Мы поставим этот мир на колени

      Год пролетел суматошно и странно. Глава Юэ то и дело покидал стены школы, не раскрывая никаких подробностей своих путешествий. Шэнь Цинцю скрипя зубами принял управление в свои руки и теперь разрывался между двумя пиками, на глазах теряя человеческий облик: ученики поговаривали, что пальцы у лорда теперь скрючены, будто когти, а последний веер он сломал об голову Шан Цинхуа, который умудрился оставить секту без еды на сутки. Сам Шэнь Цинцю за новыми веерами выбраться не имел возможности, запасы Юэ Цинъюаня давно подошли к концу, а Лю Цингэ дары приносить перестал.       Лорд пика Байчжань вообще перестал приближаться к Шэнь Цинцю. Непринужденные беседы и взаимные шпильки сменились каменным неловким молчанием, от которого сам Шэнь Цинцю уходил играючи, с головой ныряя в бесконечные дела. Что происходило в душе Лю Цингэ, не могла сказать даже Минъянь.       Некое охлаждение отношений не могло не радовать Ло Бинхэ, который перед каждой вылазкой обещал себе накупить целую кучу вееров, но возвращался всегда настолько измученным и израненным, что о лавках с аксессуарами вспоминал разве что глубокой ночью.       Обучение растянулось на несколько месяцев, и этого времени четверо юных заклинателей вообще не могли вспомнить. Со всей безжалостностью в их головы было вколочено столько знаний и умений, сколько и библиотека школы вряд ли вмещала; даже глава Юэ засучил рукава и почти неделю учил их так, будто уже завтра им предстояло отправиться на войну.       Четверо молодых людей переходили из рук в руки от одного лорда к другому и уставали до такого состояния, что у Бинхэ даже волнующие сны прекратились. Он успевал только донести свое шаткое тело с распухшей головой до постели и рухнуть лицом вниз, начиная похрапывать еще в полете.       Мин Фань превратился в высокого и мрачного юношу, ни следа не осталось в нем от того надменного избалованного барчонка, который когда-то появился на пике. Он берег слова и смотрел на людей тяжело, но будто безо всяких эмоций: в глазах его не было никаких чувств, словно он никого не замечал. Оттаивал он только вне пика в очередном походе, и на лице его появлялась редкая и какая-то робкая улыбка. Неожиданно для всех — и в первую очередь для себя самого — старший ученик пика Цинцзин сошелся с Му Цинфаном и с удовольствием изучал возможности растений.       Лю Минъянь приобрела совсем неженскую силу. Узлы мышц перекатывались под нежной кожей, а сама юная дева окончательно отбросила попытки притвориться высокородной госпожой: на одном из заданий им довелось заночевать на постоялом дворе, где усталой Минъянь поднесли миску лапши с жирной мухой. Волшебная красавица, окутанная сиреневым шелком, тяжело вздохнула и поднялась с места, после чего пятнадцать минут спокойным голосом покрывала такой отборной руганью владельца постоялого двора, повара, а также их жен, детей, матерей и отцов, дальнюю родню и даже дворовых собак, что Бинхэ невольно заслушался, а Мин Фань полез в сумку за походным пером и бумагой.       — Твой супруг будет благословлен на семь жизней вперед, — с восторгом заметил Гунъи Сяо, когда Минъянь наконец выдохлась, вывернула лапшу на пол, извинилась и попросила принести новую. — Твоя красота и красноречие не отстают от силы и знатности рода. Разве может быть в подлунном мире еще одна столь же прекрасная госпожа?       — Боги не должны такого допустить, — содрогнулся Мин Фань и подул на исписанный самыми цветистыми оборотами лист. — Одной Лю Минъянь миру вполне достаточно.       — Ты ничего не понимаешь в женской красоте, — с нежной улыбкой отозвался Гунъи Сяо. Мин Фань тихо хмыкнул, но ничего не сказал.       — Что-то ты перегибаешь, — вполголоса заметил Бинхэ, подталкивая к подруге блюдце с ломтиками обжаренной рыбы. Лю Минъянь вздохнула, подцепила кусочек и ловко отправила его под вуаль.       — Неспокойно что-то, — мрачно заметила она. Все разговоры за столом мигом стихли.       Именно смутные предчувствия Минъянь позволили несколько раз обойти такие ловушки, выбраться из которых им не хватило бы сил. Поначалу они отнеслись к ее предупреждениям с изрядной долей недоверия. Все изменилось возле крошечного озерка, к которому они брели почти сутки в надежде вымыться и отдохнуть; неподалеку была граница с демоническим миром, и подходящих водоемов здесь было немного. Озерцо было отмечено на карте как безопасное и с виду казалось совершенно спокойным. Со слезами на глазах девушка преградила им путь к долгожданной воде и не могла объяснить своего поведения, только крепче сжимала рукоять меча: на их счастье, в это время беззаботная утка поднялась на крыло и пролетела над водой. Из центра озера мгновенно выстрелил пучок ярко-алых нитей и мигом втянул птицу под воду, не дав даже крякнуть в последний раз. Только после этого Минъянь обмякла и выпустила из рук меч.       — Я правда не пытаюсь выставить себя всезнающей или привлечь внимание, — путано объясняла она позже, опираясь на плечо Бинхэ. — Я знаю, что туда нельзя, но никогда не знаю, почему.       С тех пор в их маленькой группе к словам Минъянь прислушивались куда внимательнее, чем к указаниям карты или знающих местных, которые далеко не всегда были настроены к ним доброжелательно.       Из-за юного возраста их не всегда принимали всерьез, хотя Бинхэ и Гунъи Сяо вытянулись и на полголовы возвышались над Мин Фанем, а над селянами и вовсе на целую голову. Минъянь же доставалось сильнее всего: мужчины ухмылялись и вполголоса судачили, зачем трем симпатичным заклинателям одна юная дева. Несколько раз впавшую в боевое бешенство Минъянь пришлось удерживать всем троим (Бинхэ предлагал ее отпустить — все-таки сами напросились, пусть сами и управляются), дважды невозмутимый Гунъи Сяо вдруг показывал волчий оскал и высказывал неотесанным крестьянам коротко и доходчиво, куда они могут пойти вместе со своими домыслами; однажды вспылил даже Мин Фань и без разговоров разбил какому-то перевозбужденному юнцу нос вместе с самооценкой.       В гостиницах и постоялых дворах они старались выделить отдельную комнату для Минъянь, но не всегда получалось. Где-нибудь глубоко в лесу и вовсе не было никакой возможности соблюдать приличия, ничего при этом не обморозив; девушку огораживали одеялом и укладывали в середину, не слушая возражений. С одной стороны от нее спал Гунъи Сяо, с другой — Ло Бинхэ, Мин Фань же во сне утыкался носом в лопатку Бинхэ и уютно сопел там, согревая ткань и кожу своим дыханием.       Жизнь шла своим чередом, и в нечастые минуты отдыха Ло Бинхэ все реже вспоминал о Шэнь Цинцю. Череда демонов, опасные бои и горячка сражений заслонили от него прошлую жизнь, да и былое одиночество отходило все дальше.       Минъянь вполголоса высказывала ему после встречи со странным демоном, стреляющим отравленными иглами: голос ее казался спокойным, но пальцы дрожали. Побледневший Мин Фань готовил на крошечном костерке противоядие, а Гунъи Сяо только бессильно метался, не зная, чего ему хочется больше — влепить и без того пострадавшему другу хорошую затрещину или в одиночку броситься к гнездовью странных существ, истребив их всех до одного.       Случайные слова, невзначай брошенные взгляды, неподдельная забота и ласковые прикосновения словно запечатывали огромную жадную дыру в душе Ло Бинхэ, в которой до этого только свистел ледяной ветер. Внутри становилось теплее, и впервые он задумался о том, что тяга его к Шэнь Цинцю была поспешна.       Учитель был и останется самым прекрасным человеком, но он холоден тоже. Внутри него Бинхэ чуял такую же бездну одиночества, которую никому еще не удалось залатать.       Теперь жадность его проявилась в другом, и даже Мэнмо не мог смолчать.       “Малец, ну нельзя же так, — вздохнул старый демон, пока Бинхэ исходил ядовитой желчью. — Кого из них ты вообще ревнуешь?”       Минъянь получила незначительную рану и презрительно отказалась от помощи, но к утру у нее начался жар; она не подпустила к себе ни Бинхэ, ни Мин Фаня, но после получасовых укоризненных монотонных уговоров Гунъи Сяо сдалась. Тот наскоро обработал ее рану и сидел подле нее, оберегая сон и потирая припухшие веки.       Бинхэ не ответил, только сердито цыкнул на Мэнмо, прогоняя его в самые дальние углы разума. Он не знал, что ответить.       Его раздражало, что и Минъянь, и Гунъи Сяо сначала были только его друзьями. Они оба с трудом находили язык с посторонними — гордая дева была резковата и непочтительна, а бывший ученик дворца казался открытым, но на самом деле никого к себе не подпускал. Так почему же теперь все трое его спутников сошлись, как детали одной головоломки? Словно той, предыдущей дружбы только на двоих и не было…       “Что за чушь в твоей голове? — проскрипел Мэнмо. — Рыбья чешуя, древесная труха и гнилые орехи, но только не мозги! Ты же сам дружил с девчонкой, а потом переметнулся к пацану, и совесть тебя не мучила. Правду говорят, что дети и собаки прежде всего запоминают боль и обиду, так ты одновременно и дите, и собака. Радовался бы… откуда в тебе столько жадности?”       Одновременно с этой бессильной злобой сны снова начали мучить Бинхэ, только теперь сюжеты их были разнообразны. Он умирал от рук Лю Цингэ, пытался поймать руку Гунъи Сяо над бездной, но влажные пальцы выскальзывали из его ладоней: друг молча падал в бездну, и глаза его были черны. Шэнь Цинцю стучал веером по столу, а глава Юэ сочувственно улыбался углами окровавленного рта; у Бинхэ бесконечно болела голова.       “Лучше бы учился, бездарь, — старый демон день ото дня становился все злее и ворчливее. — Днем воюешь, вечерами с ума сходишь, а ночью даже поспать нормально не удается. Ну не можешь ты проникнуть в сны учителя, так что с того? Вокруг людей больше нет, что ли?”       “Во мне правда течет кровь демона? Ты знал?”       Время для разговора они выбрали крайне неудачное — вызвавший их для помощи с мелкими духами староста деревни оказался мертвым, а вся деревня с вилами и ржавыми мечами загоняла четырех молодых людей прямо в лапы к полубезумному последователю темного пути.       “Ну знал, а что с того? — буркнул Мэнмо и демонстративно зевнул. — Как будто люди на что-то годятся. Был бы ты человеком, я и не глянул бы в твою сторону…”       “Оно и к лучшему, — Бинхэ оскалился и наотмашь взмахнул мечом, перерубив разом несколько деревянных черенков. — Кем были мои родители? Почему ты молчал?”       “Я-то откуда знаю?! Думаешь, я тут денно и нощно изыскиваю, кто за последние тысячи лет с кем спал? Пригнись, оглобля! Расскажи тебе, так ты и без того дурной…”       Повинуясь крику демона, Бинхэ резко присел и пропустил над головой несколько полыхающих темным пламенем бумажных талисманов. Мин Фань осыпал их какой-то мелкой пыльцой, и бумажки мигом потухли, осыпавшись на землю.       — О чем ты там думаешь?! — сердито прикрикнул он на Бинхэ. — Хватит в облаках летать! Заклинатель — не какой-то паршивый демон, с ним сложно придется, еще и жителей ранить нельзя!       “Сам ты паршивый, — прогудел Мэнмо. — Ишь, жителей им ранить нельзя… Воон тому мужику с топором скажи, что ранить его не будут, он очень обрадуется! Ну и как я тебе про демоническую кровь скажу, если ты демонов ненавидишь и косишь, как траву на лугу, а?”       Бинхэ ощутил вдруг ужасную усталость.       Шэнь Цинцю становился все дальше, и светлый образ его таял. Редкие встречи совсем не приносили облегчения. Они теперь взрослые, они — надежда секты, они путешествуют и набираются опыта сами. Учителя дали им все, что могли дать. Даже тембр голоса Шэнь Цинцю понемногу стирался из памяти Бинхэ, приводя его в панику.       