Вас, людей, судьба жестоко наказала, И я знаю, что вас ждёт: Вам, чего ни дай — всегда бывает мало, Любопытство вас убьёт. «Любопытство вас убьёт», Колизей
──────── ⋉◈⋊ ────────
Евгений и Сергей послали воздушных тумаков и подзатыльников по «Вконтакте», на старой странице которого я сижу только из-за беседы университетской группы. За запоздалое сообщение о том, что собираюсь провести часть августа с дедом, собакой и лошадьми. Чего и следовало ожидать: мои друзья не из тех, кто поволнуется и просто плюнет, они будут доколёбываться до последнего, на то они и лучше. На их месте я бы поступила точно так же. Сама же устроила пропажу из поля зрения всех социальных сетей, кроме «Ютуба», чтобы восстановить, подзарядить свою батарейку, так ещё спрашиваю, возмущаюсь, каким образом меня можно потерять. И нашли же, постучались в забытые на телефоне «Фейсбук» и «Дискорд» за неимением «Инстаграмма», поскольку и у меня нет там аккаунта. Раз, не привыкла, что называется, следить за чужой жизнью и, два, у меня уже есть паблик, куда с регулярным датированием постятся рисунки, и есть профиль на «ДевиантАрте», потому использовать посторонние ресурсы для саморекламы желания нет. К правосудию надо мной присоединилась Владислава, — общая знакомая, с которой мы только вчера с час болтали по видеосвязи. Первый тапок прилетел и от неё. Второй прилетел, потому что я решила спросить, как у неё дела с другом в романтическом плане. Перевод темы и лёгкое покраснение щёк не скрылись от камеры ноутбука. Цокаю языком на все эти шуры-муры. Не от чёрной зависти, не от ненависти, а от непонимания. Чем во время влюблённости так перемыкает людей? Почему ранее не перемкнуло меня, хотя задаток был? Каким боком будто отобрало все чувства, каким макаром оставила железное недоумение? Нет, по какой причине не перемкнуло я, успешно перерывшая тонну информации, теперь прекрасно знаю, и не то, чтобы меня чертовски беспокоит отсутствие цветущей романтики в моей жизни. Но всё же, где я прокололась, где могла проколоться, что с самого начала отличалась от большинства юных подростков? Где мы с Евгением прокололись? Или нигде? Скорее нигде? Под маской этой, так называемой, неправильности, бракованности точно не страх повторить сценарий отношений отца с Анастасией. Нутро не даёт никаких подсказок, предчувствий, а могло бы и вновь свалить на влияние неудачного брака, списанного с примера моих родителей. Мы с отцом как-то затрагивали эту тему, тот сразу сказал, чтобы я успокоилась и не волновалась, мол, всему своё время. А я волнуюсь. Плевать на меня, не сдалось, волнуюсь за него. Глупо ли, по-детски наивно ли, не знаю, но всё-таки хочется, чтобы он нашёл кого-нибудь, спустя три-четыре года одиночества. Кого-нибудь, кто зашил бы ноющую рану и сделал его счастливым. Женщину или мужчину, роман с женщиной или крепкий броманс, без разницы, лишь бы отец перестал зацикливаться на прошлом и своих изъянах. При воспоминании об Анастасии начинает чесаться шрам на спине. Когда-то эта женщина вместе с отцом мечтала воспитывать дочь и в какой-то момент забыла об этом. Так, тяжёлый вдох-выдох. Нет и капли желания сыпаться оскорблениями в пустоту. Отвлечься бы. Сжимаю и разжимаю кулаки. Хочу, не хочу, требую от себя максимальной сдержанности, а некоторые эмоции не поддаются контролю. Не полностью. Поднимаю взгляд с маленького скетчбука-книжки, откладываю в сторону вместе с карандашом, и вижу, что ко мне, сидящей под раскидистым деревом, поближе подходит Карго. Вороной мерин породы нониус. Решил ненадолго покинуть своих собратьев и немного пообщаться со мной, раз подвернулся случай: дед выгнал на улицу, чтобы не торчала дома двадцать четыре на семь и поменьше сидела за ноутбуком с книжками. Имя коню придумывал, кто бы мог подумать, тоже он. Остановился на