Уникальный организм/подопытный/жертва. Предвестник мира/бог войны. Герой/Ходячий мертвец. Легенда

      Половину дня Иван Львович потратил на свой план по беседе с Ником, после чего перед вечером он получил разрешение и пришёл в комнату наблюдения, где сидел майор, а сам барсук увидел, что Ник неожиданно стоит на одном лишь своём пальце, свисая головой вниз, вытягивая ноги вверх и поддерживая себя внизу лишь одним когтем, который он упёр в пол. — Он такой с самого утра. Прямо акробат. При должной тренировке и на руках научился бы танцевать в балете. — Или кататься на коньках при помощи рук. Ему нравились коньки. Ладно. Ник, это я. Можно войти? — спросил барсук через микрофон. — Да, — ответил Ник, и Иван Львович молча пошёл к двери, а когда вошёл внутрь, то так и продолжил стоять и смотреть, как Ник стоит на одном остром конце своего пальца, при этом свалив тело на стену, чтобы не упасть, как он это делал и тогда, когда стоял на голове. — Ам, Ник… Что ты… — Просто в голову взбрело. Решил ещё проверить, на что я способен. Поскольку я дилетант, я упираюсь телом в стену. Не знаю. Просто захотел сделать эту хрень. И представьте. Ничего. Ни боли, ни усталости, ничего. Голова не кружится и не болит. Я никакую радиоволну не поймал. Сигнал пришельцев тоже. Просто посмотрите на этот бред. Я буквально на остром уголке стою. Всё равно что на иголке. Караул. Какая чушь. — А… Ладно. Понятно. Сядешь? — А надо? — Ну, да. В этот раз ты не лежишь, но будет лучше, если ты сядешь. — О-о… Ладно. Хотя нет. Извините, но я не хочу. Я останусь здесь. — По… А, ладно. Хорошо. Продолжим разговор? — Давайте. Про что? — Про семью. — А чего про неё говорить? Я не знаю, что там у них происходит. О чём говорить? — О твоём отношении к ним. — Я же вчера всё сказал. — А я в это не верю, поэтому работаем. Итак. Ты всё ещё любишь маму? — спросил Иван Львович, а Ник замолчал, поскольку быстро прошёлся по своей памяти и понял, что он уже почти три месяца по-настоящему не вспоминал про маму и не думал о своём отношении к ней, вспомнив лишь о своих мыслях про издевательство над ней с помощью букета, которые посещали его четыре месяца назад. А теперь, поняв, что даже просто о ней полноценно не вспоминал, Ник не знал, о чём думать, поскольку точно не знал, что думать о маме, которую так долго не видел и которая может вообще его не увидеть. — Не знаю. Честно. Просто не знаю. Я… Последние три месяца я просто о ней помнил. Думал, что она просто где-то там есть и всё. — Но каково твоё отношение к ней? — Я не знаю. В последний раз я много думал о ней тоже три месяца назад. Как раз о том, что поиздевался над ней с помощью того букета. Я не знаю. Я не могу ответить. Мне… Я хочу знать, что она обо мне думает. — Почему? Это так важно? — Да. Я не знаю, как она относится ко мне. Я сраный массовый убийца и монстр, а она знает только про второе. Мне нужно знать, что она обо мне думает. — Ладно. А если отойти от этой информации? Как ты к ней относишься? — Да не знаю я. Просто не знаю. Видать, я окончательно на неё плюнул, раз описать своё отношение не могу. — Нет. Мне кажется, что ты просто пока ещё не разобрался. Но, может, ты прав. Тебе о ней что-то надо узнать, чтобы определиться самому. Ладно. Сложная тема. Отойдём. Что насчёт Джуди? — спросил Иван Львович, и Ник снова не знал, что ответить, однако потом он посмотрел на стол, вспомнил про шахматы и захотел сыграть, поэтому он с грохотом упал на пол, подполз к стулу, сел и сделал первый ход белыми, а психолог лишь тихо за всем этим наблюдал и ждал ответ, после чего он сделал свой ход, увидел второй ход Ника и снова стал думать об игре. — Полагаю, вы хотите узнать и про моё обещание, да? — Хочу. — Ясно. Тогда не знаю. Я… Видимо, у меня опять эта сраная неопределённость в плане семьи из-за того, что я их долго не видел. И что это значит? Я какой-то зависимый? Я себя без кого-то не мыслю? Я не самостоятельный? И вот даже если я бы остался жив и уехал бы нахрен из семьи, то я бы лишь угробил себя, раз не знаю, как жить и о чём думать без семьи? — Аддикция? Ну… Я бы сказал, что частично она у тебя есть. Эта зависимость от зверей. Ты жил проблемами своих близких. И даже просто посторонних. Ты больше думал об их проблемах, чем о своих. Не знаю. Однако ты всё равно самостоятельный. Ты живёшь на основе