***
По дороге его попытался остановить папа, который шёл ему навстречу, хмурый, недовольный, в сопровождении лишь одного своего верного Мишо, такого же невыспавшегося и надутого, как и его господин. — Куда ты? — изумлённо крикнул Ким Бомгю, когда Сокджин, едва мазнув его губами по щеке и кинув "Доброе утро", попытался скользнуть мимо. А Сокджину нельзя было совершенно говорить, так что он лишь крикнул в ответ: — Узнаю, как там Юнги! — Твой брат мне больше не сын! — крикнул ему надломленным голосом папа. — Так ему и передай! Оба — они мне не сыновья более! Неблагодарные твари! "Значит, о Тэхёне узнали, — мелькнуло у Сокджина. — И его не нашли, их не догнали, слава тебе Господи. Но как так можно говорить..." Ему надо было бежать, ему надо было спешить, но... не мог он не остановиться. Он повернулся к папе, нашёл потемневшим от мгновенно охватившего его гнева глазами полный обиды и боли взгляд Бомгю. — Неудивительно, папа, не так ли? — сказал он звонко и отчаянно. — Вы давно поступаете с ними не как с любимыми детьми, о чувствах и душах которых пекутся любящие родители! Одного силой удерживали в башне — как мерзкого преступника, как бесчестного человека, как дикого зверя! И на что в ответ вы рассчитывали? Даже зверь в клетке ненавидит своих мучителей! А Юнги — альфа и воин! А Тэхёну вы попытались вырвать сердце и растоптать его настоящую, искреннюю любовь! И теперь, когда он показал вам, что вы сумели вырастить его сильным и умеющим отстаивать своё право на свою же жизнь — теперь он вам не сын? Потому что удобнее для вас был бы не сын, а тряпка, кукла тряпичная, послушная любой воле. Именно в такое вы и хотели превратить его, отдав безжалостно тому, кого он искренне ненавидел? Да ещё и в течку! Чтобы сделать его рабом альфы, которому вы даровали бы право насиловать его и насильно сделать беременным? И он должен был бы быть вам благодарным? За что, папа? За что? — И ты... — дрожащим голосом, полным горечи, сломленно выдавил тот. — И ты... с ними заодно!.. Я не верил, когда Джиюн мне сказал, что это ты помог этому отвратительному низкородному пробраться к Юнги! Я сказал, что ты не сошёл с ума, чтобы быть с ними заодно! Чтобы так поступить с нашим домом! С нашим родом! С нашей честью и кровью! Я надеялся, так надеялся, что это не так! — А я надеялся, что и ты будешь заодно с ними, папа! — тихо сказал Сокджин. — Ты ведь омега... Ты должен был быть за любовь в этой семье, а не за деньги и родовое дерево, как отец! А ты... Прости, но я и впрямь с ними! Можешь смело считать меня сумасшедшим. Только знаешь что? Мне было бы противно быть разумным в этой истории! И он, резко развернувшись, кинулся снова бежать к оружейному залу.***
Звук лязгающего железа, острое скрежетание бьющихся друг о друга шпаг он слышал ещё из коридора. Двери в зал были приоткрыты: те, кто так отчаянно сражался там, за этими дверями, не очень-то думал о том, чтобы скрыть свой бой. Вообще это было неудивительно: поединки между дворянами не были редкостью. Не то чтобы их одобряли, но никто не мог и не посмел бы останавливать жаждущих справедливого удовлетворения участников таких поединков. Особенно, если альфы дрались за право обладать омегой или мстили тому, кто обидел их пару. Сокджин это знал. Но не мог остановиться, особенно сейчас, когда услышал этот страшный звук — звук боя, и только теперь до конца осознал, что там, за этой дверью, очевидно, прямо сейчас мог быть ранен или убит тот, кто стал ему дороже жизни. Двери в зал были тяжёлыми, обитыми железными полосами, но Сокджин был в отчаянии, он толкнул их плечом, и они открылись чуть шире, неохотно пуская его туда, где по всем правилам его быть не должно было. Ему плевать было на правило, он осторожно заглянул в зал и