Красавцы и никаких чудовищ (18+)

— Где ты был? — сердито спросил Бомгю. — Я жду тебя уже час! — Прости, — коротко ответил Сокджин, сдерживая мгновенную гневливую волну раздражения, окатившую его непонятно почему. Он коротко вдохнул и выдохнул и продолжил: — У меня... Меня не сразу нашли. — Я и вижу, — фыркнул папа и выразительно посмотрел на его шею. Сокджин сжал зубы и снова коротко вздохнул. Он знал, что там, на светлой нежной коже, красуется свежий след Чонгуковой страсти, весьма небрежно прикрытый белоснежным пышным воротником, который от быстрой ходьбы наверняка слегка отогнулся и обнажил проклятое алое пятно. Бета нетерпеливо тряхнул пальцами по дорогому кружеву. — Ты меня позвал, чтобы указать на это? — зло спросил он и прикусил язык, поймав изумлённый взгляд папы. Это было грубо и совершенно не в его характере, но почему-то у него не получалось говорить спокойно после того, что сделал с ним муж. И ни обтирание лица холодными полотенцами, ни мятные пастилки, которыми он пытался себя успокоить, ему почти не помогли. Внутри так и норовила подняться и плеснуть кому-нибудь в лицо эта самая мутная волна тревоги, непонятной, необъяснимой. Нет, естество своё он усмирил быстро: всё-таки его принадлежность к самому спокойному роду людей в этот раз сыграло ему на руку. Он легко смог отвлечься, и в исподниках у него всё утихло, стоило ему лишь подумать о мерзкой роже своего свёкра, который склонился над ним тогда, о его слюнях на своих губах — и его чуть не вывернуло от отвращения. И то, что ему пришлось вспоминать это, чтобы успокоиться, — этого он никогда не простит Чон Чонгуку. Утихомирив свою натуру, Сокджин стал думать о том, каким пыткам он бы хотел подвергнуть Чонгука и как бы он мог заставить его страдать — и... и додумывать не стал. Потому что опавшее было естество снова стало заинтересованно подрагивать, как только он начал думать о том, что, в принципе, слова Чонгука о его "омежьей" роли в их паре дают ему, бете, весьма забавные возможности. Бесстыжее перевозбужденное сознание тут же подкинуло несколько вариантов того, что можно было бы попробовать сделать с чёртовым Чонгуком и его волшебным телом, если бы когда-нибудь получилось его поймать, опоить чем-нибудь дурманящим и привязать покрепче к постели. Тем более, что, как выяснилось, Чонгук очень даже не против привязывания. И тогда, когда его руки были перехвачены поясом Сокджина, он, помнится, и кричал от удовольствия, и стонал страстно, и кончил мощно... так что, Гуки, если ты настаиваешь... А особенно если попробуешь исполнить свою угрозу по поводу дальнейших встреч... Сокджин тебе не омежка, он может и... может, и может. Вот на этом месте он остановился, так как в исподниках снова заворочалось и задрожало в предвкушении, а это было совсем не то, чего он хотел. Поганец-муж смог возбудить его, даже отсутствуя! Так что — холодные притирки, накричать на испуганного Гону, который со слезами на глазах оправдывался, что господин Чонгук услал его с Тони с поручением на кухню и приказал раньше, чем через полчаса, не возвращаться. Потом — мятный вкус в горле, поменять взмокшую от игрищ с Чонгуком робу — и Чон Сокджин был в целом готов к встрече с папой. Хотя внутри всё ещё возилась раздражающим злым ежом обида и мстительная злость. — Прости, — тихо, сквозь силу сказал он Бомгю. — Я... немного встревожен. Как и ты, наверно. — Нет, — решительно ответил Бомгю.— У меня есть план. И я прошу твоей помощи. Сокджин поджал удивлённо губы и уселся в обитое бархатом, очень удобное кресло, своё любимое в папиной комнате, и приготовился слушать. — Я не собираюсь позориться сегодня вечером, когда придёт время делать Объявление, — торжественно начал Бомгю, присаживаясь на небольшую оттоманку и облокачиваясь на удобный валик. — Я вложил в этот бал столько сил, мы истратили на него месячный доход с нескольких наших самых богатых деревень! — Он гневно оправил жабо, покрутил на пальце кольцо с сапфиром, что было у него признаком большого раздражения, и продолжил: — Я