своих радостей, интересов, своего мнения и всего прочего, а не на интересах других зверей. — Да? А решение пойти в полицию? — Нет. Ты пришёл к этому на основе своих интересов. Ты в своих интересах выполнял своё обещание. А теперь… Ну, вряд ли ты думаешь о проблемах Джуди. Верно? — Да. Но иногда я думаю о том, как она просто живёт. Она же там с парнем познакомилась. Уже при мне. Какой-то кролик был у них свидетелем. Дело закрыли, но они оба продолжают общаться. И… Перед тем, как меня поймали в городе, я был рядом с ней. Просто стоял за деревом и подслушивал её и его. Она сказала, что этот Миша очень похож на меня. Какой-то такой же весёлый и жизнерадостный. А ещё она говорила, что я просто пропал. Ушёл из семьи. А потом меня схватили. — И что ты думаешь? — Не знаю. Может, она там уже замуж вышла и у неё уже своя семья есть. Не знаю. — Ну, я могу узнать, если ты хочешь. Узнать? — Не надо. Не хочу ничего знать. — Почему? — Потому что не надо. Только хуже себе сделаю. Начну интересоваться. А ведь это нарушает нашу святую безопасность. Вдруг я чихну в вентиляцию, которая выходит на поверхность, а этот звук услышит птица и она передаст сигнал всей планете о начале вторжения в страну. Ох, каким я плохим буду. Наградят каскадом из десяти пыток генератором. — Так я серьёзно спрашивал. Узнать? — Не надо. Не хочу ничего знать. Хватит. Сменим тему. На что сменим? — На Джуди. То есть у тебя и к ней конкретного отношения нет? — Да. Спишем на неопределённость. А давайте на неё вообще всю семью спишем? — Даже на отца? — спросил психолог, и Ник снова замолчал, так как понял, что он уже много месяцев полноценно не вспоминал об отце и что он до сих пор не знает, что думать о нём после всего, что произошло. — Не поверите. Я до сих пор не знаю, что о нём думать. — Серьёзно? — Да, серьёзно. Я не знаю. Что? Я совсем ничтожество, раз не могу решить? — Ну, нет, но даже это крайне ненормально. Уже сколько времени прошло. А в чём проблема? Ты ненавидишь его за то, что ты родился в лаборатории? — Не знаю. Я… Не знаю. Я вроде как приблизительно его понимаю. Это его работа и он хотел помочь маме и другим таким же, как они оба. Но блин. Зверь родом из пробирки, как из какого-то фильма. Меня ещё волнует и то, что где-то на планете есть такой же зверь, как я. Хотя я даже не знаю, жив он или нет. — Интересно. — Что? — Таким зверем, как ты. То есть ты считаешь себя зверей, а не монстром? Неужели ты изменил свою позицию? — Ч… Нет. Просто вырвалось. Короче, вы поняли. Не акцентируйте на этом внимание. — Ну, ладно. Почему он тебя волнует? Он родился раньше тебя и причём без таких отклонений, как у тебя. — Возможно, он бы меня действительно понял. Конечно, если он знает, кто он такой. Мы оба братья по несчастью. Он был бы единственным, кто меня понимал. Даже сейчас, когда я стал таким говном. — Ну, вполне возможно, но ведь тебя может понять отец. Он же был инициатором всего того проекта. Вы же оба были мутантами. Ты этим даже гордился. Он может понять тебя. — Да ничего он не поймёт. Он такой же, как эти клоуны. Продолжит утверждать о том, как это было важно, и прочая хрень. — Ты же сказал, что понимаешь его. — Так в том и проблема. Я их всех понимаю. И этих уродов тоже. А так не должно быть. Я сраный эксперимент из лаборатории ещё до своего рождения. Я сраный труп в клетке собственного тела. Я гребаная жертва. Я должен ненавидеть их всех, не принимать их типа истину, слать всех в задницу, но нет. Я понимаю эти куски дерьма. Точнее я их понимаю и одновременно ненавижу. И я боюсь, что я всё это в итоге тупо сожру и приму, как очевидное. Будто так и должно быть. Но я этого не хочу. Я должен их всех презирать за всё это дерьмо. Но… — Но не можешь. — Чего? — Не можешь. Ты проходишь через стадии депрессии. — Чего? Вы серьёзно? — Вполне. Я стал это замечать. — Отлично. И что же я должен принять по итогу? Что я грёбаный монстр родом из пробирки? Смириться, что я обречён остаться таким навечно, пока эти уроды дерут мне мозги и творят хрен знает что со всем этим мусором? — Принять то, кем ты являешься. Принять, что ты уже ничего не изменишь. Ты не изменишься сам и не изменишь военных. Тебе нужно признать, что ты действительно ничего не изменишь. И ты должен подстроиться под них. — А разве я это уже не сделал много раз? Я свою совесть сжёг, когда