отсылке к Cargo. Именно с Карго я училась самым основам общения с лошадьми и любительской верховой езде. Дед рисковал совершить серьёзную ошибку, подпуская малую меня к проблемному и загнанному трёхлетке, но всё обошлось, как в каком-то художественном фильме. Получилось перевоспитать его общими усилиями и пожертвованием нервных клеток отца, который всегда боялся за меня, как за хрустальную вазу; боялся, что убьюсь и, не дай Бог, стану инвалидом. Годы шли, мышцы бугрились силой, ноги крепли, ширилась грудь, превращая Карго крепкого семилетку, готового работать в поле и готового нести на себе всадника. Закладываю книжку в задний карман брюк и, шурша кроссовками по траве, подхожу к жеребцу, обходя его сбоку так, чтобы он для начала меня заметил. Слишком хорошо помню прилетевший первый и последний удар копытами. Пока щиплет траву, невесомо поглаживаю его по сильной шее, глядя вдаль и наблюдаю за двумя гнедыми фигурами — одной крупной и второй малой. Кобыла оказалась с киндер-сюрпризом, ожеребилась через несколько месяцев. Не исключено, что дед боится не потянуть содержание больше двух лошадей, но ему это и не нужно. Подросшего жеребёнка, может быть, продаст в хорошие руки, если всё будет совсем плохо. Уверена в нём, не прогадает, сто раз подумает и несколько раз проверит потенциального покупателя. Ответственно относится к животным. Фотографирую Нору и Икара на мобильный телефон. Дома готовых холстов для очередного шедевра под влиянием внезапно нагрянувшего вдохновения нет, но есть неиспользованное полотно. Потираю ладони и принимаюсь за самодел — на чердаке обнаруживается лишняя деревяшка метр на метр и залежалый, но ещё пригодный для работы рулон холста. Отец не врал, когда говорил, что дед тоже был художником, и, если ему талант не передался, то перескочил через поколение. В прошлом, да, от своих картин дед избавился и почти убил остатки материалов — как ножом по сердцу, я бы посмотрела на них! — но сути не меняет, факт, что был. Хорошо промазываю клеем и дерево, и холст, потом загибаю края полотна, проглаживаю неровности и даю время высохнуть. С чердака не вылезаю часов пять, упорно пропуская обед и полдник. Люблю и ненавижу рисовать маслом, по делу привычки, но упорно продолжаю работать. Нельзя ограничиваться одним акрилом. Не закончив дорисовывать линию забора, закусываю деревянный кончик кисточки. В начале второго семестра преподаватель по зоопсихологии дала небольшое устное задание: определиться, с каким животным мы себя ассоциируем. Нет, не так. Какой зверь живёт внутри нас. Для меня это трудный вопрос. Извечно чувствую себя химерой. Не могу определиться: то домовый сыч из-за скрытного и преймущественно полуночного образа жизни, то свободолюбивый дикий мустанг, то стайный волк. Пойди разбери, хоть новую химеру отрисовывай. А я могу, когда-нибудь. Как-нибудь потом. Тихо фыркаю, отставляя картину в угол, и иду отмывать кисти, то от клея, то от краски. Иначе запущу и не реанимирую, а художественные принадлежности на вес золота. Конец дня провожу за чашкой кофе с молоком, сидя на крыльце дома вместе с Карсом — карпатской овчаркой деда. Не без греха, или как правильнее выразиться, но Румыния в пригороде и деревнях настолько аутентичная, что иногда можно даже захотеть немного поубавить. Кроме телег с лошадьми, цыган и медведей здесь есть ещё одна особенность: пастухи, пасущие овец со своими верными псами. На одно стадо может приходиться от одного до четырёх-пяти псов от тридцати килограмм в весе. Их цель всячески охранять овец, так что к скоту без пастуха лучше не приближаться. Здешние собаки, мягко говоря, плохо относятся к чужакам. Карс, к счастью, относится ко мне уважительно, ставит на одном уровне дедом, но я всё равно лишний раз его не беспокою. Предпочитаю любоваться со стороны и никак не