you are my medicine

Чонгук переворачивается на другой бок и открывает глаза. Палата залита светом, воздух тёплый и душный. Из открытого окна доносится запах горячего асфальта, музыка из кафе через дорогу, шум автомобилей. Приборы в палате пищат чаще, чем обычно. Тэхён сидит на кровати и смотрит на Чонгука, улыбаясь. Его щёки впали, губы высохли, волосы растрепались, но вот он — дышащий, движущийся, живой. Смотрит на Чонгука с нежностью, влажно блестящими глазами, и не произносит ни слова. Чонгук оказывается у его кровати в долю секунды. Он берёт его слабые тонкие руки в свои, чувствуя их тепло, покрывает хаотичными поцелуями. Шепчет что-то быстро и неразборчиво, слышит хриплый, сухой, но любимый и драгоценный голос Тэхёна, произносящий: «Доброе утро». Чонгук дождался. Тэхён проснулся. Чонгук распахнул глаза, ощущая гулкое биение сердца в груди. В палате светло, тепло и душно, из открытого окна доносится запах горячего асфальта, музыка из кафе через дорогу, шум автомобилей. Приборы пищат равномерно, так же, как обычно. Он резко повернул голову в сторону. Тэхён, неподвижный, лежал на кровати, не подавая признаков жизни, кроме едва ощутимого дыхания. Чонгук выдохнул. Который раз он ведётся на игры собственного разума, которые становится всё сложнее отличить от реальности. Жаль, что этот повторяющийся из раза в раз сон всегда обрывается на одном и том же моменте. Чонгук хотел бы поговорить с Тэхёном хотя бы так, узнать, как он себя чувствует там, в этом долгом сне, слышит ли его, понимает ли, о чём говорит этот знакомый туманный голос на задворках сознания. Чонгук ведь продолжает говорить с Тэхёном так, будто ничего не произошло, будто он в сознании. Всё-таки прошло уже два месяца, а Тэхён до сих пор спит. Чонгук преодолел не один и не два кризиса за это время. Он всей душой верил и надеялся, что две недели, обозначенные Мином, станут крайним сроком пробуждения Тэхёна, а когда предсказания врача не сбылись, Чонгук, хотя и успел уже свыкнуться с тем фактом, что Тэхён находится в коме и даже начал заботиться о нём в силу своих возможностей, начал понемногу спускаться по ступенькам на дно своих мыслей, к отчаянию, изо дня в день всё больше завладевавшим им. Тэхён не проснулся ни через три недели, ни через четыре, и это время, пожалуй, было самым тяжёлым за два месяца. Чонгук привык глотать обиду, пропускать мимо ушей всё то, что не хочет слышать, принимать чужой негатив и аккуратно откладывать в потайной кармашек в душе. Он не любит плакать, не любит показывать слабость даже самому себе и, большую часть жизни зная о том, что его сердце может остановиться в любой момент, Чонгук улыбался и встречал каждый новый день с распростёртыми объятиями, как последний в своей жизни, не позволяя плохим мыслям взять над собой верх. Если бы Чонгук думал только о том, что может умереть в любую секунду, он давно бы сошёл с ума. Но чем больше тускнела надежда на то, что Тэхён проснётся, чем глубже отчаяние запускало свои корни в сердце Чонгука, не привыкшее к его яду, тем сложнее становилось держать на лице улыбку. Чонгук читал Тэхёну, говорил с ним и не замечал, как по его щекам начинали неконтролируемо бежать слёзы, продолжая читать, видя, как на белых страницах книги растекаются сероватые лужицы. Он оставался сильным ради Тэхёна, но страх того, что Тэхён не проснётся, был сильнее. Чонгук бесчисленное количество раз думал о том, что будет с ним, если, проснувшись одним утром, он увидит, что Тэхён умер. Эти мысли так измотали его, что спустя два месяца сил на них у него не осталось. Теперь он не позволял им терзать свой разум, возвращаясь в реальность, где Тэхён мирно спал, мог проснуться в любую минуту и, кажется, даже что-то слышал. Поэтому при Тэхёне Чонгук старался не плакать слишком громко. Он избавлялся от истощающих мыслей, занимаясь работой, которую теперь могли не выполнять медбратья: следил за показателями приборов, делал Тэхёну массаж, чтобы его мышцы не пребывали в одном положении слишком долго, приноровился даже ставить капельницу и кормить его через трубочку. Забота о Тэхёне, который не мог позаботиться о себе сам, позволяла Чонгуку хоть немного избавиться