***
Следующим приехал Ким Намджун. Приехал на день раньше, чем обещал, правда, ночью, глубокой грозовой весенней ночью. Сокджина разбудили, и он поспешил навстречу альфе, чтобы предупредить его о гневе Тэхёна... Не успел. Затаившись, чтобы не помешать женихам, но в случае чего остановить преступление, он с удовольствием наблюдал сцену избиения дорожного плаща, мокрого от ливня, изящными кулаками Тэхёна, слышал его крики и упрёки стоящему на коленях перед ним Намджуну. Смотрел с совершенно дурацкой улыбкой, как огромный сильный альфа с упоением целует животик Тэхёна и умоляет того, кто в нём живет, простить своего отца. Видел, как смягчается прекрасное даже со сна лицо сердитого, встрёпанного омеги, который выбежал навстречу жениху, в чём был: в широкой персикового цвета ночной сорочке по колено и неожиданно тёплых полосатых вязаных гольфах. А потом Сокджин торопливо отступил в тень бокового коридора, но не смог оторвать взгляда от того, как с огромной нежностью обнимает Намджун колени жениха, как прижимается щекой к его животу, ловит его руки, чтобы поцеловать. Как Тэхён сначала колотит его по плечам, а потом... Потом послушно откидывает голову назад, в широкую ладонь альфы, и подставляет ему свои дрожащие от рыданий губы. И Намджун целует его.... Целует так жадно, истово, что сразу становится понятно: скучал, страдал, жаждал увидеть — и вот так захватить в свои объятия, чтобы больше никогда не отпускать. Чонгук так же Сокджина целовал когда-то... Когда-то так давно, что... было ли? Бета быстро вытер нелепые слёзы и ушёл в свою спальню. Они справятся и без него. Лишь бы не переборщили в постели, а то всё-таки четвёртый месяц... Хорошо, что покои Тэхёна были далековато от комнат Сокджина. А вот Юнги и Хёнджин, наверно, повеселятся... Сокджин лёг обратно в постель. Он горько усмехнулся и прикрыл глаза. Чонгук ни за что бы не удержался. Ни за что... Он бы и шанса не дал Сокджину отказаться. Он бы... он бы так сжал его, так... Может, альфа его никогда и не любил, хотя и говорил, и пытался показать обратное, но то, что бета возбуждал своего мужа до звёзд перед глазами, — это он знал совершенно точно. И, к сожалению, это было взаимно. Именно поэтому его вот уже почти месяц как брала животная тоска по мужу и снились стыдные сны — жёсткие, жестокие в своей откровенности — стоило ему поймать нестойкое забытьё. А ещё ныло, тянуло все внизу и внутри так, что он бы, честное слово, не отказал бы Чонгуку, даже если бы точно знал, что альфе от него нужно только попользоваться его телом. Это было мучение. Потому что это было унизительно. Он осознавал, что при большом усилии, но все-таки может перестать думать о муже, с болью в сердце — но может отринуть все мечты о нём и печали: слава богу, дел у него всё это время было настолько невпроворот, что голова была забита ими под завязку и места на страдания и воспоминания не было. Вот пока это было так, он и справлялся вполне даже неплохо. Днём и сейчас всё было более-менее нормально. Но вот ночью... Ночью он начинал чувствовать своё тело. Привыкшее к постоянными ласкам, яростным и откровенным, оно, когда оправилось от потрясений внезапно свалившегося на Сокджина отцовства, тут же вспомнило Чонгука — и затосковало по-чёрному. Сокджина скручивало от продёргивавших насквозь острых нитей болезненного возбуждения, стоило ему хотя бы нечаянно представить себе лицо или руки своего альфы. Неудовлетворённость, гораздо более мучительная, чем та, которую заставил его испытать когда-то в Тропоке Чонгук, была пыткой, а ласкать себя свободно он не мог, так как постоянно рядом был Уён... Спасала