Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Ким Намджун... Сильный, очень высокий, широкие плечи, крепкая, но гибкая фигура с длинными ногами, мощной спиной и гордой посадкой головы, грива чёрных, как смоль, волос. Благородство в каждой черте аристократически утончённого лица с мужественным подбородком, высоким чистым лбом и твёрдо очерченными губами. Когда он улыбался, на щеках его появлялись совершенно очаровательные ямочки, чего он безумно стеснялся, поэтому улыбался редко. А когда Сокджин сказал, что ямочки — самое милое, что в нём есть, он обиженно спросил: — В смысле — эти дырки? А как же глаза? Сокджин расхохотался: столько детской досады было в бархатном, низком, завораживающе мягком голосе. Глаза... Да, глаза были потрясающе красивыми. Вытянутые, тёмные и блестящие, как дорогой бархат с проблесками серебряных нитей, они могли и ласково оглаживать, доставляя почти телесное удовольстие, — и обжигать. Правда тогда, в ту ночь — их единственную — в Первой башне, Намджун лишь пару раз посмотрел на него так — горячо. В основном был мягок и вежлив. Но когда думал, что Сокджин любуется звёздным небом... Сокджин увидел этот взгляд через стекло. Мутноватое, кое-где запотевшее от их дыхания, оно не могло скрыть того огня, которым пронзил его взгляд Ким Намджуна. Может, именно в этот взгляд Сокджин и влюбился. Или в ямочки на щеках. Или в добрые и ласковые слова. Или в тёплые объятия. Прав был Тэхён: в его руках был целый мир... Ким Намджун изменился за эти четыре года, что они не виделись. Он стал гораздо мощнее, раздался в плечах, казалось, огрубел лицом: на нём появилась печать мрачного упрямства. Щёки были смуглее, чем помнил Сокджин: было видно, что альфа много времени проводил на воздухе. И уже непохоже было, что на них могут появиться ямочки. Потому что непохоже было, что могут улыбаться плотно сжатые бледноватые губы. Да и глаза больше не сияли безмятежностью. Взгляд был решительным, Намджун смотрел открыто, прямо и смело, с неповторимой уверенностью и твёрдостью того, кто решился на отчаянный шаг, что, в общем-то, было правдой. Этот человек точно знал, чего хотел. Этот альфа был готов на всё, чтобы добиться желаемого. И столько силы и горделивой уверенности было в его облике, во всей его фигуре, облачённой в очень дорогой дорожный костюм с богатым, отороченным драгоценным мехом чёрной лисицы плащом, что Сокджин невольно замер, не в силах отвести от него взгляд. Это не был тот юноша Ким Намджун, которого он знал и в которого влюбился без памяти. Это был мужчина, герцог Ким Намджун, Первый представитель огромного рода Ким, несущий этот тяжёлый и невероятно почётный титул на своих гордо расправленных плечах. Да, Сокджин знал теперь, что, как только родится его сводный брат, этот титул перейдёт ему, но... Ну, и напрасно — вот о чём подумал Сокджин. Более достойного, более прекрасного представителя рода Ким никому не найти. Ким Намджун был невероятно привлекательным молодым альфой, в чьей силе не приходилось сомневаться. Зато Сокджин, сначала не поверив своим ушам, но потом увидев его воочию прямо в зале перед своим изумлённым семейством, мгновенно усомнился в разумности этого альфы. Нет, это было, конечно, невероятной смелостью — явиться в дом, откуда ты похитил омегу, помимо воли его родителей. Да ещё и предварительно обесчестив этого омегу и сделав ему ребёнка (правда, пока об этом родители, к счастью, не знали). Да, это было смело — и бесконечно глупо! Потому что, въехав в ворота Тропоке, явившись вот так пред тёмные от бешенства очи владельца замка, Ким Намджун полностью отдал себя во власть этого самого владельца. И выбрал он для этого невероятно неудачный момент. Однако исправить это уже было никак нельзя: альфа склонил голову, приветствуя старшего герцога, каменным изваянием замершего в своём кресле. Его