подписал договор, хотя знал, что эти мрази что угодно могут сделать с этим дерьмом. Я пошёл на пытку своих мозгов. Я пошёл на эти сраные испытания, на которых я превращался в эту тварь. И это я ещё должен под них подстраиваться? — Прости, но такова реальность. Другого выхода у тебя нет. И тебе всё равно придётся это принять. Я знаю, что ты сейчас скажешь, что не хочешь, но тебе придётся это принять. Уверен, что когда-то ты не хотел принимать и смерть Дины, но ты справился со всем. — Это другое. Она частично из-за меня погибла. А эти твари намеренно не дают мне сдохнуть и намеренно пытаются что-то создать с помощью этого мусора. И что? Я должен молча или с возмущениями сожрать то, что они будут применять какое-то космическое дерьмо против других зверей? — А если это нужно ради безопасности нашей страны? Против террористов? — Безопасностью можно хоть войну прикрыть. Сколько в истории было случаев таких? Поэтому нет. Идут они в задницу. — То есть ты ничего не хочешь менять? Ты так и хочешь остаться здесь? Запереться в себе, плевать на семью, слать всех вон, грызться с военными, чтобы они продолжили считать тебя страшным и опасным чудовищем? Чтобы они увеличивали меры безопасности против тебя? Чтобы ты продолжал испытывать всю эту боль от генератора? — А какая разница? Они бы делали всё это и без моего активного участия. Почему? А потому что чёртов страх. Он толкает нас всех на самые разные поступки. Именно страх сталкивает людей друг с другом. Не будь звери такими пугливыми, то не было бы всех этих чёртовых войн. — Да, но ведь всё это место построили явно не из-за страха. Хотя да. Ты сейчас скажешь, что мы не знаем точно. — Да. Сказал бы. Но суть опять же не меняется. Чего мне делать? Смириться, что я останусь таким дерьмом и буду всё это терпеть? Понять, что был какой-то сценарий куда хуже, чем то, что есть сейчас? — Вообще-то для худшего сценария ещё не поздно. Ведь остаются пришельцы, от которых можно ожидать что угодно. — Ага. И это тоже зависит от этого страха. Они думают об агрессии, хотя есть вероятность, что они своими действиями и сами могут навлечь агрессию пришельцев на нас. — Да, но ты рассуди. Уж лучше иметь оружие и применить в случае нужды, чем остаться беспомощным, когда этого оружия нет. И я знаю. Ты сейчас скажешь про ядерное оружие, но оно уже носит другой характер. Оно больше для сдерживания, чем для применения. Это ещё в 50-х его боялись, поскольку вероятность применения была очень велика. Но сейчас все знают, что это такое. Сейчас это оружие мощнее в сотни раз. Поэтому нет. Крайне маловероятно применение этого оружия. А вот агрессия пришельцев как раз более вероятна, потому что мы не знаем, чего от них ждать. И ты всё равно не хочешь помочь, хотя ты прекрасно осознаёшь опасность. Я уверен, что всё осознаёшь. Просто ты по-прежнему упрямишься. — Да. Я упрямлюсь. Такая вот я мразь. Ставлю свои интересы выше интересов других. И мне плевать на всех. Пусть хоть вы все сгорите в страшных мучениях или сгниёте в рабстве у пришельцев, или сами подохните от ядерного оружия. Мне насрать на всех. — Это не ты говоришь. — А кто тогда говорит? У меня раздвоение личности? Во мне говорит та самая тварь, которая просыпается каждый раз, когда я дохну? Она незаметно за меня влияет? Шепчет мне в голову то, что я говорю сейчас? Может, в поезде во мне как раз и проснулся тот самый монстр? Может, тогда мы вместе хотели устроить ту жестокую резню? А? Может, тогда сильнее расширим ковыряние у меня в башке? Зовите сюда могучих экстрасенсов и медиумов. Прочтут мою душевную энергию и прочее дерьмо у меня в пятке. Чего нет? — Я тебя уже не устраиваю? — Устраиваете, но мне казалось, что одного вас уже мало. Будто военных устраивают ваши результаты со мной. — Ну, да. Они сказали, что я хоть чего-то добиваюсь. — Ага. То есть они признали, что они тупые ущербы, которые ничего со мной поделать не могут. Отлично. Уже что-то. Не прямым текстом, но признали. Что ещё говорят? Что я оборзел в плане газет и шахмат? Что пора бы мои требования ещё урезать? — Не говорят. Это самое простое, что тебе могут позволить. Но ладно. Мы отошли от темы. Вообще у нас какая-то традиция. Резко меняем темы и беседуем всё дальше и дальше. — А разве у нас с вами всё так не сложилось? Вам просто нужно было установить какой-то контакт