Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Чонгук сидел рядом, тяжело опираясь локтями в колени расставленных ног и опустив голову. Сокджин молча украдкой рассматривал его и пытался найти слова, с которых стоит начать такой ненавистный ему, но такой необходимый им обоим разговор. Однако начал его именно Чонгук. — Я должен уехать, Джин, — глухо сказал он, не поднимая головы. — Мы с Хосоком должны… — Он скрипнул зубами. — …разобраться с ним. — Ты хочешь его убить? — тихо спросил Сокджин, чувствуя, как обрывается всё у него внутри. Чонгук кивнул. А потом сказал: — Но Хосок пытается меня убедить, что это принесёт больше зла, чем облегчения. Я ему не верю. Но он предложил иной способ отомстить ему. Мы… подумаем над этим. Сокджин несколько раз кивнул и поднял в невольной быстрой мольбе глаза к небу: «Пожалуйста, пожалуйста… дай мудрости и сил Чон Хосоку, чтобы спасти и защитить моего… м… этого альфу, который так…» Он снова искоса глянул на Чонгука, а потом перевёл взгляд на его руки. Широкие ладони были крепко сжаты, длинные пальцы стиснуты, вены на тыльной стороне вздулись… Красиво. И так горько, так больно ему сейчас… Неужели он всё-таки любил этого омегу? — Откуда вы узнали о… Кихёке? — спросил Сокджин, старательно заталкивая поглубже в грудь столь неуместную и даже ужасную, учитывая обстоятельства, невольную обиду. — Сонги, его отец… Это он привёз мальчика… Его ранили по дороге, он в лекарской… — Мальчика? — переспросил Сокджин, недоверчиво глядя на Чонгука. — Ты… ты имеешь в виду Уёна? — Да, конечно. — Чонгук удивлённо посмотрел на него, впервые подняв глаза. — Я же так и сказал. — Он нахмурился, не понимая, почему на лице у Сокджина такое выражение. А тот пытался найти что-то в лице альфы — и не находил. Что-то… что-то… Чонгук между тем пожал плечами и продолжил, снова опуская глаза в пол. — Сонги сказал, что четыре дня назад к ним в дом пришли слуги Чон Чонджина. — Это имя далось Чонгуку с трудом, но он почти не запнулся на нём. — Они приказали Кихёку собираться и увели его в Сотерли. Сонги пытался узнать, зачем графу Чону его сын. Говорили, что эта мразь приехала в Сотерли уже пьяным. Но его ударили и Кихёка увели. Только перед этим он успел сказать Сонги, чтобы тот немедленно спрятал внука. Потому что слуги спрашивали о нём. Но вскользь. Не настаивали. Ни Сонги, ни Кихёк им ничего не сказали, а мальчик как раз спал в комнатке над трактиром. И слава господу, не проснулся. Сонги в отчаянии был, но не мог не выполнить просьбу сына, отнёс быстро внука к своему брату, в соседнюю деревню. А когда вернулся… вечером на следующий день… Чонгук сжал зубы и коротко захрипел, пытаясь продохнуть. Его пальцы сжались ещё сильнее. Сокджин невольно протянул руку и осторожно положил её на плечо мужа. Ему было больно — альфе. Очень больно. Разве мог Сокджин не попытаться… Чонгук вдруг щекой прижался к руке на своём плече. Глаза его были закрыты, даже зажмурены, но он не попытался ни обнять Джина, ни позу поменять. А потом продолжил: — Прости. Просто… Мы знали Сонги давно, с его сыном… я… Но всё равно, это… — Что было дальше? — тихо направил его Сокджин, запрещая себе отвечать, хотя в душе тяжелыми волнами ходила мутная боль. Чонгук благодарно прикрыл глаза и продолжил: — Дом был разгромлен. Кихёка они бросили на полу посреди комнаты. — Чонгук закрыл глаза и мучительно глотнул. — Его насиловали. Били и... резали. Сокджин почувствовал, как ему становится дурно. Он вцепился в изогнутую ручку оттоманки и резко зажмурился, умоляя себя держаться: он точно знал, что сейчас не может позволить себе эту слабость — потерять сознание. Чонгук же продолжал размеренно и как будто отстранённо говорить, делая паузы, чтобы сглотнуть, но