глаза прожигали молодого человека, которого отделяло от него расстояние небольшого семейного стола. Именно к нему подошёл Намджун и остановился, чтобы выказать уважение хозяину и его семье. Семья была в замешательстве. Ким Бомгю во все глаза смотрел на наглеца, что пришёл в их замок после всего, что сделал, чтобы сорвать Объявление, к которому так готовилось семейство Ким Джиюна. И было видно, что, будь у омеги что-то поострее столового ножа, он бы с удовольствием вонзил это прямо в широкую грудь молодого альфы, который, поклонившись, снова поднял гордое и прекрасное лицо и прямо оглядывал людей за столом. Когда его глаза остановился на лице замершего от восхищения и ужаса Сокджина, взгляд их чуть изменился. На лице мелькнула печальная, светлая нежность, и твёрдые красивые губы на миг сложились в ласковую улыбку, приветствуя бету. Да, Сокджин увидел это слишком явственно, чтобы его сердце не дрогнуло от ответного чувства: бедный, славный и, как всегда, слишком честный и открытый Намджун... Зачем?.. Но это было и всё. Взгляд тёмных узких глаз заскользил дальше, и Сокджин увидел, как снова на мгновение потеплел этот взор, когда коснулся напряжённо замершего рядом с Сокджином Чонгука. Бета невольно перевёл взгляд на мужа, и сердце его снова сжалось: увы, кажется, Чонгук не был рад видеть Намджуна. Брови мужа были сведены на переносице, а в глазах мутнела неприкрытая неприязненная настороженность. Чонгук повёл глазами, поймал вопросительный взгляд мужа — и губы его сжались, а глаза прищурились, взгляд сделался пытливым и пристальным, как будто испытующим. Он тоже о чём-то хотел спросить — Чонгук. И тут Сокджина ударило в самое сердце волной страха: он ведь так ничего и не рассказал мужу о своих странных отношениях с Ким Намджуном. Правда, ничего между ними не было такого, к чему мог бы ревновать или на что мог злиться Чонгук, но молодой альфа в последнее время, с самого их приезда в Тропоке, был в таком состоянии, что непонятно было, как бы он ответил даже на то немногое, что всё же было, если бы узнал. Сокджин отвёл глаза и почувствовал, как краснеет под пристальным взглядом супруга, как будто был в чём-то виноват. С тоской он понял, что погибает. Ничем хорошим не кончится этот неожиданный визит не только для Намджуна, уж это точно. — Как ты посмел? — раздался под высокими потолками громовой голос Ким Джиюна, голос, полный бешенства и ненависти. — Как! Ты! Посмел! Явиться в мой дом после всего, что сделал моей семье?! Ким Намджун, или ты вообразил себя бессмертным? Или думаешь, что напоследок титул Первого в роде тебя спасёт? Старший герцог встал с места и тяжёлыми шагами пошёл к Намджуну. Вся его фигура, угрожающе сжатые кулаки, смертельно опасный блеск в полных пьяной злобы глазах — всё это говорило о том, что он намерен сделать. Но Намджун лишь молча развернулся к подходящему к нему старшему альфе. И так же молча, опустив глаза, он принял первый удар — жестокую, оскорбительную в любом другом случае, но понятную всем сейчас — пощёчину, которая оставила широкий алый след на скуле Намджуна и раскроила ему губу тяжёлым перстнем-печатью, который был на среднем пальце старшего альфы. Ни звука не произнёс в ответ на этот удар Намджун. Даже не пошатнулся, лишь голова невольно мотнулась в сторону, но он, зажмурившись и тряхнув головой, через секунду уже снова стоял, опустив взор перед взбешённым отцом своего возлюбленного, готовый принять очередной удар. И он не замедлил последовать: обрушился на вторую его щёку и снова окровавил крыло тонко вырезанной ноздри жестокой царапиной. Сокджин не выдержал первым. — Отец! — крикнул он, но остальные слова, что так и рвались с его губ, утонули в болезненном стоне, когда Чонгук схватил его руку и сжал так, что у него потемнело в глазах от боли. — Не смей, — тихо прошипел альфа. — Сядь и не смей