Уникальный организм/подопытный/жертва. Предвестник мира/бог войны. Герой/Ходячий мертвец. Легенда

      Четыре дня Ник просидел в изоляторе один, но не в тишине, поскольку он попросил поставить ему на проигрывание весь список фильмов с телефона, которые Иван Львович туда скачал. Часами телефон проигрывал весь список фильмов и начинал всё заново, при этом постоянно заряжаясь, а слушал их Ник с помощью динамика в изоляторе, так как телефон работал рядом с включённым микрофоном. Часами он лежал на столе, с которого убрал все вещи, слышал каждый фильм снова и снова, представлял все кадры из этих фильмов, так как знал их наизусть, и лежал с закрытыми глазами, слепо надеясь, что когда-нибудь он уснёт. Именно по указанию Ивана Львовича он постоянно слушал одно и то же, а его никто не трогал, что позволило Нику подумать обо всём, в результате чего он пришёл к выводу о том, что он просто виновён во всём, что с ним случилось. Он стал об этом думать так сильно, что окончательно перестал винить отца и даже учёных, которые сделали из него монстра, поскольку именно Ник принимал такие решения, которые привели его сюда, а окружающие лишь страдали и гибли от его решений. Он снова погрузился в отчаяние и депрессию, которые заставляли его просто не думать о том, что ему делать дальше, а сам Ник научился легче переносить одиночество. За все четыре дня у него не возникло желание с кем-то поговорить, поскольку попытки уснуть и кино отвлекали его от происходящего. Он просто слушал все эти фильмы, рисовал их в голове и проматывал в голове снова и снова, что позволило ему не думать о том, что ему делать дальше, поскольку у него не было даже желания выяснять это. Он не видел в этом смысла, поскольку понял, что он просто окончательно обречён жить, пока военные не решат иначе, и от этого он перестал хоть немного думать о будущем и тем более о попытке как-то договориться с военными, так как он понял, что они никогда не придут к взаимовыгодному соглашению, поскольку он не хотел, чтобы военные и свою выгоду получали. Он познал лично всю опасность этих технологий, а поэтому не хотел, чтобы ими кто-то владел, поскольку понимал, что почти все стороны одинаковые и они все будут использовать эти технологии в своих самых разных целых, а их действия могут принести много страданий и смертей, чего не должно произойти из-за этих технологий. Он увидел, как сильно всем нужны эти технологии, поскольку никто не гнушался рисковать жизнями случайных невинных зверей, которые просто оказались меж двух огней, а сам же Ник по своей воле приложил руку к смертям и страданиями этих заложников, на которых он от злости и ярости просто плюнул, сознательно превратившись в монстра, которого не должно было быть. Смотря на всё произошедшее, он понимал, что этих технологий не должно быть ни у кого, поскольку он сам увидел, на что способен, однако его омрачало то, что он теперь уже ничего не изменит. Военные ни при каких условиях не откажутся от этих технологий и от Ника, а своим побегом он лишь подтвердил, что ему никак нельзя доверять и давать малейшую свободу, от чего он лишь сам загнал себя навечно в этот подвал, из которого он в собственном сознании может и не выйти, поскольку его могут просто вырубить с помощью генератора и делать с ним всё, что захочется.       