──────── ⋉◈⋊ ────────
Мне снится отрывок приятного сна, но достаточно шевельнуться, как он обращается в очередной, не раскрывающий ничего нового, кошмар. Глухо хрипя, булькая, как раненный волк, захлёбывающийся в собственной крови, я, нелегко выгибаясь на кровати, хватаюсь за грудную клетку, судорожно оттягивая кожу под взмокшей тканью рубашки. Сердце, будто попавшее между верхней парой рёбер, словно пронзает с десяток игл для шитья — тех, что предназначены для работы над кожаными изделиями. Сворачиваясь в калачик, я поворачиваю голову так, что нос упирается в, кажется, в промокшую от пота наволочку и все слёзы боли и страха из зажмуренных глаз впитываются в неё. Толком не понять, ни где я, ни куда меня сложили, как меня сложили, ни что происходит вокруг, пока пытка, короткий приступ, не оканчивается, сжалившись надо мной. Конечно, смерть от сердечного приступа определённо слишком глупая. Летопись судьбы намерена взяться за более кровавый и драматичный сценарий? Заглатывая воздух ртом, вновь и вновь, выравнивая дыхание, заставляю себя подняться, прощупывая окружение руками, с успехом слепого щенка, отлучённого от матери, включаю настольный свет. Прежде чем раскрыть зенки, я потираю их. Тумбочка хранит выстиранный от крови тренч, грубо свёрнутый в рулет, очки, флягу, чью-то забытую кружку, на полу отдыхают броги, в полуметре от кровати хлипкий табурет. Испугались, похлопотали, попили кофе — кружка уж никак не моя — положили дальше валяться, или, может, чёрт их знает. Как обычный человек, никогда не научусь читать чужие мысли и намерения. Тело потряхивает, жутко потряхивает, как после длительного марафона, и пальцы холодеют, слёзы набегают на глаза по сию минуту, включая рикошетящий страх. Телефон заслужил съесть последние три процента батареи прежде чем отключиться. Дисплей показывает час ночи, отличнейшие новости, просто великолепные. Самое время пробраться в душ, чтобы смыть с себя флёр пережитого ужаса. Наскребя чистых тряпок и последнюю нераспакованную рубашку, чёрную, придерживаясь за стенку, перешагивая через стопки забытых книг, выхожу из комнаты и пробираюсь в душевую. Долго стоя под прохладной водой, не очень помогающей окончательно протрезвиться, швыряю мочалку на держатель и, пока с тела стекают остатки пены, рассматриваю руки, будто пытаясь выявить в костлявых длинных пальцах, в коротких ровных и чистых ногтях бывшего гитариста и художника, в шершавых подушечках, в едва просвечивающихся венах, в хитросплетении линий на бледной коже, в длинной линии жизни, иной изъян, самый малейший. От ладоней взгляд проползает по забитому татуировкой предплечью, плечу, и левая рука поверхностно прогуливается по тому кончиками пальцев, уверяясь в присутствии бледных, широких, продольных шрамов от когтей адской гончей. Правая кисть сжимается в пародию на кулак, но я сдерживаюсь от того, чтобы вдарить по стенке и во второй раз разбить костяшки. Массируя когда-то гладко выбритые виски, успевшие зарасти коротким ёжиком, утыкаюсь лбом в холодную стену, сжимая зубы до противного скрежета. Пусть среди охотников нет любителей ночных водных процедур, долго не задерживаюсь, поскольку не хочу напугать кого-нибудь, проходя по коридору. Что кто-нибудь застанет меня без одежды так чисто до лампочки, шанс мал для паранойи, потому что я давно имею привычку брать одежду с собой и переодеваться сразу в душевой или ванной. Натянув на себя порядком одомашненные джинсы и первую попавшуюся под руки чистую футболку, уже в комнате кидаю взгляд в зеркало над умывальником, на голые ключицы, и принимаюсь за старое, забываясь на несколько секунд. Татуировка антивладения всё ещё на мне, по левую сторону, а во сне её не было, как и шрамов, обрубленных пальцев, перстня. Во сне, хоть и кошмарном, не было ни её, ни всего, всего происходящего, только мой родной дом и друзья. Лёжа как колода в полном бессилии, так и сжимая в руках ненадетую рубашку, ощущаю себя разбитой, рассыпающейся грудой камней, внутри разгорается огонь и котёл, ранее наполненный