Красавцы и никаких чудовищ (18+)

— Мой, только мой, любого убью... Пусть кто попробует... Только мой бета... – урчал тигром Чонгук и ревниво, явно не совсем помня себя, тискал пальцами половинки, поясницу и спину Джина, пока тот старательно и с огромным, томительным наслаждением вылизывал ему припухший, сочащийся ленивой кровью след своих зубов. — Кто я? Скажи, скажи, бета, кто я тебе? Чей ты? Кому принад... Хр-рр... Чей ты? — Твой, — с упоением и каким-то непонятным торжеством в груди шептал ему в ответ Джин и прикусывал твёрдые горячие кончики его ушей, а потом снова жарко ласкал языком метку. — Я твой, только твой, я принадлежу своему альфе, своему мужу, только тебе, тебе, Чон Чонгук. — Да... Хр-рр... Да... Мой, помни это... Мой... О, чёр-р-рт... как же... Хорошо... Джинни... Ещё... Ещё... Джин, наверно, и готов бы был хоть до второго пришествия ублажать так супруга, лишь бы чувствовать на своём виске его огненное дыхание, а на заднице — ищущие руки, но... Всегда есть это Но. И сейчас оно пришло к ним в лице бессменного Гону, который быстро вошёл, предварительно постучав, но не дождавшись разрешения войти. За что и был наказан. Это ему ещё повезло, что Джин уговорил Чонгука перед обихаживанием новой метки всё-таки забраться в чан, а то бы у Гону были все шансы оценить красоту Чонгуковой задницы. И это Джин смог бы простить ему лишь с большим трудом. А вот услышать жалобное поскуливание и капризное "Не пущу, нет, нет, не пущу, пусть уходит, ты мой", — в исполнении сурового альфы, воина и жёсткого супруга Чон Чонгука ему удалось. И Джину, покрасневшему, как рак, пришлось виновато шептать, что это вторая метка, как известно, сложная, особенно от беты, и вообще иди, Гону, мы сами, мы сейчас... Они помогли друг другу одеться, но хотя Чонгук и понимал, конечно, что Сокджин прав, что их уже ждут за семейным столом — на завтрак, который не обещал им ничего хорошего, судя по испуганному шёпоту Гону, — всё равно он был мрачен, хмурил свои богатые брови и то и дело ревниво рычал о том, что приличные люди после второй метки трахаются, как кролики, а не бегут ругаться с родственниками по делу, которое, по большому счёту, их не касается. — Да в конце концов, — разозлился Сокджин, — чего ты от меня хочешь?! Не моё было желание кусать тебя именно здесь и сейчас, вот так! Чонгук тут же оказался рядом, схватил его, вжал в себя и, запрокинув его голову в твёрдом захвате за затылок, приблизил лицо к его лицу. — Не кричи на меня! — прошипел он. — Не смей на меня кричать! Ты мой! Мне решать! Сокджин, сначала испугавшийся от неожиданности, поймал в оленьем взгляде всё ту же ревнивую, детскую обиду, улыбнулся и, обхватив рукой затылок мужа, прижал его губы к своим. В первые несколько секунд именно он целовал Чонгука — мягко вжимался, захватив в свой рот и посасывая его нижнюю надутую губу. А потом он увидел (так как не закрывал глаз), как прикрываются в истоме диковатые чёрные омуты, почувствовал, как жёсткая хватка становится бережной и как альфа перехватывает ведущую роль и начинает уже свой поцелуй — тягучий, остро-кусачий, глубокий и мокрый — именно такой, чтобы свести с ума Джина, так как уж что-что, а целовался его муж, как боженька. Прости, конечно, господи. И если бы не стук