Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Зрелище было упоительно прекрасным. Сокджин засмотрелся, ведь в комнате на несколько странных, звенящих отчаянным напряжением секунд повисла тишина. Таинство метки — великое таинство. Она ставится обычно под покровом ночи и в тенётах сладкого брачного ложа — так, по крайней мере, говорится в разных книгах, сказках для юных и жаждущих, в легендах. Правда, сам Сокджин получил её вовсе не так, но для него это было одним из лучших моментов семейной жизни. А здесь... Мало кому удаётся стать свидетелем того, как альфа ставит метку своему омеге. И не то чтобы кто-то рвался: всё-таки это очень интимное, сокровенное, тайное. И то, что Хёнджин решился на это просто вот так, на живую, без нужного возбуждения, чтобы пережить боль (а для омеги это очень болезненное дело из-за особо нежной кожи на месте, где ставят метку), — это было просто невероятно и... вдохновляюще. На это надо было решиться. Это было свидетельством безграничного доверия омеги своему альфе. Ведь если что, боль от расставания или тем более разрыва будет испытывать именно меченый. Альфе будет тяжело только душевно, а омега будет испытывать телесную слабость и настоящую боль. Именно поэтому метку ставят только с полного согласия омеги — и только если он полностью верит своему альфе, верит, что тот его никогда не предаст и никогда ни на кого не променяет. Сокджин знал, что у его папы нет метки. Не видел он её и на Чон Банджо. На самом деле, он вообще ни на ком никогда её не видел. И подозревал, что это не потому, что её как-то прятали. Мало кто настолько доверял своим альфам. Ему как бете было проще: его метка сойдёт через полгода, безболезненно и тихо, так как вечной метки на бету поставить нельзя. И та метка, что он поставил Чонгуку, — она уже почти на исходе. Она вообще не держится дольше полумесяца. А вот у омеги всё будет не так. И тем не менее — вот они, двое сумасшедших, прекрасных в своём безумии, приникших друг к другу человека перед ним — альфа и омега, которые готовы на всё, чтобы не дать никому разорвать их объятия и отнять их друг у друга. У Хёнджина лицо искажено страданием, ему больно, но он лишь вцепился в руки Юнги, которые обнимают его за талию, он пытается прижать к себе своего альфу ещё ближе. Его пересохшие губы шепчут лишь одно имя, по его щекам текут слезы, но он даже не пытается их стереть — он весь сейчас принадлежит своему любимому, больше, чем наверно, можно принадлежать ему в постели. А Юнги... От нежного, взволнованного и счастливого влюблённого ничего не осталось: внутренний альфа, почуявший аромат лакомой крови, отшвырнул человечность, как это всегда и бывает. Он вцепился в омегу руками и зубами, он пьёт его кровь, вонзая клыки всё глубже, заполняя его своим запахом — о, боже, чего бы только ни дал Сокджин, чтобы почувствовать сейчас, как уверенно и прекрасно перемешиваются их запахи, как мягкая дынная карамель обретает всё более стойкий аромат грушевой наливки... Но, увы, бета может лишь впиваться взглядом в это действо, не в силах отвести стыдливо взгляд, как надо бы... как... надо бы... Потому что это прекрасно. Это торжество двух загнанных в угол людей над противниками и над той печальной участью, что они им уготовили: альфа и омега, чья любовь сильнее страха, смогли найти единственный выход в том, чтобы слиться воедино. И это было невероятно, возбуждающе прекрасно. Однако так, к сожалению, думал только Сокджин. Его отец, которого происходящее в комнате на несколько секунд выбило из колеи, очнулся от очарования момента первым. — Мерзавцы! — взревел