Уникальный организм/подопытный/жертва. Предвестник мира/бог войны. Герой/Ходячий мертвец. Легенда

      Спустя несколько минут молчания Иван Львович прикинул возможный ход беседы и решил уже поговорить с Ником. — Ладно… Теперь другой вопрос. Раз ты так серьёзно настроен насчёт того, что они все предатели и тебе ничего не дадут. Почему ты предложил президенту свободу? Твоя свобода снаружи, твоя семья под прицелом, подчинение военным и учёным. Как я понял, ты не хотел на них работать, поскольку убедился в обмане, ещё до того, как выдвинул такое предложение. Но ведь твоё нежелание работать дальше противоречит твоему новому предложению. Ты сам предлагал работу на военных и учёных и даже минирование квартиры твоей семьи в обмен на твою свободу. Почему? Зачем ты такое предлагал? Ты был враждебно настроен ко всем. Тогда почему ты это предложил? — спросил Иван Львович, от чего Ник даже серьёзно задумался, поскольку не думал об этом предложении подробно, но в итоге он решил, что он это предложил просто от отчаяния. — Хрен меня знает. Видимо, тупо от отчаяния. — Однако это хорошая идея. Даже если это было и вправду отчаяние, то оно было адекватным. Ты спокойно предложил и описал свою идею. — И что они ответили? — Ничего. Лишь сказали узнать от тебя всё, что возможно. Конечно, они не хотят допускать твоей свободы, но это же всё-таки военные и правительство. Они могут в данной ситуации пойти на компромисс. — Это вы так от себя добавили или они так сказали? Компромисс со мной в плане моей свободы? Это тоже самое, что ребёнку доверить ящик гранат. — Нет. Они допустили очень мелкую возможность компромисса. Конечно, они против него, но это же правительство и военные. Ты же сам знаешь. Они допускают всё, что только возможно. — Однако они не допускают варианта, при котором в какой-то момент я, генератор и корабль можем взорваться и испарить большой кусок земли в радиусе нескольких километров или даже тысяч километров и в таком случае лучше убить меня в камере, а всё остальное утопить в Марианской впадине. — Тогда не стоит исключать вариант, при котором ты можешь взорваться, если тебя уничтожить. Слушай, мы так можем очень долго размышлять. Даже представить вариант, что вы все в случае чего-нибудь перенесёте всё население планеты в эпоху динозавров или телепортирует всю планету к тем, кто создал этот корабль. Прямо к ним домой. Мы так долго можем фантазировать. Вот только главные варианты это не меняет. Есть вероятность возможной враждебности одной или даже нескольких цивилизаций за пределами нашей планеты. И сейчас именно эта неизвестность вызывает у всех нас страх, потому что мы не знаем, с чем имеем дело. Ты же этого не хочешь признавать. Ты будто отказываешься признавать, что эти исследования и последующие работы с этими технологиями могут помочь нам выжить. Не спорю. Доказательств враждебности нет, но это не доказательство того, что враждебности нет. Поэтому в данной ситуации мы обязаны готовиться к худшему. Ты же не хочешь это признавать. Получается, что тебе всё равно на родных и на миллиарды других зверей. Ты их всех не знаешь, но это не отменяет твоё безразличие к близким, раз ты не хочешь ради них работать с военными, пускай и пожертвовав собой, хотя это противоречит твоей природе. Раньше ты всегда был готов подставить под удар себя. Почему? Ты не ценишь свою жизнь? — Ценю. Я всегда борюсь за свою жизнь, если ей что-то угрожает. — Тогда почему ты каждый раз бросался вперёд? Ты защищал сестёр, своих друзей и окружающих. Ты в первую очередь рисковал собой на работе, чтобы это не делали другие. Ты ради других терпел страшную боль, а они тебе в больнице лишь говорили спасибо, благодарили и оказывали разную поддержку, хотя ты даже не требовал от них ничего взамен. Что изменилось сейчас? — Я столкнулся с военными и политиками и их подлинной сутью. Я её и до этого знал всё это, однако мне сложно со всем этим работать, раз я стал соучастником всей этой деятельности, в которой плюют на всё, что не относится к их основным целям. На работе я знал, на что иду и ради чего работаю. А эти работают одновременно ради всего, что только возможно, и среди этих целей как-нибудь потом точно появится мысль об использовании всего этого дерьма против других зверей. Они чёртово правительство и военные. Кто их может остановить? Да никто. Это бесконечный процесс к саморазрушению. Именно желание знать и обладать привело нас к возможному ядерному концу света. — Не спорю, но ты игнорируешь тот факт, что именно ядерное оружие не позволяет случиться большой войне. Все его обладатели будто находятся в мелкой комнате со своими гранатами, и если кто-то кинет гранату, то их кинут другие, и погибнут все. Поэтому вероятность ядерной войны крайне мала. А вот угроза инопланетной агрессии высока. Мы знаем, к чему приведёт применение ядерного оружия, а вот к чему приведёт наше знакомство с пришельцами, мы не знаем. Ты пойми. Вся наша деятельность упирается в этот простой факт. Мы не знаем, что это такое. Мы не знаем, к чему готовиться. Поэтому сейчас даже изучение этих технологий в целях создания оружия против пришельцев является лишь банальным инстинктом выживания. Неизвестность крайне пугает, поэтому мы должны готовиться к худшему, чтобы минимизировать возможные последствия от возможного боевого столкновения с пришельцами. И пускай они даже могут расщепить нашу планету на молекулу, а мы даже вдохнуть не успеем. Однако это не повод ничего не делать. Это преднамеренное поражение. Это глупое признание поражения перед неизвестно чем. Это просто глупо. Лучше перестраховаться и подготовиться к худшему, чем ничего не делать и надеяться на что-то хорошее или просто сдаться от одной мысли о том, что все усилия бессмысленны. Это противоречит нашей природе. Во все времена звери не сдавались просто так. Адекватные, агрессивные, тупые и прочие звери. Самые разные звери не сдавались просто так. Ты не сдавался просто так никогда. Поэтому сейчас просто повторяется естественный процесс нашей жизни. Почему ты так против него? — Просто дело в том, что этот процесс позже может быть превращён в оружие против других