в дверь и отчаянно-жалобное: — Господин граф, господин Сокджин, вас уже дважды звать приходили, умоляю! — они бы целовались со вкусом и до вечера, как это иногда было в Версвальте перед камином в библиотеке. — Мы уезжаем завтра, я больше не могу здесь, — сердито сказал Чонгук, оглядывая заалевшее от поцелуя лицо Джина и ловя его хмельной взгляд. А потом добавил почти просительно: — Тебе ведь тоже здесь тяжко? Джин только вздохнул, отвёл глаза и кивнул. Чонгук зло выдохнул и пошёл к выходу из купальни, не оглядываясь. По дороге Гону быстро ввёл их в курс дела: сегодня с раннего утра все злы, озабоченны и переругались. Сначала в Узкой башне чуть не разыгралась кровавая драка, когда туда ещё до рассвета вломился Хван Минхёк с несколькими своими слугами и попытался силой увести Хван Хёнджина, вырвав его из объятий Юнги. Сразу после метки это было сделать вообще невозможно без кровопролития, а вот потом, когда, уставшие и разморенные (тут Гону яростно покраснел), юноши уснули, очень даже можно было. Можно было бы, если бы речь не шла о гвардейце Ким Юнги, который вскочил в чём мать родила, выхватил у ближайшего из нападавших меч, и после этого разговор перешёл в дипломатическое русло. Правда, безрезультатно, так как Хёнджин совершенно не хотел уходить от своего альфы и даже не попытался вмешаться ни в драку, ни в разговор. Говорят, что он и голову-то еле поднимал от подушки. Гону снова покраснел, но мужественно договорил, на что Чонгук недовольно фыркнул и сердито попросил обсуждать пошлые сплетни без него. Гону виновато кинул на него взгляд и торопливо закончил: — В общем, господин Хван-младший остался в Узкой башне, а господин Хван-старший вернулся в выделенные ему покои в таком состоянии, что его слуги до сих пор бегают, как бешеными собаками покусанные. Кажется, после него покои надо будет отстраивать заново. Сокджин тяжело вздохнул и украдкой кинул взгляд на Чонгука. Но тот шёл с независимым видом и на них с Гону не смотрел. На его лице было всё то же злое выражение, и он явно думал совсем не о тревогах дома Ким. — Что ещё? — быстро спросил Сокджин. Гону сказал, что, кроме этого, долго утром ссорились господин герцог с супругом в спальне последнего. Кажется, альфа обвинял мужа в том, что тот не уследил за Тэхёном. — Вы же знаете, что господин Тэхён пропал? — робко спросил Гону. Чонгук мрачно хмыкнул, а Сокджин, вздохнув, кивнул. — Его искали полночи, а потом прискакали гвардейцы, посланные в деревню. Там видели их, но они успели уехать до прибытия преследователей. Ваш отец быстро догадался, в чём дело. — Гону покачал головой. — Он уже знал, что герцог Ким Намджун бросил своё поручение и сбежал от свиты. Его предупредили. Он сразу гвардию послал, как будто и знал, что Тэхёна нет уже в замке. — Сокджин приоткрыл рот, чтобы задать вопрос, испуганно вскинув на Гону глаза, но тот твёрдо сказал: — Нет, насчёт того, что в этом участвовал кто-то из... — Он помедлил, а Чонгук снова хмыкнул. — ... кто-то из господ, он вряд ли думает. По крайней мере, допрашивали лишь слуг из покоев господина Тэхёна. Но те лишь сказали, что господин Тэ выгнал их, сказав, что после разговора с женихом у него разболелась страшно голова, что у него должен остаться лишь Хоно, так что они ушли. А