Уникальный организм/подопытный/жертва. Предвестник мира/бог войны. Герой/Ходячий мертвец. Легенда

      19-го декабря Ник вместе с Иваном Львовичем в одной машине ехал домой, поскольку Ник не понадобится в ближайшие недели в комплексе, а он сможет пожить с родными в Новый год, потому что на этом ещё и настоял психолог. Все, включая Ника, посчитали такой шаг крайне странным, поскольку это может испортить всем праздник, потому что Ник может что-то выкинуть, но психолог смог всех убедить в том, что у него всё будет под контролем, а нынешний срок и место проживания Ника будет определять Иван Львович. Вскоре те днём приехали к дому, где в данный момент жила только Френки, поскольку она выделила себе выходной, потому что её об этом попросил психолог, чтобы она пока что наедине поговорила с сыном, поэтому лиса и открыла дверь, увидев Ника в той же самой форме, Ивана Львовича и трёх солдат в гражданской одежде. — Добрый день, Френки. — Здравствуйте. Привет, Ник. — Привет. — Всё, спасибо. Дальше я сам, — сказал психолог военным за спиной, после чего прошёл внутрь, закрыл дверь и вместе с Ником разулся, смирно встав перед лисой. — Ник, помнишь? — Да, помню. А-а… Мам, прости меня, пожалуйста, за моё поведение. — Но ты ведь уже извинялся. — А это новое начало, — высказался психолог. — Новое начало вашей жизни с Ником. И начнётся оно в первую очередь с извинений перед всеми вами, потому что прошлого раза было мало. А ещё с этого момента всё будет происходить только со мной и под моим контролем. Ну, конечно, если случайно и неожиданно вдруг Ник не смягчится и без меня начнёт выходить из комнаты и беседовать с вами адекватно. М? — А, не знаю. Вряд-ли. Ещё инфаркт у кого-нибудь вызову, и меня навсегда запрут в моей помойной яме. — А… Что? Где? — Я про комплекс. Настоящая гнилая помойная яма, где прячут очень важное дерьмо. — А, ладно. Так… Проходите. — Нет. Он ещё не извинился нормально, — вмешался Иван Львович. — Ну, Иван Львович, не нужно. Я уже всё поняла. — А он ещё нет. Извиняйся. — Иван Львович, не надо. Не заставляйте его. Это неправильно. — Лучше не говори, что неправильно. А-то сейчас начнётся лекция насчёт этого, — высказался Ник. — Я даже не против. Как раз об этом поговорим. Идём к тебе. Вы же не против? — А… Нет. Проходите, — ответила лиса, пропустила всех в комнату, зашла сама и закрыла дверь, после чего психолог установил камеру на столе, включил запись и попутно включил диктофон в ручке, про что он совсем забыл, когда Ника привезли сюда в прошлый раз, а сейчас он решил вспомнить про диктофон, чтобы потом не выпрашивать записи с камер. Потом Иван Львович сел на стул, Френки на кровать, а Ник на то же самое место на полу, где все до сих пор молчали и переглядывались, не зная, чего все ждут, и поэтому заговорить решила лиса. — Так… О чём вы хотели поговорить? А… Что такого важного, раз мне нужен выходной? — Я хотел устроить встречу только с вами. Чтобы больше никто нам не мешал. А теперь… Говорите. Например, о том, как ты, Ник, ужасно себя вёл здесь в прошлый раз. Весь прошлый раз. Весь период дома. — А-а, ладно. А, мам, прости, пожалуйста, за моё поведение. — Ник, не надо. Я всё поняла. Я… Не злюсь. — Почему? — Так… В смысле? Ты же мой сын. И… Я понимаю, что ты… Ну, изменился. Я… Я расстроилась твоим поведением, но не злюсь. — Мам, ты серьёзно? Я был мразью, грубил тебе и всем остальным, а ты не злишься? Вот… Серьёзно. Что с тобой? Я стал массовым убийцей и хамил тебе, а ты меня до сих пор считаешь кем-то родным? Зачем? Почему? — Так… Родной, я же понимаю, что ты не виноват. — Как и в поезде, да? — Так Иван Львович говорил, что это была аномалия, которая больше никогда не повторялась. Да? — Это моей вины не отменяет. Так почему? Может, тебе тоже к психологу надо? — Ник, ты перегибаешь. Ещё немного и ты начнёшь грубить, — вмешался Иван Львович. — А о чём нам тогда ещё говорить? Так-то это важный момент для взаимопонимания. Или вы думали, что я не буду обращать на это внимание? — Но, Ник, я правда не зла на тебя, — решила высказаться Френки. — То есть… Это был кошмар и ужас. Там ведь столько зверей погибло, но ты же не виноват, — ответила Френки, а Ник понял, что это просто бесполезный разговор, поэтому решил просто уходить от этой темы, но тут же вдруг быстро подумал о странной вещи, которую ему хотелось высказать. — Иван Львович, до меня дошло, что с ними всеми не так. Кризис среднего возраста, — высказался Ник, чему все крайне удивились, от чего Френки не знала, что сказать, а Иван Львович громко с удручением вздохнул. — Боже. Я тебя ударить хочу. — Да-а-а! — резко крикнул Ник и поднял руки вверх, от чего оба зверя испугались. — Ура. Я вас наконец-то сломал. Я вас довёл. — Ты… Ты издеваешься? — Нет. Дело серьёзное. Я вас всё-таки довёл, и у вас зачесались руки. Конечно, странное достижение, но прикольно. Согласитесь. М? Можете вдарить мне, если хотите, — продолжил говорить Ник, а Иван Львович решил на время прекратить этот разговор. — Френки, уходим отсюда, — ответил психолог, встал рядом и потянул лису за руку, а та ничего не поняла, но решила встать. — Что? Что случилось? — озадаченно