В итоге он ещё больше впал в отчаяние, так как даже при желании не смог понять, что ему делать, после чего он понял, что вся эта ситуация абсолютно безвыходная, поскольку Ник не позволит военным разобраться в этих технологиях, но и этот настрой терял смысл, так как военные могут использовать его в бессознательном состоянии, и в итоге Ник не добьётся ни предотвращении использования этих технологий, ни своей смерти. В очередной раз он осознал бессмысленность всего, что случилось в его жизни, поскольку вся эта жизнь привела его в этот подвал, где он станет вечным пленником собственного тела и военных, которые будут любыми способами добиваться своих целей из интересов алчности и гордыни, из-за которых звери сами от себя страдают всю свою историю. Все эти дни он осознавал всю свою бессмысленность и впадал в глубокое отчаяние, однако вся эта тишина и спокойствие позволили ему отвлечься от одиночества с помощью фильмов, которые без остановки крутили кругами, и в этом он даже нашёл хоть какое-то утешение, а это вместе с лежанием на столе с закрытыми глазами даже натолкнули его на мысль о том, что он может всё это перетерпеть, если он погрузится в себя и в постоянно повторяющееся кино. Однако вскоре он открыл глаза, когда перестал слышать кино, после чего услышал звук двери, поэтому он повернулся к двери и стал смотреть на Ивана Львовича, и только сейчас Ник понял, что с момента их последней встречи прошло четыре дня и 13 часов, от чего он даже немного разозлился на психолога, который оставил его в одиночестве. — Привет. Можно? — Не знаю. Я только сейчас понял, что вы меня оставили почти на пять дней. И что за хрень? — Я… Я решил дать тебе время на раздумья. — На четыре дня? Вы обнаглели? — Ну, извини. Мне домой ещё надо было вернуться. К семье. — А что? Вы давно не виделись? — Две недели. — Тогда ладно. — Я тебя разочаровал? — Нет. Потому что спасибо вам за кино. Это очень мне помогло. И ещё. Ребятки, которые там сидели и глазели на меня, — сказал Ник, смотря на камеру и обращаясь к тем, кто сидит за экраном. — Спасибо, что не стали лишать меня утешния в этой яме. — Понятно. Не за что. И что? Тебе это помогло? — спросил Иван Львович, сев перед столом на стул и посмотрев на лицо Ника. — Вполне. Лежал, слушал и пытался уснуть. — Зачем? — Да от отчаяния. Дикого отчаяния. Слепая надежда на окончание всего этого кошмара. — Ясно. А… — Я вас перебью. На кой чёрт я вам нужен? Именно вам, Иван Львович? Не знаю, что там у вас произошло с военными, но прямо перед моим побегом я слышал, что вас хотели заменить. Почему вы тогда до сих пор здесь? — А… Ну, я хотел остаться и продолжить с тобой работу, если тебя вернут. — Зачем? У вас другой работы нет? Зачем вы тратите время на психически больной кусок космического мусора? Почему? — Потому что я хочу тебе помочь. — С чем? Чтобы я стал жить в таком состоянии? Я не буду это делать. — Хоть немного. Ради семьи. — И вы всё ещё верите, что это возможно? Вы думаете, что я смогу им спокойно в глаза смотреть после того, что я сделал? — Да. Потому что я уверен, что ты изменишь своё мнение. Ты встретишься с семьёй. К тому же. Это моя работа. Если я тебе не помогу, то я себе этого не прощу. — С каких пор вы стали экспертном по части кибернетических массовых убийц? — Я вообще-то смотрю не на твоё состояние, а на твою личность. — Тхе… Вы извините, но вы уже совсем сказочник. Неправдоподобно. Изменить меня. Это же чушь. Может, просто признаетесь, что вам просто приказали? — Да. Приказали, но в моей работе нужен ещё и личный интерес. Это как бы не совсем то же самое, что и работать на заводе, где нужно просто выполнять свою работу даже без интереса. Хорошие психологи должны и сами интересоваться в помощи зверям, поскольку это их работа. Они должны именно помогать, а не что-то там насоветовать, чтобы им потом заплатили. Он должен быть лично заинтересован в проблеме. — Ладно. И что тогда у вас за интерес? — Ты мой пациент. Да. В основном я здесь оказался из-за приказа, но потом я стал лично интересоваться тобой. Я понял, что ты пережил и в какой кошмар ты попал. Пускай ты и больше машина, чем зверь, но ведь внутри ты всё такой же. Твоё сознание и личность почти не изменились. Поэтому я просто обязан тебе помочь. Это моя работа. Плюс это ещё и приказ. И я не люблю не заканчивать дела. — Ладно. И что же тогда у вас в планах? Только я не про планы этих вояк. Вам от меня