тискать. Таким образом пролетает день за днём. Душа ловит долгожданный отдых, как может. А через пару недель отец забирает меня в Констанцу на машине. За несколько дней до отъезда я захожу в библиотеку, чтобы сдать небольшую стопку книг, которые брал отец. Прокладывая путь, временами свериваясь с картой на телефоне, прохожу мимо антикварной лавки и вижу, что та закрыта. В будний день. Дёргаю ручку, не боясь встретиться с уже знакомым мужчиной. Проносит — она не поддаётся, так что точно не обеденный перерыв. Антикварщик приболел? Всё может быть. Вскоре глазам предстаёт огромная «County Library Ioan N. Roman». Если бы я не знала об этой библиотеке, то и не узнала бы про Иоанна Романа, в честь которого она названа. В русском вики-сегменте про него найти что-то было просто нереально, либо я, возможно, плохо искала, да и чтобы быть настолько просвещённой я провела в стране достаточно малую часть жизни, какую-то малую часть детства до поступления в лицей, и знаю всего ничего. Зато сразу уяснила, что румынский язык похож на смесь итальянского и русского, и он не сложнее того же немецкого, который обошёл меня стороной. Желание начать дополнительно изучать испанский, помимо английского и румынского, и найти преподавателя притупилась, когда окончательно столкнулась с языковой путаницей в чистом виде. Хочешь сказать то же «подай мне стакан» на русском после долгого перерыва и говора на одном румынском, но слово «стакан» забывается. И сидишь, думаешь, выжидаешь, пока собеседник догадается за тебя. Поправив встопорщившийся воротник неизменного чёрного жилета, я медленно прохожу по читальному залу перед полками из тёмного дерева. Рассматриваю корешки толстых, пыльных книг. Не страшусь столкнуться с большим количеством посетителей, утром будних дней их мало, читальный зал так вообще пустеет. В перспективе, городские библиотеки, грешным делом, постепенно утрачивают свою популярность в угоду электронным, и никого не удивит, если рано или поздно они изживут свой век под гнётом окончательной цифровизации, идущей полным ходом. Лениво остановившись у очередного шкафа, не ожидаю, что одна из толстых книг умудрится едва ли не упасть на без того многострадальную голову. Прикладываю руку к груди — сердце колотится часто-часто. От подобных неожиданностей можно и схватить лёгкий инфаркт! Огромное спасибо хорошей реакции, стремительно отскакиваю в сторону, всё-таки поднимаю её, открываю и чуть было не роняю, узнавая знакомые ивритские письмена на титульнике. Кольцо больше походит на красивую, заморенную временем подделку. И в символе не может быть ничего особенного. Но пошарпанный пентакль никак не выходит из головы, всей своей сутью намекая на что-то до боли знакомое и, что странно, одновременно и незнакомое. Очищенное от черноты серебряное изделие видится мне расплывчато-волшебно-пугающим. Мне, буднично откидывающей любые дурацкие мысли прочь, всё же мерещится что-то вроде скрытого смысла, который заключён в еле различимых и, похоже, аналогично ивритских письменах. Может быть, какая оказия, но «Малый ключ Соломона» не кажется подходящим для раздела с мифологией. Название его выведено отблёскивающими, подобно чёрному лаку, буквами на обрывке серого шершаво-бархатного фона. Такими книжками не должны разбрасываться. Размером с толстый учебник по профильной биологии, со смолисто-чёрным корешком, гримуар ощущается объёмистым и весящим, ежели постараться преувеличить, килограмм. Быстро, торопясь перелистываю несколько страниц ради интереса и, ничего интересного не найдя, захлопываю книгу. Закрепляется резонный вопрос, касающийся нахождения его здесь. Конечно, это удивляет чуточку меньше, чем удивило бы в какой-то из российских библиотек. Да чего жаловаться, везде бывают свои приколы и проколы. Стоит прийти к обобщающей