собирался выдать сына замуж — я сделаю это. И если этот надутый индюк, твой отец, хочет — пусть и дальше с горя напивается и дебоширит, а я в своём доме не потерплю позора перед столькими людьми! Он созвал гостей, хотя я и предлагал небольшой семейный вечер, потому что Тэхён чудил давно. Твой отец накинулся на меня, надулся, как обычно, — и сделал мне назло наоборот! А теперь сидит в своей кабинетной и дует вино! Когда всё идёт к чертям! — И он в гневе стукнул по пышной подушечке, что была у него под рукой. Сокджин невольно восхитился им в этот момент. Папа обычно был вполне послушным воле отца идеальным омегой, но иногда просыпался в нём настоящий лев, горделивый и царственный, и тогда он творил и вытворял по своему желанию. И всегда у него выходило что-то толковое, часто — более толковое, чем у высокомерного и самолюбивого, склонного переоценивать свои силы и влияние Ким Джиюна. — Я рад, — сказал Сокджин, улыбаясь, — что ты решил прислушаться ко мне и помочь Тэхёну... — Нет, нет, — с раздражением махнул рукой Бомгю. — Конечно, нет! — И на изумлённый взгляд Сокджина с горечью ответил: — С Тэхёном всё. Беременный, невенчанный, отдавшийся на милость нежеланного альфы в пику своей семье — он отрезанный ломоть... Он своё слово сказал, и теперь ему только Господь помощник. Я надеялся на его разумность... Папа утёр набежавшие слёзы тонкими длинными пальцами, и Сокджин тяжело вздохнул, чувствуя, как его снова охватывает чёрный мутный гнев. Но Бомгю поднял на него глаза, и в них было столько горя, что... — Я знаю, что ты скажешь, знаю! — торопливо проговорил он, кривя губы. — Я сам виноват, должен был слушать Тэхёна, должен был вступиться, мы с отцом не правы... Это всё понятно, но не имеет уже никакого значения! И тебе всегда было легко рассуждать! Ты бета, ты можешь многое видеть со стороны, ни в чём не участвуя, а мы... — Папа... — тихо перебил его Сокджин, снова чувствуя в душе глухое томительное раздражение. — Я не хотел тебя обижать, но считаю, что вы с отцом глубоко не правы, и только это и важно! Я хотел, чтобы братья были счастливы! — А я разве не хотел? — вдруг резко вскрикнул Бомгю. — Этот Намджун... Разве он надёжен? Разве любит Тэхёна? Я видел их вместе! Когда он здесь кричал на отца и требовал тебя — да, он был живым, он был сильным и твёрдым, а с Тэ... — Бомгю всхлипнул и отвёл взгляд, губы его дрожали. — Я понимаю, Джинни, понимаю, что вы с Тэхёном не были слишком близки, но мой омежка... Разве он не заслужил того, кто будет думать только о нём? Я знаю, знаю! — прикрикнул он на нетерпеливый жест Сокджина. — Ты скажешь, что маркиз не любил никогда Тэхёна и не вызывал у него ответных чувств, но Пак Чимин никогда и никого и не любил! Ни с кем не был всерьёз замечен! И он мог полюбить Тэхёна, если бы узнал моего омежку получше, потому что... Потому что это Тэхён! И, увидев его любовь, и наш Тэ мог растаять, мог... мог хотя бы попытаться стать для Чимина кем-то важным! У отца были свои планы, будь его воля только, он бы сразу отдал Тэхёна Хо Хёнгу. — На лице папы мелькнуло брезгливое выражение, всего на мгновение, но Сокджин, вздрогнувший от этого имени, заметил его. А Бомгю, запнувшись на миг, продолжил: — Я не дал, я умолял его... я добился! Я думал... Я надеялся... А Ким Намджун... Я не верю ему! Он и сегодня — видел ли ты? — он на тебя смотрел так, как никогда не смотрел на мое... на нашего Тэхёна! Он захотел себе замену! Он захотел отомстить нам — я уверен! И я безумно боялся этого, и боюсь сейчас... Поэтому он и забрал Тэхёна! Я уверен, что мой милый малыш просто не смог ему сопротивляться, что этот мерзавец нарочно соблазнил моего мальчика и присвоил его, не оставив ему выбора. — Он быстро достал кружевной платок и промокнул глаза, а потом с надеждой посмотрел на Сокджина. — А ты... Ты как думаешь? Может, Ким Намджун соврал о ребёнке? Может, этот мерзавец как-то обманом похитил Тэ из Тропоке? Тэхён... Он ведь всего лишь омежка, он такой беззащитный, он... Разве может быть так