зверей. Когда-то дирижабли и самолёты были просто воздушным транспортом, но Первая Мировая превратила их в оружие. Я не хочу быть соучастником создания оружия, которое будет применено против разных зверей. — Тогда почему тебя вдруг это стало волновать? — Потому что я не могу умереть. Я буду обречён жить с знанием о том, что я помог создать оружие, от которого погибли просто случайные жертвы. Я и тех гражданских в поезде не знал, но многие из них погибли из-за того, что я сорвался и стал сражаться. Это ещё хуже. Я помню всё это. Я помню, как их на моих глазах убивали, а я по своему желанию привёл к тому, что их убивали. Мои же действия привели к тому, что я убил собственных коллег. Я не хочу жить с точным знанием о том, что кто-то ещё погиб от того, что я помог создать. И при этом никто не будет знать, какого мне от всего этого. Никто не знал, что чувствовал Калашников, который создал оружие, из которого потом убивали многие тысячи человек. Он не хотел всего этого, но это случилось. Так и здесь может быть тоже самое. И ладно бы я был таким же, как Калашников. Был бы я смертным, то совершил бы самоубийство, но раз я и так уже труп, то мне останется лишь жить со всеми этими знаниями. И от этого моё положение становится ещё хуже. — Ладно. Но тогда почему ты до этого не было против военных? Например, ты налогоплательщик. И вполне возможно, что вот какая-то часть твоего налога стала деньгами государства, а потом эти деньги пошли на создание оружия. Ты же знал это. Верно? Тогда почему ты был не против этого? — Тогда я не мог это контролировать. Это было то, на что я повлиять не мог. — А сейчас тебя что не устраивает? Просто деталь, в которой ты имеешь прямое отношение к этому оружию? — Да. — Ясно. Ты всё возводишь в абсолют. — Нет. — Да. Это видно. Ты сейчас будто ведёшь себя, как идеалист. Ты не хочешь думать здраво и как-то в целом. Ты не хочешь видеть картину в целом. Ты считаешь, что никаких опасных пришельцев нет и что всё будет хорошо, если ничего не делать. Ты упёрся в тот факт, что тебе приходится всё это терпеть, и за этим фактом ты как раз и не видишь общую картину. — Как раз я вижу общую картину. И я поступаю точно также, как они. Я вижу вероятность чего-то плохого и опасного. Они видят опасность из космоса, а я вижу опасность от того, что они могут устроить с помощью оружия, которое смогут сделать. В такой ситуации мне кажется, что я более адекватный и приземлённый. Я вижу проблемы на планете, а не где-то в космосе или ещё где-то за 50 измерений отсюда. И думаю о настоящем и будущем на этой планете, а они же думают о чём-то там другом возможном из космоса, и они на основе лишь пары теорий хотят создать такое оружие, которое они могут применить и против других зверей на этой планете. То есть они не думают о проблемах на планете. Они думают о проблемах из космоса. — То есть подумать и что-то сделать ради безопасности всего мира — это проблема какого-то космоса? Это неадекватная цель, ради которой нужно трудиться? — Слишком велика вероятность использования оружия против нас же. Это же огромный соблазн. Они не устоят перед этим. Сколько история знает примеров. — Но она не знает того, что знаем мы. В данной ситуации мы столкнулись с не просто каким-то оружием от какого-то ещё. Мы столкнулись с пришельцами. И на фоне этого вероятность использования оружия против других зверей падает. Наверху ведь не идиоты работают. Они могут думать и о том, чтобы потом поделиться этим оружием с нашими будущими союзниками, если пришельцы окажутся нашими врагами. В такой перспективе нелогично использовать оружием против других зверей. Это может испортить дальнейшие наши отношения, если выяснится, что что-то произошло из-за нашей страны. Они знают меру. — Знали бы меру, то на планете не создали бы столько ядерного оружия. Раньше была пара бомб у двух стран, а теперь всей этой хрени тысячи и она сейчас даже более разрушительная, чем раньше. Поэтому нет. Это не гарантия того, что это оружие не будет использовано против других зверей. — Даже если так. Это всё равно не повод для того, чтобы не работать. Бездействием ты обрекаешь всех нас на неизвестные последствия. Причём не факт, что в таком случае твоя участь будет в сотни раз хуже, чем сейчас. Неужели ты действительно хочешь такого? — Не хочу, но я и не хочу поддерживать будущие многие убийства с помощью этого дерьма. И я даже не хочу потом слышать весь этот бред про жертвы, необходимость, более худший вариант и прочую хрень. — То есть ты хочешь сказать, что я здесь бредом занимаюсь? Всё, о чём мы с тобой говорили раньше? Всё это бессмысленная чушь? — Нет. Но я просто не хочу всё это проходить заново. Они что угодно будут говорить, чтобы оправдаться. Как до сих пор оправдывают две атомные бомбы в Японии и Дрезден. Это были массовые убийства и разрушения, которые не имели веской основы. Дрезден изничтожили, чтобы мы увидели, на что способна авиация США и Англии. А чего они в Японии добивались, я не знаю. Просто демонстрация того, какую они хрень сделали. Вот и эти будут делать также. — Даже если это так. Это… Не веский повод, чтобы отказываться от оружия, которое может спасти нас всех от пришельцев, если они будут враждебны. Тебя действительно устраивает смерть всех на планете, а потом возможное твоё вечное скитание по пустой планете в страшном одиночестве? — Нет. — Тогда давай решать этот конфликт интересов. У тебя складывается такая ситуация, что ты снова противоречишь сам себе. Ты не хочешь гибели всех вокруг, но при этом ты против гибели случайных жертв от инопланетного оружия. Ты не думаешь, что пора уже определиться? Просто у тебя будто снова какая-то неопределённость и упрямство. Ты не хочешь ни того, ни другого, но при этом ты хочешь то, что по сути может быть невозможно. Ты не хочешь гибели некоторых зверей и при этом надеешься на невраждебных пришельцев. Ты идёшь на огромный риск, ставя под угрозу всех вокруг своим желанием сохранить чьи-то жизни. Но ведь это неправильно. Ты идёшь на риск, который может привести к гибели всех зверей. Ты не хочешь сценарий, при котором ты останешься таким на очень долгое время, и