он. — Неблагодарные твари! Предатели! Отойди от него, Ким Юнги! Немедленно! Иначе я прокляну тебя, лишу всего! Ты пойдёшь нищим и босым из этого замка — и никто из благородных людей не подаст тебе больше руки! Юнги медленно оторвался от шеи тут же коротко и болезненно простонавшего Хёнджина. Он обхватил омегу за плечи, развернул, прикрывая от невольных зрителей своей спиной и обнял крепче, потому что у того явно не было сил стоять. — Убирайтесь! — хрипло, низко, страшно сказал Юнги. Это был почти нечеловеческий голос. Его альфа явно был в своей силе, он с трудом сдерживался. Он только что пометил выбранного омегу, единственным желанием сейчас у него было взять этого омегу, наполнить собой и своим семенем, присвоив, закрепить метку ещё и своим телом. И то, что он еле сдерживался в присутствии посторонних альф, было видно по мучительно прикрывающимся глазам, по зло трепещущим ноздрям и побелевшим пальцам, которые, сжимая плечи Хёнджина, явно оставляли на несчастном омеге свои отметины. — Отец, — негромко сказал Сокджин, выступая вперёд и прикрывая собой несчастных влюбленных, — нам лучше уйти... — А ты кто такой?! — вдруг сломленно выкрикнул Хван Минхёк, который до этого находился в каком-то остолбенении, не сводил бешено блистающего ненавистью взгляда с двух переплетённых фигур и лишь иногда испускал какое-то странное рыканье, будучи не в силах что-то сказать. И его можно было понять. Для Юнги, строго говоря, эта метка не была приговором, чем-то обязательным и неизбежным. А вот для Хёнджина... Для его сына всё было кончено. Единственное, что ему оставалось, — это рассчитывать на то, что Юнги, пометив, не бросит его, опозорив окончательно и бесповоротно и самого Хёнджина, и всю его семью. И уж конечно, на возможности брака с кем-то, кроме младшего герцога Кима, теперь был поставлен жирный крест. Хёнджин принадлежал этому альфе. Но слова Сокджина, видимо, пробудили его — и он отчаянно ринулся искать виноватых в том, что произошло с его сыном. — Кто ты? Это ты ему помог? Ты им помог?! — Отвечай, Сокджин, — внезапно поддержал его старший Ким. Во взгляде отца Сокджин увидел тоже лишь злобу и почти ненависть. — Это ты привёл этого... ты его сюда привёл? — Нет, — вдруг услышал он слабый голос из-за спины. — Нет, ваше сиятельство... Ваш сын ни при чём. — Хёнджин, каким-то образом вырвавшись из рук своего отчаянно порыкивающего от недовольства альфы, встал рядом с Сокджином. — Я... обманул его. Я притворился слугой, он не знал... не знал, кто идёт вместе с ним к его брату. Можете спросить у охранника. Господин Сокджин не знал, кому помогает... — В это время руки Юнги настигли его и снова утащили назад, к окошку, за спину Сокджина: альфа яростно нуждался в том, чтобы зализать метку, а это требовало времени и отсутствия посторонних запахов соперников. — Я не верю ни одному слову этого прохвоста! — зарычал отец. — Этот обманщик... — Не смейте так говорить о моем сыне! — вдруг злобно оскалился на него Хван Минхёк. — Это не мой сын пометил только что вашего! — Это не мой сын, потеряв и стыд, и совесть, пробрался к вашему в башню, куда его спрятали именно от этого лишённого стыда омеги! — яростно прорычал в ответ герцог. — Я требую, чтобы вы прекратили оскорблять моего сына! Ваш сын соблазнил невинное дитя, развратил его! Джинни не был никогда послушным — это да, но он никогда бы не пошел против моей воли, против семьи, если бы ваш великовозрастный разнузданный гвардеец не вовлёк его в разврат! Сокджин почувствовал, как начинают алеть его щёки от гнева и смущения, но, кажется, двух