виноват? Нет, видимо, слуги какие-то были подкуплены! Может, этот мерзкий альфа только лжёт о том, что соблазнил моего мальчика, чтобы мы разрешили свадьбу? Альфы! Это всегда они! Только они во всех несчастьях виноваты! Не может быть виноват Тэ! Мой Тэ не такой! Он не может так предать нас и так уж сильно влюбиться в него, чтобы забыть обо всём! — Нет, папа, — опустив глаза, твёрдо сказал Сокджин. — Прости, но я не могу тебя здесь утешить ничем. Тэхён беременный, я точно знаю: он мне сам сказал. Как и то, что безумно любит Намджуна и готов на всё ради него. И он сам сбежал, я уверен. Не такой уж он и слабенький и глупенький, чтобы Намджун мог его обмануть и похитить. Ему и не надо было: Тэхён давно был в него так влюблён, что... — Сокджин махнул рукой и опустил голову. Бомгю сдавленно всхрипнул и закрыл глаза. Слёзы потекли у него из глаз, и, как бы Сокджин ни был раздражён и обижен на папу за всё, что раньше делал или говорил Ким Бомгю, сейчас он чувствовал только глубокую нежность и желание утешить его. Быстро подойдя к оттоманке, он опустился перед папой на колени и взял его дрожащие пальцы в свои ладони. — Папа, папочка, — мягко начал он, заглядывая в мокрые и такие несчастные глаза Бомгю. — Он любит Намджуна, пойми, любит. Но даже не это важно, знаешь? Намджун — он горы готов свернуть ради нашего омежки. Я уверен: этот альфа на всё готов, чтобы Тэхён был счастливым! Подумай сам: Намджун пришёл сегодня просить вашего благословения только потому, что Тэхёну плохо без твоей любви и твоего отеческого слова над ним! Ведь не Первому же в роду это надо! А он готов был терпеть и твой весьма предсказуемый гнев, и бешенство отца — лишь бы сделать своему омеге хорошо, лишь бы помочь ему почувствовать себя увереннее в той жизни, что ждёт его! Бомгю зажмурил глаза и зарыдал. Сокджин присел рядом с ним и обнял его, продолжая говорить: — Папочка, если и может что сейчас помочь Тэхёну, так это твоя любовь и согласие принять их с Намджуном обеты в семейной... — Нет, нет! — замотал головой Бомгю. — Об этом не может быть и речи! Я знаю, увы, слишком хорошо знаю твоего отца! Он не приемлет саму мысль о том, что уступит Ким Намджуну, человеку, которого так гордо выгнал тогда, когда этот сосунок посмел угрожать ему! Этот юнец кричал на него! Джинни, милый, ты ведь понимаешь, что никогда отец не примет его зятем! Тем более сейчас, когда положение Намджуна в доме Ким с самого почётного меняется на самое печальное и уязвимое! И никогда в жизни Джиюн не простит, что этот альфа так жестоко отомстил ему, лишив возможности распорядиться на благо рода и семьи судьбой своего любимого омежки — а ты ведь знаешь, что отец всё-таки очень любит... — Бомгю снова всхлипнул и закрыл лицо руками, глухо продолжая: — ...любил своего Тэ. Намджун отнял у Джиюна слишком многое! Нагло, беспардонно, бесчестно! Он ведь даже не попробовал получить Тэхёна законным путём! Конечно, ничего бы не вышло, но то, что он утащил нашего мальчика, как вор, то, что обрёк его на место рядом с собой — таким теперь ненужным дому Ким — разве можно это вообще простить? — Что это за любовь такая, если она есть, только пока любимый послушен воле и исполняет её бессловесной куклой? — горько спросил Сокджин, и в его душе снова поднялась чёрная муть обиды, своей, личной, на мужа, который хотел от него примерно того же. — Или все альфы такие? Ну, так я тебе скажу, что, значит, не любил наш отец никого — ни одного из своих сыновей! Или любил не сильнее вещей, к которым привязан. Потому что только и нужно ему было от нас — покорно стать кирпичиками в стене, что он пытается выстроить. И для чего она — непонятно, и кому нужна — тоже! И какой смысл был делать нас несчастными ради этой своей странной цели — я уверен: спроси его — он не ответит! Это только его гордыня и властолюбие! Он тиран. А тиран не способен на любовь, папа, не оправдывай его! — Твой отец — альфа! — печально покачал головой Бомгю. — Он обязан думать о своём роде, о доме, о чести имени, о своём наследии! Ты не можешь