купальня, но его жалкие пальцы не могли ему заменить... хоть что-то, о чём всплывали такие яркие воспоминания, что Сокджин стонал от желания. Да, началось это почти месяц назад, когда он все-таки приладился хотя бы немного с Уёном и перестал уставать так, что засыпал до того, как его голова касалось подушки. К несчастью, Гону, Тэхён и другие обитатели замка убедили его, что необязательно совсем уж всё делать самому. А старик Сохён, который не смог отказать ему в просьбе следить за здоровьем малыша, вселил в него хоть какую-то веру в то, что он справится. И только все вошло в мирное русло, как пришло это. Но это было полбеды. Жизнь входила в привычную колею, он всё более ловко управлялся с сыном, выработал свои способы противостояния беременным заскокам Тэхёна, и тогда, освобождающаяся от бремени забот душа вслед за телом начала тосковать. Тосковать по чёртову Чон Чонгуку. И вот тут-то он и понял, что все страдания тела — это были цветочки. А вот отчаянное и безнадёжное желание снова обнять мужа, услышать его голос и узнать — точно узнать! — что у него всё в порядке, — вот это истинная пытка. И ведь он всё понимал. Ум настойчиво подсказывал ему, что сейчас всё правильно и на своих местах: он предложил Чонгуку подумать, альфа подумал и решил всё для себя не в пользу Сокджина. Что же? Лучше пусть тогда его не будет, чем он станет тем, кто постоянно будет смотреть на Сокджина с разочарованием. Нет, нет, только не это! Нет! Только не снова! Ведь этого и так в его жизни всегда было слишком много! Он совершенно точно не хотел, отчаянно не хотел больше таких людей в своей жизни! Но душа... Глупая, она стенала и рвалась к Чонгуку. Она не желала видеть в нём оскорбившего её хозяина альфу, который не захотел смириться с его сущностью. Она ныла, что он всего лишь влюблённый юноша, который захотел невозможного: исполнить мечту своего любимого, дав ему то, чего он всегда втайне хотел. Просто альфа переоценил свои силы. Просто принял желаемое за действительное. Просто... Нихрена не было просто, но с душой было безумно трудно спорить. Она рвалась — к его властному бархатному голосу... "Малыш... Малыш мой, Джинни... иди ко мне...". К теплу его сильных и ласковых рук и глаз, в его объятия, где всегда было так безопасно и уютно. Да, всё слабее ныла метка на шее, напоминавшая иногда колющей болью, что он отказался от того, с кем они признали друг друга. Но зато всё больнее становилось сердцу, которое рыдало о том, что рядом не было того, кто стал его властелином. — Он не любит тебя, понимаешь? — пытался убедить себя Сокджин, тараща глаза в потолок во мраке захваченной ночью комнаты. — Не приехал, не вернулся — значит, не нужен ты ему! "Но я-то люблю, — тосковало сердце. — Мне не всё ли равно? Мне тошно, мне кричать криком хочется от того, что его нет рядом. Он всегда так смотрел — мне было хорошо! Он так заботился, он грел, когда было холодно, он отдавал всё лучшее, если мне хотелось..." — Он был жесток со мной! Он меня... порол! Он думал лишь о себе когда... насиловал меня! "Ложь... Ложь... Даже отвечать не буду. И так знаешь, что он открывался тебе, не сразу, но доверился тебе, показал себя настоящего — и ты принял его! Принял таким, тебе и понравилось, вспомни... Сколько всего было у вас здесь... каким милым и наивным он становился рядом с тобой... Как открывал тебе сердце, как иногда давал увидеть свои слабости... Как заботился, как не хотел ехать в Тропоке... будто знал... " Сокджин закрывал глаза, и горячая влага снова текла по его лицу. Чонгук... Чонгук... Открытая рана... Жестокий альфа, который влюбил в себя, показал иное в жизни счастье — и ушёл. Бросил. Оставил! То есть... "Снова лжёшь себе, Чон Сокджин?"***