этим ты лишь рискуешь всеми. Неужели тебя это устроит? Чем это лучше того, что оружие используют против других зверей? — Враждебность не доказана, а наша история доказывает использование почти чего угодно ради достижения целей. — То есть ты действительно глуп. Ты полагаешься на слепой случай и используешь это в качестве аргумента. — Как и они это делают. Прикрываясь хоть вселенской безопасностью, они будут творить то, что даже сложно представить, и никто им ничего не сделает в ответ. — Но ведь это другое. Ты препятствуешь нашей безопасности. Ты не хочешь работать и жить и этим ты обрекаешь всех нас на самые разные последствия, которые сложно представить, — договорил Иван Львович и решил уже особо себя не сдерживать, поскольку он устал долбиться в стену и не добиваться результата. Он уже не хотел ещё раз проходить всё то же самое с Ником, что было раньше, поэтому даже вспомнил генерала. — Ты… Эгоист, — выговорил психолог, что он ещё ни разу не говорил в адрес Ника, который крайне удивился такому высказыванию, от чего он стал ждать, что ещё скажет Иван Львович. — Ты извини, Ник, но это уже просто невыносимо. У тебя выбор крайне простой. Либо ты продолжаешь работать, надеешься на смерть и переживаешь, что, лишь возможно, причастен к некоторым смертям от какого-то оружия, либо ты обрекаешь нас всех и даже себя на неизвестно какие последствия. Ты действительно этого хочешь? — Ничего из этого я не хочу. Можно поступить проще. Убить меня прямо сейчас и избавиться от одной проблемы, которая порождает другие проблемы. — Это не выход. Мы всё ещё не знаем тайны этих технологий и их создателей. И будет лучше, если в этом исследовании будешь помогать ты. Ты можешь стать тем, кто поможет нам выжить. — Что-то мне это напоминает другие похожие слова. Меня это привело к договору, с которым меня кинули. — О боже мой. Ты просто невыносим. Ты чёртов эгоист. Тебя это не волнует? — Волнует, но я не беспокоюсь. Это тот редкий случай, когда я больше о себе думаю, а не о других. — Но ведь это уже переходит все возможные края. Ты снова противоречишь сам себе. Ты не можешь вот так просто бросить миллионы зверей на произвол судьбы. Ты просто не можешь так сделать. Ты своей маме букет отослал. Что это такое? — Да я уже думаю, что это была ошибка. — Что? Почему? — А на что это похоже? Массовый убийца всё это время был в городе и даже не поздоровался, а потом цветы и открытку прислал. Это издевательство над бедной женщиной. — Но ведь. Это было сообщение от сына, а не от убийцы. Она же всё ещё тебя любит. — Откуда вам знать? Я целый год с ними не виделся, родную сестру я послал нахрен отсюда, а уже на свободе я ни к кому даже не зашёл. Я даже отца не убил. Кто я вообще для них после всего этого? Моральный урод, который решил поиздеваться с помощью букета. Я подумал, что для неё это был не какой-то там знак внимание. Признак, что я ещё живой. Извинение, что пропустил день рождения. Я подумал, что это издёвка, поскольку я её уже послал и теперь намерено избегаю. А моё игнорирование семьи в городе это лишь подтверждает. — Нет. Я уверен, что она до сих пор тебя любит. Что твоя семья тебя всё равно не бросит в случае нужды. — С чего им так делать? — Да потому что они твоя семья и всё. Здесь не нужны другие причины. — Разве? Разве адекватная семья будет лояльна к своему близкому, который стал монстром и массовым убийцей? — Нет, но ты опять передёргиваешь. Ты игнорируешь то, что как раз и не делает тебя монстром. Ты остаёшься адекватным. Ты здраво и объективно думаешь. Ты не хочешь так жить и жаждешь смерти. Ты не хотел становиться таким и не хотел кого-то убивать. Будь ты монстром, то ты бы по своему желанию убивал всех вокруг. Ты бы и меня разорвал на куски в нашу первую встречу, если бы ты действительно был поехавшим психом, который хотел только крови. Но нет. Ты всё равно остаёшься жертвой этого места. Вот как раз это и помогает твоей семье о тебя так думать. Они знают, что ты не по своей воле делал то, что делал. — Да? И про поезд они знают? Они знают, что я там устроил? — Не знают. — Именно. Вот и расскажите им. А то интересно получается. Вы используете мою семью в качестве аргумента, хотя они даже не знают всю правду обо мне. Уверен, что если бы они знали про поезд, то они бы изменили своё мнение обо мне. — А я уверен, что нет. — Пустая надежда. Сейчас мне точно стало ясно, что я поиздевался над ними всеми. Я сраный массовый убийца, а послал маме цветочки, будто это хоть на что-то повлияет, — ответил Ник, от чего он быстро подумал о том, что объективно он уже так сильно намеренно и ненамеренно отдалился от родных, что он уже не видит смысла в том, чтобы вообще с ними иметь дело, раз ему это не позволят сами военные. — Что? В смысле? — А какая разница? Путь к родным мне тупо закрыт, напоследок я послал их всех нахрен, Джуди я послал ещё сильнее и плюс наорал на неё, я не пришёл к ним, пока был свободен, и даже отца не убил, хотя обещал, поиздевался над ними с помощью записки и букета, хотя они даже не знали всей правды обо мне, а я знал абсолютно всё и позволил себе послать букет, а теперь вот уже восьмой месяц мне не дают что-либо им сделать. Ни звонка, ни сообщения, ничего. Сплошные нарушения нашего договора. Чего бы мне тогда и семью не послать? — Нет. Подожди. Ты глупости говоришь. Ты же только что хотел к ним вернуться. — А я передумал. — Как? За несколько секунд? — Конечно. А есть сомнения насчёт моего мозга? — Но ведь… Это неправильно. Неправильно их забывать. — А чего нет? Ясное дело, что я их не забуду, но что это мне даст? А ничего. Я продолжу сидеть здесь годами и не выберусь никогда. — И что? Из-за этого надо плюнуть на семью? — Я уже это сделал и не один раз. — Ладно, но тогда почему к ним не вернуться? Ты же хотел. — А смысл, если меня не отпутят? — Так могут отпустить. Давай обсудим твоё предложение о свободе. Давай поговорим об этом. — Не хочу уже. — Что? Но ведь… — Нет. Я не хочу об этом говорить. Закрыли тему. Всё. Мне плевать, — сказал Ник, открыл компьютер и включил кино. — Ник, поговори ты со мной, — попросил Иван Львович, но Ник лишь сделал громче, а потом