рот открывать, глупец. Он отпустил запястье Сокджина, и тот смог вновь вдохнуть. На его глаза навернулись слёзы — обиды, боли, страха. Отец между тем не обратил никакого внимания на крик сына. Он пытался взглядом испепелить Ким Намджуна, который по-прежнему стоял перед ним с опущенной головой и даже не пытался стереть капающую с лица прямо на прекрасный костюм кровь. — Ким Намджун, ты оскорбил мой дом дважды! — зарычал отец, поняв, что прожечь дыру в наглом мальчишке перед собой не получится. — Ты забрал себе моего сына, хотя я не отдавал тебе его! Ты украл его из рук того, кто должен был сделать его счастливым и принести славу и почёт моему роду! Ты помешал моим планам — священным отцовским планам на сына! И это — твоё первое оскорбление! И Ким Джиюн, явно не выдержав напряжения, снова ударил Намджуна кулаком в плечо, изо всей силы, так, что молодой альфа, до этого стоявший скалой, отступил на шаг и невольно коротко промычал от боли. Но тут же снова вернулся на место, и лишь рука его безвольно повисла, опущенная с пояса, за который он до этого держался. — Хватит, — прошептал Сокджин, мучительно сглатывая болезненный комок в горле и не в силах крикнуть. То, что творил его отец с явно не желавшим сопротивляться и защищаться молодым герцогом, казалось ему верхом жестокости, безумия и унижения. Причём униженным он видел не Намджуна, который как раз вёл себя более чем достойно, Сокджин не мог этого не понимать. Нет. Это его отец, сильный, гордый и высокомерный, сейчас выглядел как обиженный глупый ребёнок, который пытается драться со взрослым — и даже делая ему ужасно больно, всё-таки безнадёжно ему проигрывает. И Сокджину было ужасно стыдно за отца — до сердечной страшной боли. И, несмотря на то что Чонгук снова предострегающе сжал его кисть, он снова в отчаянии прошептал: — Прошу, отец... хватит... Не надо... И, как ни странно, вот этот его шёпот Ким Джиюн услышал. И он, видимо, вывел его из себя окончательно. Старший альфа медленно повернулся к Сокджину, замершему за столом со сжатыми в кулаки руками и мучительной горечью на лице, и негромко, со злой усмешкой спросил: — Ты уверен, что хочешь за него заступиться, Джинни? Сказано это было очень выразительно и значительно, но Сокджин сначала не поверил в то, что ему послышалось в этих глумливых словах. Однако когда он поднял на отца неверящий взгляд, то увидел, что понял всё правильно: глаза Ким Джиюна откровенно скользили то по нему, то по Чонгуку. А тот напрягся ещё сильнее рядом — это Сокджин тоже почувствовал. А отец между тем продолжил с явной издёвкой: — Может, объяснишь, отчего тебе так жаль этого мерзавца? — Посыл был понятен и бессовестно откровенен: заткнись, или твой муж узнает о вас. И отец подвердил это: — Ты ведь должен ненавидеть того, кто так обошёлся с... твоим братцем? И эта пауза сказала больше, чем последовавшие за ней слова: отец явно угрожал. Он уже понял, что Чонгук не знает ничего о них, и теперь требовал от сына покорности за своё молчание. Ему нужно было молчаливое согласие Сокджина быть свидетелем того, что он будет делать с Ким Намджуном, альфой, которого так любит Тэхён... Промолчать. Надо всего лишь промолчать — и никто не даст и без того вздёрнутому Чонгуку повода что-то ещё надумывать и подозревать. Смириться — и тишина бережно укроет прошлое, которое сейчас совсем не нужно ни Сокджину, ни Чонгуку. Всё было просто. Очень просто, ведь Сокджиновы крики всё равно ничего не изменят: отец к ним не прислушается — это очевидно. О, если бы Сокджин мог. Если бы — мог... — Папа, прошу вас, — мучительно впиваясь ногтями в свои ладони, сказал Сокджин, — это тот, кого любит ваш сын! Это тот, кого он выбрал, тот, кто сделает его счастливым! Умоляю вас, не молчите! — Не надо, Сокджин, — вдруг хрипло сказал Намджун. — Твой отец прав, я... — Ах, счастливым, да, Джинни? — Голос