от чувства вины за собственную беспомощность. Сокджин навещал их один или два раза в неделю и звонил заранее, чтобы уточнить, что нужно купить. Он привозил сменную одежду, еду, некоторые медикаменты, и почти не говорил, смотря на спящего Тэхёна с печалью и сочувствием, уточнял, не изменилось ли его состояние. Чонгук каждый раз отвечал, что состояние Тэхёна стабильно, и на этом их разговоры заканчивались. Чимин при первой возможности также навещал их. Омега обнимал его так долго, что иногда затекало тело, но Чонгук готов был пробыть в тёплых объятиях брата вечность. Чимин был одним из немногих, с кем Чонгук мог полноценно поговорить. Разговаривал он только с медбратьями и Тэхёном, но с первыми был знаком не настолько хорошо, чтобы открываться им полностью, а разговоры с Тэхёном были немногим лучше разговоров со стеной, пускай с ним Чонгук общался больше, чем с кем бы то ни было. Чимин рассказывал о съёмках в новых проектах и рекламах, о фотосессиях, свиданиях с альфами, каждый из которых, бесспорно, был хорош, но за душу не цеплял. Увлечённые рассказы брата Чонгук слушал с удовольствием, ненадолго отвлекаясь от унылой жизни, похожей на день сурка, в пределах больничной палаты. Но в конце концов Чимин уходил, на прощание целуя брата в щёку и обещая прийти, как только появится возможность, и Чонгук снова оставался один. Снова наедине с Тэхёном, в томительном ожидании его пробуждения с мерно горящей надеждой. Тэхён спокойно дышал, аппараты вторили его сердцебиению, и этот звук успокаивал. Чонгук едва заметно улыбнулся. — Доброе утро, — тихо произнёс он и с кряхтением поднялся с кровати, чтобы открыть окно. Солнечный свет ударил в глаза. Чонгук сощурился, но повернул ручку, почувствовав прилив тёплого летнего воздуха. Те пациенты, которые могли передвигаться самостоятельно, наслаждались солнечным летним днём, сидя на лавочках или играя в шахматы в тени деревьев. Чонгук тоже хотел бы выйти на свежий воздух, но проводить время там ему особо не с кем, да и мысли о Тэхёне будут постоянно тянуть назад, в душную серую палату. Через пару минут пришёл медбрат со всеми приборами для измерения жизненных показателей и с новой капельницей для Тэхёна. Чонгук негромко поблагодарил его и под чужим надзором произвёл все измерения и заменил капельницу. Он уже достаточно приноровился, чтобы делать это без проблем, хотя, по-хорошему, этим должен заниматься медицинский персонал, но Чонгук сам всегда настаивал на том, чтобы делать за него работу. Как особому пребывальцу реанимации, ему было позволено немного больше, чем прочим пациентам и их посетителям. — Всё в норме, — заключил медбрат, когда измерения были окончены. Чонгук улыбнулся, с осторожностью меняя пакетик с жидкостью в капельнице Тэхёна на новый. — Неизвестно, когда он проснётся? — Чонгук задавал этот вопрос, наверное, в тысячный раз, и всегда слышал один и тот же ответ на него, но всегда надеялся услышать другой. — Нет, — тяжело вздохнул медбрат и предпринял очередную попытку сдвинуть каменную глыбу чужого упрямства с мёртвой точки. — Он может пробыть в таком состоянии ещё несколько лет. Вы же не собираетесь всё это время обитать тут? — Сколько позволят, столько и буду обитать, — монотонно произнёс Чонгук, наблюдая, как прозрачная жидкость медленно капает из пакета в пластиковую трубку. — Вы здесь только из-за благосклонности доктора Мина, — закатил глаза медбрат. — Я давно не видел его, — Чонгук прикоснулся к бледной щеке Тэхёна. — Как он? — Лучше не спрашивайте, — ответил молодой человек с раздражением, но почти шёпотом, будто не желая продолжать разговор об этом. Чонгук насторожился. — Что-то произошло? — Не знаю, — он пожал плечами. — Лучше вам поговорить об этом с ним лично. Я видел его сегодня в реанимационном отделении. — Хорошо, спасибо. Медбрат покинул палату, и Чонгук, ещё раз убедившись в том, что все жизненные показатели Тэхёна в норме, вышел за дверь. В сутулой фигуре в белом халате, сидящей на стуле в другом конце коридора, он не сразу узнал Мина. Чонгук направился к нему с вежливой улыбкой, намереваясь поздороваться, но, оказавшись рядом, понял, что на разговоры врач совершенно не настроен. Он