со мной, а потом заставить меня работать, но в итоге мы обсудили все наши семьи, историю, военных и прочее. Мы многое обсудили. Я прямо сейчас вспоминаю и вижу, как вы говорите про своего тестя, который был прямо маньяком в плане монет. Что вы не продавали его коллекцию, что она для вас, как важная часть тестя. И спросили меня, что я оставлю после себя. — А, да. Я тоже помню. Но это я всё-таки по делу говорил. — Это понятно. Но суть не меняется. Мы на разные темы беседуем. Так что всё по теме. Ну, почти. Но неважно. Мы снова отвлеклись, да? — Да. Так вот. Это говоришь не ты. Это в тебе снова говорит упрямство. Я уверен, что на самом деле тебе не всё равно на других. — Да? Так вот. Это говорите не вы. Это в вас говорит упрямство. Я уверен, что вы просто упрямитесь. — А… Не понял. — Вам разве не кажется это нелогичным? Вам не кажется, что вы упрямитесь? Вы каждый раз говорите, что это не я говорю и прочее. Что я так не думаю. Однако вы сами говорили, что слова всё-таки отражают меня. Так почему вы упрямитесь и продолжаете говорить всё это? Почему вам не смириться и не признать, что я совсем свихнулся и плюнул даже на семью? — Потому что я уверен, что ты прежний. Ты не раз это доказал. — Где? Опять город? Этот аргумент уже себя изжил. Сейчас времена другие. Так почему вы упорствуете? — Ну, допустим, я верю, что ты прежний. — Серьёзно? Такой специалист, как вы, да ещё и военный, руководствуется верой? Глупым не кажется? — Не кажется. Так как я ещё и убеждён в этом. — Чем? Я раз за разом подтверждаю обратное. Чего вы продолжаете так в меня впрягаться? Вы ещё давно могли сделать вывод, что я безнадёжен, и отдать меня военным с концами. Чего вы так упираетесь в моё состояние? Я всего лишь ваш пациент, а не родственник. Снова что-то личное? — Да. Ты моё личное дело и работа. Поэтому я и упираюсь. Я хочу, чтобы ты вернулся к нормальной жизни. — Шутите? — Нет. Не шучу. Я уверен, что ты ещё не потерян. У тебя ещё есть шанс снова вернуться к родным. — А смысл? Эти меня не отпустят, а я не перестану хотеть сдохнуть. Вы долбитесь в стену. — О, боже. Давай закроем эту тему. Я тебя не кину и всё. Давай больше не будем поднимать эту тему? — Просто я вас не понимаю. — А я не понимаю, как ты так легко можешь кинуть семью, в которой тебя ещё любят. Ну, пускай они не знают всей правды о тебе. Они же не изменят своё отношение к тебе. — А должны бы. Я грёбаный убийца и монстр. Я слал их всех нахрен. И вот, почему мне надо знать их отношение ко мне. Я должен знать, что они думают обо мне, чтобы я решил, что думать о них. — Ладно. А если они скажут, что всё ещё тебя любят? Несмотря вообще на всё, что случилось? — Тогда это они долбанулись. — Серьёзно? — Да, серьёзно. Если они будут знать вообще всё, то сами меня пошлют. А если узнают, что и я на них плюнул, то тем более им незачем со мной иметь дел. Поэтому предлагаю тему семьи закрыть окончательно. — Вообще-то мы ещё не всё обсудили. — Мне плевать. Я не хочу о них говорить. Просто не хочу. Никогда и ни за что. И вообще. Делайте ход. — Ник… — Делайте ход и ничего больше, — настоял на игре Ник, и Иван Львович решил замолчать, чтобы дать Нику успокоиться, а себе дать подумать над беседой. В итоге они полчаса молчали и играли, поскольку психолог думал, о чём поговорить, и предугадывал беседу с Ником, после чего он решил всё-таки отойти от семьи и поговорить о самом Нике. — Расскажи о себе. — Можно не надо? Я устал уже от этого. Не хочу опять это проходить, так как вы прекрасно знаете всё обо мне. — Возможно. Однако я полагаю, что ты всё равно думаешь не только о конце жизни. О чём ты ещё думаешь? У тебя не возникло каких-то других интересов? Помимо шахмат и кино? — Откуда? Я банально не знаю, что в мире происходит. А газеты всё равно не передают весь мир. Они не передают душу, понимаете? Я не знаю, как все живут. Может, уже все поголовно с телефонами говорят, как со живыми зверями а отвечают им, как именно живые. — Нет. Ты не настолько долго здесь. Но всё равно. Ни к чему интерес так и не возник? — Откуда? Интерес в основном возникает в жизни. А я моя жизнь давно кончилась. — Ты прекрасно знаешь, что это не так. Тем более это противоречит тебе самому. В чьих интересах смерть? В чьих интересах недопущение использования этих технологий? — Нет. Всё, хватит. Хватит цепляться