но отступать некуда. И незачем. Выгонят отсюда — у него есть законом закреплённый за ним Версвальт. Надо будет – он туда заберёт всех, от кого откажутся родители в Тропоке. — Возможно, сейчас все поймут, что ваш брат... что его нет в комнате. – В голосе Хёнджина зазвенело отчаяние. — Из-за меня... Это всё из-за... — Не смей так говорить, – оборвал его Сокджин. — Ты не виноват. Ты защищаешь то, что тебе дорого. И борешься с теми, кто точно сильнее тебя. И ты имеешь право использовать любое оружие, доступное тебе. Мой брат сейчас со своим альфой, и ему ничего уже по-настоящему страшного не угрожает. И я сделаю всё, чтобы и ты попал к свое... В это время в комнату снова ворвался Гону, весь красный, встрёпанный, какой-то помятый. Он молча сунул в руки Сокджину берет. Это был альфий берет дома Ким. И Сокджин лишь с сожалением и огромной благодарностью посмотрел на своего верного слугу. Чего стоило ему добыть эту вещь... Об этом Джин подумает потом. — Надевайте, — кинул он берет Хёнджину. Когда омега дрожащими руками криво натянул явно непривычный ему головной убор, Гону быстро поправил и постарался натянуть его как можно ниже на лоб, видимо, хорошо поняв задумку Сокджина. — Мы... Мы куда-то... — начал было Хёнджин, глядя тревожно на Сокджина. — Прикрепи! — приказал ему Сокджин, подавая бантик. — На ворот прикрепи. Вот сюда. – Он придирчиво оглядел омегу и постарался ободряюще ему улыбнуться. — Мы идём к твоему альфе, малыш. И дай нам, боже, удачи. Удача была на их стороне почти до конца пути. Они миновали огромную тёмную анфиладу второго этажа, пытаясь сократить путь, но чуть не наткнулись там на герцога Кима, который, высунувшись из окна, кричал кому-то на другой стороне: — К Узкой башне, вниз, отправили? — Сейчас идут! — крикнули ему в ответ. Сокджин, который прижимал к груди Хёнджина, сотрясаемого нервической дрожью, прячась в темноте простенка, прикусил в досаде губу. Надо было идти быстрее. Видимо, отец думал, что Хёнджин попробует проникнуть в башню со двора. Отряд отправили к большим воротам. Бедный омега Хван Хёнджин! Одинокий и слабый, как и любой омега в чужом доме, куда проник тайно, он, очевидно, вызывал у отца не только и не столько раздражение, сколько страх. И это было просто поразительно: против маленького омежки подняли всю герцогскую гвардию! Они собирались пройти через галерею, которая вела сразу на второй этаж башни, но всё равно надо было спешить: как только придёт к воротам отряд, там будет людно, да и кто сказал, что охрана не окажется столь умна, что поднимется в башню по винтовой лестнице? Но отец как назло остановился и стал выговаривать стоявшему рядом с ним капитану охраны: — Если я узнаю, что этот мерзавец проскользнул мимо вас, капитан Бол, я прикажу высечь всех, кто стоял на воротах! — Я уверен в своих солдатах, герцог! — оскорбленно отвечал капитан. — Кто вообще сказал, что господин Хван в замке? — Один из помощников графа Мин учуял его запах, — отрезал герцог. — Они с Хваном двоюродные братья по папеньке, так что он точно знает. Хёнджин тихо хныкнул в шею Сокджина и вцепился в его рукав. — Ненавижу! — выдохнул он. Его затрясло основательнее. — Ненавижу его! — Тих-х-х... — прошептал ему Сокджин, обнимая крепче. — Молчи. — Он мог ошибиться! — возмутился между тем капитан. — Мои ребята не пропустили бы никого! — И тем не менее Хван Минхёк утверждает, что его сын здесь! Сокджин почувствовал, как крупно вздрогнул Хёнджин в его руках. – Отец... — еле слышно прошептал он. — Это... конец... Сокджин решительно сжал его и прошипел: — Только попробуй... Молчи!... Наконец, голоса отца и капитана Бола стали удаляться, и Сокджин тут же встряхнул почти повисшего на нём Хёнджина. — Стоять! — свистящим шёпотом крикнул он. — Не смей! Ты столько прошёл! Ты... Не смей! – Прости... прости, прости... те... — тихо сказал Хёнджин, прикрывая глаза. — Я втянул вас... Я... Мне говорили: смирись, ты омега... мне не хотелось, но вот я здесь... — Он чуть зашатался и тяжело оперся на Сокджина: — И так подвожу всех, кто мне помог... Сокджин не стал дослушивать, он снова коротко тряхнул омегу за плечи. — Я с тобой! — сквозь