альф не трогало то, что они обсуждают это и высказывают такое прямо в присутствии влюблённых, которым, правда, видимо, было всё равно. И Сокджин даже слышал, как жалобные вздохи Хёнджина стали глуше, ниже и уже больше похожими на стоны, а довольное урчание обихаживающего свою метку Юнги превращаются в откровенное жадное рычание. Именно поэтому, а не почему бы то ни было ещё, Сокджин и решился перебить начавших так не вовремя спорить отцов. — Я умоляю вас, господа! — решительно повысил он голос, обращая свой взор на красные лица альф. — Я прошу вас, я взываю к вашей скромности и чести, отец, нам надо... — Не смей меня перебивать, сукин сын! — взревел герцог Ким, поворачиваясь к нему и делая шаг. — Это всё ты! Я уверен! Он бы сам и не додумался! Тебя давно надо было наказать за то, что ты суёшь свой поганый нос не в свои дела, паршивый бета! Расстояние между ними было и так небольшим, и на последних своих словах отец сделал ещё два шага к испуганно сжавшемуся под его взглядом и криком Сокджину. Умолкнув, он окинул бешеным взглядом замершую в ужасе фигуру беты, его лицо исказила гримаса зверского бешенства и он резко замахнулся, явно намереваясь наказать сына прямо здесь и сейчас. Сокджин знал, что будет очень больно. Нет, отец не бил его часто. Он получал затрещины от него пару раз — когда распускал язык и смел откровенно ему перечить. Обычно, пытаясь отстоять своё право на своё мнение. Поэтому он зажмурился и чуть отклонил голову, пытаясь уйти от удара... А потом резко вздрогнул всем телом и распахнул глаза в страхе и изумлении: по комнате, сотрясая стёкла в окнах и даже, кажется, старый камень в кладке стен, прогремел дикий по своей силе, злобный альфий рык. Чонгук стоял прямо за спиной герцога Кима. Его кулаки сжимались и разжимались, как будто он готовился применить их, голова была чуть наклонена, а взгляд... Если б взгляд мог сжигать, то вся комната бы полыхала сейчас от того, каким диким гневом горел взгляд Чон Чонгука. Отцова ладонь замерла в воздухе над Сокджином, не достигнув цели. Бета увидел, как невольно вжал герцог Ким голову в плечи и прижмурился — явно напуганный рычанием своего зятя. — Не вздумайте бить моего мужа, отец. Голос Чонгука после рыка был хриплым, не похожим на обычный человеческий, низким и очень убедительным, судя по тому, как быстро опустил руку старший и, не поднимая головы, отступил в сторону. В это время краем глаза Сокджин увидел, как Хван Минхёк, который ещё до этого сник и понурился, понимая, очевидно, что он уже ничего не сможет сделать ни своему сыну, ни для него, круто развернулся и вышел из комнаты, увлекая за собой капитана Бола, чтобы не становиться свидетелем того, что здесь могло случиться из-за этого слишком напряжённого противостояния молодого и старого альф. Между тем Чонгук немедленно встал на освобождённое отцом место и прикрыл своей сильной спиной Сокджина. И в этот странный, жуткий и прекрасный момент Сокджину захотелось одновременно радостно взвизгнуть и по-детски уткнуться мужу между лопаток носом с криком "Это мой альфа!" — и позорно упасть перед ним на колени с мольбой сделать с ним, с Джином, что-нибудь крайне неприличное прямо здесь и сейчас, потому что он был сейчас совершенно готов на всё ради этого мужчины. Однако в то же время именно в этот странный момент Сокджин впервые понял по-настоящему, с каким огнём он играет. Чонгук был не просто сильным и уверенным в себе альфой. Он был очень опасным и жестоким противником для всех, кто вставал у него на пути — и поведение старшего альфы, который не должен был бы по идее уступить