Македонский: грех и грешок

Они познакомились четвёртого июля. Едва больничный халат был отдан в стирку, а Янус подтвердил выписку в медкарте, Македонского сдуло на крышу. Шифер горяч даже сквозь одежду. Солнце жгло макушку. Перед глазами двоился светлый асфальт с высоты трёх этажей. Теперь он трезво понимал, что вряд ли можно умереть, упав отсюда. Но можно перестать ходить, потерять память, стать парализованным. Прыгать? Будет ли лучше Волку? «Возвращайся. Никто не узнает», — эти слова Слепого дороже платины, поэтому Македонский и не вернётся в Четвёртую. Ему нечем отплатить. — Прыгай, — сказал Волк. Македонский зажмурился. — Давай, чего медлишь. Сзади скрипнул люк. Его держала тонкая белая рука. Кажется, женская. — Долго будешь мучаться? И она туда же…нет, с противоположным полом говорить нельзя. — Идиот, — сказала девушка. — Ты же всё равно не прыгнешь. — Попытаюсь, — шепнул Македонский. Люк захлопнулся, чудом не придавив пару пружинок-волос. Чуть позже незнакомка показала своё лицо. Красивая. Ухоженная. С узкими глазами, которые она ещё и прищурила от яркого солнца. Отчего-то её красота смутила, и Македонский грустно окинул взглядом свой поношенный свитер. — Тебе это не нужно, — процедила она. Села рядом. Македонский отполз в сторону. — Я обязан. — Слабачеству своему? Он встал и быстро скрылся в люке, чтобы только не сыпали соль на рану. Девушка — за ним. Довольная, словно лисица, она обогнала его на чердаке, встала перед люком и заставила рассказать всё. — Мне надоело уже смотреть на тебя и бояться. Прыгнешь, не прыгнешь, что за манипуляторство! — Ты следишь за мной? — Нет! Македонский изумлённо моргнул. — Ну, чего медлим, — она села на люк и подперла подбородок ладонью. Путь на третий этаж был перекрыт. Другого выхода нет. — Кроме крыши, — шепнул Волк на ухо. Македонский покачал головой. — А ты обещаешь, что никому не расскажешь? — Больно надо. Меня, кстати, Химера зовут. Он говорил долго, смакуя горький кофе и не менее горькую тяжесть. Химера вертела пустой стаканчик, дабы казаться скучающей, но подкрашенный глаз дёргался. Когда Македонский заговорил о нежелании жить, она швырнула стаканчик в стену и расплакалась. Этого никто не ожидал: Македонский начал извиняться, но Химера не успокаивалась. Началась паника. На шум прискакали Бандерлоги и за шкирку растащили их по разным коридорам. В общей суматохе Македонский подумал, как было бы приятно лечь в свою кровать в Четвёртой, и о крыше как-то забыл. Это и правда не выход. Рыжий наблюдал изумительную картину: с одной стороны бежала заплаканная девчонка, с другой брел грустный Мак. Он интересовал в последнюю очередь. Рыжий всё смотрел на девку и даже подавился сигаретным дымом. — Еба…кх! Ебануться, — откашлялся он и решил найти Слепого. Может, пора отменить пару-тройку законов? Месяц спустя, когда Македонский шёл из столовой, почувствовал внезапный зуд в ногах. Что такое? Слепой пока не цеплял блох. «На чердак», — зашуршала мысль в голове. Она была такой же щекотливой и назойливой, как и энергия в ногах. Македонский бросился туда и с улыбкой встретил Химеру. Ещё более красивую. — Надо его возродить, понимаешь? Он не даст мне покоя, пока я не начну служить! — Македонский вцепился ей в плечи и потряс. Пойми ты уже, пойми! Химера плюнула ему в лицо и была отпущена. — Ты что, совсем каблук? Забудь этот бред и живи для себя, призрак твой как-нибудь переживет. Да и не призрак это, а просто шиза! — Ты не понимаешь, — зашептал Македонский, утираясь. — Это невыносимо. Смотри, — он впервые не постеснялся своих дрожащим рук. — вот что происходит после одного его слова. — А если этот твой Волк скажет убить меня, ты это сделаешь? Македонский промолчал. Фантом Волка тоже. — Больной, — закатила глаза Химера и пошла к люку. — Никуда на уходи, понял? Она пришла, когда солнце поднялось высоко над Домом, с толстым томом под мышкой. Швырнула на пол. Македонский разом померк. «Книга заклинаний для самых маленьких». — Почему? — только и выдавил он. Даже поднять глаза на Химеру было стыдно. И зачем он всё рассказал незнакомке…или она права, и у Македонского просто страхи, плоды неразвившегося воображения. — Тебе литература взрослее не полагается, — подала плечами Химера и юркнула на ступеньки-гвоздики. Македонский долго сидел рядом с детской книгой, сверля её взглядом. Но пришлось встать по звонку на обед. В последнее время только кормление Толстого и утешало, ведь это беззащитное существо ничего не знало.

