Родной город утопает в крови, там законы забыты. Я иду по дороге, полной разбирательств и злоключений. Прошу у себя же прощения, за то, что всё-таки нуждаюсь в спасении. Не делайте вид, что хорошо знаете меня по досье, которое заведомо ложно. «Hell To The Stars», Harry Hudson
──────── ⋉◈⋊ ────────
Трясущаяся рука в нервно зарывается в растрёпаные волосы, загребая окровавленными кончиками пальцев короткие пряди, выскользнувшие из-под тонкой и тугой резинки, и оттягивает назад, норовя вырвать их с корнем. Затем ослабляет хватку, тяжело падает на голый пол тыльной стороной вниз, пока голова, будто бы гружёная коробчонкой металлических шариков, перевешивая, запрокидывается назад, стукается затылком о зашарпанную стену. Прожектор высвечивает на сцене всего одну фигуру, котёл эмоций которой ощутимо заполняется всё больше, больше и больше, но в сей же час изливаться из краёв не считает подходящим. — E prea târziu să regret… și regret? — обрываясь, тихая фраза вылетает изо рта сама, быстрее воробья. Кажется, быстрее, чем текут мысли, но те скорее бегут хаотично, прямо как всполошившиеся газели, скачущие по степям спасительными зигзагами, путающими следы для одиночки и охотника в одном лице. Если бы жизнь взаправду была воплощением существования запертого в рамках экрана стороннего наблюдателя, просматривающего заранее записанную катсцену, глядящего на всё, на последствия мелких поступков, на последствия мелких решений, на попутно раздавленных ботинком бабочек и мотыльков… я бы, уразумею подумать, возмутилась происходящему. Потому что, действительно, как так, неужели? Неужели нельзя всё исправить? Где спасительная кнопка перемотки назад как в пресловутых аркадных гонках, когда ты по собственной неопытности на последнем повороте раздолбал автомобиль в металлолом, или, на самый крайний случай, перезапуск последнего сохранения со сменой сложности? Нигде их нет, ничего подобного, а всё это — не сон, а самый настоящий, существующий, проклятый мир. По крайней мере как одна из искажённых альтернативных реальностей, до кучи напичканная сверхъестественными тварями, не ниже и не выше того, какими их представляли обывателям. И я ступаю по этому миру не первый день, по тому ещё краю, рискуя своей шкурой и душой не первый месяц — перестаю вести счёт, сколько. И есть закавыка, чёртово стальное неуверование в совпадения, из-за которого я готова поклясться, что за тремя и более книжками про выдуманных чьим-то больно гибким умом абстрактных Сэма и Дина Винчестеров, блестящую — положу сто румынских леев, мечту многих любителей раритетных автомобилей — машину братьев, стоит не простой бомжеватый парень с улицы, вдохновившийся и слизавший их образ после единственной встречи в захолустном кафе. — Doamnelor și domnilor, bună seara. Unu, doi, trei, patru — începe spectacolul. Повторяя в который раз, на положительный исход в противостоянии Локи и Гавриила рассчитывать не стоило с самого начала. А подкрадывающееся осознание, что я, гость из параллели, могу стать одним из главных героев новой книги о задворках жизни братьев, новенькой марионеткой, которой посчастливилось не потерять голову с плеч по воле двинувшегося умом кукловода, если всё так и есть, оставляет свой красный след. Даже если взаправду суждено стать ей, рушить правопорядок прошлых заповедей не позволено, как бы больно от будущей потери ни было. Не стоит лезть в чужие дела — я им не судья, это идёт против моего кредо. — Unu, doi, trei, patru — spectacolul se termină. Порок, наивысший порок ссориться с теми, кто гораздо сильнее тебя, а уж тем более с языческими богами. Рискованно лезть под горячий локоть, ожидая, когда цепкие пальцы, милостиво отвёдшие стальной клинок, обовьются вокруг тонкой, хрупкой человеческой шеи и свернут её, не дёрнув щекой. Локи был моим наставником, и на этом взаимоотношения сложились так, как могли сложиться взаимоотношения язычника, в котором на краткий срок разыгралось любопытство, и человека, неудачно старшего обладатем магического кольца. Поворачивать