тем не менее не останавливаясь: — Он был ещё жив, но Сонги сказал... Было сразу видно, что у него внутри всё... Он умирал. Он потребовал с отца слово, что... Сонги должен был спасти мальчика. Отвезти Тони. Под мою защиту. Куда угодно — но малыш... — Голос Чонгук впервые за всё время его страшно размеренной речи как-то странно дрогнул. Он резко выдохнул и сквозь зубы проговорил: — Малыш должен был выжить. Сонги... Кихёк умер у него на руках. Сокджин снова зажмурился и судорожно, со всхлипом выдохнул, не в силах сдержать слёзы. И только тогда Чонгук развернулся к нему и обнял, крепко, отчаянно, вжимаясь сразу ему в висок лицом, гулко сглатывая от сдерживаемого рыдания. И Джин обнял его в ответ. Растерянный, убитый, с болью в сердце и разорённой душой — он обнимал своего альфу и чувствовал: именно в этот момент он нужен Чонгуку так, как никогда. Он обнял его крепче, осторожно положил руку на его затылок и сместил немного, направляя в сгиб плеча. Чонгук не поддался, лишь чуть склонился ближе к уху. И только в этот момент Джин понял, что альфа больше не молчит, что, яростно стискивая его в руках, он шепчет, шепчет, шепчет: — Любимый... Джинни мой... Если только кто... я уничтожу! Я не позволю! Прости меня, прости, прости меня. Джинни, не бойся ничего, слышишь? Я люблю тебя. Больше жизни люблю. Если бы он... Я бы убил его, честно, честно! Прости, что не сделал этого тогда... Прости меня! Всё сделаю, Джинни, веришь? Всё сделаю, ты никогда больше не пострадаешь от него! Клянусь тебе! Джинни... мой Джинни... Сокджин ничего не понимал. Но растерянный и совершенно выбитый из колеи мозг отказывался даже пытаться понять, о чём говорит Чонгук. Альфа просит прощения, но точно не за то, о чём думал Джин. Бета просто продолжал поглаживать спину Чонгука, подаваться в его объятиях, когда тот сжимал его крепче — и слушал. А Чонгука немного отпускало, так что он просто начал говорить, тихо и со смертельной тоской в голосе: — Эта тварь уничтожила ни в чём не повинного омегу, чтобы добраться до ребёнка. Кихёк сказал Сонги, что эта тварь требовала, чтоб он сказал, где его сын. Кто-то рассказал Чонджину, что ребёнок этого омеги от меня. Ему нужен был он, Уён. Чонгук прижал мужа к себе сильнее, стиснул его затылок и почти силой вжал в свою шею. Бета понимал, что это чисто альфий жест, которым он мог бы успокоить омегу, так как наверняка только что выпустил успокоительный, а то и подавляющий запах. На бету это, естественно, не подействовало, однако Джину вдруг почему-то на самом деле стало чуть спокойнее. А Чонгук продолжил чуть более страстно: — Он хочет уничтожить всё, что связано со мной. Он сказал это Кихёку. Он даже и не скрывал от омеги, которого мучил и насиловал, что делает это, только чтобы убить его ребёнка, который станет угрозой для его планов. Кихёк мало что успел сказать, он лишь просил о сыне. Но эти слова Чонджина велел отцу передать мне. Эта тварь угрожала, что уничтожит всё, что мне дорого, разрушит мою жизнь. Он почему-то думал, что я дорожу этим омегой и ребёнком. Он сказал, что они — начало. Кихёк ему ничего не сказал, и тот, избив его, выбросил. Под стены замка. В дом его привёз мимо проезжавший сосед. Умирающего. Сонги хотел идти в замок, чтобы убить Чонджина. Но он дал слово сыну. И поехал за внуком, чтобы привезти его в Тропоке. Тони говорил ему, что мы в это время будем здесь. Видимо, слуги этой твари следили за ним. Он заметил, попытался ускакать и получил стрелу в плечо. Однако смог оторваться от них, так как спрятался в деревне, мимо которой проезжал. А вчера доехал до Тропоке и потерял сознание у ворот. Стража принесла его и корзину с мальчиком... Они не знали, что за ребёнок. Позвали слуг. Тони