отца перекрыл слова Намджуна, и Сокджин понял, что пощады не будет. Так и случилось: — Таким же счастливым, каким этот мерзавец сделал тебя? Да? Постыдился бы, Чон Сокджин, вступаться за своего бывшего любовника на глазах у своего мужа! Не думал, что ты такой бесстыжий! И мне стыдно за тебя! Молчание. Тишина. И полный мрак в душе. Сокджин сначала даже не поверил в то, что услышал. Он широко распахнул глаза и изумлённо уставился в затуманенные злобой глаза отца. Отца... Отца же... Душа взвыла от боли так, что у него скрутило что-то в желудке, и ему показалось, что его сейчас стошнит. Нет, он не испугался. Он вообще не думал о Чонгуке, который при этих словах отца быстро разжал свою руку — и убрал её с запястья Сокджина. Он думал только о том, что человек, которого он называл отцом, только что предал его самым жестоким образом, осознанно оболгав и выставив перед мужем недостойным человеком. И пусть они с отцом во многом не понимали друг друга, пусть и ссорились часто, и не было ни тепла особого между ними, ни доверия, но... Но Сокджин же любил его, правда — любил. Как любят тех, кого не выбирают в этой жизни, как любят тех, кого бог даёт нам без нашего согласия. "Каждый может ошибаться, да, — думал он, крепя и усмиряя сердце, — но всё же... Это мой отец". А вот теперь... — Это ложь, — прозвучал в его замутнённом болью сознании голос. — Это ужасная ложь, господин герцог... И вы это знаете. Голос Намджуна мерным, чугунным колоколом рвал тишину — и всем, наверно, было страшно от этого голоса, а ещё жутко хотелось, чтобы он умолк — так жестоко и зло звучали его слова. И все наверняка слышали в этом голосе звуки молота, которым заколачивались гвозди в гроб одного честного, но отчаянно не умеющего жить альфы. Однако сам Намджун, видимо, этого молота не слышал, или ему было уже наплевать на это, так что он продолжил: — Это самая недостойная ложь, что я слышал в своей жизни, господин герцог. Мы с вашим сыном никогда не были любовниками, и вы точно это знаете, так же, как и все присутствующие в этой комнате — я уверен. Я был в него влюблён — это правда. И я просил у вас его руки — это тоже правда. Вы уважили тогда подлую просьбу моих родных и отказали мне, солгав, что ваш сын уже кому-то обещан, хотя о господине графе тогда не было ничего известно вашему семейству. Но между мной и господином Сокджином не было ничего и отдалённо похожего на то, на что вы так... — Он умолк, явно подбирая и не находя уместного слова. — ... так неправедно сейчас намекнули. Сокджин прикрыл глаза, чувствуя, как падает, падает, падает в бездну — глухую, чёрную бездну отчаяния. Не так его муж должен был об этом узнать... не так. Сокджин ведь, задыхаясь под ним от страсти, не раз говорил, выстанывал Чонгуку, что тот — первый, самый первый во всём для него, для Сокджина. И это было правдой. Правдой! Никогда и никого не любил Сокджин так, как смог полюбить мужа, но здесь и сейчас, после этих слов отца и Намджуна — что подумает о нём его альфа? "Не простит, — с отчаянием мелькнуло у него в голове. — И думать нечего — не простит..." — Да что с вами со всеми! — вдруг в ярости крикнул Ким Джиюн и топнул ногой. — Вы оба спятили? Ты не слишком ли разговорился для человека, которого я просто еле удерживаюсь, чтобы не приказать страже вздёрнуть на первом же столбе во дворе как вора и мерзавца, похитившего и обесчестившего моего сына! — Ваш сын теперь принадлежит мне по праву метки, — твёрдо сказал Ким Намджун и отважно поднял глаза в запылавшие огнём дикой ненависти глаза старшего альфы. — И он носит моего ребёнка. На мгновение Сокджину показалось, что в замершую от ужаса комнату ворвался смерч. Но это сорвался со своего места Ким Бомгю, подлетел к Намджуну и изо всех стал хлестать его по лицу, выкрикивая: — Мерзавец! Мерзавец! Ты — мерзавец! Это