мысли и захотеть вернуть книгу на место, как назло, указательный палец левой руки из-за, словно раскалённого, кольца начинает жечься так, что хочется расчесать его в кровь. Ослабевшей рукой швыряю книгу прочь, — куда-то к дальним шкафам, — а здоровой пытаюсь снять перстень. Он словно приклеился намертво. Намертво, хотя подходил по размеру и, если было нужно, спокойно снимался. Жизнь пролетает перед глазами шальной вороной, а земля будто бы уходит из-под ног. По крайней мере так описывают герои книг и многочисленных фанфиков, которые когда-либо испытывали переход между мирами. Вдобавок, как говорил Макс Пэйн, рано или поздно обнаруживаешь, что леди по имени Удача — обыкновенная проститутка и для оплаты услуг у тебя просто-напросто заканчиваются наличные. Увольте меня с не имеющейся работы, ни старика из антикварной лавки, ни кольцо, купленное у него, как ни крути, не назовёшь проституткой! На секунду словно зависаю в воздухе, подобно щенку, пойманному за шкирку, разве что не поскуливаю, и падаю спиной на сломанные доски, одна из них едва не впивается мне под лопатку острым углом. Жмурюсь, продолжая лежать, и побаиваюсь пошевелиться. Голова гудит, в висках пульсирует кровь, в ушах стоит отвратительнейший тиннитус. Верующие поговаривают, через звон в ушах с нами пытаются связаться ангелы, но, к счастью или к сожалению, это не шанс, не шанс встретиться с крылатым небесным созданием. Лёгкое утешение — падение с, по ощущениям, метра не смертельно, спина поноет и успокоится. Удаётся нащупать очки — те спали и отскочили при падении, спасибо, что недалеко, а стёкла чудом не треснули. Палец все ещё жжет кольцо. Которое до сих пор не снимается. Не хочет. Закос под перстень царя Соломона, который был на слуху практически у каждого человека, хотя бы раз, не такой уж закос, каковым казался на первый взгляд. Подделки не вытворяют подобное. Ничто не вытворяет подобное в нормальном, мать его, мире без магических штучек! В самый кончик носа тычут чем-то холодным и влажным. Я распахиваю глаза и подскакиваю на месте, отчего потустороннее существо, решившее проверить, не остывший ли труп, в облике чёрной лягавой медленно пятится назад. Он не перестаёт наблюдать за мной с искренним интересом. Отходит недалеко и даже присаживается на холодный пол, склоняет голову набок, приподнимает брови домиком. Совсем как обычный пёс, чем-то напоминающий гончую. Да, только с ним что-то не так. И это выдают светящиеся глаза со светло-серой, почти белёсой радужкой. Вряд ли он слепой. Очень вряд ли. Нет. Не похоже. По складывающемуся описанию напоминает гримма, которое как-то застала на одном из сайтов на просторах сети. Я продолжаю сидеть на треснутых досках, стараясь игнорировать настырное жжение металлического ободка. Вскидываю брови, хмурюсь, качаю головой. Недоумение смешивается со страхом и искренними попытками уложить происходящее в отрицающем разуме. Невозможно. Происходящее — невозможно. Не-воз-мож-но. Никакого мира со сверхсуществами не существует. В осознанном сне никак нельзя различить время на циферблате часов. Расплывается. Должно расплываться. Только вот на наручных чёткая половина третьего. — Казалось, теории Эверетта — Сказки психбольного физика… Та теория, если это она подтвердилась… Подтверждается… — обречённо говорю я полушёпотом, отводя взгляд от запястья с наручными часами. — Вздор… воплотившийся в реальность… Вашу… Слабо верится в происходящее и не верилось бы дальше, не начни оно развиваться. Так сразу. Напрямую. Какой сейчас месяц, день, год? Мобильный, чудом оставшийся живым, потому что положила его во внутренний карман жилета, показывает дату и время. Тяжёлый вздох, говорящий о наступлении безысходности и желании сдаться, отдаёт еле слышным эхом в стенах забытой, брошенной католической церкви. Оглядываюсь