замер, пытаясь сразу понять, насколько всё плохо. Они двигались в центре зала. Оба были почти одного роста, Хёнгу был поизящнее, а Чонгук — помощней. Дублеты были сняты, на них остались только тонкие белые робы. Густые, пышные волосы Чонгука были мокрыми лишь на лбу, а вот тонкие, вьющиеся локонами волосы Хёнгу висели сосульками, так как были мокрыми насквозь. Они двигались невероятно красиво, с непередаваемой грацией двух очень опасных хищников, кружащих напротив друг друга — и вдруг мгновенно срывающихся в жестокую, смертельную схватку. Было сразу понятно, что они были отличными фехтовальщиками. Когда Сокджин, напряжённый, вцепившийся белыми пальцами в железо двери, заглянул, он сразу понял, что нападал сейчас Хёнгу. Его шпага кружила, казалось, прямо по телу противника — так близко и страшно свистела она рядом с его грудью, но Чонгук с кажущейся лёгкостью отбивал его атаки одну за другой, прогибаясь и уворачиваясь всем телом или лишь чуть отклоняясь, очень точно и уверенно оставляя жало оружия Хёнгу ни с чем. А потом он проводил контратаки, в результате одной из которых, на робе Хёнгу появилась новая короткая алая полоса. Надо, однако, сказать, что и роба Чонгука уже не была белой: на плече и на правом боку у него алели зловещие порезы, которые выглядели страшно, но, казалось, не доставляли ему особых хлопот: двигался он быстро, лицо у него было совершенно непроницаемо. У Хёнгу была ещё рана на бедре, и она сильно кровоточила. После короткой паузы, в течение которой противники мерили друг друга оценивающими взглядами, а Сокджин пытался не упасть от ужаса, так как ему стало дурно от вида крови на Чонгуке, Хёнгу снова пошел в атаку. Шпаги скрещивались со зловещим, каркающим звуком, сверкали в лучах солнца, которые попадали в зал сверху, где были расположены по кругу со всех сторон небольшие полукруглые окна. Благодаря им, вернее, благодаря свету, который струился из них, поединщики двигались как будто в центре ярко блистающего пятна, а шпаги их, ударяясь друг о друга, высверкивали искрами. Они дрались всерьёз, это явно был не учебный бой. И ни один не уступал другому ни в силе, ни в выносливости, ни в желании уничтожить соперника. Сокджин не решился войти в зал, боясь отвлечь Чонгука, он так и замер, полуприкрытый дверью, с отчаянием прижав руки к груди и молясь... умоляя провидение помочь его любимому. "Гуки... Гук... Мой Гук... Лю... Любимый..." — шептали его бледные губы невольно, и он не понимал сам, что произносит имя своего альфы. Между тем безмолвие, видимо, надоело Хёнгу, и он, отступив в очередной раз, когда встретил яростный отпор Чонгука, с вызовом сказал: — Значит, это вам, господин граф, сплавили нашего прекрасного бету герцоги Ким. И как он? Правду говорят, что беты в постели ни ублажить толком, ни покричать не могут? Холодное до этого лицо Чонгука исказилось злобой: Хёнгу достиг своей цели. Чон зарычал и яростно напал, шпаги коротко скрестились, альфы закружили по какой-то странной вытянутой дуге, пытаясь дотянуться, но каждый удар встречал удар отбивающий, а каждая атака кончалась сведёнными у гарды шпагами, а потом — они отталкивались друг от друга и начинали снова. Это было завораживающее зрелище: хитросплетения ударов, ловкие быстрые движения, похожие на нападения змей, сильные тела с ходящими под кожей мускулами.. Они были уже мокрыми насквозь, однако не отступали. Но вот Чонгук сделал несколько ложных выпадов — и один в глубоком выпаде в цель, но промахнулся, не удержал равновесие — и чуть не наткнулся на ловко подставленную шпагу Хёнгу. К счастью, он ловко развернулся и отделался лишь плеснувшим алым на его робу порезом через правое плечо. И вот здесь Сокджин, чьё сердце было на пределе от наблюдения за этим