Утро снова встретило его мутными, как будто полными песка глазами и ощущением, что по нему проехалась повозка с этим самым песком. Но Уён закряхтел, а значит, пора было звать Гону: всё-таки менять испачканную одёжку своему малышу Сокджин ещё не решался в одиночку... Честно говоря, он пока только смотрел и, мучительно упрекая себя за неуместную брезгливость, пытался дышать неглубоко и честно учиться. А вот натереть нежную кожицу попки после тщательного обмывания в душистых водах и обтирания самыми нежными полотнами — это Сокджин умел делать уже мастерски. Выпив бодрящего настоя с каким-то странным медовым вкусом, который приказал ему пить Сохён, чтобы хоть как-то восстанавливаться после тяжёлых ночей, он этим и занялся. С нежностью разминал он Уёну тельце, как научил его тот же Сохён, чтобы кровь после ночи не застоялась нигде, и разговаривал с малышом. Потом стал одевать его, надел мягкие исподнички и красивое беленькое платьице, завязал чепчик, прикрывавший тёмные, нежные, словно драгоценный шёлк, волосики... Заодно в очередной раз выяснял у счастливо улюлюкавшего мальчонки, не знает ли Уён, кто тут у нас самый красивый альфа? самый чистенький альфа? самый миленький альфа? Слушал его весёлое гуление в ответ и чувствовал, как оживает. Снова оживает для жизни. В общем, он занимался своими обычными утренними делами, когда прибежал запыхавшийся слуга, позвавший его вниз встречать гостей: приехал папа. "Ну, наконец-то хоть узнаем, что там за таинственный сопровождающий у него", — улыбаясь самому себе, подумал Сокджин, неторопливо спускаясь с Уёном на руках по лестнице к центральному входу. Он накинул на себя лёгкий плащ, укрывая в нём и сына, и вышел на широкое крыльцо, желая встретить папу ещё у входа в свой дом — в знак уважения. И замер на верхней ступени. Как и те, кто поднимался как раз на это самое крыльцо. У папы было немного утомлённое, но вполне довольное и даже счастливое лицо, а глаза его, скользнув мягкой улыбкой по лицу сына, впились в малыша на его руках. А вот Сокджин и маркиз Пак смотрели исключительно друг на друга, испытывая, кажется совершенно одинаковое чувство растерянности. Причём со стороны Сокджина, который никак не ожидал увидеть молодого альфу здесь, это изумление было как раз понятно. А вот что смутило маркиза, было неясно. — Здравствуй, папа, — тихо сказал Сокджин, невольно прижимая к себе сына, словно пытаясь спрятаться за ним. Бомгю как будто очнулся, он повернулся к маркизу Паку, который теперь тоже смотрел на Уёна с невероятным любопытством и как будто немного поводил носом. — Прошу, маркиз... — сказал омега, принуждённо улыбаясь. — Прошу познакомиться. Сына моего вы знаете, а это... это его приёмный сын. Я не рассказывал вам о нём... — Потому что надеялся, что что-то изменилось, да, пап? — негромко и с горечью спросил Сокджин. — Вот и я надеялся. Какое разочарование! Добрый день, господин маркиз, рад вас видеть здесь. Прошу вас, проходите и будьте как дома. Бомгю хотел что-то сказать, но Сокджин уже развернулся и, сделав приглашающий жест на дверь, пошёл вперёд. А чего он ожидал? Что папа кинется в объятия его и станет внезапно любить Уёна? Глупости. Не бывает так. И ладно. Сокджин решительно прижал к себе притихшего ребёнка и пошёл в свои покои, поручив гостей с почтением ожидавшему их мажордому Хусану. Ему надо было просто постоять у окна в своей спальне, успокаиваясь и приходя в себя, с по-прежнему смирным Уёном на руках. Малыш обладал поразительной способностью ловить вот такие моменты настроения