по сторонам и, раскачавшись и кряхтя, неумело встаю. Косо смотрю на предполагаемого гримма. Суматошно взметнув взгляд на потолок, а там, рядом, — на красочные витражи с ликами архангелов, тяжело сглатывает, пятясь назад. Какими бы верующими румыны не были, я терпеть не могу церкви, а звон колоколов пробуждает не самые лучшие чувства. Никакого благоговения. Неприязнь. Страх. Отступать-то некуда — церковь по внешней структуре хорошо сохранилась. Если только догадаться выбить одно из окон — в стороне, как раз, лежит целая груда потресканных красных кирпичей — и бежать, куда глаза глядят. Я упираюсь спиной в ближайшую серую колонну, готовую осыпаться от малейшего чиха. Грохот дверей. Скрипит сломанный орга́н. Где-то что-то громоздко падает. Скрипит. Настороженный гримм и я оборачиваемся на источник шума. Предчувствие опасности не подводит — две крупные, сутулые, внушающие страх псины, словно, в который раз, не от мира сего, — размером с двух молодых датских догов или поло-пони, — с горящими яростью алыми глазами, подходят всё ближе, оскверняя святую землю белым по светло-дымчатому. Мышцы каждого перекатываются под толстой огрубевшей тёмной голой кожей. Вспенившаяся слюна стекает с собачьих подбородков на голый, потрескавшийся и облезший от времени пол. Прижатые острые уши, подобно доберманьим, стоят торчком. Длинные хвосты подёргиваются в предвкушении короткого развлечения. Они… Они как из Ада выползли. — Поздно пить боржоми — не светит пули в Рай… Быть загнанным в угол волком, мягко говоря, неприятно. И не загнанная крыса, которая в конце концов нападёт и искусает нападающего. И обидней всего, что я, как этот загнанный волк, вряд ли смогу что-то сделать, чтобы спасти свою облезлую шкуру. Новая версия игры в кошки-мышки набирает новые обороты. Гримм, решивший принять бой, покидает меня в самый неподходящий момент. Миг — и он лежит в луже собственной крови. Гончие в последний раз словно переговариваются, встают как резные статуэтки и смотрят на меня во все потухшие, бордово-красные глаза. Воинственный, без того не особо проявившийся, настрой сбивается, а момент приближения одной из гигантских морд на расстояние вытянутой руки заставляет сердце ухнуть в желудок. Не могу заставить себя пошевелиться. Не могу. Кольцо продолжает жечь палец, озаряется ярким светом и отшвыривает псин в сторону. Те скулят, поджимают хвосты. Я не помню, что творится дальше, в тот краткий промежуток времени, потому что кто-то словно отключает мне свет. Сознание восстанавливается витражными осколками, вырезанными неумелым мастером. Лёгкие наполняет промёрзлый воздух. Очухиваюсь, когда меня тащат под руки вниз по широкой и длинной лестнице, подобно мешку с прогнившей, проросшей картошкой, забытой в подвале, — колени и ноги волочатся по, как подсказывают ощущения, каменным ступеням. Далеко за спиной грохочет тяжёлая дверь. В полутьме не ясно, где кончается явь и где начинается полная темнота. Откуда-то доносятся стоны, заунывный речитатив и негромкий гул — в последнем уверенности нет, да и нет возможности оценить точное расстояние до источников звуков. Всё внимание обращено на собственные ощущения. Сердце бешено качает кровь, в которой, как в котле, бурлит адреналин. Посмотрела бы в глаза тому кто не испугался бы идти по тёмному коридору и уж точно не чаи распивать. В какой-то момент я резко упираюсь стопами в ступени и, казалось бы, вырываюсь-вываливаюсь из крепких рук размытых образов похитителей, но в последний момент утягиваю одного за собой, и мы, сцепившись в клубок, катимся вниз. С каждым новым ударом о ступеньки, с каждым новым ударом сердца и с каждой новой отбитой костью, с каждым клацаньем зубов чувство, что всё глубже и глубже проваливаюсь в смертельную ловушку усиливается. Последний рывок, приземляемся на