мучительно-прекрасным танцем самой смерти, не выдержал и вскрикнул в ужасе, а потом зажал себе рот. Но было поздно: его услышали. И Чонгук повернулся на его голос, чем и воспользовался Хёнгу... вернее, попытался воспользоваться, нападая со спины, но Чонгук ловко увернулся, когда шпага младшего герцога была почти у его поясницы. Он пропустил Хёнгу мимо себя и вдогонку рубанул, присел и нанёс удар по задней части его бедра. Хёнгу сдавленно крикнул и упал на колени, а потом сразу набок, пытаясь зажать рукой хлестнувшую веером по камню пола кровь. Шпагу он не выпустил, прикусил губу от сильной и, видимо, огнём обжигающей его боли, и исподлобья глянул на хищно щурящегося на него Чонгука. — Ну, давай, граф Чон! — хрипло крикнул он. — Добей меня на глазах у своего беты! — Последнее слово он почти выплюнул, произнёс с дикой ненавистью. — Кто б знал, что я сдохну из-за безвкусного! Давай! И ты навсегда останешься проклятым домом Ким. Вы оба станете изгоями, от вас отвернутся все! Убийца младшего герцога в доме его кровного родственника накануне Объявления его сына — это будет обсуждать вся Столица! Давай, граф! Сделай себя самым знаменитым убийцей, раз уж не смог стать знаменитым воином! — Ты оскорбил и продолжаешь оскорблять моего мужа, — мерно и спокойно, как будто и не слыша его, сказал Чонгук, и его шпага крест-накрест рассекла воздух почти у лица вздрогнувшего и сжавшегося Хёнгу. — Он не был тогда твоим мужем! — злобно ощерился Хёнгу. — И ни один не слышал, чтобы я оскорблял его сейчас! Слова твоего беты никто не примет в расчёт — он же бета! Ни один не оправдает тебя! Назовут кровожадным и жестоким! Зверем назовут! — Ты до сих пор хвастаешься тем, что напал на беззащитного юношу, тварь, — холодно сказал Чонгук и снова его шпага со свистом прошла почти у лица стоящего на коленях альфы, а кончик её провёл острую красную, засочившуюся кровью царапину по его щеке. — Не смей трогать лицо! — вдруг совершенно по-омежьи, взвизгнул Хёнгу. — Можешь убить, раз способен убить того, кто и так упал! Но лицо не трогай! И Сокджин увидел, как вдруг лицо Чонгука изменилось. На смену изумлению на него пришло презрение и даже брезгливость. — Ты жалок и отвратителен, — процедил он. — Лицо? Так боишься за своё личико, альфа? — А что? — Хёнгу вдруг злобно и очень неприятно прищурился. — Это тебе уже не надо нравиться омежкам, граф, хотя, говорят, ты по ним был большой ходок, а? Милашка Джинни, что заменил их всех на твоём члене, знает, что за слава шла о тебе? И сколько омежьих сердечек было разбито, когда все узнали, что у такого ловеласа не будет наследника, как у выхолощенного жеребчика, потому что ему навязали безвкусную пустышку?! Удар тяжелого развитого эфеса в челюсть заставил Хёнгу коротко всхлипнуть и упасть с глухим стуком на каменный серый пол. — Эта мразь никогда ничего не поймёт, — процедил Чонгук, опустил шпагу и медленно повернулся к Сокджину, который уже, рванувшись от двери быстрее ветра, стоял в двух шагах от него. — Кто разрешал вам сюда приходить, супруг мой? — тихо спросил он. — Разве вы не знаете правил "тихих" поединков? Вы не были приглашённым свидетелем. И раз уж — интересно откуда? — узнали о нём, должны были ждать меня в покоях, как и подобает послушному и мудрому супругу. Он сердито сверкнул глазами на притихшего Сокджина, чьё сердце рвалось к нему, чья душа в слезах была уже рядом с ним, чтобы утереть его кровь и залечить раны, но... Но голос Чонгука был неподдельно суров: он не просто сердился, он был в бешенстве. И возможности оправдаться перед разгневанным мужем у Сокджина почти не было. Но он попытался. — Я не мог, — прошептал он. — Не мог... Я должен был быть здесь... — Не должны были! — грубо перебил его Чонгук. — Из-за вас я мог