ложь, ложь! Не может быть! Этот дрянной мальчишка не мог так опуститься! Ты лжёшь, лжёшь! — Отойди от него, Бомгю, — яростно крикнул Ким Джиюн, отступая от них. Он заозирался, а потом подскочил к одному из старинных мечей, что были повешены на стене, сдёрнул его, выхватил из ножен и развернулся к продолжающему яростно хлестать альфу по лицу мужу. — Отойди! Я убью этого мерзавца — и буду в своём праве! — крикнул он хрипло. Сокджин и сам не помнил, как оказался на ногах, зато слишком явственно ощутил, как сдавили его талию жёсткие и сильные руки Чонгука, который ухватил его в последний момент, когда он уже разворачивался, чтобы кинуться к Намджуну. — Ещё одно движение — и я сам тебя убью, — прошипел ему в ухо муж. Чонгук грубо толкнул его на место, от чего Сокджин болезненно приземлился задницей на стул, а локтем — на край стола, а через секунду его муж уже стоял, загораживая Намджуна от исходящего яростью Бомгю. И меч Джиюна почти упирался ему в грудь. — Отойдите, отец. И папа — отойдите, — твёрдо сказал он. — Такие дела так не решают. Где ваше достоинство! — Это ты отойди, щенок! — злобно пролаял Ким Джиюн. — Иначе отправишься к праотцам первым! И он с силой надавил на клинок, кончик которого ушёл в глубь перевязи, что охватывала стёганый дублет Чонгука, протыкая кожаный её ремень. Чонгук опустил глаза на клинок, а потом поднял их, прямо взглянув в алое от бешенства лицо потерявшего себя старшего альфы. Он положил ладонь на лезвие, упирающееся ему в грудь, обхватил его и сдавил. — Я не позволю вам сделать то, о чём вы потом пожалеете, отец, — тихо, но очень ясно сказал он. — И мы все пожалеем, что не остановили вас. А потом стал медленно оттягивать меч, держа его за клинок, от своей груди. Лезвие было обоюдоострым, так что кровь тут же закапала с ладони молодого альфы, побежала по мечу, но Чонгук лишь упрямо сжал губы и нахмурил брови, не отрывая взгляда от постепенно проясняющихся от ужаса глаз Ким Джиюна. У Сокджина пронзило болью висок, на него снова накатила тошнота, всё тело его дрожало мучительно натянутой тетивой в бешеном желании подскочить к супругу, обхватить проклятый меч и сломать его, а потом закрыть собой глупого и такого отчаянно смелого альфу, чтобы не смел оте... этот человек так ранить его — самого лучшего, самого достойного, самого... Но он лишь сжал челюсти и не отводил взгляда полных слёз глаз от ужасной и одновременно величественной сцены, что разыгрывалась в нескольких шагах от него. И первым не выдержал напряжения не он. — Хватит, не надо! — крикнул Бомгю, резко шагнул к супругу и дёрнул его за плечи на себя, заставляя убрать меч от зятя. Чонгук едва успел разжать руку, иначе его ладонь разрезало бы ещё сильнее. — Щенок! Мерзавец! — с отчаянием крикнул Джиюн. — Кто тебя просил вмешиваться?! Кто?! В это время Намджун, видимо, придя в себя от оглушивших его ударов, положил руку на плечо Чонгука, который так и стоял, прижимая окровавленную ладонь, сжатую в кулак, к груди. — Простите меня, герцог, — тихо сказал младший Ким. — Я пришёл, чтобы принять все эти удары, и вы имели право ими меня осыпать. И даже удар вашего меча я бы принял, если бы это хоть как-то искупило мою вину перед вами. Он плавным движением вывернул из-за спины Чонгука, и Сокджин как в замедлении увидел, как встретились два альфы взглядами. Чонгук нахмурился и шевельнул губами, Намджун же благодарно улыбнулся и тихо шепнул: "Спасибо, граф!" Потом он повернулся лицом к стоящим перед ним в тоске и гневе родителям своего любимого омеги и низко им поклонился. — Я только одно хочу сказать, прежде чем ваше решение определит нашу с Тэхёном судьбу. Я люблю вашего сына так, как никто и никогда не сможет его полюбить! И точно знаю, что ни с одним альфой на свете он не будет так счастлив, как со мной. И пусть я уже не смогу принести вашей ветви ни