Чонгуку, это подтверждало. Не то чтобы Сокджин об этом не думал раньше, но сейчас, в этой небольшой комнатке, где скопилось явно слишком много народу, Сокджин понял это во всей полноте — до дикой внутренней дрожи от жути и восторга одновременно. А ещё он почувствовал — наверно, всё же впервые в жизни — себя полностью защищённым этой невероятной силой от всех печалей и бед жизни. Альфа не даст его в обиду. Альфа вступится. Альфа придёт на помощь — и не позволит никому сделать ничего плохого с Джином. Со своим милым малыш... О, чёрт, чёрт, нет, нельзя об этом сейчас... Это всё обжимания Юнги и Хёнджина, это всё они, а Сокджин — приличный человек... Между тем все эти игривые мысли тут же испарились из его головы, как только он увидел взгляд — тяжёлый, мрачный, суровый, которым его отец пытался уничтожить молодого зятя. — Ты распустил своего мужа, граф, — тихо и очень зло сказал герцог Ким. — Я предупреждал тебя. Он ужасно своеволен и дерзок, что не подобает приличному замужнему омеге или бете. И я тебе сказал, как именно следует приводить в норму зарвавшегося мужа. Я приказал тебе наказать его, но ты... — Я сам решу, когда и каким образом наказывать моего мужа, — так же тихо, ледяным тоном отчеканил Чонгук. — И я благодарен вам за совет, отец. Но вы отдали мне этого бету не напрасно: теперь я... — Я его отец! — крикнул в бешенстве герцог. — Этот щенок посмел меня перебить! Он посмел пойти против моей воли! Я не просто бить его могу — я прикажу запороть его до полусмерти на конюшне, как смерда, — и никто не посмеет возразить мне в моём замке! Чонгук выпрямился, гордо подняв голову. — Тогда мы немедленно покинем ваш дом, Ваше сиятельство, — холодно ответил он. — Если вы вынуждаете меня напоминать вам о таких простых вещах, как первое право решения. Что же, я напомню: его имеет муж, а не отец замужнего омеги. И если вы намерены попробовать... — Чонгук сделал нарочно паузу, чтобы до герцога дошёл смысл этого слова, а потом повторил его: — ... попробовать нарушить это моё право, то я ни минуты... — Не стоит пороть горячку, — прервал его несколько раздражённо герцог Ким, как будто очнувшись. — Никуда вы не поедете. Он должен присутствовать на Объявлении своего брата... — И вот, кстати, об этом, — вдруг раздалось от двери, и из темноты на тусклый свет свечей вышла изящная фигура. Чимин явно стоял за дверью и раньше и слышал всё, о чём говорилось здесь, но не посчитал нужным вмешиваться. — Ваш сын и мой жених Ким Тэхён пропал, —сказал он, поджимая обиженно губы. — Я не могу найти его уже час, хотя с охраной обошёл весь замок. Что это значит, Ваше сиятельство? Где мой жених, порученный вашему попечению до свадьбы нашим соглашением? Герцог Ким кинул последний взгляд на Чонгука, скользнул по Сокджину и его ноздри гневно дрогнули. До Юнги и Хёнджина, притихших за спинами семейства Чон, этот взгляд не дошёл. — Юнги и эт... и его же... хмх... — Отец явно не желал произносить этого слова. — …и господин Хван должны оставаться в этой башне до моего решения по ним. А вы — на выход! Живо! Он кивнул головой Чонгуку и Сокджину, и те покорно вышли, оставляя влюблённых их судьбе. Судя по тому, как зарычал Юнги, как только дверь закрылась за герцогом Кимом, поспешившим вниз по лестнице, — эти двое были чрезвычайно довольны тем, что их оставили, наконец, наедине друг с другом.