услышал, узнал мальчика. Отец его был без сознания, ничего сказать не мог. Ему пришлось всё рассказать Гону: сам понимаешь... скрыть от Гону... — Он несколько раз хрипло вздохнул, и Джин лишь потёрся о его плечо, давая знать, что понял его. — Они решили ничего не говорить нам до Объявления. Пож... пожалели... Чонгук умолк на несколько секунд, и Джин не торопил его. Только провёл ладонями по напряжённым плечам мужа и тихо задышал ему в шею приоткрытым ртом. Он как-то однажды понял, что это успокаивает альфу. Вот и сейчас его горячее дыхание пустило мурашки по телу Чонгука, и стальная хватка его объятий немного ослабла. Чонгук несколько раз вздохнул и потом потёрся обиженным щенком щекой о щёку Джина. И сказал тоскливо: — Их увидел Хосок. И позвал меня вчера из зала. Я... Ты был занят, ты... у тебя брат Объявлялся... Я приказал отнести его вниз, в комнату у кухни, где можно было напоить его молоком и было тихо, чтобы его не напугали пьяные гости. Тони обещал мне... Я попросил его уехать рано утром, чтобы... не тревожить тебя. — Его голос исполнился какой-то тоскливой нежностью. — Я не хотел, чтобы ты знал о том, что... ты снова... в опасности, что снова этот мерзкий человек может появиться в нашей... — Чонгук! — зло прервал его, не выдержав, Сокджин. Он больше не мог это слышать, он не понимал, что такое мелет этот странный альфа. — При чём тут я?! Очнись, Гук, что ты такое говоришь?! Чонгук отстранился от него. В его тёмных, полных тревоги глазах скользнуло непонимание. — Чонгук! Этот чел... Этот мерзавец, твой ужасный брат... Он убил папу твоего сына! Он угрожает твоему сыну! Твоему наследнику! Почему ты всё время говоришь обо мне? Ты... Ты с ума сошёл? — Но... — Чонгук тоже явно не понимал его. И это было... это было просто страшно, в конце концов! Сердце Сокджина рвалось на части: он смотрел на любимого человека — и видел... пустоту в его душе. Чонгук отчаянно свёл брови домиком: — А о ком я должен говорить? Эта сука сказала тому несчастному омеге, что попробует уничтожить всё, что мне дорого... Это значит, что он не оставил мысли о тебе! "Он собирается ехать туда и убивать Чон Чонджина не чтобы отомстить за папу Уёна! — вдруг отчётливо понял Сокджин. — Он... едет из-за меня... Это... это невозможно же просто, это так..." — Чонгук! — крикнул он, встряхивая альфу в отчаянной попытке достучаться до него. Но тот лишь вцепился ему в руки в ответ и грозно рыкнул от неожиданности, а потом оскалился. Однако Сокджину было всё равно, он ещё раз силой тряхнул его за плечи: — Очнись! Ты не понимаешь?! Он угрожает твоему сыну! Он хочет уничтожить его, чтобы у тебя не было наследия! Чтобы ты никогда не смог продолжить род! Чтобы бедняжка Уён не смог однажды стать соперником детям Хосока! Эта тварь хочет уничтожить не меня! Он хочет уничтожить тебя! Любой твой след! — Джинни, милый мой, милый... — Голос Чонгука просто таял от нежности, но от этого бете вдруг стало до криков страшно: альфа, кажется, его так и не услышал. — Ты переживаешь за меня... Милый мой, милый... Хороший мой... — Чонгук снова приник к нему, заключая в страстные, но бережные объятия. Джин замер в них, так как почувствовал, как его собственное тело невольно предательски тянется навстречу альфе, желая раскрыться, желая поддаться очарованию этой странной и сладкой Чонгуковой ласке. — Джинни, хороший мой, — жарко, с каким-то яростным торжеством в голосе между тем выговаривал Чонгук, — у него не выйдет, ничего не выйдет! Ты же... понимаешь? Милый мой, нежный, муж мой любимый... Я повязал тебя, мой хороший, помнишь? Ночью... Повязал... Мой след обязательно останется в этом мире, хороший мой! Теперь — я знаю! — останется! В тебе, любовь моя, в тебе! У