зубы проговорил он. — Я — с тобой! И Юнги тебя ждёт, помнишь? Он ждёт тебя, и ты не можешь его подвести! Твой дракон ждёт тебя, скрученный, запертый в клетке, принц! Неужели ты отдашь его тоске и ненависти к жизни? Неужели ты сейчас пытаешься предать его? Предать вас?! Хёнджин кинул на него взгляд исподлобья. Там было горе и отчаяние, но ещё.. там была злость. Благодатная. Благородная. Угрожающе прозрачная. — Я никогда не был предателем, господин герцог, — тихо ответил он. — Я не знатен, как вы, но я... не предатель! И своего я не отдам! — Ну, и отлично. Пошли? — выдохнул с облегчением Сокджин и подал ему руку. — Да, — коротко ответил Хван и решительно схватился за эту руку. Решимости у них хватило ровно до того момента, как они увидели, что там, где раньше стоял лишь один охранник – на входе из галереи в башню, — теперь было трое, все взбудораженные, о чём-то переговаривающиеся встревоженно и грубо, видимо, – переругиваясь. И судя по тому, как сморщил нос Хёнджин, эти альфы злились, а в купальню их водили последний раз давно. Высунувшись из-за угла и увидев это, Сокджин мгновенно скрылся снова за выступом и попытался взять себя в руки. Хёнджин тяжело дышал рядом, ему было явно очень страшно и даже плохо. Бета постарался унять дико колотящееся в грудную клетку сердце. «Это всего лишь отцова охрана. Ничего не случится. Ну, не съедят же они нас», – мучительно умолял он себя. Но чувствовал, как трясутся у него руки и как слабеют ноги: да, они не съедят, но если Хёнджина схватят, то получится, что именно он, Сокджин, назвавший его своим братом, привёл омегу в руки его преследователей. — Я пойду один, — вдруг тихо, дрожащим голосом сказал Хёнджин. — Не надо со мной… брат, прошу Вас… — Молчи, — зло бросил Сокджин и снова осторожно заглянул за угол. — Трое… — Он прикусил губу, пытаясь придумать, как отвлечь этих троих, которые, судя по звучавшим всё громче голосам, то ли злились, то ли выясняли отношения — в общем, были очень неспокойны. — Их трое, и если хоть кто-то знает тебя в лицо… — Им наверняка сказали, как я пахну, — отрешённо сказал Хёнджин. У Сокджина всё внутри рухнуло, он беспомощно уставился на омегу: о запахе он, конечно, вообще не подумал. Неудивительно, но… непростительно… Хёнджин поднял на него светлый и полный печали взгляд и сказал решительнее, хотя голос его срывался: — У меня нет выбора, брат, а у вас он есть. Я должен попытаться. Теперь, когда я так близко от него, я не могу отступить. И, видимо, это будет моей последней и всё равно неудачной попыткой стать счастливым. Но вы… — Но я не брошу тебя, что понятно, — грубо прервал эти столь неприятные ему слова Сокджин, зло на него покосившись: всё-таки упрямство — тяжёлый, трудно выносимый окружающими порок, честное слово. И почему никто не воспринимает слова Сокджина всерьёз? Он что — выглядит так несерьёзно? — Скажи, от берета, что на тебе, чем пахнет? Хёнджин послушно прикрыл глаза и втянул носом. — Мята и хвоя… Приятно… — тихо ответил он. — Но свой запах ты всё равно и сквозь них чувствуешь? — спросил Сокджин. — После купальни он не так заметен, — ответил Хёнджин, осторожно поводя носом. — Но… Но если знать, что надо искать карамель с сильной нотой дыни… — Посмотри на них, — перебил его Сокджин, чувствуя, как его немного отпускает. — Ты думаешь, эти люди разбираются в тонкостях запахов? Или думаешь, что они когда-либо ели дыню? Хёнджин широко распахнул свои чудесные глаза и приоткрыл рот. На его щёки медленно стал возвращаться румянец. — Вы… вы думаете… — начал он, судорожно выдыхая. — Я думаю, что о запахе можно не волноваться, — быстро прошептал Сокджин и дёрнул его, увлекая во тьму за колонну. — Тише… Кто-то идёт. Они явственно услышали шаги — лёгкие, быстрые. Шёл кто-то один — и к тому же насвистывал что-то легкомысленное. Сокджин не чувствовал запахов, нет. Но то, что это был маркиз Пак, смог сказать ещё до того, как проходящий мимо них тихо и быстро проговорил: — У вас будет минут десять. Действуйте решительней. А потом он вдруг сорвался с места и, отчаянно топая, вылетел к дверям в башню. — Что вы тут стоите! — завопил он. В его голосе