наполовину, наполняется до краёв и с радостью готовится пасть и разойтись крупными трещинами. Пустой, о счастье, сон под биение сердца, отстукивающего невнятный тикающий ритм о матрас, возвращается поздно. Всего на пару-тройку часов. После него чувствую себя хуже прежнего, радуясь, что хотя бы ноги продолжают слушаться и чудом не прокатывают по каждому встречному дверному косяку. С тумбочки ничего не пропало и ничего не сдвинулось, впрочем, с факта никакого проку, никаких новых эмоций, никакой пользы. В коридоре раздаются громкие голоса, тот самый гадский, знакомый гомон толпы повстанцев, и в ушах без них стоит звон, который хочется заткнуть, как и противный шепчущий внутренний голос, глубоко в нутро. Всё пережитое и непережитое встаёт поперёк горла, буквально, и будь последствия прискорбны, сделала бы всё, чтобы убраться отсюда, уснуть мёртвым сном, да хоть под воду затащиться, на глубину шести футов. Иномирный люд порядком рассасывается, часть выслушивает повторную лекцию младшего Винчестера об устройстве их, братьев, мира, я, спрятавшись на кухне, разогреваю и насильно заталкиваю в себя разогретые остатки макарон с сыром, чтобы, если магическое истощение ударило даже по сердцу, желудок не решил выплюнуть сам себя. И наливаю в кружку крепкий кофе. Подлости закон гласит, раз стоит захотеть посидеть на кухне в одиночестве, домочадцы соберутся со всех уголков дома, так что появление Джека оказывается обидной однозначностью. Заглянувший нефилим, вроде бы, рад меня видеть, рад, что я очнулась, но не рискует заговаривать, как и не думал в другом мире, но тогда в общем и целом было не до болтовни ни мне, ни ему. Я всеми силами сдерживаю ругань, но меня на последнем дне рождения подруги так не воротило от толпы как сейчас. Социальная батарейка, не успев зарядиться, на последнем издыхании, заранее принимается за прощальное завещание, вон, уже испуганно ручку из настольной подставки достаёт и черновик вырывает. — Гляжу, молодой магистр искусств очнулся, — интонация явившегося старшего Винчестера не пропитана злобой, больше рассчитана поддеть, с юмором сомнительного характера, понятного только ему. В ответ внутри разрывает подобие отвращения, беспричинной злости, не перебиваемое присутствием Кастиила, и костяшки здоровой руки, сжимающие ручку кружки до хруста, белеют. — Чего же раньше так не колдовала? — Потому что хватит с меня волшебства, мистер Винчестер, — понизив голос, охрипше, походя на приглушённый рык, огрызаюсь я, удерживаясь от того, чтобы не сорваться, и охотник отшатывается, будто видит перед собой дикого зверя, распивающего кофе на неприкосновенной кухне. — Нет, раз вам очень нужно… Попробуйте найти другого подопытного с конским здоровьем. Желательно искать кровного наследника самого Соломона. — За волчий оскал можешь остаться без подарка, — наигранно-сокрушённо покачивает головой охотник, вводя меня в короткий ступор. — Кто, пойдя на крылозадую амбразуру, бездумно выкинул револьвер? Не ты ли? Может, я действительно напоминаю затравленного зверя, но, честно, из последних сил стараюсь не бросаться на присутствующих. Особенно обходя тех, кто сам, без близкого контакта, видит, что меня лучше не задевать. Благодарности за отсрочку смерти в лице Альтернативного Михаила никто не просит, оно не сдалось, просто просят не трогать, чего, к сожалению, не все понимают с первого раза. Неужели это так сложно? Неужели так трудно понять? — Чего? О чём речь? — в разрез мыслям переспрашиваю я. — Запись в коматозники у нас входит в обряд посвящения, вот о чём. Принимай заключительный подарок, — старший Винчестер перестаёт прятать руки за спиной и вытряхивает железного кота из мешка. — Отдельные благодарности передай Кастиилу. Это он постарался достать похожего старичка. На стол с напускным торжеством кладётся шестизарядный серебристый револьвер, насколько мне известно, последняя модификация, последний в змеиной серии кольта, а потому похожий на покинутый «King Cobra». Ствол длиной дюймов восемь украшает ровными и аккуратными выгравированное «Anaconda». Револьвер выполнен не из чернёной, как его брат, а из, похоже, матированной нержавейки. Проверив, как хорошо оружие сидит в здоровой руке, легко понимаю, что удобство достигнуто благодаря ортопедической форме рукояти. По ощущениям, ни легче, ни тяжелее кобриного, всё тот же килограмм. Единственное, что меня расстраивает, или напрягает, так это смена калибра патронов. У меня пропадают обывательские претензий и замечания: револьвер должен вполне подходить для охотников — даже на нечисть — и стрельбы по силуэтным мишеням. — Неожиданно… — поражённо присвистываю я, поглаживая пальцем гравировку, словно рассчитывая, что от этого она смажется. Что за широкий жест в стиле пиратов? Я теперь полноправная часть команды, часть корабля, что-то далее по сценарию? — Он неплох, чтобы быть спрятанным под подушкой вместо гаечного ключа. — Ты прятала под подушкой гаечный ключ? — Детская привычка. Я на то время, о ужас, боялась темноты. Скорым спасением от вставшего разговора и прочих вопросов со старшим Винчестером оборачивается младший Винчестер. Поездка в магазин как спасательный круг и первый пункт в будничном списке. Оно ясно, почему, в холодильнике — после попойки, которую я благополучно пропустила, пролежав неделю в отключке — семейство мышей повесилось, а содержать себя и новоприбывши как-то нужно. В гараж мы проходим в глубоком молчании за исключением мельком вброшенной просьбы приобрести проводные наушники, нужда в которых повышается и повышается с каждым днём — подойдут самые дешёвые, лишь бы музыка хотя бы ненадолго затыкала бешеный и мешающийся мысленный поток. Младший Винчестер во второй раз берёт любую другую машину, ту же, в которой подвозил мисс МакЛауд — светло-салатовый, на этот раз удаётся вспомнить название, добрый «Кадиллак». — Корнел… как ты себя чувствуешь? — до боли в грудине мягко и искренне интересуется охотник, заставляя что-то во мне, отвернувшейся к виду за окном, дёрнуться на тоненькой верёвочке. — Представьте, что вас сперва огрели бутылкой, после четвертовали, в конце оживили, но главное, как я всегда припоминаю, не дали выхаркать лёгкие, — охладевши, отчитываюсь я, заталкивая скапливающийся ком максимально глубоко, и готовясь продолжать, выпаливаю накопившееся ёмко, на одном дыхании: — Мистер Винчестер, мне хотелось бы принести извинения за случай в тоннеле. Грубая ошибка забыть, что можешь ударить, только потому что не привык часто пользоваться магической железкой. Намеренно или ненамеренно, не вслушиваюсь в то, что младший Винчестер отвечает, заранее предугадывая, что слова прозвучат как очередное успокоение, и, якобы, раз он живой и все спасены, всё у них в порядке. Не сдерживайся я, не держи себя в руках, натягивая удила, цепями связывая скалящемуся волку пасть, расхохоталась бы, сардонически, могла бы, запрокинув голову. У них лично, может, и в порядке, охотник подхватил размеренное настроение от старшего Винчестера, когда, по реальной сути, ничего не в порядке. Магический толчок, если они внезапно позабыли, поросли легкомысленностью, не убил архангела, а всего лишь оттянул момент неизбежности и оставил изрядно самоуверенного изверга торчать в руинах, и гнилого Люцифера, способного на всё, что угодно и когда угодно, с ним же. Нет, может, всё и правда хорошо, прекрасно, и это я тут, негодяйка, нагнетаю, как невротичный и эмоциональный параноик, все внутренние резервы и нервы которого готовы вот-вот оборваться к чёртовой матери. Но, мало ли, вдруг змея, благодаря старому знакомому, отрастит новые, железные зубки? Поправляя очки и отворачиваясь от окна, я натыкаюсь на озабоченный взгляд младшего охотника в зеркале заднего вида и на вид своего бледного, помятого лица с заметными синяками и мешками под покрасневшими глазами. Рабочий костюм неплохо дополняет образ заработавшегося банковского клерка. Подпаленное раздражение, разгорающееся внутри углём, залитым в бак свежим бензином, по возвращении в бункер, культивируется в — ведомо первой и последней мыслью, стукнувшей со всей возможной