спросила Френки. — Мне надо подумать. — Что случилось, Иван Львович? Я что-то не так сделал? — спросил Ник. — Ты опять всё сделал не так. Замолчи и опять подумай над своим поведением. А мы на перерыв, — ответил психолог, потащил за собой Френки в коридор и закрыл дверь, а Ник уже через десять секунд осмелел и отправился вслед за зверями, чтобы сказать, что они могут пропустить всю эту тему с виной Ника. За эти десять секунд он прогнал в голове свои разговоры с Иваном Львовичем про смирение. Он быстро вспомнил, что говорил психолог про упрямство, и быстро вспомнил про другие случаи своего упрямства, где ему с чем-то приходилось смиряться. Он вспомнил, как смирился с тем кошмаром, в который попал и где он натворил такие ужасные вещи, вспомнил про то, как к нему относятся все окружающие, как он смирился с тем, что и сам виноват в случившемся, как он признал, что ещё привязан к родным, и все прочие случаи. Тут же он вспомнил и то, как он смирился с тем, что Ивану Львовичу пришлось пойти на все эти различные провокации и вспышки эмоций, благодаря которым психолог смог сдвинуться с мёртвой точки в работе с Ником, когда ситуация заходила в тупик, в чём он так и продолжит упрекать Ивана Львовича, но даже сейчас он вспоминал и понимал, что тот посчитал эти вспышки необходимыми, поскольку он и сам пошёл бы на такое на месте Ивана Львовича. Также он вспомнил и про свои слова, где он говорил, что его семье нужно смириться с тем, что он монстр в плане тела и своего характера, после чего он решил, что мама всё-таки немного смирилась с этим, благодаря чему она смогла хоть как-то понимать Ника и разговаривать с ним, поскольку она хотела добиться хоть какого-то прогресса в их отношениях. В итоге он вспомнил все уговоры Ивана Львовича и мамы про то, что ему нужно хотя бы немного измениться, если он хочет добиться хоть какого-то положительного результата в плане отношений с родными, но тут в голове сразу всплывало его неизменное желание узнать правду от родных о том, почему они к нему до сих привязаны даже после всего, что он сделал, и он связал это с упрямством, которое, как говорил Иван Львович и как сейчас вспоминал Ник, ему лишь мешало как-то меняться. Он вспомнил, как искренне и помешанно ненавидил отца, но после долгих раздумий в комплексе и на свободе он понял, что нет смысла в убийстве отца, а поэтому сейчас он видел такую же ситуацию. То его упрямство, когда он считал отца виновным абсолютно во всём, мешало ему идти дальше, говорить более адекватно с психологом и мыслить дальше своего желания убить отца, и когда он связал это с нынешними уговорами психолога, он решил изменить свою позицию. Он понял, что это настаивание на ответах на вопрос, почему к нему ещё привязаны, тормозит прогресс их бесед, которого добивается Иван Львович, поэтому он решил просто пропустить этот момент. Он решил, что лучше проходить этот момент мимо, как он каждый раз проходит мимо тему того, почему он так себя вёл в городе и почему он до сих пор ничего не решил в плане отца. Также у него неожиданно возникли любопытство и интерес к тому, что будет, если вся эта их беседа всё-таки сдвинется с мёртвой точки и пойдёт дальше. После этого он внезапно захотел и отплатить Ивану Львовичу какими-то положительными результатами, поскольку вспомнил, что он за свое проживание дома лишь его поблагодарил, а потом делал всё, чтобы только ухудшить ситуацию в семье, ради которой психолог и работал, от чего он сразу стал вспоминать его слова про то, что он намеренно всё портит, поэтому он решил попробовать немного измениться и показать, что Иван Львович не зря работал, поскольку Ник предположил, что психолог уже начинает подумывать про то, что он зря рисковал вообще всем ради Ника и его родных. В итоге он эти десять секунд провёл в раздумьях по его ощущениям часы, собрался и пошёл к двери, где по пути он понял, что проявит себя ещё более непредсказуемо, поскольку он сам решил выйти из комнаты, хотя он это уже делал в первый день, как оказался здесь, но даже сейчас он думал, стоил ли ему выходить, раз он навязчиво думает про вред всем вокруг от себя, но потом он осмелел перед дверью и открыл её, начав слушать разговор мамы и Ивана Львовича, а когда он подошёл поближе и спрятался за углом, но так, чтобы его можно заметить, то он он увидел, как Иван Львович сидит на диване, а Френки стояла возле стола. — А… Что случилось? Вас расстроило, что он сказал всё это? — спросила Френки. — Да. Крайне. Он будто намеренно издевается уже надо мной. Мы с ним всё обговорили, всё обсудили, он сказал, что будет вести себя лучше, чем в прошлый раз. А теперь… А-а… — заныл Иван Львович, откинулся назад и прижал руки к лицу, после чего Френки набрала кружку воды и села рядом с барсуком, желая поговорить о том, что случилось. — Иван Львович, а… Хотите поесть? — А, не знаю. Я бы лучше выпил, — ответил психолог и отпил из кружки. — Почему? Что случилось? — Так Ник. Опять. Я не понимаю, как он умудряется так намеренно подобное выкидывать. Кризис среднего возраста. Только я думаю, что он всё понял, и тут он опять что-то выкидывает. Вот скажите мне. Он всегда таким