безжизненным взглядом смотрел в стену напротив и, казалось, даже не замечал присутствия рядом кого-то постороннего. Чонгук сомневался, стоит ли вообще вступать в диалог, или лучше уйти, чтобы поговорить позже, но решение было принято за него. Мин произнёс сухим хриплым голосом: — Он умер. Чонгук замер. В его голове моментально всплыл образ Тэхёна, привычное пищание аппаратов и цифры на них, говорящие о том, что его состояние стабильно. Чонгук с трудом поборол желание сорваться с места, пронестись по коридору и вбежать в палату Тэхёна, из которой вышел всего минуту назад. Здравый рассудок взял верх, и Чонгук выдавил сквозь сжавшееся горло: — Кто умер? На лице Мина не содрогнулся ни один мускул. — Мой омега. Хосок. С лица Чонгука также стёрлись любые эмоции, и он сел рядом с врачом. Через пару минут в гробовой тишине, снова и снова прокручивая в своей голове подслушанный давно диалог между Мином и его омегой, он спросил: — Что произошло? — Инсульт, — голос врача звучал пугающе спокойно. — Сифилис вызвал поражение мозга и произошло кровоизлияние. Чонгук молчал, вспоминая слова ныне покойного омеги о том, что лечение займёт не больше месяца. Подозревал ли тогда он или доктор Мин, что следующие два месяца — последние в его жизни? Сам названный Хосок, вероятно, нет, судя по тому, что, когда Чонгук слышал его голос, тот звучал живо и вполне оптимистично, а вот врач, возможно, подозревал, что болезнь не отпустит его омегу просто так. — Он скончался сегодня ночью. Чонгук едва заметно кивнул. — Соболезную. Врач не ответил. Чонгук и не ждал ответа. Он просидел рядом двадцать минут, после чего беспокойство начало точить о его душу когти, призывая вернуться в палату и увидеть Тэхёна, уходить от которого он не привык больше чем на десять минут. Врач остался каменной статуей сидеть в коридоре, а Чонгук, тяжело вздохнув, произнёс: — Не совершайте ошибок, господин Мин. Он поднялся с места и поспешил вернуться в палату. Мерное гудение аппаратов действовало успокаивающе, как и наблюдение за вздымающейся грудной клеткой Тэхёна, погружённого в глубокий сон. Чонгук взял с подоконника толстую книгу, улыбнувшись и сев на стул рядом с Тэхёном. Закладка была вложена между страницами почти в самом конце. Руки всё никак не доходили дочитать последние пару глав. Возможно, Чонгук неосознанно отдалял конец книги, которую они начали читать вместе с Тэхёном и которая была любимой книгой Тэхёна. Он много раз хотел бросить чтение, не выдерживая груза замысловатого, особенно для него, слога, нескончаемых описаний и, казалось бы, совершенно ненужных персонажей и глав, но, глядя на бледное лицо Тэхёна и вспоминая чуть заметную улыбку на его губах и подрагивающие в преддверии сна ресницы, когда он читал ему первые главы два месяца назад, возвращался к бесконечным словесным оборотам. Сейчас, когда до конца книги оставалась всего пара десятков страниц, он мог назвать её не только самой большой книгой из прочитанных им, но и самой любимой. — Мы с тобой наконец-то дочитаем её, да? Ты уже знаешь финал, тебе не настолько интересно, но я не знаю. Хотя, исходя из того, насколько в общем всё здесь оптимистично, могу предположить, что хэппи энда мы не дождёмся. Печально, но этот Виктор Гюго явно был поклонником драмы. Чонгук начал негромко читать вслух, и последние страницы в книге отчего-то тянулись гораздо дольше, чем первые. Он старался читать со всеми необходимыми паузами и даже с выражением — к этому его успел приучить Тэхён, — и несколько минут спустя отчего-то в горле образовался ком. «Он не спешил, не колебался, ступая твердо и неуклонно, как будто перед ним была не зияющая пропасть, не отверстая могила. Он шептал: — Будь спокоен, я иду за тобой. Я хорошо вижу знак, который ты подаешь мне. Он не сводил глаз с одной точки на небе, в самом зените. Он улыбался. Небо было совершенно черно, звезд не было, но он, несомненно, видел какую-то звезду. Он пересек палубу. Еще несколько решительных роковых шагов, и он очутился на самом ее краю. — Я иду, — сказал он. — Вот и я, Дей! И продолжал идти. Палуба была без борта. Перед ним чернела пропасть. Он занес над ней ногу. И упал. Ночь была непроглядно