стал прибавлять громкость, пока барсук не замолчал. Тот же перестал говорить, от чего вскоре Ник убавил громкость, но и психолог решил настоять на своём, поэтому он решил остаться в изоляторе, чтобы доделать дело и показать Нику, что он просто никуда не уйдёт. В итоге Иван Львович также расслабился, достал телефон и стал заниматься своими делами, параллельно думая о том, что ему придётся говорить, и думая о незаконченной партии в шахматах. Он тут же вспомнил и про приказ маршала про правду Ника о любой информации об этих технологиях, но больше он думал о таком странном состоянии Ника, где он переходит из крайности в крайность, будто он сам не знает, чего хочет, из-за чего у него возникла мысль об очередной неопределённости Ника, и он решил об этом поговорит, но сперва он решил спросить про технологии, поскольку он предположил, что сейчас может сказать честно после таких откровений в их встрече. — Ник, ты так ничего и не узнал об этих технологиях? — Да. Ничего я не узнал. Вот могу снова своей головой поклясться. Ничего не узнал. А почему спрашиваете? Я же вам давно говорил, — подметил Ник, а Иван решил притвориться, чтобы не уходить дальше в тему про технологии, поскольку у него не было желания так много о них говорить снова. — А, да? Извини. Видимо, забыл. — Мм, мне бы вашу память. Долбануть в башку и забыть половину жизни. Прелесть. — Не смешно. Ты перестанешь быть собой. Ведь наши воспоминания формируют нас. — Да и пускай бы забыл что-нибудь важное. Лучше так, чем моя нынешняя память. — А, ясно. Ладно. Я тут ещё подумал. У меня складывается ощущение, что ты сам не знаешь, чего хочешь. — Что за глупости? Все знающие знают, чего я хочу. — Нет. Это сейчас уже больше похоже на мечту. А свой жизненный путь ты не видишь. — Что за чушь? — Уверен, что у тебя это уже было. — Что было? — Неопределённость и вместе с ней мысли о самых разных вещах. — Вы и так это знаете. — Нет. Я про твои мысли обо всём и одновременно ни о чём. О твоих метаниях в самые разные стороны. Я уверен, что до полиции ты точно также метался из стороны в сторону, не зная, что выбрать в своей жизни. — Да. Было дело. Я не знал, что делать, но при этом знал, что могу сделать всё. Ну, почти. И как это связано сейчас со мной? — Ты сам не знаешь, чего хочешь. Поэтому идёшь из крайности в крайность. Остаться непреклонным и оставить на произвол судьбы всех нас. Продолжить работу, но потом чувствовать вину за то, что приложил руку к смертям других зверей. Ты посылаешь семью, будто она стала для тебя мусором, а твой подарок маме был лишь издевательством. Не удивлюсь, если ты думал и о побеге из этого места и попутно всех истребить здесь. — Да вы прямо экстрасенс. — То есть я прав? — Да. Ясное дело, что я думал о побеге. Месяцами здесь сидеть, терпеть все эти исследования, разные запреты, нарушенные обещания и плюс кучу боли от генератора. Шли они все в задницу. Я хотел сбежать и всех изничтожить, если всё-таки решусь. — Тогда почему ты до сих пор здесь? Ты всё-таки думал сбежать или ещё ждёшь момента? — Сперва ждал. А потом снова понял, с кем имею дело. С долбанутыми мразями, которые пойдут на что угодно, чтобы вернуть меня сюда. Уверен, они бы и теракт устроили, зная, что я не останусь в стороне и приду. — Ты перегибаешь. — А чего нет? Эти уроды устроили мою проверку с применением боевого оружия в жилом районе города. Чё это такое? Разве не риск гражданскими? Поэтому они так и останутся тварями. Они не позволят, чтобы какой-то поганец со своими тараканами в башке всё им испортил и свалил. — Раз так, то почему ты подумал о своём предложении насчёт свободы? Ты предлагал поставить под чуть ли не вечный прицел свою семью и даже заминировать их дом. Зачем? — Гарантия того, что я никуда не денусь без их разрешения. Ну, или это я так сильно долбанулся, что готов случайными прохожими пожертвовать, чтобы хоть немного на улице погулять. — Но ведь идея же неплохая. — Да, но логичный вопрос. На кой хрен им это делать? Они себе только проблемы создают. Поэтому нет. Видать, я просто окончательно впал в отчаяние. И неопределённость здесь не причём. Просто я долбанулся от всего, что со мной произошло. — Однако ты ведёшь себя адекватно, а не как сумасшедший. — Тогда это ещё хуже. Я вот что ещё заметил. Я как-то слабо на всё реагирую. Вот на всё, что со мной произошло. Я не сплю месяцами, помню все испытания, помню все свои крики, когда я был монстром, всё ещё помню все убийства, которые я видел, помню каждый ход в каждой партии в шахматах. Но я слабо на это реагирую. Это доказывает, что я уже точно не прежний. — В смысле? — Будь у меня всё ещё тот же мозг, а не хрен знает что, то я бы точно сходил с ума. Но нет. У меня нет голосов в голове, нет галлюцинаций, у меня не развился какой-то синдром, ничего нет. Я по идее должен сходить с ума от тысяч мыслей за один день. А примерно так я рассуждаю за обычный шахматный день. Я думаю, как буду играть я и другие, я вспоминаю, что было вчера и даже полгода назад, я вспоминаю весь прошлый месяц, буквально в деталях проматывая все свои мысли и воспоминания. Я даже вспоминаю, что я вспоминал вчера о том, что я вспоминал пять лет назад. То есть у меня вот настолько мозги долбанутые. Это охренеть, какой многоканальный режим. Но у меня не едет крыша. Я не схожу с ума. Как это можно объяснить? Все наши мыслительные процессы влияют на мозг физически. Верно? Верно. И из-за этого влияния у нас болит голова, что-то слышится и прочее. У кого-то из-за каких-то психологических травм сносит голову, и они начинают видеть галлюцинации. А у меня этого нет. Я спокоен. Видимо, у меня мозги так изменились, что на меня не влияет тот гигантский груз воспоминаний и мыслей, который у меня есть сейчас. Я спокойно на всё реагирую. У меня нет каких-то раздражений, боли в голове, ничего. Как вы это объясните? Я превратился в такой кусок дерьма, который спокойно реагирует на мысли о том, чтобы ещё раз семью послать, или спокойно предлагает их дом заминировать ради моего контроля? Ведь если подумать логически, то я бы уже буянил во всю и не раз испытал бы на себе генератор, так как меня хотели бы