что нужно? Чтобы я просто с родными встретился, где я им скажу, что больше не смогу быть с ними, а сам я мечтаю умереть? — А… Не совсем. Я собираюсь помочь тебе изменить свою позицию. Чтобы ты передумал насчёт смерти. — А вам это зачем? Вот какая у вас личная выгода? У этих идиотов всё ясно. Оружие, использование и прочая срань. Вам это на кой чёрт? — Это моя работа. Ко мне приходили солдаты после каких-то операций и конфликтов. Например, только дома в семье они начали замечать какие-то проблемы. Они шли ко мне, и я им помогал, а этим я помогал и их семьям. И теперь я хочу помочь тебе и твоей семье. — Зачем? Разве вас совесть достанет, если вы не сможете помочь именно мне? — Да. Для меня это очень важно. Однажды у меня был тяжёлый случай. Солдат пришёл ко мне с тяжёлым психическим состоянием. Я прописал ему курс лечения и наших встреч, но вот однажды он убил себя. В квартире повесился. У него нашли записку, где он написал, что не смог ничего добиться. Он не смог измениться. И… Я долго винил себя в этом. Он был моим пациентом, но он убил себя, поскольку я не смог ему помочь. Я к этому причастен, — рассказал барсук, и они оба замолчали, думая над всем этим, где Нику было даже жалко Ивана Львовича, поэтому он стал его понимать. — Сожалею. А что было потом? — Ко мне приходила полиция. Они всё расспросили и ушли. Всё. С тех пор я делаю всё, чтобы помочь другим. Я не хочу больше допускать подобное. — Ага. А как же я? Вы не переживёте, если я помру после вашей работы? — А я не знаю. Я… Я в принципе понимаю, почему ты хочешь умереть. Я понимаю тебя. И… Я не знаю. Я тебя понимаю и даже согласен с твоим желанием умереть, но вот психолог во мне такого не хочет. И я сам лично тоже не хочу, чтобы ты умер. Я хочу тебе помочь. — То есть вы меня понимаете, но всё равно против? — Да. Это странно, но это так. Всё-таки… Я же не садист, чтобы зверей мучить. А раз жизнь для тебя является мучением, то мне неприятно, что тебя заставляют жить и мучиться. — Но вы всё равно хотите меня изменить? — Да. Всё-таки я настроен позитивно, а поэтому я хочу тебе помочь. Это же моя работа, а в ней я не сдаюсь. — Зря. Лучше сдайтесь. Я всё рано останусь в этом подвале, — сказал Ник, лёг на спину и снова закрыл глаза. — Я не согласен. — А я согласен. Вы поймите. Я тут в одиночестве подумал и понял. Во мне опять нет смысла. В любых моих действиях нет смысла. Серьёзно. Если я упрусь и не буду что-либо делать, то меня могут просто вырубить и делать со мной что угодно, а я всего этого знать не буду. Таким образом я никуда отсюда не денусь. Не смерть, а лишь продолжающийся кошмар. Я могу даже проснуться спустя 10 лет. А если я буду работать с военными, то ничего не изменится. Мне не дадут умереть. Меня продолжат использовать. Плюс мы все не будем выполнять какие-либо условия. Я не получу смерть, а они моё сотрудничество. Это приведёт к тому, что меня вырубят, а я же продолжу их всех ненавидеть за то, что они используют меня и эти технологии, которых быть не должно. Ни у врагов, ни у нас, ни у кого. Их не должно быть. Я лично познал всю их опасность, и ведь ещё не факт, что это их предел. Вдруг этот корабль является такой бомбой, которая сделает в планете гигантскую дыру диаметром в тысячи километров. Вдруг я при сильном желании могу превратиться в черную жижу. Вдруг я и всё остальное превратится в газ, который убьёт всё живое на планете. Вдруг я уже без получения повреждений превращусь в монстра, которого эти стены уже не остановят. Вот поэтому этих технологий ни у кого не должно быть. Ну и что в итоге? К соглашению мы никогда не придём, — рассказал Ник и ждал ответа психолога, который меньше минуты молчал и обдумывал всё услышанное, после чего решил всё-таки попробовать переубедить Ника. — Ладно. И что ты будешь делать? — Не знаю. Просто не знаю. Я убит. У меня стресс. Я не знаю