Сокджина и вести себя идеально, как будто понимал: папочке надо пообнимать его, чтобы жить и дышать дальше. Долго, правда, побыть наедине с сыном ему не дали. В комнату вошёл Гону и с испугом сказал, что его срочно ждут в покоях Тэхёна. Увидев побелевшее, как полотно, лицо Сокджина, слуга быстро сказал, перехватывая Уёна: — Нет, нет, ничего такого! Просто господин Тэхён очень расстроен, а господин Намджун не знает, что ему с этим делать... — А потому что рядом с женихом своим надо было быть, а не шляться неизвестно где, — шипел злобно Сокджин, несясь к покоям беременного омеги. Намджун кинулся к нему, как к спасению, забывая даже, что вообще-то официально они даже ещё не поздоровались: — Я не знаю, Джи... Сок… Он плачет, Сокджин! — в отчаянии хватая его за руку, почти закричал слегка встрёпанный и явно недавно соскочивший с постели альфа. — И не говорит мне ничего! Что-то я сделал не так, а что... Сокджин не стал его дослушивать и, быстро выдернув из его ладоней свои пальцы, пошёл в спальню. Тэхён лежал на краю своей широкой постели на боку, отвёрнутый к стене, и рыдал. Его плечи тряслись, а рука отчаянно сжимала край подушки. Сокджин прислушался, но Тэхён ничего не пытался говорить — просто рыдал. И таким он был в этот момент маленьким, глупым, взъерошенным и мокрым, что Сокджин чуть сам не заревел вместе с ним — ещё не зная, что вообще случилось, просто от умиления и жалости. Он взял стул и присел рядом с Тэхёном, положил ему руку на плечо и начал мягко поглаживать. Намджун вошёл за ним, и Сокджин глазами приказал ему налить воды в бокал. Он ни о чём брата не спрашивал, просто поглаживал, стирал пот с шеи сзади, перебирал влажные прядки на затылке и старательно не замечал уровень смятости постели и однозначные белёсые потёки и пятна на простыни. Ночь у Тэхёна была бурной и счастливой, так что же случилось? Тэхён под его рукой стал медленно успокаиваться. Тогда Сокджин показал Намджуну жестом, чтобы дал воды. Альфа сел на постель, осторожно потянул на себя омегу, укутал его своими объятиями и поднёс к раскисшим и чуть опухшим губам стакан. Тэхён зажмурил глаза, из которых безостановочно текли слёзы, и, всхлипывая и покашливая, стал пить. Потом Намджун усадил его спиной к своей груди, заставил откинуться на себя, сам уткнулся в шею жениху носом и тоже прикрыл глаза. Они замерли. Тэхён так и не открыл глаз, иногда лишь икал от слёз и яростно сжимал пальцами руку Намджуна, держащую его поперёк талии. Сокджин сидел напротив них и созерцал эту милую картину, искренне не понимая, чего они от него ждут. — Не хочу вмешиваться в вашу идиллию, братья мои …мхм... любезные, — осторожно сказал он, — но хотелось бы знать, что происходит. Кстати, папа приехал. На этих словах Тэхён снова задышал тяжелее, тревожнее, завсхлипывал, у него снова потекли слёзы, а Намджун поднял на Сокджина несчастный взгляд. — После того как я ему это сказал, всё это с ним и началось! — сказал он с отчаянием в голосе. Тэхён же снова плакал, пряча лицо в ладонях. — Так, что происходит, Ким Тэхён, — сурово спросил совершенно выбитый из колеи этими странностями Сокджин. — Ну-ка немедленно прекращай! Ты хотел, чтобы он приехал! Ты мне сам сказал, что хотел бы! Что... — Там этот Чимин! — крикнул, задыхаясь от рыданий, Тэхён. — Там чёртов маркиз! — Тэхён... — растерянно произнёс Сокджин, и они с Намджуном смущённо переглянулись. — Ну, я согласен, что привезти на твою свадьбу твоего… мхм... бывшего – так себе идея, но… Это папины заморочки. А мы-то все знаем… И ты тоже! Он ведь... он помог тебе! Как никто... — А в чём я буду теперь?! — захлёбываясь рыданиями, провыл