был? Вот вообще всегда и всю жизнь? — А… Ну, да. Всегда. Он… Ну, был такой… Экстравагантный. И спонтанный. Он всегда… Ну, чаще он просто что-то делал и говорил. Как-то не в тему или в тему, шутил и прочее. Болтун. Но… Вы же знаете об этом. — Да. Я просто… А… Не понимаю, как он это делает. Вот так намеренно портить всё. Это… Это вот всё началось с его встреч с президентом, когда я решил провести эту авантюру с его свободой. Он будто действительно намеренно делал всё, чтобы испортить впечатление о себе. Чтобы ему никто никогда не доверял. И особенно на собрании, когда решали, что с ним делать. Он намеренно настраивает других против себя. Я не понимаю, зачем он это делает. До сих пор понять не могу. — Может, он ещё… А… Ну, не определился, хочет ли он… А… Не знаю. Снова быть частью семьи? — Не может быть. Я точно знаю, что хочет, иначе он бы давно убил вашего мужа, не слал бы вам букет и не соглашался бы жить здесь. Нет, он… Он ещё привязан к вам. Только… Я не знаю. Он будто до сих пор живёт в изоляторе в окружении тех, кто его терпит по приказу и кому он может без остановок грубить. Он… Я не знаю. Возможно, это тоже следствие его апатии. Он отдалился от обычной жизни с вами. Я не знаю, как до него достучаться. Мы столько раз с ним об этом говорили, но он будто всё прослушал. — Может, ему нужно время? — У него есть всё время планеты в голове. Дело не в этом. В чём-то ещё. Я не понимаю. Но… Меня всё-таки интересует. Почему вы до сих пор к нему так относитесь? Как к прежнему сыну? Я всё никак не сообразил ни у кого из вас это спросить. Почему? Он ведь прав. Он виноват в том, что случилось. — Так… Вы тоже так думаете? Что он виноват? — Так я должен так думать. То есть… Я всё понимаю, но и понимаю, что его вина здесь есть. Всё-таки он не сдержался в поезде. То есть… А-а… Я всё знаю и понимаю, но и отрицать что-то не могу. — Ладно, я поняла. Но… Что тогда нам делать? Продолжать с ним беседовать? — Ну, так и пути иного нет. В конце концов, я для этого и работал. Но он по-прежнему упирается. Я не знаю, в чём дело, — сказал Иван Львович, продолжая пить, а потом он внезапно увидел Ника, который стоял в коридоре и выглядывал из-за угла. — Ты… Ты вышел? — спросил барсук, после чего Ник стал медленно идти к ним, на что обратила внимание Френки и сразу же удивилась. — Долго вы замечали меня. — Что? Сколько ты там уже стоишь? — «Что случилось? Вас расстроило, что он сказал всё это?» — процитировал свою мать Ник, чему все удивились, а он сам продолжал медленно идти к дивану. — Ты… Ты издеваешься, что-ли? Что ты здесь делаешь? Зачем ты вышел? Что с тобой вообще происходит? — Так мозги поплыли. Причём уже давно. Забыли? — Хватит играть с нами. Говори, что с тобой происходит. Почему ты внезапно вышел? — Ну, что-то решил пройтись. Я ведь такой спонтанный и экстравагантный, да? — Так зачем пришёл? Снова что-то выдать, как с кризисом возраста? — Примерно. Я… Тут подумал. Мы можем опустить всю эту тему с тем, что я сделал в поезде. И прочее. Раз никто никто не может мне объяснить, почему меня до сих пор считают родным после того, что я натворил, то мы пропустим эту тему, — рассказал Ник, чем Иван Львович был шокирован. — Ты издеваешься? — Нет. Я серьёзно. — Ладно. Допустим. Допустим, что тебя вдруг осенило. С чего вдруг? Ты об этом подумал только сейчас? Зачем тебе это? — А вот вспомнил наши с вами беседы про смирение. Допустим, что сейчас это вот моё постоянное требование узнать, почему ко мне ещё так привязана семья, можно убрать. Допустим, я смирился с тем, что уже не изменить. Их позицию. Как я не мог изменить то, что со мной случилось. Как я в итоге смирился с тем, что я как бы и сам виноват в том, что я попал во всю эту хрень. И как я в итоге смирился с тем, что убийство отца мне вообще ничего не принесёт, кроме проблем. И вот теперь допустим, что я смирился с тем, что… Хотя нет. Я всё-таки не смирюсь с тем, что ко мне ещё привязана семья. Не смирюсь, но я смирюсь с тем, что сейчас это моё упрямство не даёт нам прогрессировать. У нас… Ничего не изменится, если я продолжу упираться в этот пункт про то, почему они меня не ненавидят за то, что я сделал. Поэтому допустим, что я решил пойти вам навстречу и изменить свою позицию. Допустим, что мы вот прямо сейчас можешь поговорим о чём угодно, больше не возвращаясь к пункту отношения семьи ко мне. Допустим. О чём тогда поговорим? — спросил Ник и встал у стола, положив голову на руки, а их уперев локтями в стол. После такого Френки просто продолжала оставаться в состоянии крайнего удивления, а Иван Львович был в шоке, поскольку не прошло и десяти минут, а Ник уже пришёл и сказал, что что-то понял и готов пойти на какие-то уступки, чем сейчас поставил психолога в тупик. Этот тупик заставил его уже вздрогнуть от такой неожиданности Ника и задуматься о том, что он над ними всеми просто издевается. — Ф… Френки простите за наглость, но можно мне выпить? — О, круто. Я всё-таки ещё сильнее довёл вас. Значит, спасибо вам. Моя деградация в той помойке закончилась. Я развиваюсь. — Ник, замолчи. Замолчи на пять минут. Так… Френки, есть что-нибудь? — А… Есть. Может, вам просто