ничего, — ответил Ник, а Иван Львович за некоторое время подумал и предположил, что сейчас у Ника снова появилась неопределённость, которая была у него раньше, когда он не мог решить, что делать после университета, поэтому психолог решил воспользоваться этим и попробовать дать Нику различные варианты действий, которые могут помочь ему определиться в плане своих действий. — Так давай выясним, что ты можешь сделать. Давай обсудим разные планы на будущее? — Зачем? — Потому что у тебя снова возникла неопределённость. — Как в прошлый раз? Нет, спасибо. В прошлый раз мой выбор привёл меня сюда. В этот раз я не хочу проснуться простым мозгом в пробирке. — Не уверен, что это возможно. Ты всё ещё неуязвим, а мы не знаем, как тебя вскрыть. — Это вы не знаете. А эти ботаники уже могут это знать. — Тогда они бы уже давно это сделали. Но не важно. Давай подумаем. Тебе же всё равно нечего делать. Так давай поговорим. — Ладно. Давайте. И о чём же? — Сперва о тебе. Что ты хочешь? Умереть? Тогда попробуй с ним поговорить. Возможно, вы договоритесь, и после выполнения ваших обязательств тебе дадут умереть. — Ладно. А теперь давайте включим реалистов. Зачем им меня убивать? Я прекрасно показал, на что способен, поэтому тупо самим лишать себя оружия. Им не выгодна моя смерть. Тем более ещё не факт, что они разберутся в этих технологиях. Не факт, что создадут что-то такое же, как я, или даже лучше. Я могу остаться их единственным оружием. Каков итог? Хрен мне, а не смерть. — Но ведь заставить тебя что-то делать они не смогут. — Эти найдут способ. Так и что? Зачем мне ещё с ними работать? Конечно, они могут меня убить, но только после того, как я помогу со всем этим мусором. А меня это не устраивает. Всей это срани не должно быть ни у кого. Я… Я был бы даже доволен, если бы я смог изничтожить все эти технологии и остаться единственным на планете куском космического мусора. Меня бы и это устроило, но этого не случится. — Почему бы не устроило? Что в этом такого? — Потому что это кошмар. Я сам лично познал этот кошмар и сам видел, чего стоят все эти технологии. Их не должно быть. Особенно у военных. — Почему? Что тебя тревожит? — Как что? Они ничего хорошего не принесут. Сплошные убийства и хаос. — А почему тебя вдруг стали волновать чужие жизни? Просто ты снова противоречишь сам себе. Позавчера ты спасал других, вчера ты снова на всех плюнул, а сегодня тебе снова не всё равно на них. — Я вообще-то и до этого говорил, что я не хочу, чтобы военные началт понимать эти технологии и что-то с ними делали. — Да это не важно. Ты плюнул на тех, кого сам спасал. Ты считал, что ты зря их спасал, раз из-за них ты снова оказался здесь. Ты винил свою же личность в том, что ты сюда вернулся. Почему же тогда тебя снова волнуют чужие жизни? — Да не знаю я. — А я знаю. — Так… Только без лекций о том, что я там какой-то сраный добродетель и какой-то ещё дурик, который зациклен на помощи. Меня вся эта помощь только изничтожила и превратила вот в это. — Тогда ты снова противоречишь сам себе. А ещё это тоже можно расценивать, как неопределённость. Давай попробуем разобраться? — Я не хочу. Я просто не хочу. Я… Я лишь хочу, чтобы меня уже убили и оставили в покое. — Ладно. Тогда какое тебе дело до других? Почему тебя волнует, пострадает кто-то от этих технологий или нет, когда ты уже будешь мёртв? Они тебе не знакомые, не родные. Никто. Почему тебя это так волнует? — Потому что я просто не хочу, чтобы от них было ещё больше бед, чем сейчас от меня. И уж тем более я не собираюсь им помогать в этом бреде. Я не хочу быть причастным к этим всем смертям. — Так тебя больше волнуют жизни других или твоя личная причастность к их смертям? — Да… Всё. Не важно. Я просто не хочу, чтобы… Чтобы всё это дерьмо развивалось. Развитие ядерного оружия привело нас к тому, что сейчас это оружие в таких огромных