потом пропали и Хоно, и господин Тэхён. — А... а больше ничего о покоях Тэхёна... не знают? — спросил Сокджин. Он украдкой посмотрел на Чонгука. Они остановились, чтобы закончить "доклад" Гону недалеко от высокой тяжёлой двери в малый столовый зал. Чонгук стоял к ним полубоком и по-прежнему не проявлял никакого интереса к разговору. Более того, кажется, он его очень раздражал, но альфа сдерживался. Пока. — Нет, больше ничего мне не говорили, — покачал головой Гону. — Но это же не всё. — Он вздохнул и продолжил: — Больше всего господин герцог сердится из-за того, что господина маркиза Пака с утра не могут найти. Как выяснилось, он по утрам гуляет где-то за замковой стеной. Тут такие дела с его женихом, все думали, он ночь спать не будет и кинется его искать чуть свет, а потом пришли — а в комнате пусто, его слуга говорит: уехал, как обычно, утром на прогулку. И никто не знает, как теперь ему сказать, что его жених... сбежал. С Ким Намджуном. И Объявление сорвано. И вообще... — Гону тревожно посмотрел на замершего Сокджина, который покусывал губы и пытался сосредоточиться на его словах, но его всё больше беспокоило поведение Чонгука, всё сильнее сжимающего челюсти и кулаки. А Гону между тем продолжил: — Его папенька встаёт позже, у него был вчера приступ мигрени, он дурно спал ночь, его не будили ещё. В общем... Кажется, скандал у нас, господа Чон. — Так нам и надо, — внезапно негромко сказал Чонгук. — Потому что изоврались мы все, как последние дряни. И вот, кстати, об этом. А скажи мне, любезный Гону, как так получилось, что твой господин сегодня утро начал у оружейного зала? Гону смертельно побледнел, как и Сокджин. Бета умоляюще посмотрел на сумрачное лицо супруга и приоткрыл рот, чтобы сказать что-то, но Чонгук такой взгляд на него кинул, что он буквально подавился несказанным. — Так что? — ледяным тоном переспросил Чонгук, сверля взглядом дрожащего омегу перед собой. — И, если уж мы об этом говорим, где мой — и твой тоже, да, Гону? — драгоценный Тони? Гону низко опустил голову и вдруг быстро опустился на колени. — Умоляю вас, господин, умоляю! Тони ни при чём! Клянусь вам, он верен вам, он любит вас так, как... ни один слуга не будет любить! Не... прошу вас, не наказывайте его! — Зачем мне нужен слуга, который не исполняет моих прямых приказов? — резко спросил Чонгук, отступая на шаг. Очевидно, он нисколько не был впечатлён коленопреклонённым омегой. — Не виноват... не виноват он, — зашептал, явно будучи не в силах говорить вслух, глотая слёзы, Гону, — прошу вас, будьте милосердны, господин! Умо... — Гону! — не выдержав, сдавленно вскрикнул Сокджин. — Встань и иди! Уходи! Мы сами доберёмся до зала! Омега поднял голову и перевёл на него полный слёз взор огромных, чистых глаз. Сокджин нахмурился и повелительно дёрнул подбородком, повторяя приказ: уходи! Бедный юноша еле встал, руки у него тряслись, опущенные плечи подрагивали. Он развернулся и быстро скрылся в боковом коридоре, а Сокджин, проводив его взглядом, повернулся к мужу. Чонгук смотрел на него холодно и мрачно. — Чон... — выдохнул Сокджин. — Даже не начинай, — покачал головой альфа. — Я пальцем его не трону, как ты понимаешь. Но и служить у меня он больше не будет. Мне не служат люди, которым я не