успокоить. Так что же происходит? Вся моя голова превратилась в расчётливый компьютер, который не глючит случайно и ничего постороннего не делает. — Но ведь… Нет. Ты не такой. Ты выражаешь эмоции. Ты злишься и радуешься. — Не показатель. Будь я действительно как-то подвержен тому грузу, что никто никогда не испытывал, то я бы сошёл с ума. А я спокойно это всё принимаю и перевариваю. Поэтому я вот что подумал. Много раза я здесь слал всех в задницу, когда меня испытывали в другом изоляторе. Один раз у меня на шее взорвался целый пояс гранат. Из-за этого и прочего я их всех слал. И во все эти разы я долго сидел один. Самым долгим молчанием были три недели. Меня не трогали три недели, и при этом я ещё и от шахмат отказался, потому что они меня задрали. И вот что интересно. Почти в полном молчании я просидел здесь три недели и ни разу не испытывал чувство одиночества. Помните нашу первую встречу? Я был рад хоть с кем-то поговорить, потому что меня достало одиночество. А после начала моей работы я его больше не испытывал. Я не обращал на это внимание. Я занимал себя кубиками, телефоном и компом, смотря кино в который сотый раз подряд. Я лишь просил зарядить мне генератор. Но вот одиночества, как раньше, я так и не почувствовал. И вот ещё. Мне стало уже плевать на эти испытания и исследования меня и корабля при помощи генератора. Мне стало на это плевать. Я не хочу испытывать больше всю эту боль, но я научился её терпеть. И мне стало уже плевать, что вот уже завтра меня заживо сожгут и посмотрят, на какой стадии я превращаюсь в монстра. Мне будет плевать. То есть мне стало плевать чуть ли не на всё. Знаете. Как пассажиры в общественном транспорте. Они просто ваши попутчики, но вам на них всё равно. Или вам всё равно на то, что снова пришла зима, хотя вы её не любите. Я вот лето не люблю. Особенно, если свыше 20-и градусов. Это уже капец. Я всё это терплю, но и одновременно мне плевать на это, хотя я стараюсь избегать этой жары. Вот и здесь. Мне плевать, что меня снова превратят в монстра или мозги сварят в корабле из-за генератора, но я всё равно это терплю и всё-таки стараюсь избегать этого. Но при этом мне всё равно. И что это такое? Как вы это охарактеризуете? Что у меня? — спросил Ник, и Иван Львович стал думать, а попутно он сделал новый ход в шахматах, после чего Ник сам сразу же сделал свой ход, и психолог стал думать об игре и о том, как описать состояние Ника. — Ну, по всей нашей беседе могу вот что сказать. Депрессия. Крайне сильная депрессия. Апатия к происходящему. Но… Но и одновременно с этим амбивалентность. Это двойственность. У тебя двойственное отношение к происходящему. Тебе как бы и всё равно, и одновременно не всё равно. Это может быть результатом безысходности и смирения. Ты смирился с тем, что вообще ни на что повлиять не можешь, потому что вся твоя ситуация абсолютно безысходна, а поэтому и возникает безразличие к тому, что с тобой происходит. — Ясно. Только вот в чём проблема. Всё это длится со мной уже год. Целый год я являюсь таким дерьмом. И не поехал крышей. — Ты же говорил, что поехал. Когда ты в последний раз встречался с Денисом Семёновичем. — Да чего… Это уже больше на психоз было похоже. На эмоциях я это сказал. Ну, а если серьёзно. Вот прошёл целый год. Родных нет, связи нет, с посылками послали нахрен, кроме одного букета, мои требования отменили, меры безопасности увеличили, я перебил десятки зверей и из-за меня погибли десятки зверей. Я даже целый час просидел в холодной реке, осознавая, в каком дерьме я оказался. И ничего. На меня ничто не влияет. Вот, о чём я ещё говорил. У меня до такой степени мозги изменились, что мне плевать на всё это. То есть… Ну, не плевать, но моим мозгам на это плевать. Из них будто выжгли психическое влияние. При взгляде на генератор у меня не возникает психическая атака, хотя я сам лично не один раз его испытал на себе и не раз почувствовал всю эту боль. По идее у меня должно было что-то психическое образоваться. Боязнь, атака, что угодно. Но ничего этого нет. А теперь вот что ещё вспомним. Про моё мудрое подсознание и такую мою честную и добросовестную личность, которая делает всё, что навяжет моё мудрое подсознание. Какие ваши прогнозы? Вот у меня полнейшая апатия на всё. На всё насрать. Допустим, мне плевать даже на семью. Что скажите? — Э-э… Я не знаю. Ситуация… Крайне непредсказуемая. Это не приведёт к чему-то хорошему. — А к чему приведёт? — Апатия может развиться ещё сильнее. Пойти на новый уровень пофигизма. Когда тебе будет всё равно абсолютно на всё. Даже на боль от генератора. Для тебя это может стать обыденностью, на которую ты уже не будешь обращать внимание. Тогда… Для всех нас это будет уже катастрофа. — Чего это вдруг? Кого-то из них внезапно будут волновать мои тараканы в голове? — Да. Просто… Там есть и ещё их… А… Не важно, — ответил Иван Львович, так как вспомнил, что ему лучше не говорить про опасение военных насчёт возможного игнорирования воздействия генератора на Ника, если тот сможет так делать. — Что? — Не важно. — Важно. Что там у них? — Он же сказал, что не важно, — внезапно вмешался маршал, и тут вдруг Ник резко ударил по столу, чего сильно испугался Иван Львович. — Захлопни ебало, блядская мразь, сука! — закричал неожиданно Ник, так как резко разозлился на вмешавшегося маршала, который специально молчал всё это время и только сейчас решил заставить их обоих прекратить разговор о чём-то важном. — Заткни пусть, сучара драный, и не мешай нам беседовать! — Ник, хватит кричать. — Заткнись, сука. Сиди и молча продолжай лизать себе жопу, раз до этого молчал. — Я не этим вообще-то занимаюсь. — А мне насрать, чем ты там занимаешься. Хоть массовую оргию устраивай со всеми, кто работает в этой помойной яме. Позови меня, и я вас всех в жопы отодру так, что вы это не переживёте. — Такого никогда не будет. И угомонись. — А если не угомонись? Чё ты мне сделаешь? Опять мозги взорвёшь? А вот иди ты нахуй со своим генератор, ублюдок ёбаный. Давай. Врубай прямо сейчас. И мы с тобой оба насладимся моими мучениями. Давай, сука. Или ты ссышь? А, мразь? — спросил Ник, от чего маршал