приготовить что-нибудь? — Нет. Лучше выпить. — Ладно. А… Что? — Водка есть? — А, есть, — ответила Френки, и следующие несколько минут Ник смотрел, как мама и психолог разговаривают и выбирают алкоголь, а потом тот налил, выпил и сел обратно на диван, некоторое время молча смотря на Ника. — Совсем решил меня доканать? — спросил Иван Львович. — Нет. Мне кажется, что это уже невозможно. Я вас довёл до выпивки. Дальше уже некуда. Разве что я могу напасть на вас и попробовать убить. Тогда я вас точно доведу, и вы вообще уйдёте. Я прав? — Я не знаю. Я уже… Боже… Ладно, я спокоен. Я спокоен. — А по виду… — Замолчи, — неожиданно с повышенным голосом сказал Иван Львович, чем он удивил всех присутствующих и даже тех военных, которые в комплексе наблюдали за происходящим. — Ник, уйди, пожалуйста, — сказала Френки. — Почему? — В смысле? Ты не видишь, что ты сейчас ситуацию ухудшаешь? Уйди. — Нет, пусть остаётся, — сказал Иван Львович и снова выпил, продолжая сидеть и думать. — Больше месяца прошло с того момента, как ты узнал о своей возможности жить дома. Ты уже в тот момент сразу же мог предсказать всё, что мы уже прошли здесь с того момента, как тебя привезли сюда в первый раз. Ты мог узнать всё уже тогда. Когда тебе одобрили дом, когда ты здесь оказался, когда ты каждый раз говорил с родными, когда мы с тобой в изоляторе недавно говорили и даже в прошлые разы в изоляторе. Почему тебя осенило сейчас? Спустя… Чего? Лишь 15 минут? — 16 и 27 секунд. 28. 29. — Что с тобой происходит? Хорошая мысля приходит опосля? — Возможно. Но в этот раз я говорю серьёзно. Допустим, что я немного пойду на уступки. Я могу обходить тему с отношением ко мне в плане моих убийств. — Серьёзно? — Да, серьёзно. Мне это не нравится. Мне это совершенно не нравится, потому что без этого как-то сложно строить отношения, но раз уж это тупик, то ладно. Я могу это пропускать. Так что? Продолжим беседу? — Да. Сядь тут, пожалуйста, — ответил Иван Львович и указал на место на полу перед собой, а Ник послушался и сел на пол, и они оба начали безотрывно смотреть друг на друга, поскольку Ник ждал, когда заговорит психолог, а тот думал над происходящим. — Вот что мне с тобой делать? Ты унижаешь меня. — Как? — Ты меня позоришь. Выставляешь дураком. — Почему? — Я не буду отвечать. Сам всё понимаешь. Говори же. — А, ладно. Я непредсказуемый, что-то вы не предвидели, я повёл себя не по вашим прогнозам, показываю, что вы не знаете, как со мной работать, не помогаю всем нам здесь прогрессировать и даже умудрился до водки вас довести. — Ты меня доводишь уже давно и пью я давно, но вот сейчас я выпить могу прямо посреди беседы. — Ага. Решили схалявить. Как вам не стыдно. — Я льготник. Я работаю с тобой. Так что мне с тобой делать? Как ещё непредсказуемо ты будешь себя вести? Мои прогнозы ломаются почти каждый раз с тех самых пор, как ты здесь оказался. Зачем ты это делаешь? — Ну, всё уже. Проехали. Я теперь более смирный. Видите? Я уже сказал, что тему отношения ко мне в плане убийств можно пропустить, потому что я упёрся. — Так всё равно. Как это тебя вдруг осенило? Неделями соображаешь, как со мной вести себя, а за пять минут продумываешь под сотню ходов в шахматах с каждым солдатом в столовой. Вспоминаешь половину жизни за пять секунд, а сообразить, как себя вести на собрании с верхушкой, не можешь. — Соображал. — Расписать все свои беседы и понять, что ты только сделаешь хуже, если не будешь себя контролировать, и понять все мои посылы здесь и в комплексе за все эти недели ты не можешь, а тут за десять минут вдруг тебя просветило, и ты вдруг решил пойти на уступки, чтобы у нас здесь случился прогресс. Издеваешься? — У меня мозги не один раз в кашу превратились. Ну, извините. — Да ты… Боже мой… — ответил Иван Львович и снова выпил, до сих пор поражаясь подобным высказываниям Ника. — А-а… Ладно. Допустим. Свершилось чудо вопреки вообще всей вселенной. Ты за пару минут всё понял и решил уступить. — Вообще-то за десять секунд. Возможно, вдохновение напало. — Десять. Ещё лучше. Ладно. Ладно, чудо ты чудесное. Что дальше? — Не знаю. Вот мы беседуем. Мам, хочешь присоединиться? — спросил Ник, а Френки собралась с мыслями, поняла, что ситуация немного урегулирована, и увидела, как кивает Иван Львович, после чего она тихо обошла Ника и села на диван рядом с барсуком. — Раз беседуем, то беседуем. Мам, как ты поживаешь? Что на работе? Как здоровье? Когда в отпуск куда-нибудь в тепло или куда-нибудь ещё? Что планируете на Новый год? И почему дом ещё не украшен? Обычно мы всё делали в начале декабря. Что-то случилось? — стал засыпать вопросами маму Ник, а та стала думать над ответами. — Молодец. Можешь так и продолжать. Спокойно и без проблем. Только можешь говорить медленнее и не задавать так много вопросов? — спросил Иван Львович. — Ладно. Так что, мам? — Не дави на неё. Они тебя ждали год, а теперь ты подожди полминуты. — Нет, всё нормально, Иван Львович. Я… Всё поняла, — ответила Френки и продолжила думать. — А… Ну, как. Ну, всё плохо. То есть… Я не знаю, как… Как я поживаю. Мы все. В основном плохо. Мы… Крайне огорчены тем, что ты делаешь. И… Нас