внезапностью — ручное мытьё обкатанной машины. В моменты, когда отец был не в духе, преймущественно позволяя себе выпускать эмоции во время выезда на природу, ему это немного помогало, как и простое копание в моторе допотопного «Шевроле Ласетти», натерпевшегося всякого за жизнь продолжительную. Тренч стащен с плеч, жилет снят, рукава закатаны, вперёд, радость, что сил хватает тряпку — или губку — выжимать, здесь не говорят рыться в капоте в поисках неисправностей. Тяжко выдыхая, как выбивая из лёгких весь воздух, вытирая пару капель пота со лба, поздно замечаю старшего Винчестера, что ранее кричал что-то про украденный из-под носа пирог, наблюдающего за моими трудами с оценивающим видом. Честно, хочется бросить тряпку в ведро и уйти, потому что всей душой, внахлёст, ненавижу, душевно вскипаю, когда нависают над душой человека, который безобидно занимается своими делами. Интересно, что я услышу в ответ на возможный вопрос про то, что я не умею, не собираюсь и боюсь учиться водить? И при этом всё равно люблю тематику автомобилей? Любить — не значит обладать: можно сердечно любить декоративных карликовых мышей, но не содержать их у себя дома. Машина между нами, как барьер, сама по себе откровенно спасает нас от второго столкновения рогами, бесспорно домывается, грязная вода выливается, всё возвращается по своим местам. Мне до жути надоедает спотыкаться о запыленные книжные стопки, потерявшие свою надобность, притом, что комната не нагромождена мебелью, поэтому, забрав их с собой в затихшую библиотеку, раскладываю литературу по местам, игнорируя растрещавшуюся болью черепушку. Стараясь игнорировать, придерживаясь за шкаф, опираясь рукой на боковины при лёгких приступах головокружения. Не стоит того баловаться, скача туда и сюда, как сивая лань, на что намекает и по-птичьи потерянный взгляд Кастиила, с которым сталкиваюсь, попутно запихивая последнюю книгу между двумя толстыми ветхими томами тылом здорового кулака. Пойдут вопросы о самочувствии? Бесполезные утешения? Пустые наставления? Нет, не пойдут, к счастью, потому что ангел видит меня насквозь и я впрямь чувствую себя так, будто меня лошади здорово потягали в разные стороны. Принюхавшись к чуть тёплому кофе, приготовленному заранее, гляжу на ангела уставши, невидяще, не спуская с головы очки. Он стоит, моргая, медленно перебирая пальцами по спинке свободного стула. — Кастиил, я понимаю, Соломон из-за одного моего существования от стыда готов исполнить тройное послесмертное сальто, но не заставляйте зацикливаться на этом, — развожу водой молчание я, сразу видя отклик непонимания ангела, касаемо людского выражения. — Думаю, если он не обладал железным здоровьем, был покрепче на уровне магическом, чем я, гораздо крепче. — Слышу я презрение к себе в голосе твоём, — освещает чёрную истину ангел, склоняя голову набок, вызывая у меня кривую, досадливую улыбку, которую я сию же минуту стираю с лица. Старшему Винчестеру, например, не печально, как и мистеру Сингеру, потому как презрение не пустило корни просто так, семя занесло куда следует. — Печально это. — Оно заслуженно, Кастиил, — и, выхлёстывая всю кружку в несколько глотков, я разворачиваюсь к главному залу. — Уж поверьте, оно заслуженно. — Ко… — Прошу, разговор закрыт, — обрубаю я, поднимая руку. — И спасибо… Спасибо, что позаботились о новом револьвере. Далее, оказавшись у себя, рассчитываю спокойно досычевать в комнате до конца дня, а желательно до того времени, пока весь бедлам с сожителями не рассосётся. Мобильному следует побыть на зарядке с полчаса, но нет, поработает какое-то время, отвлеку. Электронные книги надолго не завлекают, буквы и слова проглатываются бездумно, разум теряет всё воображение, оставляя чтеца без, даже малейшей, размытой картинки. Отвратительно. Ничего, кроме вытекающей ядом злобы, злобы на себя и одновременно тщетных попыток глушить эту злость. Правда олицетворению волка, припеваючи вымахавшему внутри меня, и так с непременным успехом срывает крышу. Зверь мечется от стене к стене, едва не