количествах и такой мощности действительно может выжечь всю жизнь на планете. — Но ведь ты не являешься ядерным оружием. — А откуда нам знать, что, например, генератор во мне не является бомбой? Что, если я являюсь такой мелкой бомбой, которая способна весь Зверополис буквально испарить и оставить на его место ровную и гладкую гигантскую яму? А эти кретины до выяснения всех обстоятельств хотят меня насильно вырубить и держать без сознания много времени, в результате чего я как-то там заряжусь и взорвусь? Откуда нам знать, на что способна вся эта срань? — Не знаю. Поэтому учёные сейчас всё выясняют. — Серьёзно? Толпа ботаников за 45 лет не узнала полностью эти технологии. А военные на что рассчитывают? Или они думают, что окружающие идиоты, а они умные? — Я не знаю, Ник. Мне ничего не говорят. Но я уверен, что они не будут что-либо с тобой делать, пока не убедятся, что ты не взорвёшься. И вообще. Тебя же необязательно усыплять. Есть же этот стол. Тебя могут вырубить и за минуту здесь закрепить, чтобы ты никуда не сбежал. Ты об этом не думал? В таком случае вероятность возможно взрыва или чего-то ещё при твоём длительном подключении к генератору сильно падает. — Хе… Нет. Насчёт этого не думал. Кстати. Какого чёрта мы вообще до сих пор говорим? Почему меня до сих пор насильно не засунули под десяток сканеров и датчиков? — Потому что так решил маршал. И командование. Мне сказали, что в первую очередь тебя должны уговорить. — Ага. А долго они это терпеть собираются? — Я не знаю. Прогнозами по поводу тебя занимаюсь я. — Вот как. И какие прогнозы? — А я пока точно не могу определить. Ты первый вот такой тяжёлый случай в моей работе. — А кого-нибудь позвать. Нет? Чтобы он там вам помог? — Для этого уже поздно. Пока этот зверь всего тебя изучит, пока посмотрит все наши разговоры, поймёт тебя. Нет. Я уже сказал им, что это бесполезно. Никому не поможет второй психолог. Только время будет тратить. — Ясно. Тогда о чём поговорим? Снова о смысле жизни? — Нет. Продолжим говорить о твоём будущем. Вот просто ответь. Почему ты противишься? Как я понял, ты осознал, что ничего не изменится. Будешь ты военным помогать или нет. Разницы нет. Ты либо сам будешь сотрудничать, либо тебя просто будут держать прикованным. Тогда вопрос. Неужели ты действительно хочешь довести всех до того, что тебя придётся вырубать? — Не знаю. Зато я понял, что меня точно вырубят. Мне совершенно нельзя доверять. Ведь я могу снова сбежать. Поэтому я не знаю, о чём нам договариваться. Серьёзно. И что в итоге? Они обречены на моё усыпление и дальнейшее использование меня без моего собственного согласия, а я сам обречён вечно страдать и не умирать. И даже не смейте сейчас говорить, что у меня могут быть какие-то плюсы от моего положения. Плюсов нет. Я просто не хочу всё это терпеть, а поэтому я хочу умереть. Всё. Мы опять вернулись к началу. И я без остановки буду возвращаться к этому, а из-за этого у меня с военными ничего не сложится. — А если всё-таки договориться с ними? — Тоже нет. Мы же все не идиоты. Мы не верим друг другу. Вот если бы мы говорили об этом сразу после того, как я проснулся таким, то, возможно, я бы и согласился с военными работать. Но теперь нет. Мы все показали друг другу, какие мы твари, которым нельзя доверять. — Но ведь… Тогда… Тогда это была операция генерала. А сейчас здесь есть маршал, с которым можно договориться. Он общается с Москвой. — Да без разницы, кто там. Никто там не идиот. Никто не будет со мной договариваться, если итогом нашего сотрудничества будет моя смерть, которая никому там не выгодна. И вот мы снова вернулись к началу. О чём поговорим? — спросил Ник и усмехнулся, поскольку их диалог снова упёрся в его смерть, от чего Ник стал думать, чем на всё это ответит Иван Львович, который оказался в тупике. Он окончательно убедился, что Ник совершенно никак