гладкий пол. Сбежать не получается — меня прижимают лицом к полу. — Давай поступим проще, — я стараюсь вырвать-выкрутить руку из захвата, но чем пуще рыпаюсь — тем больнее сжимают левое запястье, а там и плечо. Успеваю провернуть кисть и подготовленный кинжал опускается по первые фаланги безымянного и мизинца вместо указательного и среднего. И едва не глохну от собственного крика, отдавшего звонким эхом от каменных стен. — Прости, подружка. Ко лбу прикасаются два пальца — перед глазами будто гасят свет. Снова. Второй раз прихожу в себя, лёжа на полу одной из свободных тюремных камер. Раненая рука покоится на груди, чёрная рубашка успела пропитаться кровью. Сначала приходит наивная мысль, что всё это — ужасный сон, что сейчас проснусь и окажусь в своей кровати, дома, но нет. Глубоко вдохнув и зажмурившись, стараясь не скулить от боли, принимаюсь перевязывать раненые пальцы карманным платком. И на этом мои полномочия заканчиваются. Поднявшись с ледяного пола, пошатываясь, хромая, расхаживаю по замкнутому пространству, бурча что-то себе под нос — чем-то напоминаю себе раззадоренного тигра, готового броситься на всё живое, хотя на самом деле всего лишь пытаюсь согреться и размяться. — Ты всегда, когда нервничаешь, становишься слишком наглой? Предпочитаешь сразу показывать норов? — змееподобно ехидничает подошедший мужчина. Со зрением дела плохи, но и имеющегося хватает, чтобы определить хотя бы это. Внимание обращается на чёрные, как смола, глаза без белка и четкого зрачка. — Сейчас ты похожа на дикого мустанга. Пару секунд на обдумать, на сориентироваться и я опознаю американский английский — акцент не похож ни на британский, ни на любой другой родственный. Приходится поднапрячь настасканные извилины, чтобы сменить языковую пластинку с русско-румынским, перемкнувшую в церкви. — Вам, похоже… — неосознанно начала на русском, но коротко откашлявшись, переключилась на английский. — Нравится измываться над попавшимися под руку, — произношу ровно и громко, чуть не рыча, и останавливаюсь в центре тюремной камеры, сцепив руки за спиной. Умение скалиться и плеваться ядом в ответ в разгаре спора всегда при мне. Другое дело, что эту возможность следует использовать в исключительных случаях. В большинстве своём предпочитаю придерживаться дипломатического подхода. — Зачем я понадобилась? Не хватает тех несчастных, которых вы, изверги, мучаете? В конце концов, что вы такое?! Кто?! — Наверное, впервые вижу, чтобы человек так упорно сопротивлялся предстоящей участи. Я — демон, а ты — в Аду, деточка, — протягивает черноглазый, с видом заучки, ногтем отшкоблив что-то с одного из металлических прутьев, разделяющих нас двоих от его нескромной персоны. — Жалко, что ты не ангел, да? Да и это тебе бы не помогло. Поймёшь, когда встретишься с одним… У тебя лишь кольцо, от которого, ох, не волнуйся, ты скоро избавишься. Тебе остаётся дождаться вердикта Асмодея. И тебе везёт, он сейчас немного занят. В ответ — молчание. Мне нечего сказать, нечего противопоставить услышанному. Демоны, Асмодей… де-то я уже слышала это имя! И эти пленники, тянущие свои костлявые руки. Мне точно это не снится? Неожиданно демон переходит на русский. — Что-то мне подсказывает, ты была бы хорошим солдатом. Горячая кровь в холодной, если не показательно, оболочке. Жалко, что ты всего лишь человек, — на тускло освещённом лице демона мелькает издевательская ухмылка. — А на чьей стороне… другой вопрос. Не шелохнувшись, я продолжаю стоять напротив демона. Приходится терпеть глумление, раз попала в такой, как не говорится, просак. Взгляд блуждает по идеально пошитому чёрному костюму — только бы не сталкиваться с глазу на глаз. — Только что был наверху, так там уже полночь, — чувствуется нескрываемый горький яд в голосе, хорошо воспринимаемый на