Сокджина зашевелились волосы на голове от ужаса: от этих слов Чонгука веяло безумием. Бета невольно тряхнул головой, пытаясь... проснуться. Но сон не уходил, а разил осознанием: Чонгук считает, что он... забеременел этой ночью. Что... что происходит? — Гуки, — шёпотом, срываясь на перекрываемое страхом дыхание, произнёс он. — Ты... ты о чём, Гуки? Я же... я же... я бета, Чонгук... Ты что... сошёл с ума? — Джинни, малыш мой, сладкий мой... — Чонгук закружил чутким носом у его шеи, огладил мягкими губами его висок, провёл по щеке, оставляя на горячей коже влажную полосу. — Ты так пахнешь... почему ты не чуешь этого? Бета... Разве может бета так сводить меня с ума?.. Я просто теряю себя рядом с тобой... удержаться не могу! Я с ума схожу, да, но это потому, что твоя сладкая чистота... твоя божественная свежесть... ты бы знал, как ты пахнешь, малыш мой... муж мой... любимый... любимый мой... Чонгук стал жадно обнюхивать его, касаясь бабочками лёгких поцелуев шеи, подбородка, приоткрытых от изумления губ, ресниц, прикрывавших застывшие пустым взглядом глаза. — Гуки... — Сокджин почти силой вырвал себя из жуткого оцепенения, чувствуя, что альфу начинает вести всерьёз. Он бы всё отдал, чтобы не задавать этот вопрос. Но... — Гуки, ты... Ты считаешь, что я... омега? Что смогу... — Малыш, я безумно хочу, чтобы это было так! — страстно прервал его Чонгук, накрывая его рот пальцами. — Безумно! Я хочу сына, да! Но разве это главное? Разве ты этого не хочешь, Джинни, любимый? Разве недостаточно ты страдал, от того что тебя считали бетой? А ты... нет, ты слишком сладкий, слишком ароматный, чтобы быть бетой! Ты пахнешь в сто раз нежнее, слаще, приятней, чем любой из этих высокомерных омег! Любимый мой... Любимый... — Да и ребёнка я смогу тебе тогда законного родить, да? Трахать никого больше не придётся такому честному и благородному Чон Чонгуку, если этого, который уже есть, будет мало, да? — напряжённым от боли голосом спросил Сокджин. — Джинни… — растерянно прошептал Чонгук, которого явно покоробило от этих слов, но он быстро нашёлся и снова страстно заговорил: — Этот ребёнок... там... он племянник Тони, он сын несчастного Кихёка, он внук Сонги — но не мой сын! Нет! Мой сын может быть только от тебя Джинни, только ты... любимый мой, только ты! Ты — моё безумие, ты — единственный, кого я любил и люблю в жизни! Тот альфочка… он милый, клянусь, что дам ему всё, что смогу, у него будет достойная жизнь, он... Я не брошу его, нет, у него будет путь, у него будет достаток... Но он не твой, Джинни, он не твой, а значит, он не может быть моим... Потому что я — только твой... Ну же... ну же, глупенький... — Чонгук стал прижимать его серьёзней, тесня к колонне. — Почувствуй меня... прошу тебя... Я верю, я знаю: ты сможешь однажды вдохнуть мой запах и понять, кто ты... но даже если и нет... Джинни... Джинни мой... В пустой груди Сокджина силой, до трещин в рёбрах, билось сердце. Наливалось чёрной злобой. От ненависти, что застилала пеленой глаза, дрожали пальцы. Он вцепился ими в плечи Чонгука так, что боль смогла пробиться в затуманенное предгоном сознание альфы. Чонгук был пьян своими желаниями сейчас, в это время альфы всегда так откровенны… — Значит... — Сокджин силой протолкнул воздух в грудь, чтобы не задохнуться. — Значит, ты настаивал на узле, потому что думаешь, что я могу забеременеть? Значит... Вчера, даже зная историю смерти папы твоего... этого… Уёна, ты всё равно исправно оттрахал меня, играл со мной в эти свои игры — а в конце вязал меня, зная, что... думая, что я смогу дать того, кто заменит... Уёна?.. Тебе настолько на него наплевать? И на того омегу? — Джинни, подожди... Что-то было такое в голосе Сокджина, что Чонгук