Тэхён. — У ме... ме... меня нет... не... наря... наряда! я же... я... Спасло Тэхёна только то, что он был беременным. В ответ на дикое кошачье шипение, которое издал Сокджин после этих слов, Намджун глухо зарычал и плотнее сомкнул руки вокруг своего жениха, испуганно мигающего на взбешённого старшего брата. Это Тэхёна всё равно бы не спасло, и Сокджин придушил бы этого паразита — вот точно! Он вытянул из беты все жилы, душу его измотал донельзя с этим своим нарядом — не хочу и не надо! — а теперь, значит, устроил истерику, что ему нечего надеть! Намджун, который был, конечно, не в курсе истории с костюмом, хотя и был непосредственной её причиной, смотрел на Сокджина снизу вверх, настороженно и жалобно одновременно. И слегка скалился на всякий случай. Тэхён выглядывал из его объятий мокрым, несчастным котёнком и жался к груди своего альфы, а Сокджин стоял над ними, сложив руки на груди, и уговаривал себя не убивать нерадивого папашу своего будущего племянника. Раз уж с братом не повезло, может, хоть его сын пойдёт в Намджуна! — Умой своего омегу, — прорычал он альфе, испепелив их обоих взглядом, — заставь сходить в купальню с Хоно, а потом пусть приведёт себя в порядок. Через два часа он должен быть в приготовленном ему исподнем и нижней сорочке. С нормальным лицом, а не вот этим вот опухшим... непонятно чем. — К-ка-ак-к... — всхлипнул Тэхён. — Мне похрен! — рявкнул Сокджин. — У меня ужин и часовня недоукрашенная, у меня в одном замке двое альф, которые недавно расстались — и один, как минимум, опасен для жизни окружающих в любом состоянии, а уж во взбешённом — смертельно опасен! У меня маленький ребёнок, которого я из-за вас кинул в руки слуги, занятого вообще-то подготовкой Большого зала! И мне наплевать, как вы будете готовиться! У вас есть Юнги и Хёнджин, у вас теперь есть папа! Вперёд! Разбирайтесь! Но через два часа я войду сюда — и ты… — указательный палец Сокджина острым змеиным жалом развернулся в лицо Тэхёна, который под ним вжался в Намджуна сильнее, хотя казалось, что уже некуда. — Ты! Ты должен быть готов! Капеллан будет в четыре! И если мы не успеем, мне придётся выслушать проповедь об умении распоряжаться временем, данным нам Господом на дела богоугодные. — Так ну и... — пискнул было Тэхён. — Богоугодные! — прошипел Сокджин. — А не сопли тебе вытирать! На это теперь — слава богу! — у тебя есть твой альфа! Используй его по назначению! Не всё же вам в постели скакать! Высказался — ему полегчало. Правда, потом, идя по коридору и странно улыбаясь, — Сокджин и сам, наверно, не мог бы объяснить, почему улыбался и почему ему вдруг на душе стало легче — так вот, он всё же подумал, что зря он так с Тэхёном, всё-таки у того свадьба... Часовня, зал, обед... Разве женихи не главное? "У них есть они! Друг у друга! — упрямо мотнул он головой. — Не всем так везёт. Пусть пользуются!" Швейник Богом стоял у висящего на распялке костюма и недовольно что-то бурчал себе под нос. Сокджин замер в восхищении. Переделать узкий сюркот в великолепный пурпуэн, чтобы можно было застегнуть удобно над выпирающим животиком — эта мысль была просто отличной, но что получится так красиво... Он и не ожидал. Приказав отнести костюм в свою комнату и пообещав Богому за его работу всё на свете, Сокджин, выдохнув от облегчения, пошёл искать Хосока: он хотел попросить альфу помочь Юнги и Намджуну с подготовкой всего, что нужно для жениха-альфы. Заодно хотел отвлечь его от маркиза, уж слишком удачно вызвавшегося сопровождать омегу, который ехал как раз туда, куда приехал его, Чимина, бывший. Уж не собирается ли любезный маркиз устроить