слух. Демон разворачивается на пятках и, удаляясь, бросает напоследок: — Доброй ночи. — Желаю, чтобы у тебя лопнула селезёнка, — гневно сплёвываю на румынском, зная, что он меня прекрасно понял. Дальше хочется спросить себя только об одном: куда пропадает инстинкт самосохранения, когда он действительно нужен?.. Лютик очень вряд ли одобрил бы мой поступок: голосить, будучи в самом настоящем плену, — не самая лучшая идея. У смены не самые железные нервы. Старых синяков мало — набивают новые. И набивает их другой тюремщик, которого я успела взбесить одним лишь существованием. При всех попытках отбиваться, пара ласковых, в понимании черноглазого, пара лёгких ударов об стену — выход из игры. — Если захочешь пойти по стопам пернатого засранца и ещё что-нибудь выдашь — отрежу язык! — ещё один, неизвестный и вовремя подоспевший демон подхватывает меня под руки, заставляют встать. Пропускаю слова мимо ушей. Не до сравнений с другими пленниками. Сама напросилась. Не отрицаю и не плачу. Да и на кой чёрт плакать? Горю не поможет. Как же всё болит. — Зашитые губы покажутся невинным уколом. Демоны берут меня под руки справа и слева, толкают в спину, чтобы шла быстрее, как бы не извивалась, и приводят в просторный затемнённый зал, освещённый множеством свечей. Так освещены и многочисленные коридоры темницы. На помосте у резного трона стоит рослый мужчина в отвратительно белом смокинге, рядом — очередной несчастный пленник, в окровавленных и рваных лохмотьях. Потрёпанный, израненный, напуганный до трясучки. Не могу рассмотреть его в полной мере, но голубую субстанцию, которую мужчина в костюме, так ещё и, похоже, с грубыми шрамами на лице, вытягивает подобием шприца, сделанным из стекла, различить в силах. Нетрудно догадаться, что это, вероятнее всего, Асмодей. Много раз упоминаемый. Этот мудак воткнул его несчастному прямо загривок. В горле встаёт штык, а мои глаза прилипают на месте: помимо прочего, я каким-то образом могу разглядеть размытый силуэт потрёпанных крыльев — снова происки Кольца. Смиренно склоняю голову, впиваюсь взглядом в каменный пол. Спасибо, что я билингв, и понимаю, о чём они говорят. — Благодарю, что привели её. Полагаю, голосистого соловья, и по совместительству — незапланированного наследника Соломона, следует сломать. Иначе… никак? — Асмодей, игнорируя присутствие посторонних, нарочито медленно снимает с себя пиджак, заворачивает левый рукав рубашки и вводит содержимое шприца себе. Внутривенно. И на его лице отражается высшая степень блаженства. — Ты всё равно не выдержишь больше пары дней, смертная, так что лучше покончить с этим быстрее, чем долго и мучительно страдать. Даже не подходит рассмотреть находку. О, я не ослышалась, он хочет меня сломать. Продержат без воды и еды дня три? Или на одном куске хлеба да на стакане воды? Ведь люди слабы морально и физически. — Если она в течение нескольких суток не скажет, как снять Кольцо, — смело умертвите. А теперь… оставьте меня». Будто я виновата, что перстень выбрал меня в ответ. Откуда я могла знать, что всё так обернется? Меня, как бездыханную куклу, одёргивают, заламывают руки за спину, ведут обратно по тёмному тюремному коридору. Я не думаю рваться бежать, потому что некуда. Даже не пытаюсь вообще что-то предпринимать, — едва стою, едва шевелюсь и едва иду. Хотя бы оставили в живых. Мне без разницы: умереть от голода и жажды или от заражения крови. И я словно не чувствую последствий от жёсткого удара спиной об пол. Внутренний агностик вновь дарит нехилую трещину в мировоззрении. Настоящее Кольцо. Соломон в роли колдуна из легенд. Князь Асмодей. Настоящий Ад. Спрашивается, куда меня занесло? Никогда не мечтала о том, чтобы повторить судьбы путешественников по мирам. Тем более, одну из таких никчёмно-беспросветных.──────── ⋉◈⋊ ────────