к словам. Нет у меня ничего, кроме шахмат и кино. Всё остальное не имеет значения и мне плевать на всё остальное. — Это тоже плохо. Это снова следствие апатии. Нельзя становиться таким безразличным. — Почему? Что в этом такого? — Потому что безразличие нас губит. Оно лишает нас эмоций и каких-либо привязанностей. Мы теряем свою личность. — Опять приведёте в пример кино или что-то ещё? — Могу, но уверен, что ты и сам знаешь такие примеры. Но у меня ситуация уже именно личная. Почти. Один мой друг и коллега много лет назад занялся исследованием одного убийцы. Обычный гражданин, но только он стал массовым убийцей. Однажды на одном концерте на открытом воздухе он появился на сцене, прервал выступление и открыл ящик, который он принёс. Причём подмечу, что этот зверь был медведем. То есть у него там был большой ящик. Так вот. Он стал кидать прямо в зрителей самодельные бомбы, которые взрывались и убивали десятки зверей. Его попытались остановить выступающие и их охрана, но он внезапно достал пулемёт и их всех убил, а потом он начал вести стрельбу по окружающим. — Чего? Это… Та трагедия в Питере в 17-м году? — Именно она. Хотя… Да. Не знаю, почему сразу не сказал. Но не важно. Ты знаешь, что там было, да? — Да. 174 убитых. — Верно. Так вот. Мой друг тоже был психологом, но более узкого профиля. Он занимался расследованиями подобных вещей. И вот ему поручили разобраться в том убийце. Если упростить, то на данный момент итогом его исследования стало то, что тот зверь был крайне апатичен. Крайне сильная апатия и тяжёлая форма шизофрении. Он также говорил, что ему плевать на всё и даже себя. Причиной считается то, что с ним случилось в Нигерии в 13-м году. Он был в командировке вместе с военными специалистами России у военных Нигерии. У них тогда был кошмар в безопасности внутри страны. И вот террористы вместе с сепаратистами, которые были против власти в стране, напали на их базу. Зверь попал в плен, но его спасли. В рапорте он доложил о многочисленных пытках и мучениях. О большем он не сказал. В ходе работы с этим зверем мой друг и узнал, что он как-то очень сильно сломался в плену и после него. Выводом стала апатия и шизофрения. И… По секрету. Ну, в этом месте. Его после выяснения ситуации просто убили. По закону его нужно было засадить пожизненно в тюрьму строгого режима или пожизненно психушку и смирительную рубашку, однако было решено его убить. Был велик риск, что он даже в тюрьме устроит хаос. — Ага. Так вот, как работает российская система правосудия? — Нет. Это было особое исключение из правил. Такого зверя было просто опасно оставлять в живых. — Именно поэтому официально он умудрился проткнуть себе шею ложкой в столовой. Да? — Верно. — Ясно. А в чём дело? Вам тут ничего не будет от того, что вы тут мне рассказываете такие тайны? — Я получил разрешение. Но ты понял, к чему я клоню? — Боюсь, что скажу хрень. Объясните идиоту. — Ты не идиот, но объясню. Тебе нельзя становиться таким. Просто… Безразличие тоже от чего-то зависит. Ты же смотрел кино и знаешь, что этот пофигизм у тех, кто обладает какой-то силой, вынуждает людей не обращать внимание на других. Ты ожесточишься. Сперва тебе плевать на себя и на других просто из-за того, что ты жить не хочешь. Потом тебе стало плевать на семью. А теперь тебе плевать вообще на всех при высокой вероятности нападения агрессивных пришельцев. Что будет потом, если всё станет ещё хуже в плане твоего состояния, а ты будешь свободен? Ты ради веселья начнёшь случайных прохожих убивать? Перебьёшь всю власть в стране? Всех военных? А что будет дальше? — Логичный вопрос. Зачем мне это? — Это сейчас тебя волнует этот вопрос. Потом он тебя может уже не волновать. Что, зачем, почему, для чего. Для тебя это всё уже не будет иметь смысла, потому что ты погрузишься в страшное и жестокое безразличие. Гуляя по улицам, ты не будешь гнушаться сломать кому-то руку, если к тебе пристанут. Ты сможешь жестоко убить обычных грабителей ювелирного магазина. Вспомни убийцу Дины. Разве ты не хотел, чтобы он умер за то, что сделал? — Думал, но недолго. Меня утешало то, что он получил своё наказание. — А теперь представь себя уже вот таким на том самом месте, где ты его остановил. Ты видел, что он стрелял в полицейского. В своём состоянии тяжёлой апатии ты бы просто убил его на месте. Тебя