доверяю. Сокджин опустил глаза и сжал зубы. Он должен быть покорным супругом. Он должен быть... должен... Чонгук — альфа, и сейчас он в своём праве, Тони — его слуга. И то, что недавно произошло в купальне, — Сокджин вздрогнул от воспоминания, и у него садануло в горле — показало, что в гневе муж может быть и суров, и страшен, что власть свою будет утверждать всеми доступными ему средствами, что не потерпит покушения на свой авторитет. Альфа... Именно альфа. Сокджину хотелось быть под защитой, ему хотелось оказаться под рукой сильного, мужественного и решительного супруга — это было его мечтой столько лет. Он получил такого альфу. Чонгук — воплощение именно этой его мечты. Но у всего есть цена. Такой альфа не может быть иным. И к его заботливости, умению оградить от опасностей, стремлению и способности защитить супруга любыми средствами прилагается и целый набор совсем других особенностей: ревнивость, собственничество, необоримое стремление утвердить свою власть — необходимую ему, чтобы оставаться самим собой. Он должен чувствовать себя главным в паре. Его воля должна быть законом. Не он придумал правила, в которых воспитан. Не ему их и менять. Да, да. Всё так, конечно, это так, он прав, он имеет право злиться, но... Но... Но и Сокджин не омега, как бы этого ни хотелось Чон Чонгуку. Увы. — Хорошо, — тихо сказал он, не поднимая головы. — Что же. Это ваше право, супруг мой, хотите гнать того, кто так любит вас, так боится за вас, что нарушил ваш приказ, — гоните. А когда будете говорить человеку, который так тревожился о вас, что рискнул своей головой, но попробовал хоть кого-то позвать вам на помощь — глупо, отчаянно, напрасно, как вы считаете, — пусть, вы правы! — но всё же таким образом он проявил любовь к вам — так вот, когда будете говорить, ему, что он вам больше не нужен, что вы найдёте послушную марионетку, равнодушную к вам, зато покорную вашему властолюбию и гордыне, окажите мне любезность, супруг мой: скажите ему, чтобы пришёл ко мне. Я найму его. Может, он и меня сможет полюбить так, как любит вас. Я буду под его защитой тоже чувствовать, что есть люди, неравнодушные ко мне. У вас, — Сокджин гордо вздёрнул подбородок и прямо посмотрел в блестящие от гнева глаза мужа, — у вас в жизни было, очевидно, слишком много тех, кто вас любил и оберегал, вы разучились, а может, никогда и не умели ценить тех, кто к вам неравнодушен. А вот я, убогий, всеми презираемый, вечно униженный бета, на которого всем наплевать, потому что никому никакой выгоды я принести не смогу, — я вот ценю тех немногих, кто проявляет ко мне любовь, кто заботится обо мне! И я прощаю им — да, бесконечно прощаю! — если в этом своём стремлении защитить меня они стараются слишком сильно! Но вам этого не понять, супруг мой, вы были слишком счастливы в своей жизни, видимо, чтобы ценить то, что имеете! Чонгук лишь сжал челюсти в ответ на эту пламенную речь, хмыкнул, схватил за руку Сокджина и быстро пошёл вперёд, к высоким дверям в малый столовый зал. Но судя по тому, как крепко, но аккуратно сжимал в тёплой ладони альфа пальцы своего перепуганного собственной смелостью супруга, слова последнего заставили его по крайней мере немного задуматься. И Сокджин, выдохнув, засчитал это себе как крохотную победу.