не изменит свою позицию, в результате чего у него даже стали возникать мысли о том, что нужно уже говорить с военными, если они хотят чего-то добиться, а также он предположил, что если военные первыми пойдут навстречу, то и Ник сможет измениться, однако он решил сперва серьёзно об этом подумать, поэтому он решил отвлечь себя и Ника шахматами, которые позволят Ивану Львовичу всё обдумать. — Не знаю. Поиграть хочешь? — О-о… С большим удовольствием, — ответил Ник, двинулся в сторону и с грохотом рухнул на пол, поскольку ему было всё равно на себя, после чего он встал, поднял с пола доску и поставил на стол, разложив фигуры и начав играть, где Ник просто играл и думал об игре, а Иван Львович больше думал про свой дальнейший план действий. В ходе раздумий он решил всё-таки попробовать поговорить с военными, поскольку понял, что все так ничего и не добьются, если кто-то не пойдёт навстречу, а также он стал думать и о самом Нике. Только теперь барсук понял, что Ник будто бы чувствует некую ответственность за все эти технологии, так как он понял, чем они опасны, а поэтому думает, что он обязан не допустить их использования в любых целях. Эта мысль снова заставила психолога думать, что Ник на самом деле остался всё тем же ответственным и доброжелательным зверем, который не будет причинять зло невинным, поэтому он решил даже использовать эту идею в разговоре с военными, если понадобится. Вскоре же психолог вышел из изолятора, позвал трёх командиров к себе в кабинет и сразу посмотрел на них, думая, что сказать. — Что ж… Сразу перейду к делу. В ходе сегодняшней беседы с Ником я кое-что понял. Вам надо пойти ему навстречу. Вам нужно первыми пойти на уступки, — сразу и кратко сказал Иван Львович, ожидая реакции зверей и даже представляя, что скажет генерал. — Ни за что. Ему нельзя доверять. — Как и вам нельзя доверять. Вы оба одинаковые. — Да, но ему особенно нельзя верить. Он опасен. Он может сбежать. — Как и вы опасны. Вы угрожали ему усыплением с помощью генератора, из-за которого он чувствовал бы гигантскую боль. А ещё он знает, что вы будете его использовать, как оружие. — Это вы сейчас серьёзно говорите? — Я повторяю то, что говорит он. И я его даже понимаю. Ну, отпустите вы его. Он не хочет больше так страдать. — Никогда этого не будет. Он должен забыть это своё нытьё и работать с нами. Тем более раз он так печётся о жизнях наших граждан. — Он печётся о всех. Он не хочет, чтобы все эти технологии кто-то использовал. Он… Он будто чувствует ответственность за все эти технологии. Будто он обязан сделать так, чтобы их никто не использовал. — Вот пусть он и дальше так думает, а свою ответственность он пусть переложит не на эти технологии, а на свою страну, против которой уже завтра могли бы все эти технологии применить. — Ох… Вашу мать, — неожиданно выразился Иван Львович, так как он уже устал выслушивать генерала. — Вы совсем, что ли? Да он же с ума сходит от того, что случилось с ним. — Так пусть не сходит. Пусть работает с нами. — Да… Боже. Я не могу с вами разговаривать нормально. — У вас приказ, поэтому придётся со мной разговаривать. — Тихо, — высказался маршал, чтобы всех успокоить. — Спокойно. Иван Львович, что именно вы предлагаете? Просто вы же понимаете, что мы не можем не исследовать эти технологии? — Я понимаю, но тогда и он не будет с вами работать. А он лишь хочет, чтобы эти технологии никто не использовал, а сам он умер. — Но ведь он же понимает, что мы не можем просто так всё бросить. — А если бросить? Мы же точно не знаем все возможности этих технологий. Вдруг всё это является большой бомбой? — Вот поэтому мы должны всё разузнать, и нам будет легче, если в этом будет участвовать Ник. Возможно, с ним дело пойдёт лучше. — Да, но ведь всё упирается лишь в две вещи. Он не хочет, чтобы кто-то владел этими технологиями, и он хочет умереть. А