бы заклеймили убийцей. А что потом? Ты стал бы убивать полицейских, которые попробуют тебя арестовать? А потом начнёшь убивать спецназ? ФСБ и военных, которых натравят на тебя? Ты будешь ходить по бесконечному круг насилия и убийств, потому что ты безразличен к жизням других зверей и тебя будет невозможно остановить. — А что? Прикольно. Красиво звучит. Ник — монстр всего мира. Хотя нет. Фигня. Но прикольная идея. Вы меня соблазняете. — Что? Нет… Нет, я… Я… — Да успокойтесь вы. Я шучу. Кроме идеи о том, что никто мне не указ. Я просто хожу по улице, и никто меня не трогает. Делаю, что захочу. Например, сходить в кино. Я давно не был в кино. Июнь 37-го. Я тогда с отцом в кинотеатр ходил. И вообще. Я хочу спрыгнуть с высотки. — Чего? — Я серьёзно. Я хочу спрыгнуть нахрен с высотки. Может, я и не сдохну, хотя желательно, но будет круто. Увидеть город в полёте, а потом долбануться лицом в асфальт. Скажите, что прикольно? — Ээ… Я не знаю. Мне с парашютом прыгать не приходилось. — Ладно, но скажите, что прикольно. Я в таком состоянии и упаду прямо на асфальт, а на нём останется моё впечатавшееся лицо. Тем более я почти так сделал. Правда, я с третьего этажа упал, но ничего. Проверю на высотке, — ответил Ник, и тут же Иван Львович заметил, что Ник стал проявлять интерес к чему-то на воле, поэтому он обрадовался, так как нашёл то, что расчитывал найти у Ника в беседе. — Ладно. Тогда что ещё? Лечь под каток? Посмотреть, раздавит он тебя или нет? — Возможно. Пока не знаю. — А что ещё? Опуститься на дно Марианской впадины? В космос слетать? И даже выйти наружу? — Неплохая идея. — Согласен. Но неужели я слышу от тебя интерес к чему-то даже в твоём состоянии? — спросил психолог и даже улыбнулся, а Ник промотал всё в голове и решил, что Иван Львович его будто поймал. — Нет. — Да. — Нет. — Да-да. — Да нет. Всё, хватит. Не было этого. Я не… — Я был прав. Ты не безнадёжен. — Да нет. Это бред. Хватит цепляться к словам. — А это уже не просто слова. Ты мечтательно говорил то, о чём хотел. И в итоге сам не заметил, как начал противоречить сам себе. — Нет. — Смирись. Пойди по пути, который ты не раз выбирал. Смирись. И ты начнёшь принимать позитивную энергию, — в шутку сказал Иван Львович. — Да пошли вы. Нет. Нет, это бред. — Ты называешь бредом свою очевидную заинтересованность в чём-то, помимо смерти? Или снова говорит твоё упрямство, которое противится всему вокруг, кроме смерти, потому что ты боишься признать, что тебе не плевать на всё вокруг? — Чего? Боюсь признать? Вы что пили? Вы были у моего друга Димы на работе? Этот химик сварганил какую-то более дурную чайную дурь? — Не слышал про какую-то дурь. — Да? А то на него похоже. Он как ваш тесть. Тоже маньяк, но в плане чая. — Не знаю, поэтому нет. Ничего я не пил такого. Но вот сейчас ты снова отнекиваешься от своих слов, которые ты сказал сам. Причём так… Немного мечтательно. — Помутнение. Я переутомился. — От чего? От шахмат? Или что? Чем ещё можно надавить на тебя здесь, чем на тебя ещё не давили? — Например, вами. Если бы они лишили меня вас, то всё. Хрен им, а не работа со мной. Они бы скатились до банальных садистов и тех же уродов, которые создали это место. Драли бы мне мозги, пока где-нибудь через десять лет я не потеряю своего смысла. А для меня это что… Будет лишь десять минут. Потому что они бы тупо сдались. Потому что они тупые ущербы, которые ни на что больше не способны, кроме как драть мне голову. А с каким-то новым психологом я дело иметь не хочу. Это чего… Это будет буквально повтор того, через что мы с вами прошли. У них крыша поедет до такой степени, что уже и сам президент устанет от меня и скажет использовать меня по полной. Поэтому нет. Надавить на меня можно, но это станет их самой последней ошибкой. Они ещё сильнее толкнут меня на побег и на новые попытки игнорировать генератор. Поэтому пусть они действительно всё взвесят и поймут, что давление на меня лишь усугубит ситуацию. Конечно, они могут думать, что раз я все эти месяцы сидел смирно и даже терпел генератор и прочее, хотя и посылал в разные места, то это не значит, что я буду таким смирным ещё лет десять. Поэтому идут они в задницу. — Ага. Отлично. Тогда мы можем прямо сейчас вернуться к твоей идее про свободу в обмен на подчинение при условии полного контроля твоей