бегает по потолку, скребёт когтями пол клетки, с пеной у рта рычит и лязгает зубами по металлическим прутьям и не обращает внимания на всю ложь, которую я пыталась внушить себе и поверить в неё, оставляя открытую щель где-то рядом. Один неверный шаг, отсутствие контроля, и он вырвется. С другой стороны, если попытаться скумекать трезвой головой, каким образом дочь шлюхи и румына, по воле проститутки-судьбы попавшая в самый забытый уголок мультивселенной, в рассадник сверхъестественного и охотникам на нечисть, должна быстро превратиться в умелого героя? Серьёзно ждать от меня наивысшего уровня мастерства? Жаль расстраивать старшего Винчестера. Он не дождётся его и раньше моего охладевшего трупа. Или своего метафорического, если на то пошло, потому что просто так на моём ноутбуке не завёлся бы вирусняк и не пополнилась бы история браузера кое-какими непристойностями. Младший Винчестер мастер по обращению с компьютерной техникой, поэтому я обращаюсь с ничегошеньки не забавной, как кажется его брату, проблемой именно к нему. Научиться подчищать историю браузера и лазать по более или менее проверенным сайтам проще простого, стоит только захотеть, но ему, похоже, путём до лампочки. Уткнувшись носом в сложенные на столе руки, думаю провожать глазами напряжённую спину старшего Винчестера, как он разворачивается, словно что-то забыл. И действительно, забыл. Забыл отправить новенькую шпильку в мой адрес, что становится последней каплей. — Константин, ты чего как с цепи сорвалась? — Да потому что, — с неожиданным наскоком взвиваюсь я, подскакивая со стула, и уставляюсь прямо на старшего Винчестера. Оглядывая присутствующих, обнаруживаю себя загнанной в угол, — меня тут, на самом деле, быть вообще не должно! — Не понял? С этого местечка поподробнее, пожалуйста, — немедля интересуется он, тщетно пытаясь спрятать ноты раздражения, готового перетечь во что-то большее. Начиная, к примеру, с того, что я слышу, как, треща нитками, рвутся швы полгода как гноящейся раны, выпуская наружу уродливую правду. Под потолком, под самыми лампами, громыхает молчание, томительно долгое, словно где-то рядом, на последних секундах, вот-вот должна взорваться ручная граната. Что самое отвратительное, усмирить собственный пыл не получается, я чувствую конечную, ускорившийся пульс подчелюстной артерии, вены на лбу, отбивающий в голову взбесившимся набатом. Лучше дальше ломиться в стальную дверь заброшенного ангара, гремя тяжёлым замком, чем топтать собственное достоинство на проколе, иначе из болота стыда не вылезти, которое уже поглощает, впрыскивает свой яд. Вдобавок меня прорывает. Прорывает на тихий, истерический, гомерический смех, перетекающий в безостановочные слёзы, застилающие глаза, и я не пытаюсь его сдерживать. Не стоит проводить пытки над душой, когда можно напоследок получить горькое наслаждение от того, что хоть что-то осознаёшь, что-то, наконец-то выходящее из глубины. — Что ж… проговорилась, терять нечего. Первое, мне искренне жаль. Нет, не так. Мне искренне… стыдно. За то, что вам достался слабый духом, бесполезный компаньон. За то, что не была в уме откинуть вампиров от Сэма. За всё. Я больше не могу лгать и играть двойную роль! Это последний скелет, выпадающий из шкафа! — через последнее предложение, со сдавленного шёпота, продавливается особый акцент и я не страшусь повышать тон в ответ на исходящее возмущение старшего Винчестера. В отличие от младшего, он продолжает раскрывать рот. В мою защиту его затыкает Кастиил, раскрытой ладонью, тонко намекая продолжать говорить. За что я даже отблагодарить не знаю как. С каждым тяжёлым вдохом слёзы захлёстывают взор новыми волнами. Очки, выпущенные из пальцев, со стуком падают на стол рядом с раскрытым ноутбуком. Просто хочу видеть все эти лица. Осточертевшие лица. — Вы все пережили больше моего, но попробуйте… представить себя на моём месте. Да, просто… попробуйте. Попробуйте представить жизнь обычного студента. Мирную жизнь. Там, где нет… Нет вас. Нет ёбаных клыкастых разных мастей. Нет двинутого