огорчает то, кем ты стал и как себя ведёшь. И мы не понимаем, как так получилось. — Ну, как бы… — Нет, подожди. Не говори мне, как так получилось. Скажи… Почему? Почему ты допустил такое? Ты же сам всё понимаешь. Мы сами решаем, кем быть и как что делать. Почему ты решил быть… Таким? Мы же не воспитывали тебя таким. Вся наша семья учила тебя держаться своих принципов и идей. Оставаться верным своим родным и друзьям. Почему ты решил… Будто бы это всё уже неважно? Будто… Тебя подменили на жестокого и жуткого зверя, который являлся полной противоположностью тебя. Почему ты это допустил? Почему ты решил стать таким? — Ну, начнём с того самого момента, когда я впервые сдох. Когда весь мой мир сгорел за несколько минут, за которые я узнал, кто я на самом деле такой. Эксперимент. Лишь подопытный. Как и другие подопытные. Кстати, я прав в этом? Никто лично мне и даже Иван Львович не говорил мне, что я был успешен. Уверен. До меня были другие эксперименты, которые точно проваливались. Верно? И я уверен, что от них просто избавлялись, потому что это просто материалы для работы. Сырьё, которое в случае неудачи можно выкинуть. Или переработать. И сколько раз такие же, как я, гибли, пока не появился я и тот второй зверь? — Ник, это не так. Это… Были не ты. И не такие же. Это были не полноценные организмы, а просто клетки в заморозке. — А что это меняет? Я перестал быть подопытным? Нет. То есть это мне ещё повезло, оказывается? А если бы помер за неделю до того, как меня вытащили? От меня бы просто избавились, как от мусора? Отработанного материала? — Я не знаю. Я знаю, что я и твой папа потеряли бы ребёнка. — Ой, мам. Ты серьёзно? Ты привязалась к Джуди, которая была в тебе. Именно она была твоим ребёнком, потому что именно так и должно быть. Так сказала природа. И ты, как будущая адекватная мать, привязалась именно к своему ребёнку. Не к той пробирке в лаборатории, а к Джуди. — Ты не прав. Я полюбила тебя, как своего сына. Как настоящего живого сына, который, как и твоя сестра, развивались и жили. Я полюбила тебя, как родного, потому что ты и был мне родным. Ты… Биологически ты и был наш с папой. Я видела именно тебя на экранах. Не материал, а живого зверя, которого я полюбила. Я чувствовала тебя, как сына. И тем более чувствовала, как брата для твоей сестры. Ты был наш. И когда я поняла это, я поговорила с твоим папой. Это был наш решающий поступок. Мы стали воспринимать тебя, как родного сына. И… Если бы тебя потеряли, то у нас было бы огромное горе. Мы бы никогда не увидели, каким ты станешь. Каким ты вырастешь. Каким братом ты стал бы для Джуди. Мы бы потеряли тебя и целую жизнь с тобой. — Ага. И что? Ты рада? Гордишься мной? Тебе нравится, кем я стал? Ведь если подумать, то ты всё и увидела. Я стал монстром, который будто бы ненавидит вас всех. Я массовый убийца. — Нет. Ты не прав. Ты не сам это допустил. — Тогда повторяю. Мой мир был разрушен, когда я узнал, кто я. Кто-нибудь ещё на всей этой планете знает, какого узнать, что был рождён из пробирки? Разве что тот мой коллега по инкубатору. Кстати, не факт, что он вообще ещё жив. И не факт, что он знает, кто он. Но его мы пропустим. Никто этого не знает. А для меня это значило всё. Я узнал, что вся моя жизнь была ложью. Научным враньём ради науки. — Нет, ты врёшь. Ты всё давно знаешь. Ты давно понял, почему мы так поступили и почему твой отец делал всё это. Ради меня и других таких же зверей, как мы оба. Чтобы у них был шанс на будущее вместе, как у меня с твоим папой. И он дал это всё. Он дал мне семью, о которой я никогда не мечтала. И… Я… Я всё-таки жалею, что мы рассказали тебе правду. Это так. Жалею с той самой секунды, как ты начал уходить от нас к прихожей. — Ага. Вы оба не могли не понимать, что я могу вас всех послать. Зачем тогда рассказали? — Нам было неприятно. Нам не нравилось, что приходилось врать всем и особенно вам троим и моей маме. Она была в шоке, когда узнала, что у нас два ребёнка, но она это приняла. Было тяжело врать всем нашим родным. Но тяжелее было врать вам, потому что мы знали правду и знали, что однажды придётся вам всё рассказать. — Зачем? Вы намеренно решили разрушить всё? — Мы рассчитывали на ваше понимание. И особенно на твоё. Нам было неприятно жить с тем, что мы продолжаем молчать. Мы откладывали, откладывали и откладывали всё это, потому что боялись всё потерять. — Как странно. Мы ваши дети, а вы наши родители. Мы все адекватные и разумные. Вы должны были делать всё ради нас. Ради семьи, которую получили за весь этот труд. В том числе вы должны были продолжать врать ради нас всех. Что же случилось? Родительский инстинкт отключился на те несколько дней, когда вы решились, а потом в итоге всё рассказали? — Нам было неприятно вам врать. Просто неприятно жить, зная, что мы всё продолжаем откладывать. И… Всё-таки мы решили рассказать. Чтобы мы избавились от этого давящего чувства вины за то, что врём. Даже ради сохранения семьи. Я не знаю, как это ещё объяснить. Но мы уже не могли всё это откладывать. Мы решили рассказать, чтобы больше не чувствовать себя в таком состоянии. И… С этим ликвидировать тайну нашей