семьи. — Опять? — Да, опять. Мне нравится твоя идея. — Да ну? А как же риски? Вас не парит, что я в любой момент от простой случайности могу стать тварью и устроить массовую резню? — Меня это волнует, но! Но. Даже в такой ситуации я могу подумать наперёд. Если дать тебе свободу и хоть какой-то отдых от всего этого, а взамен ты бы продолжил подчиняться, зная все возможные последствия, то я бы такое одобрил. — А если я попытаюсь спасти семью от вас и таким образом лишить вас рычагов давления? — Есть такая вероятность. На месте маршала я прикажу усилить давление на тебя из-за твоих родных. — Что? Что вы сделаете? Убьёте их? — Нет, но что-нибудь сделаем. Например, заморозка счетов. Или ещё что-нибудь, чтобы вынудить тебя подчиниться. Я же знаю, что ты всё ещё к ним привязан. Даже к отцу. И я знаю, что ты не допустишь страдания других зверей, которые вообще не при делах. — Даже после поезда, когда я сделал так, что заложников убивали из-за меня? — Да, потому что в городе ты доказал, что тебе не плевать. — А если я всё-таки долбанулся с этим предложением, и на самом деле мне насрать на родных и всех остальных, и я пойду тупо устраивать геноцид всей планеты? — Ну, я в это не верю. — А вы — не вы. Вы маршал, у которого есть приказ от командования. Думайте, как он, а не Иван Львович. Думайте больше, как военный, а не психолог. — Тогда не знаю. — Вот. Поэтому закроем эту тему. Ничего они мне не дадут. Лишь голову взорвут для профилактики. Чтобы больше не предлагал чушь, которая всем грозит хрен знает чем. — Даже если так, нам надо обсудить. — Не хочу. — Ладно. Тогда делай, что хочешь. — Не понял. Вы даже настаивать не будете? — Зачем? Я понял, что я в итоге сдамся, если ты не захочешь говорить. Дать телефон? — спросил психолог, так как телефон сейчас лежал ближе к нему. — Да. Дайте, пожалуйста. А вы идите на обед. — Я уже пообедал, поэтому закроем эту тему. Я останусь. Сдайся и смирись насчёт меня в этом месте. Может, сдашься и в своём упрямстве. — Не дождётесь. — Ага. То есть ты согласен, что это ты просто упрямишься, а не думаешь так на самом деле? — Не… Чё? Да пошли вы, — снова отмахнулся Ник, включил музыку и увеличил громкость, чтобы не слушать барсука, а тот лишь улыбнулся и продолжил думать над шахматами, слушая музыку и думая об их диалоге. В какой-то момент Ник даже из-за случайных мыслей и воспоминаний о психологе подумал, что он ему должен за такую работу с его головой. — Чем я вас должен? — Что? — Чем должен? Чем обязан? — Не понял. — Вы со мной возитесь уже в который раз. Всё-таки мне помогли разобраться в голове. Делаете то, на что неспособны эти олухи. Хоть на что-то влияете в плане меня, в этой яме. Чем я вам должен? Отпуск всей вашей семье потребовать? 13-ю и 14-ю зарплату? Кучу премий? — Ничего ты мне не должен. — А мне кажется, что должен. И буду должен, пока не выплачу. — Да перестань. — А что? Я всё-таки немного принципиальный. Прямо вот вспоминаю случай. Точнее рассказ отца. Он помог беременной жене своего друга. Успешно привёз её в роддом, и у них родился сын. Он считал, что так и останется должен отцу. Ну, и должок он вернул. Он помог моей маме устроиться на работе, на которой она до сих пор работает. Наверно. — Ага. И ты считаешь, что должен мне? — Да, — ответил Ник, и психолог понял, что он снова сможет подловить его. — И зачем тебе это? Какая выгода тебе от этого? — Не знаю. Я просто хочу отплатить чем-нибудь. Чую, что я вам должен за такой геморрой со мной. — Ага. То есть у тебя есть интерес к чему-то, кроме смерти, и теперь в твоих интересах мне отплатить за мою работу, а ещё ты всё-таки как-то положительно вспомнил то, что связано с отцом. Неужели ты снова себе стал противоречить? — спросил Иван Львович и снова улыбнулся, а Ник всё обдумал и понял, что психолог снова его поймал. Он снова разозлился на барсука и даже предположил, что он снова начнёт повторяться, поэтому от злости он просто открыл ноутбук и на полную громкость включил музыку на телефоне. Иван Львович же понял, что Ник снова зол и не хочет разговаривать, поэтому тоже отвлёкся на телефон и на шахматы, рассчитывая, что Ник сам решит заговорить, и в итоге они просидели в громкой музыке полчаса, пока Ник не решил поговорить. — Пошли вы нахрен. Вы… Вы меня… Это случайно вырвалось. Я не хочу всего этого. — Кто тогда мне