некуда, назад дороги нет, а ветром занесённый наследник Соломона должен жить дальше. Должна жить и пьеса, должен дальше заливаться мелодией весёлый инструментал — альты, скрипки, контрабасы, саксофоны, да хоть весь оркестр покойного Гленна Миллера — и Коломбина должна поставить невидимую точку в представлении. — Sunt viu sau sunt mort? Voi afla în curând. Plutonul e gata să mă condamne sau nu… sau nu? Вцепившись дрожащими, непослушными пальцами здоровой руки в набалдашник трости, поднимаюсь с потрескавшегося пола и опасливо шагаю в сторону затихшего шума. Навстречу мне, тягостно зависнувшей посреди коридора, из-за поворота вылетает старший Винчестер. Поначалу принимаю его за враждебную фигуру и рефлекторно наставляю на него клинок, мигом вынутый из трости. Не хватает жалкой секунды, чтобы осознать свою ошибку. Вероятно, старшему Винчестеру с братом только пару мгновений назад удалось избавиться от всех телохранителей, сопровождавших Слейпнира: Локи попросил сына устроить охотникам тёплый приём, так что нет сомнений, что после смерти Фенрира полубог подключил к делу наёмных охранников, которые, кстати, могли бы быть всего лишь иллюзиями, способными надрать чужую задницу. — По-моему тебе говори… — Дин тянет меня, спрятавшую клинок в, так называемые, переносные ножны, за воротник, с желанием потянуть за уши. Заметив парочку жирных, расплывшихся багровых клякс на рубашке он хмурится и не успевает гневного слова вставить. — Старый лев всего лишь взял анализ крови, nu ai de ce să-ți faci griji, — прерывая возмущённую браваду, поясняю я, перемещая защёлкнутую трость в другую руку, и оттаскиваю от себя клешню Винчестера, но не так далеко, как возможно, и вцепляясь в неё так, словно она последний уступ, который удерживает меня от падения. Удивлённый резкостью, всплывшей вопреки внешней побитости, охотник, как положено, оттаскивает меня к брату и архангелу. Когда открывается вид на место дуэли, я не подхожу к мёртвому, силюсь не смотреть на тело Локи, лежащее в осколках фоторамки, но сделать вид, что ничего не случилось — не выходит. Вид ещё тёплого трупа не внушает вселенский ужас, не вбрасывает в оторопь, просто неплохих людей, — или, в данном случае, полубога, — хочется помнить не в виде поломанной куклы с дырой от деревянной катаны в груди. Глаза, всё же медленно заполоняемые слёзной плёнкой, ухватывают как Гавриил в торопях вытирает кровь с клинка когда-то чистым платком и отводятся в сторону. Линзы очков не фотохромные, а жаль — они хотя бы немного скрыли бы мой позор, однако не спасли бы от стекающей по щеке крупной слезы. Трудно признавать, даже как бывшему студенту психологического факультета, но я начинаю внутренне трещать по швам. Не как мог бы возжелать Асмодей, склоняя к сотрудничеству, но трещу. Нельзя утверждать, что я любила полубога, ставшего кем-то вроде отцовской фигуры, и что он был мне чрезвычайно дорог, однако он спас мне жизнь, когда я имела перспективу умереть от рук адского князя. Такая себе перспектива быть подвешенной на крюках или лежать на пыточном столе, чувствуя, как лезвие новенького скальпеля рисует новый кривой узор на грудной клетке. Локи был едва не единственным лояльным ко мне существом, несмотря на моё явное дистанцирование от всех актёров трагикомедии с натягиванием совы на бедный пресловутый глобус. Полубог подарил часть представлений об основах работы с перстнем, другую всегда можно довычерпнуть из книг, и их остаётся или развивать, или забросить на парочку весёлых румынских, русских и английских букв. Никакой избранности нет, вместе с тем я, сама того не зная, вкусила судьбу пожизненного должника. Что он там плёл перед выходом на гильотину? Перстень выбрал меня не просто так? Кольцо представляет собой глупый артефакт, который выпивает по глотку жизненной энергию носителя за каждый малый фокус, если вообще фокус. Всё. Перстню всего лишь нужен был хозяин, пропускная карточка, и для его пробуждения стоило наткнуться на древний гримуар, не абы какой. Инфантильность