его понять, тебе не дано! Как и мне, как и Тэхёну! Или ты думаешь, что твой Намджун не об этом думал, когда похищал беременного от него омегу из Тропоке? О чести и имени своём беспокоился! О будущем своём! Узнай кто — такого бы позора натерпелись и мы, но и он — тоже! — Намджун любит Тэхёна, ему нужен был именно и только сам Тэхён, — раздражённо сказал Сокджин, которого стал внезапно утомлять и злить и этот разговор, и папино упрямство. — Да откуда тебе знать? — сердито спросил Бомгю — Ты что, разговаривал с ним? — Он вдруг замер и испуганно уставился на бету: — Ты... Ты разговаривал с ним? Джин... — Он быстро взял растерявшегося сына за руку и тревожно заглянул ему в глаза: — Не надо слышишь? Не давай повода своему мужу ревновать тебя к Намджуну! Ты же видел, как Чонгук смотрел на Намджуна? Я не опасаюсь за поединок Кима с маркизом Паком: кажется, милый мой маркиз Чимин не так уж сильно и огорчён таким поворотом событий с Тэхёном. И он понимает, что он — сторона пострадавшая, что мы выплатим компенсацию за право сохранения тайны, что он будет отмщён и мы не примем Тэхёна, а оставим его влачить печальную участь свою на задворках рода... Бомгю прикрыл глаза, из них снова полились слёзы, и Сокджин снова сжал папину руку и прижал её к своей щеке. И как-то тут же мягко отступили раздражение и царапающая его злость. Под мягкой и нежной папиной рукой опустилась на его измученную душу какая-то светлая печаль и ... безысходность. Тэхёну помочь он не сможет, здесь, в Тропоке — нет. Он может только последовать совету хитроумного маркиза и попробовать уговорить Чонгука разрешить Тэхёну и Намджуну обрести благословение в часовне Версвальта. Он прикрыл глаза и закусил губу в болезненном беспокойстве: это было выходом, но вот как отреагирует на это Чонгук? И вообще, как можно заговорить с альфой о Намджуне, к которому он и так уже ревнует мужа. Но с другой стороны... Только так Сокджин сможет помочь и брату, и... папе. Да, он был уверен, что если отец сможет до конца своих дней упрямиться и злиться на сына-омегу, что бы там ни говорил папа о его любви, то сам папа... Однажды он начнёт корить и мучить себя за несчастье Тэхена. Гнев пройдёт, злость утихнет, а вот ощущение, что ты не поддержал сына из-за своего упрямства в то время, когда он нуждался в этом больше, чем когда-либо, и из-за этого он остался без семьи и заботы родных, — вот это съест Бомгю. Особенно если с Тэхёном от отчаяния его что-то случится. Или случится что-то нехорошее с его ребёнком... Нет, нет, нельзя, нельзя всё так оставлять. А Чонгук... Он должен понять. Он сможет, он хороший... Он, конечно, будет зол, он, может, что-то ещё придумает, чтобы помучить Сокджина, но всё равно, если поговорить с ним, если объяснить… да, да. Вот сейчас, мягко поглаживая папину руку у себя на щеке, Сокджин чётко понял, что сделает всё, чтобы помочь изгнанникам. И отказаться от них ни за что не сможет. И ради них самих. И ради этого омеги, который снова начал что-то говорить... — Понимаешь, Джини, Чимин вряд ли успел полюбить твоего брата, потому что Тэ всегда был таким... невыносимым рядом с ним.. Поэтому вряд ли маркиз будет усердно пытаться убить Намджуна. Но вот твой Чонгук... — Бомгю склонил голову набок и страдательно приподнял брови: — Я иногда и сам его боюсь — твоего мужа. Он очень сильный и очень властный альфа! И за тебя он готов рвать, понимаешь? Иногда мне хочется, чтобы он любил тебя... поменьше. Потому что он просто дрожит от бешенства, когда что-то не так с тобой! Отец вчера рассказывал мне, как налетел на него Чонгук! Отец был в бешенстве, но даже он сказал, что не может не уважать такое стремление альфы защищать то, что он считает своим! Это наш-то Джиюн! Сокджин печально усмехнулся, вспоминая "Ненавижу! Ненавижу тебя!" — и страдающий взгляд тёмных от бешенства глаз. Альфа. Настоящий сильный альфа. — Папа, — тихо сказал, он желая, прекратить этот болезненный разговор. — Я так понимаю, что вы с отцом не дадите Тэхёну обрести душевное спокойствие, несмотря