оказаться в ужасном положении, если бы этот мерзавец посчитал, что я нарочно позвал вас себе в помощь, хотя мы договорились о "тихом" поединке. Он мог посчитать, что я нарушил своё слово и ославить меня! На ваше счастье, он всего лишь болтун и обожает рисоваться. Вам повезло. Мне повезло! — исправился он и мрачно окинул взглядом сжавшегося от стыда и страха перед его гневом Сокджина. — Вы будете наказаны. — Тон Чонгука всё ещё был ледяным. — Я с некоторых пор совсем не испытываю глубокого уважения к вашему отцу, но он был в чём-то прав. Вы действительно слишком вольно ведёте себя всё это время. Мне действительно следует вас наказать. Хотя бы вот за эту... — Чонгук показал глазами на рану на плече. — ...свою кровь. Не говоря уже о том, что могло быть подвергнуто сомнению моё честное имя. — Он дёрнул челюстью, явно еле сдерживая более сильные и разрушительные чувства. — Наше с вами имя! Или оно для вас пустой звук, супруг мой?! — Он умолк на несколько секунд, меряя взглядом алого от стыда Сокджина, которого пробивала дрожь от ...такого Чонгука. А потом он продолжил: — Поверьте, я не хотел, я думал, что все эти разговоры о наказании ими и останутся — но теперь увы. Вы слишком сильно провинились теперь. — Накажите же меня, супруг мой, — тихо ответил Сокджин, не поднимая глаз, — но сначала позвольте помочь вам... Прошу вас... Вы истекаете кровью... Обопритесь на моё плечо. — Я не настолько слаб, — холодно ответил Чонгук. — И вам бы следовало это понимать, Чон Сокджин. Именно это вы никак не можете понять: я альфа. Я взрослый и очень сильный. И вы напрасно не хотите в это поверить. Понимаю, вы не омега, но всё же такое пренебрежение мной как альфой, имеющим право рассчитывать на ваше уважение, послушание и мудрую покорность моей воле — оно оскорбительно. — Неправда, я уважаю вас, — шепнул Сокджин. У него слёзы наворачивались на глаза, противный кислый ком стоял в горле, он сдерживался, чтобы не разрыдаться, не раскричаться на Чонгука за то, что тот не понимает его, за то, что альфа подверг свою жизнь опасности из-за истории такой давности — а теперь что-то говорит о мудрости! За то, что может сейчас так серьёзно и зло говорить о нарушении каких-то надуманных правил им, Сокджином, а сам нарушил покой и мир в душе своего мужа тем, что вдруг оказался таким властным, таким жестоким, таким... таким... таким потрясающим! Таким сильным, таким мужественным! О, боже, боже, дай силы противостоять себе самому... Сокджин всхлипнул совсем по-детски и снова прошептал: — Вы можете поступить со мной, как пожелаете, но сейчас... Всё же... Я хотел бы вам помочь. И поднял взгляд. Сумрак чёрных океанов, полных бури, сверкал в глазах альфы, и в их клубящуюся тьму Сокджин готов был нырнуть покорно и по первому требованию. Однако альфа лишь кивнул. — Надо позвать его слуг, — сказал он, кивнув на лежащего на полу Хёнгу. — Пусть отнесут эту падаль и подлечат его. Я убью его в следующий раз. И хотя всё внутри Сокджина перевернулось от болезненного беспокойства, выкрутилось в беззвучном крике "Не надо! Молю!", он лишь прикрыл глаза, быстро стёр со щеки одинокую слезу, которую не успел удержать, и молча кивнул.***
— Сегодня вы меня вымоете, — спокойно сказал Чонгук, когда они подходили к дверям купальни. Он сразу отказался от услуг Тони и потребовал, чтобы Сокджин проводил его. — Хорошо, — тихо ответил тот. Он понимал, что раны на теле альфы саднят, так что мыться с ними самому ему будет трудно и несподручно. Он уже услал Гону за лекарскими принадлежностями, чтобы обиходить их, но сначала надо было обмыться. — Раздень меня, — негромко потребовал Чонгук, как только дверь в купальню закрылась за ними. Сокджин и так хотел помочь, но пришлось именно раздевать, Чонгук лишь