бьёт ключом, однако если бы лось рогами не толкнул, не дёрнул рваться в лавку, в чёртову библиотеку, всего этого дерьма не случилось бы. Ошибки юности и проклятущее любопытство, присущее молодёжи, как ни отрекайся. Я всё ещё зелёный подросток, по крайней мере в Америке диапазон возрастного периода, вроде как, расширяется, и стериотипно студентами тут становятся порой едва не в тридцать. Сколько ни жалуйся на тупые поступки героев ужастиков, первый шаг — не лезть туда, где прячется опасность — нарушил бы каждый по той или иной причине, или опасность протянула бы костлявые руки сама. Дин бормочет что-то банально успокаивающее, рассчитывая, что это как-то поможет, успокоит, крепко придерживает за плечи, но я рявкаю отвалить и, вырываясь, двигаюсь к лестнице. У машины, сняв очки и сложив руки на крыше, даю волю слезам, утыкаясь лицом в предплечья. В отражении стекла вид ещё божеский, не слишком заплаканный. Плюсы отсутствия макияжа — растекаться нечему, только слёзы вытереть и почти как ничего не было. — Так что мы знаем о Альтернативном Михаиле, император Николай Второй? — Винчестер поднимает на меня смешанный взгляд. Прочесть его эмоции, ровно как и собственные, свернувшиеся в тугой змеиный клубок где-то под ложечкой, сложно. Ёрничанье не к месту, ой как не к месту, но плевать, нужно переключить мысли в иное русло. — Константин, тебе не кажется, что сейчас не время для исторических справок? — Почему же? — бесцветно, на что надеюсь, выдаю я, выпрямляясь, и убираю руки от крыши машины. Что странно, не получив двойного выговора за лапанье любимой машины. Осаждённый Порт-Артур приходит на ум как нельзя кстати: бо́льшая часть кораблей была уничтожена противником или затоплена собственными экипажами, часть капитулировала, некоторые интернировались в нейтральных портах, и лишь четырём удалось дойти до родных гаваней. — Русско-японская война показательный провал. — Открыто сбегаешь от своего обещания? И куда же ты пойдёшь? — подмечает посылку Дин, в момент ловя мой пронзительный взгляд. — Домик из плёнки строить. В лесу. — Прости? — Говорю, ошибаетесь, я всегда выполняю обещания, а сейчас у меня повязаны руки. Мне некуда больше сбежать, как корабельной крысе. Просто хотела напомнить, с кем мы имеем дело, какие бы дерзкие планы у вас в голове ни созревали, мистер Винчестер, — я придерживаюсь здоровой рукой за ручку задней правой двери, пока Сэм запихивает кейс Гавриила в багажник, пока тот стоит лицом к двери мотеля, запихнув руки в карманы, и рассматривает что-то то ли на вывеске, то ли в вверхних окнах, в которых нет ничего примечательного. — Идиотов с жаждой власти прудом пруди и по пути Асмодея может пойти любой демон или ведьма. Мне не в радость быть хозяином перстня царя, который даже в бутылку ни разу никого не запихивал. Как только мы закончим со спасением ваших близких и как только найдется способ содрать с пальца артефакт, я решу, куда податься, нет проблем. В конце концов, пока приятнее иметь дело со знаменитыми охотниками, про которых сложились целые романы, чем с низкопробной швалью. — Романы? То есть… — подхватывает тему младший Винчестер, — книги Карвера Эдлунда? Улыбаюсь уголком губ, но улыбка стекает вниз, создавая кривую, не очень милую ухмылку. Так это что, действительно про них, вся биография расписана на страницах сомнительной беллетристики, на чьи нормальные обложки не спустили побольше доллара? Вся стопка в книжном выглядела как сборник бульварных историй вроде, правда что, романов, с сомнительного вида фотошопом. — Кто гений, списавший ваши образы? Друг, враг или так? Стоит отметить, с вашими прообразами с обложек перегнули палку. В действительности вы смотритесь лучше. — Пророк Чак Ширли, никто иной как сваливший в отпуск Бог. Я до последнего был уверен, что он не покончил с грёбаной графоманией, — Дин проводит рукой по лицу и с надеждой на лучшее спрашивает: — Сколько ты прочла? — Затронула пару книг, скорее… побочных основному сюжету. Их больше, гораздо больше, но до «Звёздных войн», в