на то, что он носит вашего внука. Не надо сейчас об этом, — покачал он пальцем в ответ на возмущённый протестующий вскрик Бомгю, встал с пола и отсел на кресло, устало потирая начинающую ныть голову. — Как бы ты сейчас это ни назвал, это так и есть. Только сразу скажу: если мне позволит муж, я приглашу Тэхёна в Версвальт, и они сыграют свадьбу там. И я буду его свидетелем и поручителем. Не говори ничего, прошу! — Он выставил вперёд ладонь, прерывая Бомгю, который испуганно что-то попытался ему возразить. — Это я буду обсуждать только со своим мужем, а в вашем разрешении я не нуждаюсь. И если отец решит отказаться за это и от меня — так тому и быть. А ты... — Он нахмурился и тихо, но чётко продолжил: — А ты можешь решить, станешь ты участвовать в этом или нет. Ты — сильный и добрый, папа. Твоё желание спрятаться за спину отца понятно, но знаешь... — Он прикрыл глаза и мучительно сглотнул, не будучи уверенным, что имеет право это говорить. — Знаешь... Мне не дано счастье стать папой. Я бета — и это проклятие. Но если бы у меня был сын... омега, которого бы я так любил, что сама мысль о его несчастье убивала бы меня... Никакой Чон Чонгук со всей его силой и возможностями не смог бы встать у меня на пути, если бы я захотел помочь своему малышу или поддержать его. Даже если бы он, глупыш, пошёл на поводу у своих чувств, если бы поддался очарованию неприятного мне альфы, если бы... если бы понёс и носил под сердцем моего внука... Прости, пап, но я тебя не понимаю. Прости... — Не понимаешь, — кивнул Бомгю, глядя на него полными слёз глазами. Он хрипло откашлялся и, встав, отвернулся от Сокджина, глядя в окно. — Ты ничего не понимаешь. Потому что ты не был омегой в этом мире. И для тебя всё слишком ясно и однозначно, мой милый бета. Но... Но ты прав в одном: я не об этом вообще хотел с тобой говорить, Сокджин. Когда я сказал, что сегодня должно состояться Объявление моего сына, я имел в виду вовсе не Тэхёна. Я говорил о Юнги и об этом... этом омеге... — Бомгю сжал губы в узкую линию и горестно потупился. — Его зовут Хван Хёнджин, папа, — тихо ответил ему Джин, встрепенувшись и в напряжении замерев. Неужели хоть один из его братьев будет в этом проклятом замке принят? — Я знаю, — дёрнул зло плечом Бомгю. — Его имя мне просто неприятно. — Но почему ты так не любишь его? — А почему я должен любить того, кто так нагло и беспардонно ведёт себя? И если ты думаешь, что то, что он заявился без всякого стыда в дом к альфе, что пробрался к нему в постель, заставив пометить себя, заставил тебя помочь себе, воспользовавшись твоим доверием и наивностью — это случайность? Везение? Нет, мой милый нет. — Бомгю повернулся и прямо взглянул на недоверчиво хмурящегося Сокджина. — Этот омега ведёт себя неподобающе постоянно! У него совершенно альфьи замашки! И привычки! Он не умеет ни поклониться пониже, ни уважение проявить. Смотрит в глаза прямо и нагло! Говорит дерзко и не задумываясь! Ни манер, ни воспитания! Низкородная шавка! Только и умеет, что с мечом упражняться да из лука стрелять. Читает он! И на балах — с книжкой! Это ли не дурной тон — а ему хоть бы что! Разве это омега? Разве пристало благородному омеге из высшего общества развлекаться таким образом? А сделай ему замечание — так своими глазищами окатит — словно в лёд окунёт! Ни танцевать не умеет... ну, наверно. Не видел я ни разу, чтобы он принял хоть одно приглашение на танец. Высокомерная дрянь! Наглая высокомерная дрянь! Да кто такого захочет в мужья! Альфы от него как от огня бегут! Только что деньги его родни и позволяют ему в высшем обществе обретаться! А так, если... — Пап, не надо, — чувствуя, как нарастает в его душе новое раздражение, прервал старшего Сокджин. — Я знаю Хван Хёнджина не так долго, но он мне не показался ни наглым, ни высокомерным. Он бежал в этот замок от тоскливой участи стать мужем Хо Хёнгу, в чём я его, как ты понимаешь, не могу упрекнуть. Он сильный и отважный. Он умный и сердечный. Он во всём под стать нашему Юнги — нашему воину, друг