замолчал, поскольку решил не продолжать эту перепалку. — Чего заткнулся? Заткнулся? Вот и затыкайся дальше. Мудак, блядь, — уже тихо выругался Ник так, что его услышал лишь Иван Львович, который всё это время тихо сидел и боялся, поскольку не ожидал такой реакции Ника. — Так о чём мы говорили? — А… Нет. Потом… Ладно. Я… Я здесь думаю, — ответил Иван Львович, смотря на шахматы. — Ладно. Вы есть хотите? — Не хочу. То есть… Хочу. Но потом. Я… Я решил уйти отсюда только после нашей беседы. Когда о чём-нибудь серьёзном поговорим и что-то решим. — Так мы… Ну, чисто беседуем уже полтора часа. А сидите вы здесь в целом уже четыре. — Ладно. Всё нормально. Я думаю. У меня здесь пища для ума, — ответил психолог, и они оба снова замолчали на полчаса, однако всё это время Иван Львович думал, что Ник должен знать правду про опасения военных, раз с ним так обращаются, хотя он понимал, что его за это могут и как-то наказать, но в итоге он решился, собрался, сделал ход в шахматах, дождался хода Ника и выдохнул. — Они боятся, что ты сможешь научиться игнорировать влияние генератора, — выговорил барсук, от чего Ник замер, смотря на шахматы. — Стронский! — крикнул маршал, чего Иван Львович сразу испугался. — Он заслуживает знать правду. — Это не вам решать. Немедленно выйдите оттуда. — Мрази слово не давали, — спокойно сказал Ник, продолжая смотреть на шахматы и думая о том, что услышал. — Он останется здесь. — Я приказал выйти. — А я тебе приказываю захлопнуть пасть и дать нам продолжить работу, на которую вы все неспособны, так как вы все мразотные куски дерьма. Заткни хлебало, ничтожество сраное. Жируете на зарплате за сидение на жопе, а сами в итоге ничего не добились. От президента больше толку было, чем от всех вас вместе взятых. Поэтому, кусок говна, смирись с тем, что ты сейчас нихрена ничего не сделаешь. Ты не он, — ответил Ник и поднял палец на Ивана Львовича. — Ошибаешься. Я… — Что? Что ты сделаешь? Вырубишь меня? Так давай. Чего ждёшь, сучара? Сделай из меня мазохиста и окончательно леши меня всяких страхов перед вами. А-то вы уже целый год это делаете. Ломаете меня до такой степени, что мне в итоге будет плевать на всё вокруг, даже если у меня в глотке ядерную бомбу взорвёте. Поэтому будь так добр, либо свали нахуй отсюда, либо заткни ебло, пока мы тут беседуем. Этот клуб только для интеллектуалов. Иди нахер отсюда. Ты понял? — Немедленно прекрати дерзить. — Немедленно прекрати эту перепалку. Ты пойми, что я лишь отвечаю. Ты продолжаешь со мной говорить и усугубляешь ситуацию. Поэтому включи военные извилины. Обдумай всю ситуацию и заткнись, пока умные личности беседуют. Понял? — спросил Ник, и маршал резко замолчал, чему Ник обрадовался, поэтому снова вернулся к своим раздумьям насчёт того, что сказал психолог, однако он не удивился, что военные боятся, что он сможет научиться игнорировать генератор, и теперь вся эта ситуация его лишь позабавила. — Значит, боятся. Тогда не удивили. — Что? — Новость не новая. Я это подозревал, когда пытался научиться игнорировать то влияние генератора. — А… Так ты пытался? — Да, но безуспешно. А так да. Я подозревал, что они боятся этого. Только они так и не поняли, что я бы уже свалил отсюда, если бы мог игнорировать эту хрень. — Ну, всё ещё впереди. Они этого и боятся. — Ну, и ладно. Пускай срутся от этого. Пусть знают, что с таким отношением ко мне они лишь себе больше проблем заработают. Пусть боятся меня. — Но ведь… Ты же не хотел, чтобы тебя боялись. — Это было раньше. А сейчас мне плевать. Пусть хоть сами себя взорвут от страха, если они окажутся передо мной, а я буду свободен. Мне насрать. Чтоб они все сдохли. Хотя нет. Не будем обобщать. Пусть сдохнет всё это сраное командование. — Но ведь они же всё равно правы. Нам нужно всё узнать, чтобы понять, с чем мы имеем дело. — Да хоть 30 раз правы. Я устал уже от этого. Они меня окончательно доконают. Трепло сраное. Какая важность, какая опасность. Идут они нахрен. — То есть всё? Ты решил сдаться? Ты больше не будешь продолжать работу? Мы все обречены на возможное уничтожение? Тебе настолько плевать на всех и даже на семью? — Спишем на неопределённость. Я не знаю, о чём и что мне думать. И что делать. Будем надеяться на случай. Ведь, как показала моя жизнь, у меня всё переворачивается из-за каких-то случайностей. Мне случайной пришла в голову идея об испуге сестёр, Дина случайно заметила ту рамку, я случайно захотел сделать ей подарок, они случайно напоролись на того убийцу, я случайно тупой кретин, который не может решить, куда пойдёт работать, я случайно оказался в тот момент на улице и приехал к тем грузовикам и я случайно оказался в этой яме, потому что мне случайной пришла в башку мысль о прыжке на грузовик. И всё остальное тоже случайно. Вообще всё. Родители случайно встретились, они случайно влюбились, отец случайно сделал меня таким, я случайно стал таким и я совершенно случайно оказался тем самым случайным подопытным, который случайно пережил всё это дерьмо. Что за каскад случайностей? Такое ощущение, что это всё будто было сделано специально. Видать, меня действительно прокляла сама вселенная, раз всё вот так просто красиво и идеально сложилось, чтобы получилось то, что получилось. Интересно. Что же будет дальше? Генератор случайно откажет? Вся моя семья погибнет случайно в аварии, а я от этого случайно сойду с ума, из-за чего мне в голову случайно придёт мысль об уничтожении всей этой планеты, раз эта планета так со мной обошлась? — Ты… Перегибаешь. — Ага. А то, что уже случилось, не перебор? Почему именно я стал результатом всего того, что случилось? Уверен. Это всё подстроено вселенной. Ну, или действительно случайность. А те пришельцы прямо сейчас ржут над тем, о чём я сейчас рассуждаю. Смотрят и думают, какие мы примитивные ничтожества. — Мы отходим от темы. — Нет. Не отходим. Мы о жизни говорим. — Нет. Отошли. Мы говорили про то, что ты можешь игнорировать генератор. Они считают, что в таком случае ты сможешь сбежать. — Ой. Да я бы сбежал и без этого. У меня был не один план побега, но я в итоге всё отменил. Решил не рисковать родными. А теперь я вижу, что