пристально следил за каждым его движением из-под полуопущенных ресниц и чуть шипел, когда он невольно тревожил раны тканью одежды. Вода была уже горячей, так как слуги Тропоке всё это время топили купальню каждый день с самого раннего утра, чтобы гости могли ею пользоваться, когда захотели. — Раздевайся, — приказал Чонгук, когда Сокджин, залившись краской, стянул с него исподники и замер перед полностью обнажённым мужем. Бета поднял на него изумленные глаза, но лицо мужа было по-прежнему холодно, лишь нетерпеливо шевельнулась бровь: — Живей. Мне самому не обмыться в чане. Ты поможешь. Или хочешь нырять прямо так? — И он кинул взгляд на щегольской наряд Сокджина. Тот дрожащими руками стал расстёгивать одежду, а потом и стягивать её с себя. И всё это время, мучительно краснея и не умея укротить в себе это постыдное желание, он невольно косился на постепенно напрягающееся достоинство мужа, который, ожидая его, сел на лавку в весьма откровенной позе: широко раздвинув ноги. И чем чаще кидал Сокджин на него тайные взгляды, чем меньше оставалось на нём одежды, тем крепче становился Чонгук внизу. А потом альфа откровенно положил руку на своё естество и стал его лениво поглаживать, разглядывая обнажающуюся фигуру мужа. И когда полностью голый Сокджин поднял на него вопросительный взгляд, Чонгук немного севшим голосом сказал: — Иди ко мне, Джинни... Хочу... чтобы ты меня приласкал, раз уж возбудил так сильно... — Это не моё было желание, — обиженно сказал Сокджин, всё же подходя, но глядя на Чонгука сердито, — это же... — На колени, — негромко, но властно сказал Чонгук. — Давай, малыш... Ублажи своего альфу. Сокджин делал это с Чонгуком уже не раз, но сейчас впервые в жизни почувствовал, как всё внутри него словно ошпарило волной возбуждения от того, как требовательно и жёстко это прозвучало. Он широко раскрыл глаза и отчаянно заморгал. — Ты... Вы приказываете? — тихо спросил он. — Мне? — Мне надо научить тебя покорности, Сокджин, — хрипло ответил Чонгук, начиная двигать рукой по естеству чуть быстрее. И голос его стал немного срываться: — Я... Твои губы меня сводят с ума... Я хочу всего тебя, но это позже, а сейчас... На колени. Мне нужно это. И ты сейчас мне дашь. Так дашь, как я хочу. Приказываю ли? Да, я приказываю. У Сокджина всё смешалось: стеснённость, и страх, и желание чего-то большего, иного, — и этот клубок чувств у него в груди томил, дико возбуждал и просто разрывал его. Так что он просто шагнул вперёд и плавно опустился перед пристально глядящим на него альфой на колени, склонил голову и мягко и влажно поцеловал Чонгука там, внизу. Потом он ухватил своего альфу за бёдра и взял, как обычно, до половины, а потом попробовал ещё глубже — и у него получилось. Чонгук всегда был крайне отзывчив на эту ласку, вот и сейчас он почти сразу стал хрипло выстанывать имя Сокджина, который, захлёбываясь и давясь, старался сделать ему как можно приятнее. Альфа вплетал свои сильные пальцы в волосы мужа сначала робко, как всегда, а потом вдруг нажал на затылок, требуя взять в рот глубже. Сокджин попытался воспротивиться и недовольно замычал — и тут же тело Чонгука пробила ощутимая дрожь. Он вдруг хрипло прошептал: — Просто открой пошире... хочу сам... Сам возьму тебя... Джин его едва понял, но открыл рот так широко, как мог, и почувствовал, как Чонгук стал сам двигать бёдрами, трахая его с откровенным рычанием, полным неизъяснимого наслаждения. — Да... Мхрр... рха-а-а... да! Вот так, пусти меня глубже... Так, вот так, да-а... Сожми плотнее... Соси! О, Джин... Ещё, ещё, Джинни, давай же, потерпи... Мм... Мм... Мм... Джин!.. О, да, да, да, горячо, так хорош-ш... Ещё! А... А... Мхм... Ну, соси! Ещё! Ну же! Не смей сопротивля... ахр-р-р... о, да... Да! Да! Вот