было неподдельное отчаяние. — Вы не слышали? Пропал герцог Ким Тэхён! Моего жениха похитили, все с ног сбились! Почему вас здесь так много! Куда смотрит ваш капитан! Альфы у двери, судя по их невнятному мычанию, были в полной растерянности, они попытались оправдаться тем, что их сюда послали и строго-настрого наказали не отлучаться от этого входа, но маркиз и слушать не хотел: — Немедленно! Не! Мед! Лен! Но! Хотя бы двое — за мной! Мой жених! Мой омега! Свет моих очей! Пламень моей души! Он пропал! Что за охрана в этом замке! Почему здесь то пропадают люди, то появляются из ниоткуда! Всех, всех засеку насмерть, мер-р-рзавцы! Немедленно за мной! Они и впрямь побежали за ним — двое из трёх. Чимин, завывая на ходу, нёсся впереди лёгкой ланью, а за ним топотали два охранника. Но один всё ещё был у двери. И никто уже не мог помочь Сокджину и Хёнджину справиться с ним. Поэтому они посмотрели друг на друга, вдохновлённые выходкой чёртова маркиза, выдохнули и решительно вышли из-за колонны. Они подошли к охраннику, который стал подозрительно их осматривать ещё издали, вполне уверенным шагом. — Господин герцог? — растерянно сказал высокий и симпатичный альфа с простоватым, но милым лицом. — Вы… — Я к брату, — сухо ответил Сокджин. — Его омега доставил нам хлопот. Я должен сделать ему внушение. — А… — охранник покосился на прячущего глаза Хёнджина. — А этот?.. Сокджин независимо пожал плечами: — Не знаю, видимо, слуга… — Его светлости Ким Юнги необходимо было передать кое-какие бумаги, — сказал Хёнджин, как они договорились, — я за ними… — Я ничего не слышал, — нахмурился альфа. — Мне никто ни о каких бумагах не сообщал. — Не думаю, что тебе вообще о чём-то должны были сообщать, — высокомерно сказал Сокджин, тщательно следя за дыханием, которое так и норовило сбиться. Он сжал начавшие дрожать пальцы в замок за спиной и поднял решительный взгляд на альфу. — Но, как мне сказали, на допущенных к его светлости должны быть опознавательные знаки? — Он приподнял бровь и чуть развернулся к Хёнджину, который по-прежнему стоял, скромно потупив взор. Омега тут же слегка коснулся своего бантика и обвёл его тонким пальчиком. Альфа между тем приосанился и кидал на Хёнджина всё более заинтересованные взгляды. — Ваша светлость, — поклонился он Сокджину, — вы, конечно, можете идти, а с этим милашкой мы ещё немного поболтаем… Кое о чём он должен мне сказать, чтобы я его пропустил. — Альфа с удовольствием втянул носом воздух, и глаза его замаслились. Тогда Сокджин резко шагнул к нему, схватил его за плотную ткань стёганого дублета на груди и крикнул: — Ты смеешь, мерзавец, мне прямо в глаза говорить, что намерен приставать к этому юному омеге, который всего лишь исполняет свой долг, честно служит своему герцогу?! — Ваш… Ва... нет, нет, помилуйте! — залепетал охранник. От его игривости и следа не осталось, он побледнел и смотрел на Сокджина со страхом. И бета решил закрепить достигнутое. — Да как ты посмел даже посмотреть на него, когда ты на посту! — Он рявкнул так, что эхо жалобно и испуганно отозвалось под каменными сводами, в ужасе нырнуло за колонны. — Ты! Как ты посмел при мне даже подумать! О! Не стоит! — Сокджин снова тряхнул его. — И не думай оправдываться! Ты явно подумал об этом омеге непристойное: у тебя на морде это было написано! Похотливое животное! С дороги! Он с силой оттолкнул совершенно потерянного охранника в сторону. И тот поддался: чуть не упав, он отступил под напором «разгневанного» герцога Чона. И Сокджин, а вслед за ним и так и не поднявший головы Хёнджин быстро прошли в башню. Они ни слова не сказали друг другу, когда по крутой винтовой лестнице не пошли — побежали. Сокджин распахнул дверь в комнату Юнги толчком, резко, влетел туда, быстро втянул Хёнджина — и захлопнул, приваливаясь к ней спиной и с трудом выдыхая: всё-таки поднимались они достаточно высоко. Юнги, до этого лежавший прямо в сапогах на своей постели, уже был на ногах. Не веря глазам, он стоял посреди комнаты, от его лица отлила кровь, он глаз не сводил с разрумянившегося от беготни по лестницам, чуть встрёпанного Хёнджина, у которого из-под берета, съехавшего