мне будто опять плевать на них. Вот как вы это объясните? — А… Да. Хорошо, что ты вернулся к этой теме. Я так и не договорил. У тебя крайне сильная апатия. В худшем случае это может привести к тому, что тебе будет плевать на всех. Ты можешь поставить себе задачу побега. Сделать всё ради свободы. И ты уже не побоишься устроить новую резню против тех, кого ещё раньше ты не хотел трогать. У тебя исчезнет сострадание, сочувствие, привязанность к жизни. Тебе будет уже всё равно на всех родных зверей, которые потеряют своих мужчин, которых ты здесь убьёшь. Знаешь, что может быть, если пофантазировать? — Удивите меня. — Ты станешь монстром. Тем, кого сам боялся. Всё твоё состояние превратится в сплошной психоз. Ты действительно станешь сумасшедшим монстром, которого все будут бояться. А если ты что-то захочешь получить, но тебе не дадут, и ты решишь всё взять силой и при этом не обращать внимание на самые разные последствия? Ты станешь эгоистом, которого будет почти невозможно остановить. Ты превратишься в чудовище. — Ага. Признаю. Вы меня удивили. Интересная сказка. То есть… Я буду делать всё, что захочу, и никто меня не остановит? — Да. — Ого. Так даже круче, чем просто уничтожение всей планеты. — Чт… Что? — Да шучу я. Не буду я ничего из этого делать. — Но ведь ты сам же говорил про уничтожение. Что случайно в голову такое придёт. — Забудем. Я фантазировал. Я не такое говно. — Но ты можешь им стать. — Да ладно? А кто говорил, что я уже не изменюсь? — И я вижу, что ошибался. У тебя сильное безразличие. Ты… Очень изменился с прошлого года. Да и с этого тоже. — Значит, достижение. Я смог всех удивить. И что? Можно сказать, что я изменил своим принципам? Мне теперь и на родных плевать? — Я… Не знаю. Но я боюсь, что… Самые разные худшие варианты могут случиться. И ты в итоге перестанешь быть собой. Ты перестанешь быть тем, кому не всё равно на других. — Этот принцип мне принёс сплошные беды. Так почему я не могу его послать? — Потому что ты не такой. Тебе не всё равно на других просто из-за того, что ты такой. Ты таким вырос. Тебя так научили. От таких вещей так просто не отказываются, если зверь в адекватном состоянии и в здравом уме. — Значит, я всё-таки долбанулся и сошёл с ума. Ведь постоянные воспоминания о массовых убийствах и гигантской боли всё равно давят. А воспоминания и знания об отвратительном отношении ко мне лишь добавляют больше ненависти. Поэтому вот, что мы с вами сейчас вспомним. Факторы. Под воздействием разных факторов я изменился. Из-за факторов я пошёл за сестрой в полицию. А теперь я изменился благодаря этим факторам. Разве это невозможно? — Возможно, но это… Другое. Ты так просто бы не изменился. Я сам лично встречался с такими, как ты. И читал. Узнавал от разных своих знакомых. Такие… Самоотверженные и бескорыстные звери так просто не меняются. — Значит, вы просто не поняли, что творится у меня в голове. И никто никогда не поймёт. Значит, вот и ваш тупик. Вы просто не поймёте, что у меня происходит. Вот, в чём проблема вообще всех, кто знает обо мне. Никто не знает, что у меня в голове происходит. Никто даже не может это представить. Поэтому никто так меня никогда и не поймёт. А без понимания хрен меня кто изменит, раз не знает, с чем имеет дело. — Но у меня же получилось. — Да, но это ваша работа. Вы работаете со зверями и их тараканами. Вы обязаны это понимать. Однако даже вы не можете понять всё. Не суждено. Как и им не суждено узнать всё об этом мусоре. Как и мне не суждено узнать, за что со мной так обошлись всё и все в этой проклятой жизни. — Ну, если ты сможешь помочь в чём-то, то мы всё узнаем. — Да ничего мы не узнаем. За всё это время ничего не узнали. Я действительно уже больше склоняюсь к тому, что эти пришельцы просто тупые извращенцы. Ржали над такими трупами, как я, а теперь просто закрыли источник в корабле и продолжили ржать уже надо мной и над всеми нами. Как мы, примитивные дикари, пытаемся познать тайны невероятных технологий. — Возможно. Поэтому мы и должны всё узнать. И будет лучше, если ты поможешь. — Конечно. А что мне остаётся. — Так… Так ты согласен продолжить работу? — Нет, но у меня нет выбора. — Тогда почему ты до этого всех их слал? Так ты хочешь нам всем помочь или нет? — Нет. Ничего я не хочу. Но в данной ситуации у меня нет выбора. Приходится работать. Иначе больше проблем будет. И… Отчасти из-за этого я и предложил мне свободу с гарантией постоянной угрозы моей семье. Чтобы меня контролировать. Но раз всё это уже бессмысленно, то пошли они в задницу. — В смысле? — Да ничего. Пускай думают, что я хочу работать. Только они этим сами себя обманывают. Поэтому идут они нахрен, — ответил Ник, а Иван Львович понял, что Ник всё-таки продолжит работу, однако он всё равно хотел продолжить с ним разговор о том, что они ещё не обсудили. — Они идут нахрен, а вы на еду. — Что? — Идите. Мне кажется, что на сегодня мы закончили. Сейчас чего. Почти девять вечера. Поэтому идите. Отдыхайте. — Но я же ещё не закончил. — Да, но вам надо отдохнуть. Как раз и к нашей новой беседе подготовитесь. Хорошо? — А… Ладно. Хорошо. — Приятного аппетита. А вы все паскуды. Поэтому чтоб вы все подавились и сдохли, — ответил Ник, посмотрев на камеру, после чего Иван Львович отошёл, дождался открытия двери и вышел наружу. — До завтра. — До завтра, — ответил напоследок Ник перед закрытием двери, после чего он включил себе кино на телефоне и рухнул на пол, безутешно пытаясь спрятаться в своих воспоминаниях о кино, которое идёт, чтобы отвлечься от всего, что происходит с ним, что помогало ему справляться с одиночеством уже который месяц.