темная, место глубокое. Вода поглотила его. Это было безмолвное исчезновение во мраке. Никто ничего не видел и не слышал. Судно продолжало плыть вперед, река по-прежнему катила свои волны. Немного спустя шхуна вышла в океан. Когда Урсус очнулся, Гуинплена уже не было. Он увидел только Гомо, стоявшего на самом краю палубы; глядя на море, волк жалобно выл в темноте». Чонгук, одолеваемый странной смесью разных чувств, ощутил, как слёзы обожгли щёки. Финал был совершенно ожидаем, и он готов был к тому, что оба героя умрут, но именно сейчас почему-то в груди было тесно от тоски, печали и безысходности. Чонгук смеялся над карикатурной драматичностью отдельных эпизодов в книге даже тогда, когда читал её Тэхёну, раздражался от чрезмерно сложных предложений и пафосных описаний, но сейчас ему было совершенно не до смеха. Всё закончилось так, как должно было закончиться, счастливого финала не было и не могло быть — это было понятно с первых строк. Почему тогда Чонгук чувствует себя так, будто бы из него только что извлекли все внутренности, но он всё ещё жив? — Какие-то страшные вещи творят эти твои книги, — усмехнулся он, утирая непроизвольно текущие слёзы. — С тобой тоже было так, когда ты закончил читать? Это было… интересно, но такие развлечения, видимо, всё-таки не для меня. Он по привычке улыбался даже сквозь слёзы, но, когда Чонгук взглянул в окно, где небо, ещё недавно почти безоблачное, заволоклось серовато-белыми облаками, предрекающими дождь, улыбка исчезла с его лица. Он закрыл книгу и отложил её на подоконник. — Я скоро вернусь, Тэ, — произнёс он, взявшись за ручку двери. — У меня… нехорошее предчувствие.

***

Юнги шёл по коридору на автопилоте, по привычке здороваясь с персоналом и коллегами из другого отделения. Он не останавливался и, спроси его, кого он встретил десять секунд назад, он не смог бы ответить. Его окружали размытые человеческие силуэты, безликие, с отдалённо знакомыми, глухими, звучащими будто из-под толщи воды, голосами. Вакуум в его голове не позволял мыслить. У него не было мыслей, но была цель. Бесцветная, безвкусная, едва ощутимая, как вода, но в тот момент у него не было ничего, кроме неё. Видя её — единственный хоть сколько-нибудь различимый объект в густом тумане, — он шёл к ней, потому что больше идти было некуда. Он рефлекторно поздоровался с врачом, сидящим в кабинете, и открыл дверцы серванта. В реанимационном отделении выбор препаратов был ещё более широкий, чем в его родном кардиологическом, но со многими из них он не был знаком. Тем не менее, Юнги мог бы стать неплохим фармацевтом. Он сразу отбросил пустышки, продающиеся за счёт навязчивой рекламы, выбрал с десяток препаратов, в эффективности которых был уверен, и, изучив состав незнакомых средств, отложил ещё пару упаковок. Ему не нужно было много: он взял по одной-две таблетки с упаковки и сунул их в карман. За такую наглость его в лучшем случае уволят, а в худшем выпишут штраф, но сейчас его это не беспокоило. Он вошёл в туалет для работников и вытащил из кармана таблетки. Шайбочки и капсулы, шарики и квадратики, белые и цветастые — их на ладони было порядка двадцати штук. Мин закинул их в рот, моментально ощутив взрыв горечи на языке и нёбе, и, набрав воды из-под крана в обе ладони, проглотил всю адскую смесь из препаратов, почти сразу почувствовав жжение в пищеводе. Он сел на кафельный пол, глядя пустым взглядом на серую стену, ожидая, когда организм начнёт отторгать смертельную дозу веществ. Дверь в туалет открыли резко и яростно. Перед глазами всё поплыло: Юнги грубо взяли за грудки, подняли, нагнули, перехватив поперёк живота, и засунули в рот едва ли не целую кисть руки. Тело отреагировало незамедлительно. Живот скрутило, и теперь уже во рту ощущалась не только кошмарная горечь таблеток, но и привкус желудочной кислоты. Лужа на кафельном полу из почти не тронутых таблеток, воды и остатков вчерашнего ужина была первым, что Юнги увидел, когда способность мыслить трезво вернулась к нему. Вторым было покрасневшее то ли от слёз, то ли от гнева, то ли от стыда лицо Чонгука. — Я же попросил вас, — произнёс он севшим голосом, — не совершать ошибок. Юнги