назад, выбились тёмные шелковистые локоны, а губы были приоткрыты в немом зове. — Хёндж… — Голос изменил альфе, он сделал шаг вперёд, протягивая к нему руки, умоляя: — Это же ты… Ты же, да? И, жалобно всхлипнув, Хёнджин кинулся к нему в объятия. Как в убежище, как за широкие стены, которые защитят, обогреют, больше не дадут в обиду, такие родные, такие надёжный, такие… Юнги целовал его отчаянно, не обращая никакого внимания на блаженно прикрывшего глаза и мягко улыбающегося им Сокджина. Альфа стискивал гибкое, стройное тело возлюбленного в руках, прижимал его к себе, как величайшую ценность, зарывался носом в волосы — и целовал, целовал, целовал всё, до чего мог достать: алые губы, покрытые жарким румянцем щёки, блестящие от слёз глаза, длинную белую шею над строгим узким воротником форменной туники. — Мой… омега мой… любимый мой… Ты здесь, ты со мной… о, мой Хёндж… мой Джинни… Мой милый омежка… — шептал он, как будто сумасшедший. Юнги явно не в силах был остановиться в этой буре охвативших его чувств, где смешались и радость, и страх, и счастье, и отчаяние. Всё, всё это владело сейчас им и заставляло всеми силами стараться затолкать своего омегу в свою грудь, чтобы не выпустить больше оттуда никогда. И Хёнджин отвечал ему столь же страстно, столь же самозабвенно, податливо вытягиваясь в его руках, откидывая голову, чтобы обнажить шею, целуя тоже без разбора лицо своего альфы. Только он молчал, лишь иногда нежно и жалобно постанывал под яростным напором Юнги. Ослеплённые и оглушённые радостью, они даже не сразу услышали топот ног нескольких человек и злобные крики, которые внезапно раздались за дверью. И первым людей, бежавших сюда явно не с какими-то приятными намерениями, услышал, естественно, Сокджин. Он поспешно отошёл от двери: она не могла быть замкнута изнутри, замок с неё сняли, так что запереть её можно было лишь снаружи на грубую железную задвижку, а значит, отгородиться от тех, кто поднимался по лестнице, грозно рыча и яростно ругаясь, они не могли. Дверь распахнулась под жестоким ударом ноги — и в комнату ввалились трое: герцог Ким Джиюн, капитан Бол и высокий мощный альфа, которого Сокджин не знал. Он был вызывающе, ярко красив, несмотря на свой почтенный возраст. Пышная грива его чёрных волос была местами благородно убелена сединой, богатые усы были щегольски завиты, а окладистая борода величественно обрамляла алое сейчас от натуги лицо. И не надо было долго думать, чтобы понять, что перед ними был Хван Минхёк, отец Хёнджина: их сходство с сыном было явным и просто бросалось в глаза. — Чон Сокджин! — взревел герцог Ким, яростно вращая глазами. — Немедленно отойди от них! Как… как вы смеете! В моём… — Вы мне клялись! — перебивая его зло ощерился Хван Минхёк. — Вы мне слово давали, что ваш сын никогда не доберётся до моего! А теперь! Что вы скажете теперь! Сокджин под бешеным взглядом отца невольно отступил и сделал шаг в сторону: он понимал, что теперь всё зависит лишь от решимости альфы и омеги, которых он больше не в силах был прикрывать от разгневанных старших. И он увидел, как заломил брови Хван Хёнджин, быстро приник губами к уху Юнги, яростно сверкавшего на прибежавших их разлучить альф бешеными глазами. Брат всё пытался – безрезультатно – затолкать своего омежку себе за спину, а тут замер, тревожно вслушиваясь в то, что тот шептал ему. А потом Сокджин, будто в замедлении, увидел, как расширяются глаза Юнги, как темнеют они, дичают, как он поворачивает своего омегу спиной к себе, а тот с лёгкой торжествующей улыбкой посылает взгляд тем, кто кричит им от двери отчаянное «Нет!!!» — и как впиваются острые, блеснувшие в свете свечей серебристым, страшным цветом удлинившиеся клыки брата в светлую розовую кожу покорно склонившего голову и прикрывшего глаза Хёнджина — у основания шеи, слева, чуть ближе к затылку. Метка. Единственный способ присвоить себе омегу, закрепить своё право на него — навсегда. Против этого бессильны все: люди, деньги, знатность, родство. Ничто не важнее метки. Она священна. Как священна настоящая, уверенная в себе любовь, символом и выражением которой эта метка и является.