каноне коих из-за перестройки разобраться новичку сложновато, вашим мемуарам далеко, — отвечаю без стеснения. — Вы в любом случае отказались бы рассказывать всё до последней буквы английского алфавита. Повод покопаться в глобальной сети, попробовать найти остальные. — Хорошо, значит, иного… — Иного? Фанфиков не видела? Умоляю. Не могу отрицать, что грешила их чтением, и знаю, какую ересь временами сочиняют, — догадываюсь я, морщась от неплохих вьетнамских флешбеков, которые, к счастью, хотя бы в сны не проникают. — Вас с братом без обоснуя переводят в горизонтальную плоскость? Если интересно моё мнение, то те, кто видят что-то больше платонического между вами, в своей мере извращенцы, — пальцами я изображаю сомнительные кавычки. — Хуже может быть только омегаверс и его устройство — прощай зоопсихология, зачастую вышвыривают бет и гамм. — Константин, когда ты выражаешься… — Мистер Винчестер, не думаю, что пара словечек из словаря обсценной лексики портит меня как личность, — после подцепляю пальцами дверную ручку. — …становишься роднее. — Да что вы? С чего это вдруг? — вскидываю брови, добавляя формальное обращение по въевшейся привычке, хотя называть его просто по имени позволить бы себе не могла. — Так, прошу простить за ярый прокол: манеры есть лицо человека, между делом говоря. — Тебе полезно снимать маску напыщенного аристократа, — советует старший охотник и ныряет на водительское сиденье, не забывая открыть задние двери. — У нас тут не… — Не институт благородных девиц? Покажите мне того, кто стал бы с этим спорить. — Если бы и был он, то я сомневаюсь, что парни могли бы чему-то научить юных подопечных, — добавляет за мной Гавриил, залезая в машину. Сцепив зубы и прикусив язык, чтобы не ляпнуть чего лишнего, распахиваю заднюю дверь и усаживаюсь на нагретое за немногие поездки сиденье. Глядя на архангела понимаю, что спокойствие отзывается металлическим скрипом, а моё лицо перекос — напряжённая правая бровь поползла чуть вниз, когда левая — вверх. Дин включает старую пластинку, чтобы заглушить грызущую плоть тишину, натыкаясь на заливающуюся «Say Goodbye» известной Green Day. Понимание русского языка, хоть и сдаёт позиции, и местами забывается, я всё ещё не сливаюсь с английским полностью: половину песни прослушиваю обывательски, концентрируя способности внутреннего переводчика на русский и румынский с каждым отдельным словом и предложением. На втором куплете Сэм как-то подталкивает брата переключить волну, цепляясь за возможную мысль, что мне-таки может быть болезненно слышать именно эти строки, связывая их со смертью Локи, но Дин отмахивается — водитель выбирает музыку и это справедливо. Я не высказываю никаких претензий и просьб, будучи немой, как рыбка кои, и уже отключившейся от происходящего, так что тому прибавляется ещё один аргумент не трогать магнитолу. — На, вот, вытри кровь с шеи, — уже тычась сквозным взглядом в своё окно, я с молчаливой благодарностью перенимаю у младшего Винчестера взятый из кладези бардачка, забитого мобильными телефонами, карточками и фальшивыми удостоверениями федеральных агентов, платок, и смачиваю его водой из своей фляги. Дин не собирается надолго задерживаться в этом городке, поэтому мы в несколько мгновений возвращаемся в мотель, собираем вещи и держим продолжительный, по внутренним меркам, путь в породнившийся Лебанон. Всю дорогу, в большинстве своём, провожает тошнотворно нависающее молчание среди битой четвёрки пассажиров и порядком надоевшая музыка. Не могу поверить, что года четыре назад я не могла спокойно проводить досуг без наушников, без постоянной музыки в ушах. Уж не рискую становиться выскочкой, чтобы просить вернуть тишину, тем самым спустив на себя гнев старшего охотника. По прибытию в убежище принимаю быстрый душ и закрываюсь в закреплённой комнате, глуша внутреннюю трясогузку. По факту, проживание здесь временно, пока не вернусь домой. Заталкиваю сумки и трость под кровать с глаз долой — из сердца вон так вряд ли — и героем старого мультфильма, прикасаясь