Морковки

Мозг — или, по крайней мере то, что его заменяло в черепе Казуо — медленно плавился. Выкрикивать что-то членораздельное больше не выходило — отчасти из-за спёртого дыхания, отчасти — от спутанности мыслей. Всё напряжение и ужас, безмолвно копившиеся весь день, наконец получили выход, словно сжатая пружина резко выпрямилась. Страх за Юджи, угроза расстрела и бесконечная безжалостная пытка чужими страданиями — всё выплёскивалось сейчас истерическими смешками, перемежающимися с задушенным сипением. Сильная боль заполнила всё сушество. У Казуо не болело что-то конкретное — он просто осознавал боль как факт и медленно неуклонно тонул, позволяя ей выталкивать всё остальное. Кажется, по лицу текли слёзы, но этого он тоже не замечал. Зато тело будто примёрзло к станку, лишь вздрагивало после каждого нового удара. — Половину отмотал, — сказал Гурен. Потом мысленно воздел глаза к небу и шагнул чуть ближе. Ещё раз осмотрел пострадавшее место и в целом фигуру штрафника на станке. М-де. Гурен медленно снял перчатку и положил теплую ладонь на поясницу Казуо, легко пробежав пальцами по акупунктурным точкам вдоль позвоночника, а потом резко придавив парня к верхней лавке. Ощущалось наверняка шокирующе странно, но таким образом подполковник просто взял под собственный контроль необходимость лежать ровно и не вертеться, сняв эту нагрузку с и без того захлебнувшегося в ощущениях мозга. — Ори на одной ноте. Гласную тяни. Во весь голос, — тихо сказал он, наклонившись к Казуо. Сейчас Гурена мог слышать только штрафник на лавке. — Ори громче, выпуская боль вместе с воздухом. Потом снова вдыхай и жди удар. Если бы Казуо мог думать, он подумал бы, что сейчас совершает самую большую глупость в своей жизни. Но в голове помещалось не больше одной мысли и мыслью этой было полоснувшее по костям унижение. Потому, ощутив давление на спину, он зарычал и попытался ударить по удерживающей его руке. В таком положении вышло разве что задеть, но посыл был понятен. Черта с два ему нужны грёбаные советы! От злости дыхание спёрло ещё сильнее, но смех затих, переходя в дрожь. Гурен усмехнулся открыто. Расчёт оправдался. Казуо разозлился, и эта злость открыла внутренний резерв. Значит, справится. Только вот руку с поясницы парня он не убрал. А прут снова полоснул по заднице, но чуть под другим углом. Отсчёт пошёл дальше, по прежней схеме.