славы, ни богатства своим положением в нашем доме, так как мой благословлённый Богом отчим вскоре подарит моему отцу прямого и законного наследника, я всё же прошу вашей благосклонности. У меня есть хорошие связи, я уважаем при дворе, и не за то, что я носил всё это время звание Первого в роде, а лишь за мои личные заслуги перед славным нашим монархом и принцем Аранским, в свиту которого я недавно перешёл в качестве главного советника по оружию. И со мной ваш сын не будет знать ни боли отверженности, ни печали бедности. Он будет уважаем в лучших домах Столицы нашей славной Империи, потому что и без денег моего отца, и без его наследства я достаточно богат и жалован землями в Скапоте и Хмире. Скажу также, что не прошу за Тэхёном совершенно ничего от вас, так как само его благородное сердце и нежные ко мне чувства, которыми он почтил меня, являются для меня достаточным приданым, на большее я никогда не рассчитывал. Одного лишь прошу у вас — благословения. Мой Тэ... Ваш сын сейчас очень слаб и уязвим, и для него... для него очень важным было бы разрешение ваше венчаться в одной из домашних церквей при любом из замков вашей семьи. Только об этом... — Вон отсюда! — процедил сквозь зубы Джиюн, который и так дослушал до этого места просьбу Намджуна с огромным трудом. — Мне не дадут вас убить, это я уже понял, герцог Ким. Но исполнить вашу совершенно бесстыжую просьбу, просьбу моего... — нет, уже не моего: я отказываюсь от омеги Ким Тэхёна, он мне больше не сын! — я не собираюсь исполнять его просьбу. Бомгю ахнул и в ужасе закрыл лицо руками. — Прошу, не надо, — слабо крикнул он, — супруг мой, умоляю... Не надо так поступать! Он ведь наш сын! Наш! Омежка мой... — Бомгю внезапно зашатался, и Сокджин кинулся к нему, чтобы он не упал прямо к ногам отца, который, однако, на эти слова и на состояние мужа никак не ответил. Он продолжал с ненавистью смотреть на бледное, с опущенными, потухшими глазами лицо человека, которого сейчас так бы хотел уничтожить. Сокджин, у которого внутри всё тряслось от еле сдерживаемого бешенства и ужаса и который молчал лишь потому, что поймал слишком выразительный взгляд Чонгука, подхватил папу, и тот тяжело опёрся на него, а потом зарыдал в плечо сыну, сжимая его руки: — Нет... нет, прошу, нет... — Убирайся вон, Ким Намджун! — с яростным торжеством продолжил отец, он вздёрнул подбородок и указал пальцем на дверь. — Вон! И передай своему любовнику, что ни один из нашего рода никогда не признает ваш брак! И ни одна семейная часовня не откроет вам свои двери! Вы будете жить во грехе и грязи, без благословения, без правды, без слова божия над вами! Убирайся, поганый вор! Ты не достоин своего имени! И я буду молиться, чтобы и при дворе узнали, что ты живёшь невенчаный с брюхатым от тебя низким омегой... Молчать! — прикрикнул он в бешенстве на громко на этих словах зарыдавшего и застонавшего от горя Бомгю, а потом продолжил, повысив голос: — Я буду молиться, чтобы благородный наш принц выгнал тебя, как шелудивого пса, и забрал у тебя всё, чем так неправильно наградил недостойного! И с радостью буду смотреть, как отчается рядом с тобой мой избалованный донельзя бывший сын, как приползёт он обратно на брюхе, покорный и смирённый! Приползёт, чтобы остаться у ворот моего Тропоке — потому что я никогда не открою ему больше двери замка, из которого эта неблагодарная тварь сбежала, как из чумного, заразного, постыдного дома! — Прошу вас... — едва слышно шепнул Намджун, чьё лицо было залито мелом смертельной боли, а губы дрожали и были бледны. — Мой омега... Мой Тэхён... Он ведь... он ведь носит вашего внука... — Моего внука? — крикнул в бешенстве Джиюн так, что эхо испуганно ударилось в окна и рассыпалось по каменному полу битым стеклом. — Никогда от невенчанного и предавшего меня сына я не признаю внука! Убирайся! Вон!