***

Чонгук практически тащил Сокджина по коридорам и молчал. Рядом пыхтел отец, а немного впереди быстро шёл маркиз Пак и рассказывал душещипательную историю о том, как он пытался достучаться до Тэхёна утром, а потом после обеда. И когда тот не ответил ему и при приглашении на ужин, а рядом не было ни одного из его слуг, Чимин забеспокоился серьёзно. Ведь он хотел хоть немного наладить их непростые отношения. И он взял на себя смелость... Хотя, конечно, понимает, что не имеет права заходить в комнату благородного омеги без его разрешения... Но его трепетное сердечко почуяло беду, и он зашёл. А там никого не было. Он, конечно, пошёл спросить у прекраснейшего господина Ким Бомгю, но тот отсутствовал в своих покоях. И по встревоженным слугам было понятно, что что-то произошло. Переволновавшись, маркиз было подумал, что случилось что-то как раз именно с Тэхёном. Но по удивлённым взглядам слуг понял, что нет, не с ним. Они, как выяснилось из короткой, но содержательной беседы, представления не имели, где Тэхён, только знали, что их господин очень серьёзно поругался сегодня утром с сыном — и как раз по поводу ...тут слуги испуганно умолкали. — И понятно было, — скорбно покачал головой Чимин, прямо на ходу идеально изображая горечь, — что именно ваш покорный слуга снова стал причиной ссоры между вашим благородным супругом и моим прекрасным женихом. — Не берите в голову, маркиз, — отрывисто кинул ему герцог, которому было не до излияний приставучего юнца. Он явно начинал что-то подозревать и с каждой минутой становился всё мрачнее. — Вы идите в свои покои и ждите. Мы найдём моего сына сами. Из замка ему никак было не выбраться. Не бойтесь: завтра всё пройдёт так, как было оговорено с вашим почтенным семейством и прекрасным вашим папенькой, маркизом Пак Сонхва. — О, прошу вас, — доверительно сказал Чимин, — найдите мне моего Тэхёна. Я уже привык к мысли, что однажды он будет принадлежать мне. Мне есть, чем прельстить его взыскательный вкус. Поверьте... отец... я редкий… затейник... Сокджин на последних словах маркиза подавился воздухом, а Чонгук злобно шикнул. Хорошо, что герцог этого уже не слышал: он, чтобы отвязаться от нежелательного свидетеля очередного провала в его планах, быстро пошёл вперёд и уже скрылся за поворотом коридора. Он ведь явно понял, что Тэхёна нет в замке, что они его не найдут, потому что не так много было мест, несмотря на размеры Тропоке, где можно было по-настоящему спрятаться, да и зачем это омеге? Так что да, герцог дураком не был, всё он понял, но смириться с этим, а особенно показать свою полную беспомощность маркизу Паку, который и так стал нежелательным свидетелем того, как его на место поставил граф Чон (чего он, естественно, Чонгуку никогда уже не простит), — он пока не мог. Поэтому так быстро и скрылся из вида. Проводив глазами высокую фигуру герцога до поворота, маркиз Пак повернулся к застывшим Сокджину и Чонгуку. Он оглядел их быстрым лукавым взглядом. — Жаль, что вы такие чопорные, господа, — с сожалением сказал он. — Тройничок получился бы знатный... — И через пару секунд уже был в центре коридора, вовсю хохоча и перебивая этим хохотом дикое рычание Чонгука, схватившегося за шпагу, на которую он уже успел заменить свой меч по обычаю больших дворов. — Я убью его! — повернувшись к Сокджину, грозно сказал Чонгук. — Хорошо, — покладисто ответил Сокджин, — только пусть он сначала игру до конца доведёт, и делай с ним, что хочешь, если тебе не жаль своего брата. Чонгук злобно рыкнул и сердито посмотрел на Сокджина исподлобья, а потом прищурился и... плотоядно облизнулся. — Не здесь, — быстро сказал Сокджин. — Не смей! — Ах, малыш... — Глаза Чонгука подернулись туманом жажды... слишком знакомой Сокджину жажды... — Ты так хорошо меня знаешь... Он напал на бету, прижимая его к