писателя. Спокойную и размеренную жизнь, что пошла наискось из-за старой железки. Заколдованной. Я знаю, что не имею никакого права просить вашей помощи с порталом. Не имею никакого права просить Гавриила поделиться благодатью. Я и не думала об этом, видя, понимая, как тяжело она даётся. Другой способ вернуться в родные края? Не думаю, что он существует. Как и не думаю, что рецепт у вас есть. В сухом остатке… Ровно ничего в сухом остатке. Если в начале пути, когда Локи вытащил меня из лап Асмодея, у меня ещё была какая-то надежда избавиться от перстня… вернуться… то… сейчас… Ну правда что! Легче застрелиться! Почему не призналась почти сразу? А вы бы признались? На моём месте? Когда вокруг другой мир, другие правила… другие люди? Я боялась за свою шкуру, как любой нормальный человек. Боялась смерти. Но в первую очередь… боялась за дом. За оставленного отца. Живого отца. От перстня одни проблемы и с ним я возвращаться домой в любом случае не намерена. Но теперь… Теперь оказывается, что у вас тут свободный приют для гостей из иных миров!.. Последние слетевшие с губ слова вылетают из головы со скоростью света. Не вспомню, что добавляю в конце, но точно что-то невнятное, и также не осознаю, как быстро прячусь в комнате. Миновав Гавриила, шедшего навстречу по коридору. Дверь, вроде, закрывается нормально, но на всякий случай специально дёргаю ручку, чтобы перепроверить, что правда нормально. Очень надеюсь, у мужчин хватит здравого ума не трогать меня. По крайней мере до конца этого дня. Ключ выбрасываются во второй ящик тумбочки и захлопывается с недюжей силой. Комната без завала книжными стопками на полу видится совсем пустой. Я грузным мешком сажусь на край кровати и роняю лицо во охладевшие от страха, трясущиеся ладони, мерно раскачиваясь всем телом вперёд и назад. Что и думать? Каков диагноз? Не нужно звать доктора по пустяковым вопросам. Я всего лишь сломалась. Всего-то сломалась. Именно. События последних дней извели нервную систему до предела и истрепали её. Хвалёная толстокожесть, когда малейший вид крови не вызывал паники, когда были терпимы поддёвки старшего Винчестера, присущая нормальным дням, окончательно исчерпалась. Стрелка воображаемого счётчика издевательски дрожит на нуле, показывая, что бензобак пуст. Открытый, несдерживаемый плач и всхлипы, кажущиеся слишком громкими, разрывающие глотку, походят на жалкий собачий скулёж и как бы то ни было они являются таковым. Организм ещё не восстановился, тело периодически мотает, череп вовсе раскалывается, но кто меня спрашивает о желании прекратить. Кукушку, добивая, может сорвать любая банальщина, будь она закатившейся под шкаф ручкой, дотянуться до которой ты не в силах, или пролитым на только вымытый пол напитком. Довольно грустно, что кольцу в хозяины достался такой хилый, бесполезный щенок. В третьем часу ночи выдаётся возможность прокрасться на кухню так, чтобы ни на кого не нарваться. Несмотря на то, что хотя бы с Мэгги отношения сложили позитивную ноту, мысль пересечься и с ней кажется дурной. Не хочу, чтобы много кто видел меня разбитую. Все привыкли к молчаливой призрачной маске. Остатки холодной пиццы с грибами прекрасно пойдут на такой поздний ужин. Разогревать не буду. Холодным не отравлюсь. Сей раз завариваю вместо кофе — чай, но в конце концов хрупкая кружка, в пару шагов не донесённая до стола, выскальзывает из трясущейся руки и разбивается на кусочки. Другой рукой пригладив волосы, я отрешённо подавлено смотрю на осколки и закрываю глаза. Совсем плохи дела. Или они плохи, начиная с того, что я извращенец, запивающий пиццу чаем, а не газировкой, и это прилетел бумеранг? С чем там её на родине обычно едят? — Чтоб меня… — на выдохе выдаю я, морщась от очередного приступа головной боли. Ну, нет, к чёрту обезболивающее. Сама пройдёт, тем более я понятия не имею, где братья хранят таблетки. — Помочь? — возникает за спиной знакомый голос и на моё подрагивающее плечо осторожно ложится рука, мягко отодвигая в сторону. Гавриил всегда подкрадывается