семьи, которая… Ну, часто напоминала о себе. Но потом нам становилось тяжелее с этим. И мы решили всё рассказать, — спокойно рассказала Френки, пытаясь не запутаться в своих мыслях и не заплакать, поскольку ей было тяжело говорить о таком, а Ник всё это быстро обдумал и неожиданно для всех усмехнулся. — Мда. И это ещё я эгоист, да? — спросил Ник и посмотрел на Ивана Львовича. — Это я разрушаю свою семью себе на потеху или по ещё какой-то причине. Да тут везде сплошные эгоисты, куда не посмотри. — Ник, замолчи. Проведи целый день в голове внутри нашей секунды и пойми, что ты сейчас опять сорвёшься и всё испортишь, — сразу предупредил психолог. — Да идите вы нахрен. Я просчитал уже всё. Не мешайте. Но вы видите, что происходит? Это действительно великолепный театр. Всё началось с одного мутанта-эгоиста, который был помешан на науке, потом они вдвоём ради себя самих разрушили всё, потом ещё кучка уродов сидела тут прямо под балконом крупного города и переворачивала космический мусор, а потом перевернули меня, потому что я попал туда из-за своих эгоистичных целей сделать что-то хорошее, потом один кусок говна устроил прятки от властей и позволил устроить теракт и массовое убийство. Вы сами меня сюда притащили через свою авантюру со всеми вокруг, потому что ваше эгоистичное желание решить проблему своего пациента, а теперь опять на поле играю я и грублю родным, потому что мне больше делать нехрен с ними. Круг замкнулся. Мы все говно. Каждого можно поставить в один ряд и расстрелять за причинение стольких страданий десяткам зверей. И последние несколько пунктов случились буквально за 15 месяцев. Кому-нибудь страшно даже представить, что будет дальше, если всё это так продолжится? Если меня не подводит память, я предупреждал. Я всех вокруг предупреждал про проблемы, беды и страдания из-за себя. И начались они с того самого момента, как я появился. Я не должен был появляться. Вот представим. Я умер, и вы оба горюете, — сказал Ник маме. — Переживёте. Затем… — Так, стоп. Ты издеваешься? Мы уже год назад говорили про возможности. Ты опять заладил? — Да, блин. Они бы свалили из той ямы и всё. Не было бы столько страданий в этой семейке, не было бы теракта и не было бы проверки меня в грёбанном жилом районе города. — А… Проверки? Какой проверки? — спросила Френки. — А, забыл, вы же не знаете. Но ладно. Скоро дойдём до пикантных моментов. Так о чём мы? Ничего бы этого не было. — Ник, пожалуйста, хватит, — сразу решил попробовать всё остановить Иван Львович. — Я не хочу проходить это всё с тобой заново и не хочу, чтобы кто-то ещё это проходил, потому что тебе вдруг захотелось поболтать или поныть об ужасах твоей жизни и о том, какие все вокруг идиоты, а всё было бы прекрасно, если убрать именно тебя отовсюду. Я не хочу. Пожалуйста, не надо. Вот соверши свой сегодняшний подвиг и пропусти этот момент, чтоб мы больше никогда к нему не возвращались. Ладно? — Ладно. Тогда другой пункт. Так что, мам? Ты рада, что вы рассказали правду? Нравятся последствия? — Нет. И… Мы уже говорили об этом. Я жалею, что мы так сделали, но это… Не меняет сути. Ты сам позволил себе превратиться в такого себя. Зачем? Почему? Мы же не так тебя воспитывали. Ты бы всё понял. Даже если бы ты был зол, то ты не стал бы таким жестоким. — Сперва переживи то, что пережил я, а потом говори, что я стал бы делать, а что нет. Например, повторение своих смертей. Каждый кошмар, в котором я умирал. Горькая правда, превращение в монстра, несколько массовых убийств по собственной воле. И плюс жизнь в таком виде. Но самым худшим здесь является память. Я помню это всё и никуда не могу деться. Почему так сложно поверить, что вся эта и прочая хрень меня изменили? А, или ты наслушалась Ивана Львовича, который талдычил то, что я не изменился? — Ну, да, но я и сама не верю, что ты так просто решил стать чудовищем. — Нихрена себе просто. Правда про меня, мучения, убийства во всех состояниях, память, боль в башке от генератора. Офигеть, как просто. — Но… Ты же… Не мог. — Знаешь, когда твоя жизнь рвётся на куски несколько раз и причиняет лишь боль, то своё мнение легко можно сменить. Знаешь. Так бывает. Всего лишь мелочь, правда? — Но… — Мам, давай так. Я нихрена не понимаю, почему вы после всего считаете меня родным, а я не понимаю, почему ты не понимаешь, почему я стал дерьмом. Договорились? — спросил Ник, а Френки не знала, как ответить, поэтому посмотрела на психолога. — А, Иван Львович… — Лучше так и сделайте. С ним… Бесполезно упираться, — высказался Иван Львович, предполагая будущий спор, если лиса не примет такое предложение Ника. — О, круто. Вот и вы сдались в чём-то. Да у нас сегодня крайне прогрессивный день. — Тебе так нравится радоваться каким-то глупым мелочам? — Конечно. У меня в жизни и так радостей мало. Поэтому постарайтесь понять. Так мы договорились, мам? — А… Ладно, хорошо. Я поняла. Ладно, а… Так… Что? Просто… Принять то, что ты такой? — Нет. Смириться. Хотя тоже не то. Просто пойми, что всё вот так и всё. Я же могу на время забить, почему вы ко мне так относитесь после всего. Вот и вы все сможете. — Но… Нет. Это неправильно. — Неправильно? Охо, может