стене и впиваясь губами в его шею, прекрасно помня, что муж сразу теряет от этого любую способность сопротивляться. Чонгук всасывался в кожу, оставляя явно неприличные следы, а руки его жадно сжимали обтянутые шёлком бриджей половинки Сокджина, пока тот, задыхаясь, умоляюще пытался шептать: — Гуки... ну, нет же... пожал... ах... ах... аххх... Прошу, мил... амм... Гуки.. Ну, не здесь же, не... аххх... — Хорошо, — жарко шепнул ему Чонгук в самое ухо, — не здесь! И он потянул его за руку, затаскивая в тень глубокого простенка, примерно такого, как те, в которых Сокджин уже дважды сегодня прятался. Чонгук не церемонился, он развернул бету, прижал его грудью к стене, заставляя оттопырить задницу, и снова прошептал прямо в ухо мужу, мелко дрожащему от непонятного, стыдного, но вдруг жаром окатившего всё тело возбуждения: — Сладкий, мой малыш будет послушным, да? Ты же будешь, да? — Его руки мяли талию, ощупывали половинки Джина, а губы гуляли по щеке и уху, опаляя их драконьим дыханием. — Буду, — тихо выдохнул Джин, чувствуя, как неумолимо разгорается у него желание в исподнем — настолько было то, что делал с ним Чонгук, неправильным и прекрасным. — Вот и умница... да? Маленький... маленький мой... — Чонгук прикусил его ухо, а сам полез руками под робу, ощупывая и оглаживая грудь и живот мужа жадно, нетерпеливо. — Расстегни пояс, малыш... и приспусти свои чудесные бриджи... У Сокджина сердце зашлось от стука, а внизу всё окрепло окончательно до железа — так это было пошло, горячо и страстно. И он, не задумываясь, дрожащими от нетерпения пальцами расстегнул пояс, который упал к его ногам с глухим стуком — как падает к ногам победителя оружие побеждённых. Потом он стянул с себя шёлк и полотно, обнажившись сзади... Чтобы почувствовать, как горячо и твёрдо стоит у Чонгука, который приспустил свой низ и вжался в Сокджина, а потом — скользнул вниз, на колени. И оттуда снизу, глухо прохрипел Сокджину, замершему с зажмуренными глазами: — Обопрись руками и прогни спинку, малыш... Отдайся мне, мой сладкий... Но кричать не смей, ладонь в рот, малыш... не хочу, чтобы кто-то нас услышал... Быстро, Джинни, я еле держусь... Сделал? — Джин, чей рот уже был занят своей рукой, которую он успел прикусить до боли, угукнул. — Отлично.... Я обязательно накажу тебя малыш, как от меня требуют, но позже... а сейчас... Джин почувствовал его язык у себя между половинками — и забыл обо всём. Жарко, мокро, ужасно грязно — вот каким было то, что делал с ним Чонгук. Хорошо... так хорошо... О! бо! же! как! хорошо!! — вот, что он чувствовал. Язык альфы был ловким, он был так глубоко, что просто трахал Джина. Слюна Чонгука текла по его заднице и ногам: альфа явно хотел его сожрать, раз так облизывал... А потом он выпрямился, потянул бёдра беты на себя, заставляя его ещё сильнее выгнуться, и стал медленно входить — плавно без толчков, раздвигая шелковую плоть и страстно рыча: — Малыш... Такой узенький... всегда такой узенький и горячий для меня... Мой малыш... О... О... Да-а... Сокджин, насаженный на естество мужа, постанывал в ладонь, запрокидывая голову и подрагивая всем телом от пробивающих его острых молний. Альфа вошел ещё глубже и, подождав немного, стал двигаться. Сначала толчки были медленными, они тягуче обдавали всё тело Джина волнами болезненно-прекрасной нежности. Потом альфа стал толкаться быстрее, резче, грубее — явно срываясь и всё же стараясь не сорваться окончательно. Он потянул на себя Джина — и тот изогнулся, прижатый к его плечам. От этого естество Чонгука вошло особенно глубоко и толкнулось во