незаметно, а сегодня я в целом видела его лишь когда убегала к себе. — Если… нетрудно, — сглатывая, отвечаю я. Просьба звучит отвратительно смешно, но только для меня. Через пару минут осколки пропадают с пола и я получаю новую порцию тёплого чая без сахара. Архангел садится за стол напротив меня, его взгляд спокойно проскальзывает по моему лицу. Сжавшись пружиной, я инстинктивно отползаю на край лавки, к стене и принимаюсь задумчиво заталкивать в себя пиццу. Не выбирала ложиться спать на голодный желудок. — Гавриил, вам уже, наверное, доложили на меня. Переврали ли, не знаю, — в какой-то момент побито высказываю я, отодвигая от себя тарелку с двумя оставшимися кусками на край стола. Боюсь поднять глаза и увидеть ожидаемое презрение. Пусть врагом всего народа могла закорениться давненько. — Я ни на что не претендую и не претендовала, ведь знаю, что после Асмодея… Я хорошо представляю, как тяжело она даётся. Открыто сдаваясь под невыносимым грузом на плечах, упираясь любом в сложенные на столе предплечья, роняя вновь выступившие слёзы. Я рассчитываю сбежать, как сделала это в лагере. Просто… Просто не понимаю, что ещё можно добавить в речь, если таковой её можно назвать, когда оправдания всегда были… бесполезны? Однако вытерев слёзы и подняв голову, я с пару минут наблюдаю, как архангел, откинувшись на стену, снисходительно ухмыляется. Моё лицо застывает в полнейшем непонимании. — Выдыхай уже, младший последователь Воланда, — срываясь на смешок, не выдерживает Гавриил, и я не продолжаю не понимать, что смешного он нашёл. — Я… Что?.. Я не ослышалась?.. — растерянно переспрашиваю я, заламывая левую бровь, а расколотая память начинает прокручивать все прочитанные за мою жизнь книги, находя строчки. Иронично припоминает Булгакова? Слух не подводит? Архангел, которого вся ситуация чертовски забавляет, не перестаёт по-свойски улыбаться. Я хлопаю себя по лбу, больно расслабленно откидываясь назад, и на лице ползёт нерешительная слабая улыбка. — Читающие по-своему страшны, не так ли? — Прошу прощения за лживую философию, но иной раз читающий человек может быть подобен страдальцу. Человеческий мозг не биологический компьютер, а флешка на пару гигабайт, которая порой не может вспомнить, что ты делал на прошлой неделе, — не нахожу ничего подходящего, кроме как пожать плечами и тут же схватиться за остывший чай, занимая чем-то руки. — Как решать уравнения через матрицу мы понять не можем, как чей-то монолог запомнить так раз плюнуть… Когда в кухне нависает противная тишина, я краем сознания надеюсь, что на шум придёт Кастиил или Джек и я подумаю стихнуть и культурно смыться, пока ангельское братство разговаривает. Однако напряжение, обычно следующее за тишиной, прерываемое тиканьем настенных часов, не проявляется и я… не ощущаю той былой опасности, исходившей от Гавриила. — Что ж… Ну, как… Произошло чего важного за то время, пока я была в отключке? — запоздало интересуюсь я, осмелев. Вопрос должен был быть задан братьям ещё по времени моего пробуждения, но по какой-то причине отложился в долгий ящик. — С того дня, как ты героически отправила Михаила немного полетать? — скептично замечает Гавриил, тыкая меня носом в попытку, как он отзывался в том задрипанном мотеле, поробингудствовать. — Я бы не посчитал важным пьяную драку меж новенькими, их расселение и нудные лекции Сэмми. — Н-да, было бы чуднее, если бы старший Винчестер проиграл кому-то в карты и его оставили едва ли не без трусов. Кхм, это так, мысли вслух… — досадливо бурчу я, согласно антипатий стороне, и расслабляю ссутуленные плечи. Парадоксально, но, вот, что ни на есть, потаённые мысли того самого малопьющего товарища, которым я являюсь и который всегда бдит за тем, чтобы прочие гости не перетравились и не свесились с окна. — Ладненько… Я, наверное… пойду. Ангелы не спят, но… доброй вам ночи? — Доброй, — насмешливо отвечают мне в спину и, чёрт побери, это последняя песчинка в чашу весов, которые уже не думают обозначать прошедшие сутки одними из худших.──────── ⋉◈⋊ ────────