***

— А Македонский любит календари, — заметил Сфинкс. — Раз двадцать выбегал в коридор посмотреть. Наверное, хочет убедиться в приходе весны. Табаки скрестил руки на груди. — Нет, не любит! Он не любит то, что не выношу я. Тут другое… — Тогда куда он убегает? — спросил Курильщик. — На чердак. На пять минут. Влюблён он, мальчик. — В кого? — Любовь не дремлет, — мурлыкнул Табаки, на радостях припав к плечу Сфинкса. — Она такая бесячая, прилипчивая, и ты ей пачкаешься, словно ваксой, но вдруг вакса полезна для организма и насыщает нас какими-то неведомыми ферментами? — В кого?.. Сфинкс прикрыл глаза, слушая больше тон голоса, нежели слова Табаки. Курильщик нахмурился, достал блокнот и начал быстро зарисовывать их, стараясь бегать карандашом по бумаге как можно тише. Зима — это приезд Лорда, Самая Длинная, ночь Сказок. А ещё всем понравились подарки Македонского на Новый год — это заказы от Летунов на деньги, что копились целый год. Всё свободное время он проводил в стае, с Химерой виделся во снах и с волнением ждал их следующей встречи. Даже часто прибегал на чердак, чтобы проверить — тут ли она? Всё было хорошо. Апатия, точнее её белесый призрак, покинула тело. Они часто ссорились, как было с книжкой: из-за вспыльчивости Химеры у Македонского было ощущение, что он держит горячую спичку возле бензина. Но он терпел и никогда не обижался. И смущался, когда Химера искренне извинялась. — Вы, — Волк сделал круг сквозь раковину. — совсем уже поехали с Законом. Нам не нужны беременные: это привлечёт внимание полиции, и Дом могут прикрыть. — А я думаю по-другому. — В себя поверил? — подорвался Волк. Македонский опустил голову, заметил чёрные ошмётки волос в сливе раковины и быстро её очистил. «Почему я не могу ответить, когда хочу этого? Почему ты говоришь то, в чем не разбираешься?» Македонский, зажмурясь, выпалил на свой страх и риск: — Это девушки. Свои, чужие. С ними тяжело говорить. Они нестабильны и ранимы. Поэтому мы становимся такими же. — Да ты что? — Ну что тебе не нравится? Мы никогда не дойдем с Химерой даже до поцелуев. Македонский начал грызть ноготь, срывая его с мясом. Скрипнула дверь. В ванну зашёл Слепой. — Здравствуй, Волк. Он с презрением отвернулся. — Ты обронил. Слепой протянул Македонскому несколько скомканных бумажек. — Ты упал во дворе. Зимой, — объяснил он и пошёл обратно. Но было не до того. — Слепой, стой. Что плохого в законе о девушках? — Да не слушай ты Волка, — отмахнулся он. — Просто адаптация. И вышел, забрав с собой в кулаке все переживания состайника. Македонский недоуменно развернул листики и случайно порвал, настолько размякшими они были. Но заметил знакомые трафаретные слова. Автор! — Забыл! — он укусил себя за костяшки и замер в нерешительности. Что делать? Снова бегать туда-сюда в поисках писем, тратя на это время, которое можно отдать стае? — Там новое есть, — Волк тыкнул полупрозрачным пальцем на тетрадный самолётик. Македонский кивнул, но читать не стал. Он без сожаления распихал письма по прежним тайным местам и поспешил в Четвёртую: там Курильщик раскровил себе палец карандашом. И зачем ему новый друг, когда старые дороже?