***

В зале их встретила враждебная тишина, прерываемая лишь стуком блюд, расставляемых слугами. Там действительно была только семья Ким и Хван Хёнджин. И последний явно чувствовал себя не просто не в своей тарелке — он был в ужасе, потому что на него испепеляюще поглядывали оба супруга Ким, а спрятаться за широкую спину мрачного, как грозовая туча, Юнги он не мог, хотя явно всё бы отдал за эту возможность. И лишь лёгкие, навязчивые прикосновения его тонких длинных пальцев к метке, даже сквозь пышный воротник из богатого мессальского кружева, явно немного успокаивали омегу. Ресницы его ненадолго переставали трепетать пойманными бабочками, и пропадала невольная влага с его прекрасных глаз. А вот мягкие касания Юнги, который чувствовал беспокойство своей меченой пары и пытался, как мог, его успокоить, Хёнджина, кажется, только стесняли, и он жался, пытаясь их избежать, и испуганно при этом поглядывал на неодобрительно закатывающего глаза Бомгю. — Наконец-то, — скрипнул герцог Ким, когда Сокджин и Чонгук уселись на предложенные им места и перед ними поставили первую перемену блюд. — Очевидно, наши любезные дети не спешили увидеться с нами на этом чёртовом завтраке-совете. У вас были, говорят, более важные дела? — он обратил красный от ярости взгляд на Чонгука. Тот в ответ лишь приподнял бровь: злость свёкра его совершенно не напугала. Герцог с громким стуком поставил на стол бокал, из которого только что отхлебнул, и язвительно пояснил: — Говорят, вы уже успели душевно поговорить с нашим родственником, младшим герцогом Хо Хёнгу. И из-за этого разговора от него сейчас не отходит наш замковый лекарь. Не хотите объясниться, сын мой? — Нет, отец, — в тон ему ответил Чонгук. — У нас с господином младшим герцогом был разговор личного характера. И мы договорились, что решим все свои вопросы сами. — Ваши решения ставят нас на грань разрыва с моими родственниками из этой ветви дома Кимов, — негромко сказал Бомгю, не отрывая взгляда от куска мяса, который он резал на своей тарелке. — За это я прошу у вас прощения, папа, — ответил Чонгук и склонил голову. — Но только у вас. И только за это. За столом снова воцарилось напряжённое молчание на несколько минут, пока слуги меняли тарелки. А потом герцог в нетерпении кинул гневный взгляд на Сокджина, который, всё это время сидел, вжав голову в плечи, и смотрел на хрустальный бокал с алым вином, не имея сил прикоснуться к еде, да и не испытывая никакого желания есть. Он только жалел, что не может стать прозрачным или вообще — переместиться прямо в Версвальт, чтобы никогда больше его не покидать... — Ну, а ты, Сокджин, — обратился герцог к нему, — может, скажешь, как наш сын, омега Ким Тэхён, смог сбежать из нашего столь трепетно охраняемого замка к своему альфе? Ты же у нас известный защитник своих безалаберных братьев? И он кинул уничижительный взгляд на хладнокровно обсасывающего куриную кость Юнги, который никак совершенно не ответил на этот выпад отца, даже глаз на него не поднял, лишь снова легко коснулся руки своего омеги, чьи пальцы снова задрожали рядом с его рукой. Хёнджин в ответ отчаянно заморгал и сжался. И Сокджину стало его невыносимо жалко. Бедный мальчик явно никак не думал, что весь этот его бунт окажется таким сложным и страшным делом. А уж каково сейчас несчастному Тэхёну, полностью отданному во власть альфы, который, из-за того что захотел быть с ним, лишился всего... Одинокий, теперь отвергнутый и домом своим, и всем обществом, которое никогда не примет того, кто обрёл мужа без благословения семьи... Беременный... Боже, боже, помоги ему, моему Тэхёну. Или дай мне возможность хоть как-то ему помочь... Эти мысли, вьюгой кружившиеся у него в голове, придали ему сил. — Я ничего не знаю об этом, отец, — тихо сказал он, обратив взгляд на герцога, нетерпеливо ожидающего его ответа. А потом посмотрел прямо перед собой и начал было: — А если бы и знал... — Откуда же может мой супруг знать что-то, отец? — напряжённым голосом перебил его Чонгук. — О, дорогой мой сын, — с