жизни которого должен быть и сильным, и нежным одновременно! И Хёнджин подходит ему идеально! — Ты ничего о нём не знаешь, чтобы так говорить! — возмущённо крикнул, выходя из себя Бомгю. — Ты... Ты совершенно не о нём как будто говоришь! — Я говорю лишь о том, что смог разглядеть! — ответил Сокджин, сжимая свои пальцы, чтобы не стукнуть кулаками по ручкам кресла. — И ещё я увидел, что Юнги будет отстаивать своё право быть со своим принцем... — Принцем! — фыркнул Бомгю. — Принц-торгаш! — А хоть и так! — зло ответил Сокджин, изнывающий от мучительного желания закричать изо всех сил и обмирающий от ужаса: такое состояние было у него впервые, и он не понимал совершенно, что с ним происходит. — Всяко лучше, чем какая-нибудь расфуфыренная придворная сука, которой нужны лишь деньги да развлечения! — Ким Сокджин! — задыхаясь от возмущения, крикнул Бомгю. — Ты... — Чон! — крикнул в ответ бета. — Чон Сокджин, папа! И я говорю правду! И ты это прекрасно знаешь! Ты сам жаловался графу Чон Банджо совсем недавно в Версвальте, что не можешь найти Юнги приличного омегу среди молодёжи при дворе: все как один развратны, лишены понятия о чести и приличиях, высокомерны и жадны до тошноты! Так может, если ваш двор полон именно такими омегами, мы пожалеем Юнги и дадим ему шанс обрести счастье с тем, кто не похож на них? — А он не похож? — ядовито спросил Бомгю. — Бесстыжий омега, который против воли своего отца пошёл да заполз змеёй в постель к альфе — или ты думаешь, что они трахались сегодня ночью впервые? Да чёрта с два! Он соблазнил моего глупого сына почти с самого начала! Я уверен! Расчётливый сучонок! — Папа... — растерянно проговорил Сокджин, тараща глаза на Бомгю. — Ты... — А что, только тебе можно так со мной говорить? — зло спросил Бомгю. — Да, уверен! Эта дрянь ноги свои длинные раздвинула перед Юнги давно! Только я-то, глупец, надеялся, что у моего сына хватит ума развлечься с купеческим сынком и забыть его, как забывал всех до него! Но Хван оказался хитрее всех! Не удивлюсь, если он приворожил нашего мальчика! Хитрый и бессовестный! Юнги добр и наивен! И сердце у него ранено, а этот Хван... — Послушай себя! — крикнул ему, не выдерживая, Сокджин. — Ты только что в подобной же ситуации винил Намджуна, говоря, что именно он виноват, как и все альфы, в том, что соблазнил нашего милого невинного омегу! А теперь — виноват омега? Серьёзно? Он — а не опытный кобелина, которым, прости господи, был до него Юнги? Только потому, что теперь твой сын — альфа в этой истории? Не кажется ли тебе, что ты судишь весьма пристрастно?! Бомгю смотрел на Сокджина зло, сжимал кулаки и открывал и закрывал рот, но... но явно не знал, чем можно возразить сыну. И тогда Джин заговорил совсем иначе, умоляюще: — Папа... Пап, я прошу! Ну, посмотри же на реальность открытыми глазами! Ты ничего уже не сможешь изменить! Юнги пометил Хёнджина не потому, что тот коварно пробрался к нему в башню и не оставил выбора! Он любит Хван Хёнджина — и честно, я могу его понять! В него невозможно не влюбиться! Он очарователен. Он чист и искренен, этот мальчик! Он перепуган был до смерти! Он просто пришёл за защитой к своему альфе! Он прекрасно знает, почему наш Юнги не нужен его семье: Хванам нужны связи и богатые возможности при дворе, и Хо Хёнгу точно был бы гораздо более выгодной партией! Будь Хёнджин хитрым и расчётливым, как ты говоришь, ему просто не нужен был бы наш вояка! Семейство Хо не уступает нам ни в родовитости, ни в знатности! Но этот юноша преодолел столько и пришёл к тому, кого точно не одобрит его семья! Как и Тэхён, он отказался от всего ради своей любви! — Ну, и глупо! Глупо! Так глупо! — крикнул ему Бомгю, задыхаясь от избытка чувств и стискивая руки у груди. — Это так глупо! — Но эта его глупость позволит сегодня семье Ким выйти из очень тяжёлого положения с честью, да, пап? — хрипло и тихо спросил Сокджин, пристально глядя, как потухает огонь гнева в глазах Бомгю. Голова ныла, сердце болело и душа... Душа его истекала кровью после