вдруг как будто очнулся. Он отступил на шаг, тряхнул головой, закрыл глаза и мучительно, коротко прорычал, приходя в себя. А потом искательным взглядом попытался поймать взгляд мужа. Но тот понимал, что, если сейчас посмотрит в лицо этому человеку, не удержится. Чонгук торопливо облизнулся и, отчаянно сжимая безвольную руку беты, которую всё же смог поймать, проговорил: — Джинни, я не знал, что Тони принесёт мальчика в свою комнату, я не знал, что он… там. И вчера я не знал, что его папа погиб. Сонги был без сознания, я думал, что он по какой-то причине не мог за ним пока ухаживать, собрался попросить Тони пока присмотреть за ним. Я даже не знал, что Сонги ранен, думал, что он просто поранился в дороге. Как и Тони... Чонгук попробовал прикоснуться к подбородку мужа, чтобы поднять его лицо и заглянуть всё-таки в глаза, но тот отступил на шаг и отвернулся в сторону. Чонгук уже понимал, что что-то не так, поэтому заговорил ещё отчаяннее, ещё торопливее: — Джинни, Джинни, я вижу, что всё испортил, да? Рано сказал, поторопился, да? Я думал... Думал, ты обрадуешься... Разве ты не хотел... Ты же так посмотрел на малыша этого... Я видел, как ты посмотрел на него! Ты будешь прекрасным папой... Всё. Лопнуло, звякнуло — раскатилось миллионом игл по телу. — Нет! — крикнул Сокджин. — Я никогда не стану папой! Тупой альфа! Тупой, жестокий альфа! Я — бета! А ты... Мерзавец! И он, размахнувшись, закатил Чонгуку пощёчину, тяжёлую, звонкую, от которой голова растерянно моргающего альфы дёрнулась в сторону, а сам он невольно отступил на два шага назад. Сокджин же, преследуя его, шагнул вперёд, сжал кулаки и снова крикнул: — Ненавижу тебя! Ненавижу! Как... Как ты мог! Значит, с тем, что у тебя муж — бета, ты не сми... — Он задохнулся, так как рыдания чёрным ураганом уже захватывали его, но он сжал зубы, так же, как недавно Чонгук, прорычал злобно и снова закричал: — Не смирился, да, Чонгук? Граф Чон! Сын от меня?! Любишь?! Кого?! Ты любишь не меня! Ты любишь омегу, которого придумал во мне! Нет! Слышишь, ты, альфа?! Нет во мне никакого омеги! Не пахну я! У каждого есть телесный запах! Но природного аромата, не телесного, у меня нет! Как и нутра омежьего — тоже! Твоё больное предгоном альфье самолюбие выдумало всё! — Нет, Джинни, нет... — умоляюще протянул к нему руку Чонгук. Опалённая гневом Сокджина щека у него была алой, но он, кажется, и не обратил внимания на пощёчину. Его пара злилась. Его пара была напугана. Его альфа, очевидно, только на этом и мог сосредоточиться сейчас. Так что в его глазах Сокджин читал лишь ужас и боль. И вовсе не от того, что бета ударил его. — Джинни, послушай! — торопливо и отчаянно снова заговорил Чонгук. — Такое бывает! У меня товарищ был! В полку! Его тоже женили на омеге, которого никто не чуял до него, а вот Чонин учуял его запах! И его любимый забеременел! Он оказался омегой! Поздним — так это называется! Мне говорили! Не только я тебя чую, милый мой! Поверь мне! Я люблю тебя — и только тебя! Любил бы хоть альфой, хоть бетой, хоть омегой! Но ведь... разве ты не хочешь малыша? Я же... Все этого хотят! Не наследника мне — только для тебя?! Разве ты... не хотел бы?! На Сокджина внезапно, как будто он встал под освежающий в летний зной водопад, накатила отчаянная уверенность. Он понимал: безумие. Только… Пусть. — У меня есть сын, — холодно ответил он, глядя прямо в тревожные, горестные глаза Чонгука. И с мстительным наслаждением увидел, как вытягивается лицо альфы, и приоткрываются в немом вопросе губы. — Да, есть. Теперь есть. У него убили папу. И от него отказался его отец. Я познакомлю вас с ним, граф Чон. Его зовут Уён. Ему четыре месяца, он альфочка. И теперь он мой сын. Будет моим сыном.