спиной к двери, сползаю на пол, швыряю очки на кровать и роняю голову на здоровую руку, закрывая обзор. Там ложусь набок и сворачиваюсь калачиком, обняв себя руками, плевав на холодный пыльный пол. С выбившейся из влажного хвоста короткой пряди, спавшей на лоб, стекает пара капель воды и смешивается со слезой. Хоть где-то я могу дать разгуляться чувствам, которые запираются глубоко внутри и выходят только тогда, когда котёл всё же переполняется, и проглотить их заново. — Ладно, когда-то это должно было случиться, Константин. Но соберись же, тряпка. Ненужная попытка содрать перстень с пальца и избавиться от проклятой безделушки, и тольку, соответственно, никакого — сидит как влитой и не думает сниматься. Подскочив на ноги, наношу досадливый, сильный, насколько позволяют силы, удар сжатым кулаком о шершавую стену, вкладывая в него не только боль, но и трескучую злость. Второй. Третий. Травмированную кисть не жалко. С содранных в мясо костяшек на пол по маленькой капельке стекает кровь, ссадинки щиплет. Раздолбать кисть в месиво не дозволяет трезвый звоночек в уголке бренной души, вместе с тем подкидывая образ избитого адским изувером мистера Кетч. — Молодец, Константин, ты действительно везунчик — калека с больным сердцем. И какой из тебя подмастерье? — лицезрея, как кровь на костяшках поблёскивает в свете настольной лампы, чувствую, как с душевной раны быстро, резким движением, срывается полоска лейкопластыря. Слизав солоноватую кровь, никак не желая высовываться за аптечкой, чтобы обработать пару жалких царапин, и попасться отвечать на ненужные вопросы, в целях безопасности переношу очки на тумбочку — линзами вверх — и укладываюсь на кровати, пряча лицо в мягкой подушке. Что неожиданно, через пару часов ко мне заглядывает настороженный Кастиил и, удостоверившись, что сон рукой смахнуло, настаивает на том, чтобы я поела. Ангел стащил с ужина Винчестеров небольшой пакет фаст-фуда — по просьбе братьев или нет можно только догадываться, — правда, остывшего, набором из чизбургера с луком, маленькой картошкой фри и стакана выветрившейся колы. Усаживается, настойчиво выжидая, когда я к нему притронусь. Сойдёт за хлеб, всё равно не люблю свежую колу. Для меня она слишком газированная. Своевременно уминаю, не обращая внимания на сухость говяжей котлеты и картошки, перекрываемой кетчупом из того же пакета, и осушаю пластмассовый стакан до последней капли. — Заботливый жест с вашей стороны, — сворачиваю коричневый пакет в трубочку, запихивая его под крышку опустевшего стакана к сломанной соломинке во имя экономии места, и вытираю губы тыльной стороной ладони. — Благодарю вас, Кастиил. — Поведай мне, злишься ли за произошедшее на глазах твоих? — задаёт чёткий, проникновенный вопрос ангел, на чём я нервно сжимаю в пальцах, кощунственно обтёртых о брюки, пустую светлую картонку. — Можешь выговориться ты, если есть то, что тебя тревожит. — Если и злюсь, то только на себя, Кастиил, но я и ничем не могла бы помочь язычнику. Прекрасно помню, на чём оступился старик Соломон, так что, может, такая судьба закономерна, — звучит в полголоса ответ, когда склоняю голову, удивляясь, что ангел за всё проживание с Винчестерами не избавился от привычки говорить инверсией, белыми стихами, что, наверное, было бы особенно выраженно в русской речи. — Винчестер-старший не горел желанием идти против Локи, которого должным наставником назвать можно было с натяжкой, а Винчестер-младший… Не мне судить о правильности произошедшего. Не мне. Я тут, признайте, никто и звать меня никак. — Это не так. — Формально я повесилась на ваши шеи и свалить не могу из-за проблем с решетом в карманах, и оплачиваю своё проживание хоть какой-то помощью и условностью с проклятым перстем. — Всё больше замечаю, что ты не доверяешь нам. — Я никому, кроме себя, не доверяю, и то в себе родной сомневаюсь, — бедный стакан тихо хрумкает под сжимающимися пальцами. — Мне кажется или этот кривой разговор практически ни о чём заворачивает в тупик? Кастиил