здесь разбирательства с графом Чоном — а заодно и конец света, если учесть его характер? У Сокджина и так полно нерешённых вопросов, и вот драки между этими двумя Версвальт однозначно не выдержит. Так что надо попробовать… Пробовать было поздно. Это Сокджин понял, уже подходя к двери в покои графа Чона, где Хосок и Чимин вдохновенно орали друг на друга так, что слышно их было даже в нешироком коридоре с чёрной лестницы — через комнату для слуг. Нет, подслушивать Джину не хотелось, конечно, но два трупа на многострадальном венчании — это был уже перебор. Тем более, что эти двое даже, кажется, и не скрывались, так как и не подумали закрыть дверь в спальню Хосока, где они и решили свернуть друг другу шеи. Сокджин поспешно зашёл в комнату слуги, шмыгнул вдоль стены и замер у двери в спальню, молясь, чтобы его не заметил Хосок и не унюхал, как в прошлый раз, чёртов маркиз. Он быстро обдумывал возможности остановить ссору, если всё зайдёт слишком далеко, когда вздрогнул, услышав имя своего мужа. — ...ничего не рассказывал ни о зяте, ни о Чонгуке! — выкрикнул глубоко оскорблённым голосом Чимин. — Да я о Сокджине и сам только там узнал! И это были наши сложности! — страстно, но глухо и с тоской отвечал ему Хосок. — Вот ты бы сказал мне, если бы твой отец был мерзавцем?! Такое кому вообще говорят? — Тем, кого любят, понимаешь?! — Голос Чимина вдруг стал несчастным до крайности. — Только вот, видимо, я тут не при чём! Ты просто уехал! — Ты был груб и не стеснялся в выражениях, забыл?! Тебе напомнить? Ты назвал меня полудурком и сказал, что терпеть не можешь людей, которые не умеют держать себя в руках! — Хосок явно был обижен, его голос был полон горечи. — Но ты и сделал глупость! Ты ведь тоже хотел быть при дворе! Ты говорил! — А ты говорил, что в этом случае мы точно никогда не будем вместе! Что там ничего не скрыть! — выкрикнул, как вытолкнул из своего сердца, Хосок. — Ты... ты ведь так говорил! — Глупый... Глупый альфа... — взвыл снова Чимин. — Неужели из-за меня? О, только не говори, что я тому причиной, что ты сломал себе жизнь! — Чимин почти плакал, он умолял, он... — Я сделал то, что посчитал нужным! — Слова Хосока сочились злобой. — Ради тебя ли, нет — я посчитал, что не имею права быть там, быть тем, кем он хочет, чтобы я был! В комнате повисло молчание, а потом Чимин спросил совсем иным тоном — полным неизбывной печали: — Не имеешь права, потому что твой отец так плох? Или потому, что спишь с альфой? Потому, что спишь с таким никчёмным альфой? Или... Какой-то шум обозначил, что они задвигались, а потом голос Хосока зазвучал невероятной нежностью и болью, глухо, как будто его обладатель прижался к чему-то: — Заткнись, о, прошу, Пак Чимин, просто заткнись! Ты мне и слова тогда не дал сказать! Ты накричал, ты... Глупый мой... глупый... ну же... мм... Чим... ин... — Нет! Нет, пусти! — придушенно выкрикнул Чимин. — Ты ушёл! Не оглянулся ни разу! Ты… ты просто ушёл, а теперь лезешь к моей заднице?! Я просил тебя остановиться! Я... Я, может... да пусти ты, сука! Отвали! Снова послышалась возня. Сокджин уже понял, что надо уходить, давно понял, но он... не мог. Ему безумно хотелось, чтобы Чон Хосок был счастлив. Он заслуживал его — этого счастья. И Сокджин точно умрёт от беспокойства, если не узнает, чем закончится этот разговор. А в комнате явно шло что-то вроде борьбы, альфы пыхтели, вскрикивали — то глухо и громко, то грозно, то отчаянно... — Не дёргай... ся, я по... побе... дил... — послышался, наконец, задыхающийся голос Чимина. — Заткнись и... ф-фых-х... слушай! Нет! Не дёргайся, я сказал! — Пусти... пусти меня, — почти