говорил, что будет мне должен? — Я беру свои слова назад. Нет. Мне насрать на всех. На вас, на них, на всех. Чтоб вы все сдохли в страшной агонии, когда пришельцы придут. — Ник. — Что? Пошли вы. Это не моё… Вы меня не поймали. Это… Это бред. Нет. — Поймал. — Да нет. Это чушь. — Будь это так, то ты бы так искренне всё не говорил. Ты сам всё сказал. Я из тебя ничего силой не тянул. Ты сам продолжал свои мысли. Поэтому… — Нет. Никаких «Признай». — Признай… — Нет. Нет, идите нахрен. Я не хочу. — Просто смирись. — Это бред. Хватит. — Нет, не хватит. Ты сам себе поможешь, если признаешь. — Идите нахрен. — Почему ты так противишься? Ты боишься правды? Ты боишься признать правду? — Чего? Какую правду? — О том, что у тебя есть интерес к жизни. — Чушь. — Правду о том, что тебе не плевать на окружающих и родных? — Мне насрать. — Или правду о том, кто ты такой? Что ты действительно являешься лишь экспериментом? Правду о том, что твои родители поступили правильно, когда ещё до твоего рождения решили сделать тебя именно своим сыном, а не отдать кому-нибудь на воспитание? — Да плевать им было на меня. Они из жалости меня взяли. Они не хотели меня. — Частично да. Но они всё равно полюбили тебя еще до твоего рождения. Они лишь хотели узнать, что у них есть будущее. В итоге они это узнали и добились своего. Родилась Джуди. — Чтобы потом её назвали близнецом лиса из пробирки, который родился ещё и с дефектом, который угробил всю мою жизнь. Вы все долбанулись. И они, и эти клоуны, и вы. — Ты опять противишься моим фактам. Ты боишься признать правду и смириться с тем, что случилось? — Да пошли вы! — крикнул Ник и посмотрел на барсука грозным и сердитым взглядом. — Вы несёте сучий бред, блядь. Вы всё равно не знаете, какого жить с моим дерьмом. Во всех деталях и подробностях вспоминать рассказ от своих якобы родителей, который уничтожил всё, чем я жил. Жить с воспоминаниями о десятках убийств и смертей. Жить, сука, вспоминать и терпеть всю ту боль, что я испытываю и продолжу испытывать из-за этих мразей. Вы всё равно не знаете, какого жить в таком кошмаре, поэтому вот посмотрел бы я вас сейчас, если бы вы были на моём месте. Я бы посмотрел, как вас бесит, что вам несут один и тот же бред про смирение. Идите в жопу. Нихуя мне это сраное смирение не помогает. Это, блядь, мусор. Нихера мне это не помогает. Становится только хуже, потому что мне противно так жить, а вы будто специально доводите меня до срыва и специально давите мне на мозги, чтобы я ещё сильнее осознавал что моя жизнь дерьмо. Свалите нахуй отсюда, — резко выразился Ник, но барсук продолжил сидеть. — Я сказал, свалить. — Нет. — Нет, блядь. Вы уйдёте отсюда немедленно, или я вас заставлю. Живо вон отсюда! — крикнул Ник, встал на пол, ударил руками по столу и ещё более грозно посмотрел на психолога, а тот дрогнул от такого взгляда и крика, решил не рисковать и медленно начал вставать и отходить назад спиной, боясь страшного взгляда Ника, который неотрывно на него смотрел, а в это же время дверь уже открывали солдаты, которые быстро впустили психолога в коридор и закрыли дверь, а тот зашёл в комнату наблюдения к маршалу и увидел, что Ник уже сидит на столе и смотрит на шахматы. — Это что было? Провокация пошла не по плану? Или вы специально? — сразу спросил маршал. — Нет, это… Это… Я не знаю. Я ничего такого не планировал. — Но вы на него давили. — Да, но чтобы он признался. Я не ожидал, что он взорвётся. — Почему не ожидали? Не просчитали? — Просчитал. Но я больше ожидал, что он просто замолчит на какое-то время, как раньше, а не выгонит меня. — И что вы планируете делать? — А… Я пока не знаю. Перешлите мне эту запись нашей встречи. Я… Дам ответ позже. — Ладно, — ответил маршал, проводил взглядом психолога и посмотрел на экран, на котором было видно, как Ник недовольно смотрит прямо на камеру в углу, от чего зверь лишь вздохнул, поскольку ему лично уже надоело иметь дело с такой личностью, как Ник, который ещё и никак не влияет на все возможные исследования учёных, которые так никуда и не двинулись за все эти месяцы кропотливой работы, а весь персонал стал лишь ещё сильнее бояться Ника, поскольку уже все звери на объекте и даже на поверхности знают, какое чудовище живёт в этом месте, которое многие уже стали называть проклятым из-за всего, что случилось здесь.