прижался спиной к холодной стене, обнял себя за плечи и лихорадочно задрожал. Чонгук подошёл к нему вплотную и обнял. — Прости, — в ужасе прошептал Юнги. — Прости… прости… — Всё хорошо, господин Мин, — спокойно ответил Чонгук. — Мы все… по-своему переживаем горе. И принимаем неправильные решения. Хорошо, что я оказался рядом, иначе… — Прости… прости, Чонгук, я не знаю, как… Господи… — Всё хорошо, — Чонгук улыбнулся и прижал к себе Мина, по лицу которого побежали слёзы. — Всё хорошо, всё обошлось. Больше такого не повторится. Юнги глотал слёзы, дрожа и судорожно продолжая шептать извинения. Он сделал шаг в пропасть, и сейчас лежал бы грудой костей и мяса на её дне, если бы Чонгук вовремя не схватил его за руку. Он почти умер. Почти убил себя. Немного придя в себя, Юнги не мог перестать рыдать. Теперь он сам обнимал Чонгука и выливал на него всё, что долгие месяцы копилось в душе. А Чонгук слушал, обнимал в ответ и гладил, как маленького ребёнка. Возможно, позже это станет одним из самых постыдных воспоминаний в жизни Юнги, но сейчас ему было плевать. Он рассказывал Чонгуку о том, как встретил Хосока несколько лет назад, когда тот торговал телом, чтобы что-то заработать, потому что отец ушёл из семьи, оставив долгов на полжизни, а папа выставил его из дома, узнав, чем он занимается; как по чистой случайности узнал о том, что Хосок болен, и болен уже не один год; как ухаживал за ним, пока тот надеялся, что совсем скоро вернётся домой здоровым, и как, чёрт возьми, сам прямо сейчас борется с этой проклятой болезнью. Юнги отстранился, когда слёзы наконец перестали течь и мысли пришли в относительный порядок. Чонгук отчего-то улыбался, будто бы не ему только что вывалили весь ворох проблем другого человека. — Прости, — Мин шмыгнул носом. — Я, наверное, наговорил лишнего. Просто… — Всё в порядке. Это нормально. Юнги смотрел на Чонгука и не мог понять, откуда в нём столько терпения. Даже он со своей многолетней врачебной выдержкой только что позорно сорвался, а Чонгук держался стойко и даже, кажется, не испытывал беспокойства из-за того, что произошло только что. — Вам нужно это пережить. Жизнь вашего любимого закончилась, но ваша — продолжается. Это банально, но это правда: ваш омега хотел бы видеть вас счастливым. Не опускайте руки, пожалуйста. У вас нет ничего ценнее вашей собственной жизни. Юнги сжал губы и кивнул. — Мне, наверное… нужно поговорить с психологом. — Да, конечно. Постарайтесь посетить его в ближайшее время, пожалуйста, чтобы такое не повторилось. Руки Юнги дрожали, мысли всё ещё беспорядочно метались в голове. Поколебавшись, он всё-таки поддался эмоциям, обнял Чонгука и прошептал на ухо: — Прости ещё раз. И спасибо. Чонгук сопроводил его до кабинета психолога. Прямо сейчас Юнги был не в состоянии говорить о пережитом, но отдохнуть и разложить мысли по полочкам ему было необходимо. Чонгук вернулся в палату Тэхёна. Тучи за окном потяжелели и в комнате стало темнее. Он сел рядом с кроватью Тэхёна и взял его за руку, глядя её и успокаивая не столько Тэхёна, сколько себя. — Тэ… — он сглотнул. — Только что… кое-что произошло. Кое-что плохое, и если бы я не оказался рядом, могло бы случиться ужасное. Я не хочу обременять тебя, поэтому не рассказываю, но… Боже. Пожалуйста, Тэхён, — Чонгук шмыгнул носом, и его улыбка скривилась, а глаза защипало. — Когда проснёшься, береги себя. Может быть больно и сложно, я знаю, но можно пережить любые трудности. Можно справиться со всем, пока ты жив. И всё закончится только тогда, когда закончится твоя жизнь. И хорошее, и плохое, и надежды, и шансы на то, что что-то станет лучше. У тебя нет ничего дороже себя самого, Тэ. Пожалуйста, не умирай. Чонгук уткнулся носом в его ладонь. Слёзы капали на постельное бельё и расплывались по нему серыми лужицами. Тэхён лежал, по-прежнему неподвижный, но редкий трепет его ресниц и едва ощутимое дыхание были для Чонгука путеводной звездой, помогающей идти вперёд. Тэхён всё ещё жил, всё ещё мог проснуться, и у Чонгука всё ещё был шанс вновь поймать на себе ласковый взгляд чёрных глаз и увидеть бесценную улыбку. — Я так скучаю, Тэ, — сорвано прошептал он. — Пожалуйста, проснись.