этой схватки. Но он держался. Он должен был биться до конца. — Да, — тихо ответил ему Бомгю, чуть помолчав. — Да. Мы сегодня объявим о том, что семья Ким берёт омегу семьи Хван. Я поговорил по этому поводу со старшим Хваном. Он... Он разбит и оскорблён, но тоже понимает, что иного выхода у его семьи нет. Метка... Юнги не оставил им выбора: он имеет теперь полное право на Хёнджина. И только брак сможет гарантировать этому наглому омеге законность его положения в обществе, а не участь брошенного и опозоренного. Так что чинить препятствий они не будут. И дадут богатое приданое. И возьмут расходы на свадьбу, раз уж Объявление будет сделано нами. — Бомгю без сил снова опустился на оттоманку и опустил голову, безвольно свесив руки с колен. — Ты... Ты скажешь об этом им? Ни я, ни Хван Минхёк не хотим радовать их. Что бы там ты ни говорил, мне трудно смириться с этим. Ты... — Он с надеждой взглянул на Сокджина. — Да, — кивнул бета. — Да, я с удовольствием всё им передам. И помогу Джинни придумать что-нибудь с достойным его и события нарядом. — Спасибо, — почти шёпотом сказал Бомгю. Его разговор тоже явно вымотал. — Тогда... — Я иду, — сказал, поднимаясь, Сокджин. — Ты возьмёшь организацию и отца, а я — разговор с объявляемыми и их полную подготовку к событию. Что-то ещё? — Ты... — У Бомгю дрогнули губы, и он торопливо вытер глаза. — Ты точно хочешь... поговорить со своим альфой о... Тэхёне и Версвальте? — Да, — твёрдо ответил Сокджин, — и ты не сможешь меня переубедить. — Я и не хочу, — тихо ответил Бомгю, а потом еле слышно добавил: — Скажи мне потом... что скажет твой... муж. И в этот момент Сокджину стало легче. Он вдруг почувствовал, как часть тяжёлого груза, что тяготила его плечи, растаяла. Кажется... он в чём-то смог убедить папу? Нет, нет, он не будет загадывать, он не станет радоваться раньше времени. Тэтэ, малыш, держись. Надо верить. В виске давило, и его чуть мутило от переживаний, но он вышел от папы в достаточно бодром расположении духа, свистнул Гону и приказал ему бежать в мастерскую и принести образцы лучших и самых дорогих тканей светлых тонов. Конечно, пошить полноценный костюм для Хёнджина они не успеют, но бриджи с драгоценной вышивкой он отдаст Хёнджину свои, те, что готовил на этот вечер, сам обойдётся чем-нибудь попроще. А вот парадный сюркот надо было срочно шить, а так как украсить её богато, как подобает случаю, не получится, то придётся брать за счёт ткани. Гону, почуяв, что намечается что-то радостное, судя по таинственной улыбке и горящим глазам господина, унёсся легкокрылой бабочкой, а Сокджин, насвистывая, поспешил к башне, придумывая, как так поскорее и без особых трудностей уговорить Юнги вести себя подобающе и не лезть на рожон, не бесить отца и поблагодарить папу. А Хёнджину надо было как-то подсказать, что стоит наладиться с отцом, так как благословение его семьи всё же немаловажная часть обряда, так что жела... Он и не понял, как оказался обхваченным сильными руками в полутёмном, несмотря на белый день, простенке. Он только вскрикнуть успел, но ему тут же зажала рот твёрдая и слишком ему хорошо знакомая ладонь. — Скучал по мне, муженёк? — опалило его ухо жаркое драконье дыхание. Он мучительно закатил глаза и рванулся изо всех сил. Нет, нет, нет! У него серьёзное дело! Ему не до этих диких пошлых игрищ! Но когда это он мог вырваться от Чонгука? — Тш-ш, сладкий, куда же ты? — Горячий язык мокро облизал ему ухо, от чего он мгновенно покрылся мурашками и хрипло выдохнул, а потом снова собрал силы и снова рванулся, пытаясь хотя бы рот освободить, чтобы сказать глупому альфе, что он очень не вовремя со своими... Чонгук зарычал и гневно дохнул ему в ухо: — Ты вырываешься? Я же предупреждал! Не смей! Замри! Сокджин, у которого сердце выбивало грудную клетку, изо всех сил сжал в пальцах плечо мужа, стараясь сделать ему больно и привести в себя или хотя бы привлечь его внимание, но это был напрасный труд. Чонгук лишь шипнул и впился губами ему в шею, грубо отклонив его голову прямо