* * *

Происходящее воспринималось как страшный сон. Юджи выпрямился в струнку — будто лом проглотил, надеясь, что напряжение тела поможет взять чувства под контроль. И да, вытянуться неестественно ровно — вполне помогало. Стоять, изображая заледеневшую статую и не лезть, не вмешиваться, потому что никого тут не убивают, всё правильно, мы заслужили… Чёр-рт! Нет, не шевелиться, заслужили. И даже не укрыться за щитом из отвлеченных мыслей — когда тело вроде тут, а сознание гуляет чёрти где в воображаемых планах. Потому что каждый нервный смешок Казуо бил будто лезвием по нервам и сердцу. Это было ужасно. Столь ужасно, что приказавший самому себе стоять и не лезть Юджи даже не пошевелился, но по собственному перекошенному лицу потекли горячие капли. Сатоши не позволял себе отвернуться или зажмурить глаза. Он смотрел прямо перед собой, но не видел ни задницы, как переживал Зу, ни даже полос на ней. Зато каким-то обострённым восприятием видел как неестественно напряжено тело Казуо — да он же вообще не расслабляется! И кто, черт возьми, так дышит? Сатоши беспомощно посмотрел на Гурена, неужели тот ничего не замечает? Впрочем, Гурен ведь их впервые сегодня увидел, откуда ему знать, к примеру, что Зу не заплачет. Будет смеяться как полоумный, пока не угодит прямиком в ад, да и там наверняка не перестанет. Разве что черти его из ада выгонят и уволятся все к чертям из-за служебного несоответствия и тяжёлой психологической травмы. Гурен! Почему же ты ничего не сделаешь?! Ведь ему же плохо! Хуже, чем всем нам. Внутри натягивалась невидимая струна, с каждым ударом, с каждым новым смешком Казуо. Натягивалась-натягивалась-натягивалась… И в тот момент, когда Сатоши готов был уже сорваться с места, наплевав на приказ, наплевав на самого Гурена, да на всё в мире наплевав, подполковник, наконец, заговорил… Ч-что он делает? Сатоши, конечно, слышал множество историй из жизни легендарного подполковника, но к такому оказался не готов. Оглянулся на Юджи, тот стоял, будто лом проглотил и молча глотал слезы. Казуо он помочь сейчас не мог, зато мог встряхнуть Юджи: — Ю, соберись! Мы скоро будем нужны ему, надо быть в форме. Слова Сатоши стали тем крючком, который выдернул Юджи из состояния опять-закопатости. Точно же, какого чёрта опять расклеился, тр-ряпка! Сейчас Казуо повернется и увидит… это. Рассопливившегося товарища, который вместо того, чтобы помогать, изображает памятник вселенскому горю. Юджи вздрогнул и принялся резко вытирать лицо. Руки соскальзывали и вытирали плохо, скорее размазывая влагу, но хоть так. И лишь убедившись, что более-менее в норме, повернулся к Сатоши и бледно кивнул: — Спасибо.

* * *

Казуо больше не кричал, просто не хватало дыхания. Остались лишь короткие глухие смешки, иногда подозрительно смахивающие на всхлипы, и шумные судорожные попытки вдохнуть хоть немного воздуха. Однако ладонь на спине… нет, не успокаивала. Скорее заземляла, создавая связь с реальностью. Боль — это просто боль и когда-нибудь она обязательно закончится. А человек с тёплой рукой — просто человек. На самом деле, встань вопрос исключительно о самоконтроле, Казуо давно бы наверно метался и пытался защититься, но руки намертво примёрзли к гладким деревяшкам, будто это был его спасательный круг в море нахлынувших эмоций. Он не помнил, зачем держался и куда боялся рухнуть, но это и не было нужно. Если бы он ещё мог радоваться, то наверняка порадовался бы тому, что, по крайней мере, не брыкается. А что всё лицо зарёвано — так какая к чертям разница уже? Последняя пятёрка по бёдрам — можно даже особенно не замахиваться, сейчас хоть ладошкой шлёпни — штрафник на станке будет дёргаться и орать. Хотя этот конкретный как раз орать перестал, но зато дышит. — Финишная прямая, новобранец, — Гурен снова наклонился и сказал это тихо, только для Казуо. — Молоток, сам выдержал, без помощников. Вот так всегда. Всё почти получается, а потом ломаешься на самом простом. Тихие ободряющие слова будто сорвали последние предохранители и, вздрогнув всем телом, Казуо разрыдался уже по-настоящему. Он смутно осознавал, что жалящая боль сместилась, и слегка подался назад, но увернуться не попытался. Спазмы спали вместе с последним барьером и юноша заорал, когда пятидесятый удар приземлился на горящую задницу. Он плакал даже не от боли, хотя она и была за гранью терпимого. Слёзы текли от облегчения, от того, что выворачивающий наизнанку ужас закончился и все они живы и почти в безопасности. Стыдно не было. Вернее, наверное было, но вместе со слезами тело покинуло напряжение и парень безвольно повис на станке, наслаждаясь тем, что лёгкие вновь могут почти беспрепятственно наполняться воздухом. Гурен не стал ждать долго, сам осторожно поднял Казуо со станка и сам одёрнул на нём рубашку. Потом кивнул парням: — Помогите ему умыться и привести себя в порядок. И сами займитесь. У вас полчаса.