умоляюще захрипел Хосок. — Я всё равно не дамся... нет... сейчас я... я тебя... — Я победил, — сквозь зубы ответил Чимин, явно прижимая его, судя по глухому вскрику. — Я и буду сверху. Сокджин мгновенно залился краской и стал тихо двигаться обратно к выходу. Но Чимин начал говорить — и он остановился. — Я так вытрахаю тебя, что ты, сука, забудешь, как это — бросать меня и уезжать так, чтобы я не мог найти тебя! Я так тебе вставлю, что ты забудешь, как это — не слышать меня, даже слушая! Я затрахаю тебя до смерти, чёртова сука Чон Хосок, чтобы ты никогда больше не смел и мысли допускать, что можешь бросить меня! Уехать без меня! Если бы не твой чёртов братец-милашка... хф-ф… нет, не смей... дёргаться... я б и не знал, да? Не знал, что ты собрался вовсе не в Ликави! Знаешь, сколько туда добираться из Столицы? Неделю, сука! Хренову неделю! Я чуть задницу себе не отбил, пока добрался, а тебя там нет, сука! — Пусти... — совсем уж задушенно прохрипел Хосок, — не буду... не буду сопро... хр-р... сопр… сопротивляться... — И дашь мне? Дашь мне, Чон Хосок? Сейчас дашь? Как я хочу? — Д-дам... — И тут же тяжёлый вдох и выдох. — Сука... Какая же ты сволочь, Пак Чимин. Какое-то время только тяжёлое дыхание сотрясало напряжённый воздух в комнате, а потом Хосок, чуть задыхаясь, тихо спросил: — Зачем ты... ахм.. о, б... зачем ты ездил в Ликави?.. — За тобой, что – неясно? Ф-ф… ммм... Впрочем, мне всё равно надо было. Без меня нельзя было сделку... о, какой ты... заключить сделку. — Какую сделку? — Твой брат... Он продал мне свои земли… чш... и здесь, ахм... те, что напротив твоего ... имения... — Чёрт... чёрт, чёрт, чёрт! Придурок! какой же... с-су-у... придурок! — Чш... ну же... эй, не дёргайся... мхм.. о, такой... ты такой... красивый, когда вот так... злишься... — Пусти! Я передумал! Не трогай меня! Хфх-х-х... о... о, мм... С-сук-к....Нет! — Чшш... ну же, Хоби... мой Хоби... Я так соскучился… Лежать, детка… Тш-ш… Ну, почему ты злишься, а? — У этого придурка есть сын! Он мог бы оставить земли ему! — Ах, да? Ах, да... точно... А я и думаю, откуда у милашки-розочки малыш... Ай! Ты спятил?! — Милашки-розочки? — О... мой сладкий ревнивец... иди к папочке... — Фу, я просил...Ах! Ахм-м-мм... — А мне нравится, так что терпи, раз моя очередь! А вот так — и тебе, да?.. Сокджин маялся, пытаясь понять, это они уже начали свои бесстыжие дела или что-то ещё скажут о них с Чонгуке? И альфы снова его не подвели. — Чим, оставь! Ну… нет! Мф… Скажи лучше, зачем ты... купил у этого дурака? — сердито, хотя уже и совсем лениво и разморённо пыхтя, спросил Хосок, голос его подрагивал, и явно неспроста. Но Чимин ответил как ни в чём не бывало: — Я не отпущу тебя... Если ты будешь изгнан на край земли — я и там буду рядом. Если ты поедешь куда-то — я поеду с тобой, в какую бы задницу мира ты ни отправился. Повернись... ниже… Давай, вот так... — Мхм... подожди.... Подожди, Чим-м-м... Чонгук... — К чёрту Чонгука! — злобным шипением. — К чёрту всех! Не дёргайся, я сказал! О, да... мхм... Зачем-то ему был нужен дом, в котором вы жили в Столице. Теперь он его. С-сук-ка-а… Как же… я ску…чал… И сам тоже раздев-ваха-а…да-а… Чонгук… Бра-а-хатец твой… продешевил. Но это не мои трудности! Впрочем, этот дом — доходное место. Сам знаешь: большой, отделка, место, удобный... горячий... ээ... то есть... о, да... да, Хоби, дет… ах-х… вот так... ещё... давай, Хоби, вот так... О… Рхр…о-о-о, потрогай… Глу... глуб... же... Сокджин вылетел пулей из комнат и очень осторожно закрыл за собой дверь. Развратники... Он невольно посмотрел вниз и залился алым по шею. Вот, сука...