загрузочно моргает, медленно кивает и удаляется из моей комнаты, не предлагая забрать с собой стаканчик, поэтому, разжав пальцы, тянусь и ставлю его на край тумбочки. Ничего, сама выкину, как приду в чувства окончательно и вылезу отсюда на свет ламп в коридоре. Это не первый эмоциональный всплеск, вбрасывающий в истерику и слёзы за ближайший сезон, и в прошедшие пару часов я отдувалась не только за псевдоним, закреплённой в личной программы защиты свидетелей, но и за настоящую личность, погребённую под пережитым мороком, от которого иной человек ещё с первых дней растерял бы все шарики с роликами. В огромной мультивселенной есть свои Джон и Джоанна Константин, а их последователи — ещё бы настолько гикнуться, сомнительное счастье! — лишь хлипкие и искажённые пародии, но, всё-таки, и без звания магистра в сфере тёмных искусств мы чем-то похожи. Тем, что порой лажаем себе же во вред, потому что никто не идеален. Конечно, все люди определённым образом совершают глупости в той или иной мере, причём как раз себе же во вред, и мой личный провал в мир сверхъестественного бытия не единственная оплошность. Главная мораль намекает не скатиться по наклонной и не творить глупости пачками по десять штук в самом наидурацком стиле. Неиспытанные шансы есть, ведь, по воле бракосочетания родителей, однофамилица, в конце концов, а как баркас назван — так и поплывёт. Фальшивый паспорт и поддельные водительские права никак не помогут. — Константин, когда до тебя дойдёт, что для двадцати лет ты перетерпела слишком много. Да, да, да, хотя бы не уход обоих родителей и невольный пинок к злым тётушке с дядюшкой в нахлебники, но… — с выключением настольной лампы хлипким щелчком, и со скрипом пружин матраса я откидываюсь на подушки, сжимая трёхпалой рукой край сползшего набок одеяла. Чёрт, ладно, благодарю жизнь за то, что я не «Мальчик, Который Выжил» с клеймом в виде шрама на лбу, что моих отца и мать не убил поехавший крышей колдун и что у меня нет злобных опекунов, изо дня в день травящих юношескую душу. — При таком раскладе отец жив, а мог бы… Обрывками уставшее сознание искажённо показывает мне сон, в котором я сижу на полу, на чердаке, в доме деда Грегори, и рисую, мажу красками по только сооружённому холсту. В воздухе витает знакомый и, признаться, такой родной запах пыли со старых страниц, клея и досок. Картина, выполняемая всплошь тёмных тонах, кажется, никак не смущает. Совершенно никак, но до того момента, пока знакомая клетка с натянутого полотна не начинает покрываться частой рябью и, стоит раз случайно измазаться маслом, не затягивает, словно дикий келпи, поймавший нерадивого мальчишку, куда-то в глубину. Голые и ободранные колени, почему-то испачканные чёрной грязью, измараны кровью, упираются в холодный потрескавшийся каменный пол, первыми уберегая от встречи с ним лицом. Странно булькая, я хватаю воздух ртом, скалюсь, подобно необъезженной лошади, которой насильно засунули в рот трензель, пытаясь придти в себя, как его насильно перетягивают галстуком и резко запрокидывают голову, заставляя взглянуть на размытый образ мужчины в белом костюме. — Признаюсь, не понимаю, почему я сначала решил пожалеть тебя, — гончие, к сожалению, не напоминающие ранее знакомых уродов размером с пони, живыми статуями сидят по бокам от массивного трона на постаменте, но как только хозяин указывает перстом разобраться с новой тушей, навостряют уши. — Но ничего не стоит исправить это недоразумение. Хватаясь за разодранное — во сне — горло, удачно сваливаюсь с койки, тяжко отходя от увиденного, и лишь после встаю на ноги, чтобы умыть вспотевшее от страха лицо. С обеда, после намеренно незаконченной шахматной партии с младшим Винчестером, я выбираюсь из комнаты разве что только за бутербродами, или лапшой быстрого приготовления, и спасительным кофе, стараясь прытко смыться с чужих глаз, чтобы не маячить и не нарываться на конфликт. Но в один несчастный час капкан старшего Винчестера захлопывается на пороге главного зала рукой на моём правом