за подбородок, на котором сильнее сжалась жёсткая рука, по-прежнему перекрывая Сокджину рот. Чёртова метка... Как же не вовремя... Но противиться этому Сокджин не мог. Так что как только мокрый язык стал жадно вылизывать след принадлежности Джина альфе, он тут же невольно прикрыл глаза и отпустил руку мужа, безвольно повиснув на нём. Чонгук же, продолжая охаживать его метку, стал гладить его тело свободной рукой, пробираясь ею сначала под пурпуэн, а потом и вовсе твёрдые пальцы оттянули пояс вверх и нырнули в бриджи, обхватывая половинку Джина и начиная её настойчиво мять. — Сейчас я отпущу твой рот, и ты вылижешь мою шею, бета. Сам, вылижешь ясно? — хрипло прошептал ему альфа. — И молча! Ни звука, ясно? Ну, ясно? Джин лишь прикрыл глаза и кивнул. Чонгук опустил руку, и Джин замер, глядя в глубокие чёрные озёра, на дне которых сияли отблески сумрачного зимнего дня. Глаза у Чонгука были по-прежнему прекрасны... Даже когда вот так подозрительно щурились от недовольства. Бровь альфы приподнялась и угрожающе сжались губы. Джин глубоко вдохнул, выдохнул — и склонился к его щеке. Он головой немного боднул Чонгука, чтобы тот отклонился вбок, а когда альфа хмыкнул и подставился, Джин оттянул робкими пальцами ворот нижней сорочки и, закрыв глаза, мягко провёл языком по его шее. Солоно. Твёрдо и приятно... Нет, делал он это не первый раз, но обычно это было в порыве страсти, когда он не совсем понимал, что делает. И обычно он кусал, а не... лизал. Лизать же было сладко до дрожи. Особенно ямочку у ключицы. Или под челюстью, где блестела выемка его метки. Чонгук опустил обе руки в его бриджи и стал мять его половинки, постанывая от наслаждения, когда язык Сокджина в особом упоении проходился по метке, когда его губы стали слегка засасывать шелковистую кожу, когда он стал жарко и жадно лизать кадык, а потом присосался к нему, старательно пытаясь не кусаться. Он и сам не понял, как начал целовать губы Чонгука, как сжал его плечи, и... поменял их местами, прижимая уже альфу к стенке, наваливаясь на него всем телом в попытке распять под собой. Теперь он уже кусал с диким наслаждением плотные сочные губы постанывающего ему в рот супруга. Он первым толкнулся в горячий рот альфы нетерпеливым языком, его руки с плеч перешли на бока Чонгука, а потом спустились на твёрдые сильные бёдра. Повинуясь порыву, он резко прижался своим жёстко стоящим естеством к паху мужа и понял, что своего он добился: у Чонгука стояло железно. Джин просто не успел. У него лишь мелькнула мысль о том, что надо брать дело в свои руки, а рука Чонгука уже, коварно выскользнув из бриджей беты, протиснулась между ними, сжимая естество Джина. — Нет... Нет, нет же!.. — глухо сквозь зубы простонал бета. — Не смей!.. — Да, мой сладкий, — злорадно шепнул ему Чонгук и мгновенно силой снова поменял их местами, тут же присасываясь к губам чуть не плачущего от божественного наслаждения и жуткой досады мужа. Рука Чонгука сжимала и гладила, он ласкал очень умело, и Джин был готов уже через пару минут. Он попробовал посильнее обхватить Чонгука, как только понял, что сейчас произойдёт. Но альфа оказался более проворным, да и не был он так распалён и разжарен возбуждением, как бедный встрёпанный Джин. — Сволочь! — крикнул, чуть не плача от обиды, бета вслед удаляющемуся мужу. — Какая же ты сволочь, Чон Чонгук! — Я тоже люблю тебя, малыш! — крикнул ему в ответ Чонгук, заливаясь звонким смехом и салютуя. — Увидимся! И не раз! Надеюсь, ты всё помнишь, любимый! Джин застонал и с глухим стуком опустился затылком на стену. Он чувствовал, что голова у него больше не болит. А вот тело разламывалось от страстного желания отыметь себя жёстко и спустить прямо на стену прямо здесь и сейчас, немедленно, иначе его разорвёт. И он понимал, что нельзя. Что надо держаться. Держаться, чтобы в следующий раз — а он точно будет, теперь Джин был совершенно в этом уверен — всё-таки убить проклятого Чон Чонгука. Или трахнуть его жёстко, по-альфьи, чтобы запомнил надолго... с-суу-ука-а-а...