так.. так... так... И когда кончал, Чонгук не дал ему отстраниться, а наоборот, последним толчком вошёл глубже всего и почти вжал Сокджина в свой пах лицом, и у беты глаза на лоб полезли от нехватки воздуха и боли из-за сжатых судорожно сильными пальцами волос. А потом он почувствовал странный вкус — терпкий, островатый, приятный... И только тогда понял, что Чонгук кончил ему в рот. — Глотай! — хрипло и резко приказал альфа. — Всё проглоти, слышишь? Я хочу, чтобы ты попробовал меня, Джин. Он резко вышел изо рта беты, отпустил его волосы, и тот, отпрянув, упав на задницу, закашлялся, исходя слюной, перемешанной с семенем Чонгука и своими слезами, которые пытался вытереть дрожащей рукой, стараясь понять, что только что с ним сделал муж. Было ли ему приятно — нет, не было. Было ли больно? Да, было. Хотел бы он повторить?.. Сложный вопрос. Но если бы Чонгук снова сказал, что нуждается в этом, если бы снова вот так, таким тоном приказал — властно, уверенно, по-альфьи... Да, наверно, он бы снова подчинился, даже зная теперь, что это будет для него значить. В конце концов, Сокджин и впрямь был виноват перед своим альфой, так что искупить свою вину, доставляя ему такое явное удовольствие, — не худший способ. Только вот слёзы... Сокджин, захлёбываясь ими, осознавал и то, что растерян от этой неожиданной злой грубости Чонгука, что обижен на него за то, что он, видимо, нарочно заставлял его, принуждал, делая больно, хотя знал, что мог добиться того же и лаской... И слёзы всё текли и текли, как он ни старался успокоиться. Чонгук пристально смотрел, как его муж пытается прийти в себя, а потом вдруг резко встал, подхватил его, поднял с колен и подтащил к небольшой бочке с чистой водой для споласкивания. Он зачерпнул полную ладонь — и стал умывать залитое слезами лицо Джина. Мягко, осторожно, но настойчиво. Джин не сопротивлялся, он продолжал плакать, всхлипывая и дрожа всем телом. Умыв его, Чонгук обнял и прижал его голову к своей шее. — Укуси меня снова, муж мой, — глухо сказал он. — Укуси, хочешь — ударь... Я, видимо, был излишне груб. Я не сдержался. Я... — Он сжал губы, а потом тише закончил: — Я не хотел сдерживаться. И ты вправе злиться. — Я... же... не... против... был, — прерываясь всхлипываниями, ответил Джин. — Но это... было... грубо! Нарочно делал... больно! За... чем? Ты... Я бы и так мог... Я уже такое... де... лал... — Это другое... Иногда... иногда я зверь и хочу вот так, ты не поймёшь, ангел мой невинный... Прости за это... — покрывая лёгкими поцелуями его виски, лоб и кончики ушей, шептал в ответ Чонгук, а потом вдруг замер, сжимая бету сильнее, крепче прижимая к себе. — Укуси меня, — снова требовательно сказал он. — Я хочу твою метку. — Зачем? — немного успокаиваясь от этой такой привычной для них позы и тёплых и уютных объятий мужа, всхлипнул Джин. — Я не пахну и ничем не наполню тебя... — Я хочу этого. И это всё, что иногда тебе надо знать, — тихо сказал Чонгук и прикусил тонкую кожу на шее вздрогнувшего и сразу ощутившего слабость беты. — Укуси — потому что я так сказал! Джин прикрыл глаза, потянул носом вдоль шеи Чонгука и нерешительно лизнул подживший шрам старой метки. Чонгук резко выдохнул и нетерпеливо сказал: — Ну же! Сделай меня своим снова, чёртов ты бета! Всё внутри захлестнуло сердитым огнём желания — и Сокджин впился зубами в нужное место, забывая обо всём и чувствуя лишь кровь... сладкую кровь у себя на губах.. на языке... в горле, только что обиженном тем, кого он сейчас так яростно испивал... И шёпотом в уши, в сердце — дыханием: — Да, вот так, любимый мой... Джинни... Не могу без тебя... Вот так, так, мой малыш... Люблю тебя... Да... да... вот так... возьми всё, возьми сейчас... меня... я... весь... твой...