плече и мне, послушно вытягиваясь по струнке смирно, приходится семенить к спасительному стрельбищу, с пистолетом за поясом. — Мне кажется, или ты подросла? — не успеваю я дёрнуться и отступить шаг, как Дин проходится рукой по макушке, въерошивая мне волосы. — Девушки прекращают расти к годам двадцати, так что не волнуйтесь, шпалой не выйду, — душа недовольство, без нажима обрубаю я, приглаживая волосы обратно. — Константин, спусти пар. Я к тебе с миром. — Мы пришли смотреть, насколько метко я стреляю с травмированной рукой или отлучились языком почесать? — Покажи мне револьвер, — сменив тему, отложив коробку на ближайшую стойку, я с опаской протягиваю ему оружие, что вне надобности всегда стоит на предохранителе. — Так понимаю, он попал к тебе с рук? — Выдал Слейпнир. Из троих сыновей Локи он оказался самым сговорчивым, — наблюдая непонимание в глазах охотника, я свожусь к очередной справке, пока тот рассматривает и ковыряет ногтем гравировку на начищенном стволе. — Перед вами цельнорамочный револьвер от восемьдесят шестого года со стволом в четыре дюйма длиной. Килограмм в весе без учёта серебряных патронов, которых вмещается шесть штук, триста пятьдесят седьмой магнум, девятый калибр, каждый, напичканный солью. Насколько мне известно, большинство револьверов хорошо стреляют любым патроном магнума, лишь бы тот хорошо вставал в барабан. — Откуда такие познания для девушки, которая до определённых обстоятельств не имела дел с охотой в любом проявлении? — Дед получил охотничью лицензию и в одно время стал счастливым обладателем итальянской одноствольной винтовки, но стрелять научить толком не успел, только чистить. Пришлось разбираться в полевых условиях. — Как отношения с отдачей? — Револьвер раза в два легче любой винтовки, следовательно чувствуется довольно ощутимо. Классика — утяжелить револьвер за счёт собственного веса, но тут главная проблема сделать из неустойчивого мешка с костями неподвижное основание, своего рода лафет. — Так, продолжай… Каково слабое звено? — Локтевые суставы, которые удаётся как бы отключить только если полностью выпрямить руки. В спешке, при зашкаливающем уровне адреналина, об этом не подумать, что говорить о стойке. Охотник одобрительно кивает, вручает пистолет обратно, и просит выпустить пару пуль в искусственную мишень. Немного помедлив, направляю ствол на белый лист с печатным человеческим силуэтом, представляя на его месте никого иного, как Асмодея. Первая пуля коснулась края рисованного плеча, вторая — основания шеи, третья — района головы. На этом, пожалуй, хватает проб, патроны с начинкой дорого стоят. Руки гудят и трясутся словно после разгрузки вагона, пальцы травмированной руки сводит, они на секунду коченеют и я выпускаю ствол, кладя тот за пояс, чтобы помассировать их. — Неплохо, — заключает старший Винчестер. — Напоследок у меня к тебе просьба. Может, прекратишь? — Прекращу что, мистер Винчестер? — Откинь лишние формальности. Меня от них тошнит. — Тогда вы откиньте попытки сгладить острые углы. — Да что тебя не устраивает?! — Я представляю вторую сторону медали, так что не стоит надевать на себя маски заботливых отцов. Вам я — никто и звать меня — никак и вам не улыбалось подбирать меня ни по указке Бартамуса, ни после лично моего звонка. Вы получили второй лишний голодный рот после Джека. Главную роль в смирении с моим пребыванием рядом сыграло наличие перстня Соломона и Асмодей. Хорошо, благодаря Гавриилу князя больше нет в живых, но кольцо с меня за всё время так и не слезло, и попади оно в чужие, грязные руки — жди беды. После того, как мы вытащим вашу родню из устроенного иным Михаилом апокалиптичного мира, я усерднее займусь поисками способа снять с себя этот проклятый кусок железа и стану дальше отрабатывать своё проживание здесь. Да, к сожалению, делом, не деньгами. Если способ найти удастся, а он должен найтись, с радостью съеду, найду работу на каком-нибудь ранчо, слезу с ваших шей и больше вы меня здесь не увидите. Это всё, что я думаю о нынешнем