без выполнения этих условий он не изменится. — Так заставьте его думать иначе, — снова вмешался генерал. — Заставьте его думать иначе, чтобы он не вёл себя, как обиженная баба. — Тогда начните с себя. Серьёзно. Начните с себя и начните думать о Нике, как о живом звере в крайне тяжёлом положении, а не о как преступнике, который будто бы вам чем-то обязан. — А он мне и обязан. Он психически больной массовый убийца, который обязан мне за своё спасение. Иначе уже сегодня он мог бы не в своём уме убивать нас всех, работая на наших врагов. И теперь он должен выплатить хотя бы мне этот долг и работать с нами, а не корчить из себя жертву всей вселенной. — А он и есть жертва. Он жил обычной жизнью, пока не попал сюда. — По своей же вине он сюда пришёл. Теперь пусть платит за свои ошибки и за то, что он устроил здесь и в поезде, чтобы эта резня больше не повторялась, — ответил генерала, а Иван Львович лишь в очередной раз удивился тому, как бессердечен и жесток командир, который не считается с чужими зверями. — Вам совсем плевать, что он сейчас так сильно страдает? — Он должен плюнуть на свои страдания. — Вы не ответили на мой вопрос. — Я и не обязан. Не я ваш пациент, поэтому вам лучше вернуться к этому больному эгоисту и заставить его работать с нами. — Денис Семёнович, вы свободны. Идите, — приказал маршал, и генерал спокойно ушёл, а Иван Львович решил всё-таки высказаться. — Боже. Почему он вообще до сих пор здесь? Почему он должен участвовать в наших планах? Ему же плевать на Ника. — Я понимаю вас, Иван Львович, но мы договорились, что Денис Семёнович тоже будет в составе командования объектом. Он хороший командир и профессиональный военный. Именно он провёл операцию в поезде и он не допустил утечки информации. И благодаря его же плану Ника удалось поймать. — Да, но ему же всё равно плевать на Ника. Он его считает какой-то вещью, а не живой личностью, которая не заслужила всего этого кошмара. — Я понимаю, но мы ничего не можем поделать. У нас приказ Москвы. Мы в любом случае обязаны всё узнать. Мне тоже не нравится, что Ник должен всё это терпеть, но в данный момент безопасность нашей страны превыше всего. И Ник должен это понимать. — Мне кажется, что он это понимает, но только… Он, возможно, эту безопасность видит в неиспользовании этих технологий. — Да даже если мы их не будем использовать, то ничего не изменится. Те наши враги могут снова придти и потребовать эти технологии. Мы же не будем с ними заключать договор о неиспользовании этих технологий. Никто из нас не остановится. Поэтому попробуйте объяснить ему, что с этими технологиями мы лишь хотим обезопасить нашу страну. — Да поймите. Он не поверит. Он никому не верит. Операция в поезде и его поимка подорвали его хоть какое-то доверие к армии. Он никому из вас не будет верить. Даже нашему правительству. Поэтому я не знаю, что делать. Я предлагаю вам всем подумать о предложениях для Ника и пойти на уступки. А когда решите, то вы сами с ним поговорите. Только вы вдвоём. Обсудите все варианты с командованием и готовьтесь к беседе с ним. Потому что я не знаю, что ещё можно сделать. Он не отступит от своих интересов. — Хорошо. Попробую снова с ним поговорить. У вас всё? — Да. — Тогда спасибо. Мы пойдём, — ответил маршал и вместе с майором вышел в коридор, после чего сразу же вздохнул. — Подумаем. — Я советую всё-таки пойти ему навстречу. Иначе нам придётся силой его вытаскивать оттуда, и наши отношения с ним ещё сильнее испортятся. — Так если поступать иначе, то он попробует снова сбежать. Это действительно тупик. В общем, я пойду на встречу. До свидания. — До свидания, — также ответил майор и ушёл по своим делам, и все четыре зверя стали по-разному думать о Нике, который действительно может стать ключом к понимаю этих странных технологий, с помощью которых можно было бы добиться самых разных целей.