сейчас ещё поговорим про «правильно/неправильно»? Да, Иван Львович? Уверен, что веселуха будет та ещё. — Френки, он прав. Мы с ним уже проходили это. Здесь тоже бесполезно с ним спорить. Лучше пропустите это. — Да… Как? Пропускать всё важное? Также нельзя. — Ты перепутала. Не «нельзя», а «неправильно», — подметил Ник, а Иван Львович снова попробовал предотвратить будущий спор в никуда. — Видите? Он вас провоцирует. Не поддавайтесь на его уловки. — Забавно это слышать от вас. Ловкий манипулятор и провокатор против провокаций. — Я против, если понимаю, к чему они приведут. — Ага. Так… Я снова открыл свой инопланетный третий глаз, вспомнил сегодня и понял, что вы сами просто не хотите всё заново со мной проходить. Да? Я прав? — спросил Ник, вспомнив, как Иван Львович не хотел заново проходить тему с будущим нытьём Ника о своей жизни, от чего сейчас решил подловить его на эгоизме. — Да. — Ай-яй, это так эгоистично. — Я знаю. Проехали уже. Меняй тему на другую. Более подходящую. Вернись к куче вопросов, которые ты задавал. — А если я хочу обсудить жизненно важную тему? — Она опять переростёт в спор, поэтому нет. Хотя бы ради мамы вернись к вопросам. Вот пожалуйста, — попросил Иван Львович, и Ник решил всё-таки послушаться, чтобы дело всё-таки пошло дальше, поскольку ему было интересно, как это всё пойдёт. — Ладно. Договорились. Идём дальше. Продолжим беседовать о том, как поживаешь или перейдём к другому вопросу? — задал Ник вопрос матери. — А… Не знаю. Ну, просто знай, что мы крайне огорчены тем, в кого ты превратился. Хотя я уверена, что ты мог это не делать. Ты бы не стал таким жестоким и не позволил такое своё отношение к окружающим и особенно к нам. — Я бы сказал, что тебе лучше никогда не говорить «никогда», но тут двоякая ситуация. Я всё-таки выпил спиртное. И тут вдруг я начал материться, когда стал таким. А ещё никогда не курил и не закурю. Поэтому двоякая ситуация. Но ладно. Опять строю умного, да, Иван Львович? — спросил Ник, предположив, что психолог об этом и думает, а потом он снова посмотрел на маму. — Короче, нет, мам. Ты не знаешь, как бы я себя повёл или не повёл. Потому что что? Вспомним слова мудрейшего, — сказал Ник и указал на барсука. — Мы не знаем, как всё сложилось бы, произойди что-то иное. Поэтому пройдём этот пункт. Идём дальше. Как ты поживаешь, мам? Как вы все тут поживаете? Вот раз мы тут как бы под надзором начинаем заново строить отношения, то давай. Как дела? — А… Не знаю. А… То, что ты делал в городе… — Мы договаривались. Не вспоминать про моё помутнение в городе. — Ладно. Тогда… Плохо мы жили. Постоянная тревога за тебя и за себя. Мы не знали, чего ждать сегодня. Не то, что завтра. Сегодня. Это ещё с Нового года, когда мы узнали, что ты в городе. Твой папа боялся всего, пока не решил пойти на работу. Джуди злилась на тебя. Настя… Мне кажется, что она лучше справлялась с нашим горем. Она… Вдалеке от всего этого. Она не живёт с нами, не переживает всё это с нами. У неё есть парень и экипаж. Друзья, которые ей во всём помогают. — И что? Ни у кого не возникла мысль о том, что она могла бы разделять всё это с вами? — Она предложила быть с нами. Уйти с работы, но быть с нами, но мы её отговорили. Поэтому она до сих пор летает. Она делает то, что ей нравится, а тут она ничем не поможет. Раз даже Джуди с своими коллегами ничего не могут сделать в плане тебя, то лучше ей и не быть здесь. Тем более… Мы же не маленькие дети. Мы переживём всё. Будем бояться, беспокоиться, думать о тебе и всех нас, но переживём. Только потом всё-таки стало хуже. Постоянная депрессия из-за… Всего. Мы ведь ничего не знаем, а это пугало нас сильнее всего. Мы ничего не знаем о тебе. Только зима и твой букет мне. Мы больше ничего не узнали, пока Иван Львович не позвонил Джуди. Это… Было ужасно. Не знать, что происходит и что произойдёт уже сегодня. — Видимо, поэтому Настя вас всех раскусила и предложила отпуск. Да? — Да. Она сделала нам хороший подарок. Хотя я не хотела, потому что вдруг ты снова что-то пришлёшь нам или мы что-то узнаем. Но ничего так и не случилось. Поэтому… Плохо нам всем было. Не просто без тебя или из-за тебя, а из-за того, что мы ничего не знали. Это… Неведение становилось лишь сильнее. Твой папа так вообще всего боялся. Даже когда ты из города пропал. Мы просто беспокоились обо всём. У нас и вариантов не было. Поэтому всё-таки постарайся понять, как нам было тяжело. Одновременно… Знать и не знать, где ты и что с тобой происходит. И… Ещё самым ужасным было то, что мы ничего не могли сделать. Просто ничего. Любые идеи разбивались сразу же. Мы не знали, что делать, потому что понимали, что ничего не сделаем. Возникала эта… Беспомощность. Незнание того, что делать. Каждый путь вёл в тупик, потому что… Вот военные и остальное. — Согласен. Тут я согласен со всеми вами. Я тоже чувствовал это. Только у меня ещё была обречённость. Безысходность от неизбежного. Жить в такой жизни и с такими уродами, которые взрывали мне голову и заставляли жить с моей памятью, от которой я никуда деться не могу. Это бездонная пропасть, в которую попадёт и утонет всё. Я могу