что-то ужасно, невероятно чувствительное внутри мгновенно вытянувшегося струной Джина, у которого выбило дыхание, широко распахнулись глаза... И он не смог удержаться: его жаркий крик-стон утонул в вышине, под мрачными, целомудренно-холодными сводами. — Тшш... — прошипел ему в ухо Чонгук, его рука легла на рот Джина, а потом он сжал ладонь, затыкая бету основательно, впился губами в его затылок и бешено ускорился. Джин знал, что именно так и любит Чонгук: грубо, жестко, ни о чём не думая, размашисто вбивая себя в тело мужа, сжимая до синяков, кусая до алых следов — и Джин позволял ему так делать с собой. При этом сам он всегда ощущал, что от того, что Чонгук вот так его использует — чтобы удовлетворять его телом, его нутром свою альфью дикую страсть, — именно от этого сам он получает особое, какое-то неправильное, но незабываемое удовольствие. Он нужен этому альфе, этому дикарю, этому неуёмному мужчине, который так его вжимает в себя, как будто хочет стать с ним навсегда одним целым — с ним! с бетой Чон Сокджином. Он нужен мужу — чтобы вот так отдавался и был ему самым необходимым. Джин запрокинул голову на плечо Чонгуку и сквозь его глубокие, яростные, сопровождающиеся рыком толчки сосредоточился на себе. Он попытался дотронуться до своего естества, но Чонгук, как оказалось, не совсем потерял себя. — Не смей! — жарко шепнул он, накрывая Джина внизу твёрдой ладонью. — Я сам... И он стал ласкать мужа, немного замедлившись. Альфа двигался мерно, входил до упора, звонко целуя своими бёдрами половинки Джина. При этом он постоянно задевал ту самую сладкую серёдку нутра беты, обжигающе-приятную, заставляющую кусать от восторга затыкающую его ладонь, — так что всё уверенно приближалось к финалу... А хотелось ещё и ещё... Первым кончил Сокджин — так было почти всегда, когда Чонгук ласкал его естество, пока был в нём: бета совсем не мог ему тогда противостоять. Но в этот раз альфа последовал за ним быстро — и сильно, и глубоко, и много... И кончал долго, подёргивая бёдрами, порыкивая и яростно оглаживая жадными, покрытыми семенем Джина руками его живот и грудь. — Хочу тебя взять с узлом, малыш... — вдруг шепнул он. Джин не совсем понимал его, так как наслаждение от финала ещё пьянило и не давало трезво мыслить. — Зачем? — спросил он рассеянно. — Хочу, — упрямо сказал Чонгук. — И возьму. Сегодня же. — Я умру, — томно протянул Джин, тяжело откидываясь на его грудь. — Сегодняшний день когда-нибудь закончится вообще? — Вот я трахну тебя с узлом — и он обязательно закончится, — прошептал ему Чонгук и стал вылизывать ему шею. — Прошу, — тихо и обессиленно прошептал Джин. — Отведи меня в комнату... я сейчас...упаду... Чонгук быстро натянул ему исподнее и бриджи, молча подхватил на руки и, не слушая его возражений, понес в покои. Слава богу, было недалеко — пару коридоров. И никого они, как ни странно, не встретили на пути. Хотя внизу, на первом этаже, судя по звукам, творилось что-то невообразимое. "Все ищут Тэхёна, — мутно крутилось в голове у Джина, которого Чонгук уложил на постель и начал медленно раздевать. — А не найдут... Прости, папа... но тебе придётся.. смир..." Он уснул, не успев додумать эту крайне важную мысль. Разбудил его Гону. Вернее, его встревоженный голос и всхлипы: — Господин, господин, умоляю, проснитесь! Господин Сокджин! Прошу вас! Ваш муж… Господин Чон… Он вызвал на бой Хо Хёнгу… Они дерутся там... Прошу вас! Вы должны их остановить! Узнает ваш папенька или отец — всем конец! Господин, умоляю! Молодой герцог Хо — лучший фехтовальщик столицы! Умоляю, просыпайтесь, господин!