***

— Немедленно прекрати дерзить. — Немедленно прекрати эту перепалку. Ты пойми, что я лишь отвечаю. Ты продолжаешь со мной говорить и усугубляешь ситуацию. Поэтому включи военные извилины. Обдумай всю ситуацию и заткнись, пока умные личности беседуют. Понял? — спросил Ник, а маршал сильнее разозлился, но его остановил майор. — Виктор Алексеевич, не надо. — Что? — Не надо. Лучше… Пусть они сами поговорят. — Он только что раскрыл непредназначенные для Ника сведения. Если он… — Значит, боятся. Тогда не удивили, — ответил Ник после небольшой тишини в изоляторе, и два командира обратили на это внимание. — Что? — Новость не новая. Я это подозревал, когда пытался научиться игнорировать то влияние генератора. — А… Так ты пытался? — Да, но безуспешно. А так да. Я подозревал, что они боятся этого. Только они так и не поняли, что я бы уже свалил отсюда, если бы мог игнорировать эту хрень. — Ну, всё ещё впереди. Они этого и боятся. — Ну, и ладно. Пускай срутся от этого. Пусть знают, что с таким отношением ко мне они лишь себе больше проблем заработают. Пусть боятся меня, — ответил Ник, а маршал продолжал слушать и думать о том, что Ник, возможно, уже научился игнорировать генератор, а сейчас просто врёт об этом. — Врёт он. Наверняка, он научился его игнорировать. — Тогда он бы уже сбежал давно. — Или он научился этому во время последнего отключения на корабле. Раз он не признался даже в порыве всех вспышек гнева на нас раньше, то он вполне может врать и про то, что он что-то узнал о корабле. — Думаете, что он что-то утаил? Но зачем? — Затем же. Он чёртов эгоист, которому плевать на всю нашу работу. Он готов сделать всё, чтобы мы ничего не добились. — Но ведь… Если бы он что-то знал, то сдал бы всё. Он бы стал просить, чтобы его больше не подключали к генератору. — А сейчас уже хрен его знает. Сейчас в его плане надо всё подозревать. Что он всё это время врал и что-то скрывал. Надо притащить генератор и заставить его сказать правду. — Нет. Подождите. Он бы больше не стал терпеть всю эту боль, если бы он что-то знал. Это даже для него слишком. Он же не псих и не мазохист. — Он вот только что говорил, что ему плевать на всех нас и на генератор. Возможно, он уже слетел с катушек и больше неуправляем. А что, если он всё-таки научился или ещё научится игнорировать генератор? Если он попробует сбежать, а мы с трудом его остановим, то ситуация ещё сильнее усугубится. Если он осознаёт все последствия, то не станет сбегать, но если он свихнётся окончательно, то он будет прикован к этому столу. Вся наша работа ещё больше встанет в тупик. — Так, может, тогда прислушаться к Нику? Дать ему свободу, чтобы он стал более спокойным и адекватным? — Нет. Мы уже обсуждали. Это ещё более худший вариант. Буйного психа, способного от любого случайного взрыва автомобиля или чего-то ещё превратиться в кровожадную тварь. Он убьёт кучу зверей, а весь этот кошмар станет известен всей планете. Такой сценарий допускать никак нельзя. — Но ведь… — Игорь Николаевич, хватит. Вы свободны, — приказал маршал, и майор молча ушёл. Когда же беседа в изоляторе закончилась, то маршал сразу пошёл в коридор, где встретил Ивана Львовича, за которым закрыли дверь. — Какого чёрта вы творите? — Он был обязан знать. — Не вам решать, что ему знать, а что нет. — Вообще-то нет. Он мой пациент и мне решать, что нужно для него. И в данном случае он был обязан знать это. Он должен знать, чего вы так боитесь. — А что же тогда всё не рассказали? Что мы боимся его на свободе, где он в любой момент может стать тварью. Что он угробит кучу народа, а вся эта ситуация прогремит на весь мир? — Да он и так это знал. Вы слышали? Он и так знал, что вы боитесь того, что он научится игнорировать генератор. Он не так уж глуп и наивен. — Ага. То есть не глупо и не наивно бродить где-то на воле и надеяться, что он не станет тварью в случайном месте? — Он предлогал компромисс. Вы его контролируете с помощью семьи, а он находится на воле, продолжает подчиняться вам и при этом становится более стабильным. — Я уже сказал, что такого не будет. Президент также против этого. Поэтому он не выйдет отсюда никогда. — Тогда я и он правы. Он окончательно сойдёт с ума, превратится в безумца, проигнорирует генератор и выберется отсюда, попутно всех вас перерезав. — И такого не будет. Мы примем все меры, чтобы это предотвратить. — Так, может, лучше не доводить его до этого безумия? — Это не вам решать. Всё. Вы свободны, Иван Львович. Записи скоро пришлют к вам в кабинет. — Но, Виктор Алексеевич… — Свободны, — строго сказал маршал и также строго посмотрел на психолога, и тот молча ушёл в столовую, после чего вернулся к себе в кабинет, где продолжил думать и сожалеть о таком положении Ника, который даже сейчас остаётся лишь жертвой этого места. Он стал ещё больше бояться за его состояние, поскольку если всё окончательно выйдет из-под контроля, то Ник действительно превратится в монстра, который не будет никого жалеть, поэтому он стал думать о том, как не допустить этого. Маршал же, который тем же вечером прислал президенту разговор Ника и Ивана Львовича, стал ждать ответ президента, с которым он связался по ноутбуку. — Что ж. Ситуация действительно сложная, — высказался президент. — Иван Львович настаивает на его предложении. Они оба думают, что это поможет для его стабилизации. Только мне кажется, что они оба действительно не понимают, что это ещё опаснее, чем держать его здесь. — Да, но при этом сохраняется вероятность того, о чём они оба говорили. Что он сойдёт с ума. — Он же просто киборг, который был лисом. Мы сможем его остановить. — А если нет? Что, если и здесь Иван Львович окажется прав? И мы своими действиями лишь превратим его в монстра? — Вы хотите выпустить его на волю? — Никак нет. Однако и на такую ошибку мы не можем пойти. Мы можем ошибиться и снова рискнуть абсолютно всем, если Ник станет неуправляемым. Поэтому… Пусть Иван Львович продолжает работать. Мы посмотрим, как будет вести себя Ник. Тогда и решим, если будет необходимо. Продолжайте работу. И больше не вмешивайтесь в их беседы. — А если Иван Львович снова что-нибудь разболтает? — Больше он не разболтает. Он и так знает всё, что нужно. Большего ему не надо. Не вмешивайтесь. Это приказ. — Есть, — ответил маршал, закрыл ноутбук, когда президент закончил разговор, и расслабился, продолжая быть раздражённым поведением Ника, который постепенно становиться для них всех серьёзной проблемой, от который маршал очень сильно хочет избавиться, чтобы больше не иметь дело с такой нестабильной и опасной личностью, как Ник, но он помнил про приказы и свой долг, который обязан выполнить.