яростной издёвкой ответил ему старший альфа, — ваш драгоценный супруг уж наверняка что-то да знает. Знал же он, как можно свести вот этих голубков! — И он зло кивнул на вздрогнувшего Хёнджина и рыкнувшего в гневе Юнги. — Ты же не поверил, что он случайно в Узкой башне оказался с ними? Ты же не настолько наивен? Твой чудесный бета и раньше, с детства, всегда всё знал! Только всегда молчал. Как ни добивайся от него ответа — хоть поркой, хоть холодным чуланом — молчит и только, да, Джинни? Поэтому я и требую от тебя наказывать его: может, хоть у тебя получится привести его в себя. И сейчас ведь — да, Джинни? — наверняка уж тебе-то поганец Тэхён сказал, куда он собирается бежать со своим мерзавцем-альфой? — Нет, — тихо ответил Сокджин, которого начало ощутимо потряхивать от злобы и жестокой насмешки в голосе отца, а в горле он снова ощутил знакомую горечь обиды. — Я не обладаю и никогда не обладал таким доверием брата. И вы это знаете, отец. — Ты ведь понимаешь, в какое положение твой брат нас поставил таким решением? — спросил Бомгю, поднимая на Сокджина, напротив которого он сидел, взгляд. Глаза папы были красны, и в них были боль и тоска. — Я помню всё, что ты мне сказал, и всё, в чём ты меня обвинил. Но что нам теперь делать? У нас полный замок гостей, Джин. И если мы не сможем вернуть Тэхёна... — Вы его не вернёте, — прервал его Юнги, отрываясь от еды и вытирая губы салфеткой. Голос его был спокоен и твёрд, но глаза сверкали зло и настороженно. — Он принадлежит Ким Намджуну теперь, это точно. И все здесь это понимают. Как и то, что как бы маркиз Пак ни относился к вам, папа, или к нашей семье, теперь, после этой ночи, он ни за что не возьмёт Тэхёна в мужья. Так что, может, хватит о нём говорить? — Ты потерял право голоса на этом совете! — громыхнул в ответ на эту дерзость герцог Ким. — Так что закрой свой рот и сиди тихо! По тебе мы ещё ничего не решили! И по тому омеге, что без чести и совести... — Не смейте так говорить о моём омеге, отец! — яростно зарычал Юнги, вскакивая со своего места. — Это мой муж — и вам этого не изменить! И ничего решить вы уже не сможете! Это и так решено! — Вон из зала! — зарычал в ответ герцог и грохнул тяжёлым кулаком по столу, на котором жалобно звякнула посуда и несколько бокалов повалилось, заливая скатерти алой тревогой. — В башню! Оба! И чтобы носа не казали! Только попробуйте... только попробуйте! Он не договорил, а Юнги, подхватив полумёртвого от ужаса Хёнджина чуть не на руки, уже вылетел из зала. И снова тяжёлая, как камень на перепутье, тишина сдавила грудь всем оставшимся в проклятом зале. Слуги, перепуганные насмерть, торопливо пытались убрать беспорядок на столе, герцог яростно расправлялся с куском мяса на своей тарелке, Сокджин и Бомгю кусали губы, стараясь удержать слёзы от страха: всё же сильный альфа в гневе был зрелищем жутким и подавляющим волю не только у омеги, но и у беты. Чонгук же яростно сжимал в руке столовый нож и смотрел в одну точку перед собой. И о чём он думал, Сокджин, честно говоря, даже боялся догадываться. Но то, что сейчас его супругу мерзко на душе, ему было очевидно. И бета, честно говоря, именно его и за него и боялся, а вовсе не гнева отца. Потому что на самом деле Юнги был прав: ничего герцог Ким уже не мог сделать ни с одним из своих сыновей. Он потерял власть над всеми троими. Вернее, одного он своими руками отдал тому, кто не станет делить эту власть с ним. А двое других отняли у него эту власть своей оглушающей дерзостью — и это явно смертельно бесило старшего альфу. Но кардинально исправить что-то он уже не мог. Ему оставалось лишь попытаться выйти из этого щекотливого положения с наименьшими потерями для чести, репутации и имени. Только вот как... Внезапно двери распахнулись, и в них торжественно вошёл мажордом Тропоке Жано. — Господин герцог, в замок прибыл герцог Ким и просит встречи с вами, — громогласно объявил он. — Какой герцог Ким? — злобно рыкнул отец. — Что за ерунда? — Герцог Ким Намджун, Первый в роде Ким, господин.