вспоминать, как я вспоминал, как вспоминал, как вспоминал, как вспоминал, и потом ещё сотни раз одной и той же мысли внутри одной и той же мысли, а всё это в воспоминаниях о воспоминаниях. Все правы. Я почти что провожу годы в своей голове внутри одного обычного дня в реальности. И мне это надоело. Я никуда не могу деться. А это… Как мне кажется, куда хуже, чем просто незнание, — ответил Ник, от чём Френки немного подумала и решила перевернуть его мысль. — То есть ты бы предпочёл не знать, что ты сделал? — Да. С удовольствием. — Жить такой жизнью, но не знать, почему ты ей живёшь? — спросила Френки, чем удивила Ника и Ивана Львовича, которого заинтересовал данный вопрос. — Возможно. — Чего? Ты бы предпочёл жить так, как живёшь, но не знать, почему это происходит? Почему ты стал таким, почему к тебе такое отношение, почему ты что-то записываешь, но при этом ты не помнишь всех свои убийства, и ещё никто не говорит тебе, что происходит. Ты бы предпочёл это? Жить в кошмаре и даже не знать, почему ты в нём живёшь? — Ага, понял. Нет, это невозможно. Мне бы сказали, что я делал. — Ты бы всё отрицал. — Я бы в итоге принял всё. — Какая разница? Ты бы хотел жить такой жизнью, где ты не знаешь и не понимаешь, почему ты так страдаешь? Будто… Ребёнка с самого рождения посадили в жестокую тюрьму, где он живёт страшной жизнью и не понимает, за что его посадили. Ты бы хотел так? — Нет. — Тогда подумай хорошо и пойми, что лучше. Знать всю картину и хотя бы понимать, что и почему происходит, или жить в кошмаре и не понимать, почему ты в нём живёшь? — спросила Френки, чем заставила Ника замолчать и начать думать над услышанным, поскольку он стал вспоминать те моменты, когда он выбирал между знанием и незнанием. Он думал об этом несколько раз за всё время, но в любом моменте он выбирал только смерть, а когда он копал глубже, то не находил ответа, поскольку сам не мог понять, что бы он выбрал. Сравнивая жизнь в неведении и нынешнюю жизнь, он всегда выбирал знание, но понимал, что выбирает он это, потому что не знает жизнь в неведении, и в итоге он так и не пришёл к единому и точному мнению, как он ни к чему не пришёл и в плане своего отца. — У меня нет однозначного ответа. — То есть нет? — У меня нет ответа. И к этому вопросу мы больше не возвращаемся. — Ты уходишь от ответа. Ты боишься в чём-то признаться? — Возможно, — внезапно заговорил Иван Львович. — Вполне возможно. Это похоже на ситуацию с отцом. Он думает обо всём подряд и всё понимает, но не может определиться окончательно. Вот у него и нет ответа. — Отлично. Мам, приготовь ему что-нибудь. Он заслужил вкусняшку. — Ты сменил пластинку? Уже не деньги? — Решил быть разнообразным. — Перегибаешь с разнообразием. Так почему же ты даже в этом вопросе не можешь определиться? — Я не знаю. Серьёзно, не знаю, и поэтому мы пропускаем этот пункт. — Тогда признай, что и мы страдали, — высказалась Френки. — Смирись, что мы тоже страдали. Не так, как ты, и нам действительно полностью тебя не понять, но нам тоже было плохо. И поэтому ты не можешь просто так и легко к нам так жестокого относиться. Мы все страдали. Поэтому хватит к нам так высокомерно относиться. Ты понял? — Ладно, понял. Ладно. Значит, будем пропускать этот пункт. Хотя… Я тут вспомнил. Иван Львович, ваши страдания не кончатся. Нам придётся проходить это всё заново с остальными. — Не придётся. Они просто послушают нашу сегодняшнюю беседу. Я же всё записываю. — Как? А… Диктофон где-то, да? Ясно. Поди та же самая ручка. А чего вы её прячете? — Привычка. Короче, неважно. Они всё узнают. Конечно, они могут к этому вернуться, но мы всё это быстро пройдём. — Ага. Вот видишь, мам. Этот махинатор на многое способен. — Спасибо. Стараюсь. Продолжите беседовать или перерыв? — Предлагаю перерыв. Вы всё обдумаете, подготовитесь и позовёте меня. Подойду. — Ага. То есть ты уже склоняешься к свободе перемещения в собственном доме рядом с членами своей семьи, хотя до этого ты прямо клялся, что такого никогда не будет? — сказал Иван Львович, решив прикопаться, а Ник лишь строго на него посмотрел. — Мам, будь аккуратна. Этот махинатор любит прикапываться к словам. Видишь, какой он поганец? Даже сейчас умудрился к чему-то прилипнуть. — Так ведь… Ты сам сказал, что сам подойдёшь. Или ты не следишь за своей речью? — спросила Френки, от чего и Ивану Львовичу стало интересно, но Ник лишь встал и хмуро на всех посмотрел. — Да идите вы, — высказался Ник и просто ушёл к себе, оставив лису и барсука одних. — Видите? Отрицание. Первая реакция на какой-то комментарий. Потом он всё-таки понимает, что я прав. — Ну, я сомневаюсь, что он всё-таки не думает, о чём говорит. — Нет, это вряд-ли. Скорее всего, это просто случайность, которая привязана к его восприятию. Вот он сам к нам пришёл. Может, случайно он сказал, что потом сам придёт. Само собой получилось. Но это хорошо. Он медленно идёт в нашу сторону. Поэтому надежду не теряем и готовимся к новому раунду. Согласны? — Согласна. Тогда я настаиваю на том, чтобы вы поели. — Если вам не трудно. — Не трудно, — с радостью ответила Френки и начала обсуждать с психологом, чем они будут обедать.