положении дел. — Всё, в принципе, гладко, но из твоих уст… звучит невыполнимо. — Я не давала чёткого согласия выезжать на дела с правом ученика, но если того потребуют иные обстоятельства, мне не останется ничего другого, кроме как сжать зубы и работать, согласно выставленным требованиям, учитывая, что закрепление практических и теоретических знаний может пригодиться в целях самообороны и самоуспокоения. Когда столкнёшься с демонами и адской тюрьмой, свяжешься с охотниками на дикую божью дрянь, покатишься, прямо как Джим Хокинс, сдружившийся с пиратами. — Понимаешь, меня беспокоит и то, что к Сэму и Касу ты относишься мягче. Да даже к Гавриилу, а он убил полубога, приютившего тебя! Где я-то тебе не услужил? — Давайте честнее, мистер Винчестер. Беспокоится ваше эго. Впрочем, интересный вопрос и у меня есть на него ответ. Вы — открытый холерик и чертовски походите на мою мать, но, в отличие от неё, вы, с открытой слабостью к разврату, отражаете её лучшие годы. Детям о своих родителях, якобы, плохо отзываться нельзя, но я не семилетка. Я, хоть и свидетель вашего открытого флирта с администраторами, не назвала бы вас шлюхой с алкогольной зависимостью. — И ты так спокойно об этом говоришь? — Прошло шесть лет, мистер Винчестер, но я всё также не могу простить её за измену отцу. — Это одна из причин, почему ты с самого появления в странах бункера напоминаешь мне солдатика, который сразу же готов броситься на ловушку, не боится крови, не боится держать в руках огнестрел и быстро ужился со сложившейся участью? — Подтверждаю, отчасти меня воспитывал отец и друзья мужского пола, но отчасти. Скажем так, это тема для отдельного разговора, который никогда не состоится, — как можно безразличнее отвечаю я, понимая, что, так называемому, золотому часу, выделенному для стратегических действий, давно было пора закончиться и покинуть трибуны, но на данный момент времени и пятилетки не хватит, чтобы продумать всё до мелочей. Выхожу со стрельбища, забывая забрать положенную чашку кофе с кухонного стола и скрыться в тени, ловлю себя на мысли, что мне, в отличие от Джона Константина, переброшенного в класс одного из кумиров и любимых вымышленных персонажей, повезло с отцом, который нянчился со мной больше матери и, пусть не полностью, заменил её. Об этом напоминают скулящие болью подростковые пережитки, пробивающие шипами сквозь годы, когда приходит время вскрыть эмоциональный ящичек, днями и месяцами запираемый на семь печатей. — Пока из головы не вылетело, мистер Винчестер, — Сэм, замеченный мной за столом в библиотеке, поднимает на меня глаза. — Когда прибудет миссис МакЛауд? В течение пары дней? Младший Винчестер кивает, ничего не добавляя. Я успеваю скрыться и пройти в жилые коридоры. Рядом с ним и Кастиилом неподалёку болтается Гавриил, которого заметила не сразу, а сталкиваться с ним у меня никакого желания. Боюсь попасть под немилость как должен чужак в чужой стране чужого мира. Не из кожи вон жажду отправиться в Мир Апокалипсиса, но чувство долга перед Винчестерами и ощутимый гнилой подтекст в последних словах Локи склоняет не менять курс, как бы ни было страшно. — И в какой момент я перешагнула за роковой острый край? Безумцам ведь нет пути назад, да, пап? — брякнув отцовской цепочкой и дедовскими часами, кладу их глубоко в ящик тумбочки, оставляя братьям на чёрный день. Сойдёт для сдачи в ломбард или ещё куда. Заначкой с чёрного дня. В зеркальной поверхности над умывальником маячит не бывший холёный сероглазый студент психфака, знавший проблемы в нарушенном сне, отсутствии нормального завтрака и завалах по семинарам, а кто-то действительно похожий на стреленного жизнью дворецкого, подмастерье или кучера, готового отдать жизнь за своих господ. В памяти перебирается картотека, вертящая несколько чудаковатых романов Жюль Верна, а отражение смотрит скептически, повторяя за мной малейшее движение, в точности обнадёживающую ухмылку. — После подобного всегда возвращается кто-то иной… так кто останавливает?──────── ⋉◈⋊ ────────