У него была всего одна опора, но и та теперь понемногу разрушалась. Ему казалось, что вокруг раскинулось бескрайнее море, и высокие волны перехлестывают через голову, а в пальцах — только намокший конец веревки, которую держит Шэнь Цинцю. Еще миг, и фигура в зеленом растает в соленых брызгах, и веревка станет бесполезна.       Веревка — всего лишь способ соединить двоих. Если второй конец просто упадет в воду, его некому будет подобрать.       Все, что казалось постоянным, утекало сквозь пальцы; люди менялись так быстро, что Бинхэ не успевал перестроиться. Ему по-прежнему нечего было назвать своим, пусть и дыра в груди стала чуточку меньше.       Снова заболела голова, а во рту почудился железистый привкус крови. Пинком отшвырнув со своего пути какого-то доходягу с лопатой, Бинхэ первым ворвался в лачугу темного заклинателя и одним движением снес ему голову с плеч.              В публичных домах никогда не бывает пусто. Даже в самые темные времена мужчины будут топить свои горести в вине и терять голову в объятиях прекрасных дев, чью благосклонность можно купить по установленной цене. Города, находящиеся рядом с крупными сектами, всегда процветали и считались самыми спокойными, однако плотским утехам там предавались с тем же усердием, не слишком обращая внимание на сияющий ореол непорочности заклинательских школ.       Случайные люди редко посещали публичные дома. Пара торговцев да несколько усталых путников — вот и все новые лица, а остальные приходили сюда, как на службу. Порок мало кого выпускает из своих цепких объятий.       Однако в этот вечер сонное спокойствие было нарушено. Дверь распахнулась, впуская высокого гостя в плотном сером плаще с глубоким капюшоном. Мужчина обладал превосходной фигурой, которую даже бесформенный плащ был не в силах скрыть; движения выдавали в нем бывалого воина и господина, привыкшего повелевать и не оглядываться на окружающих. Осмотревшись, гость сбросил капюшон, открывая лицо.       Глаза, лоб и скулы его скрывала темная маска, но точеная линия волевого подбородка и четко очерченные яркие губы выдавали редкостного красавца. Во всем облике его прорывалась не только несдержанная мощь, но и порода; однако опытный глаз уловил бы в нем и изрядную долю смущения.       Чеканя шаг, гость прошел в глубину комнаты и потребовал у служанки встречи с хозяйкой.       — Мне нужна красивая девушка, — прямо заявил гость и опустил на стол плотный мешочек с золотом. — Неболтливая, с хорошими манерами, и чтобы никакой вульгарности.       Хозяйка понятливо закивала. Да кому в голову придет вчерашнюю дворовую девку такому господину предложить! Тут совсем другой подход нужен…       Покосившись на туго набитый мешок, хозяйка пообещала самой себе, что уж этого щедрого мужчину они точно не упустят.       — Все будет исполнено в лучшем виде, — заверила она. — Позвольте проводить вас в покои… Будут ли пожелания по внешности или фигуре? Быть может, господину нравятся танцовщицы? Певицы?       — Любая девушка, — буркнул гость и вытащил еще один мешочек. — И мужчина.       Приподнявшаяся с места хозяйка осела обратно и заинтересованно приподняла бровь.       — Любой симпатичный юноша, не слишком тощий и не слишком мускулистый, — перечислил гость, явно теряя терпение: в низком голосе его наметилась какая-то гневная вибрация. — Не грубый, хороших манер. И сведущий в… опытный, в общем. И девушка тоже.       Под темным шелком маски хозяйка заметила смугловатый румянец и спрятала улыбку.       Прекрасной работы меч, восхитительная внешность и такая робость, какая не у каждой юной девушки сыщется. Уж не посетил ли ее один из пиковых лордов? Окруженный как женской, так и мужской красотой: немудрено было запутаться, к кому же тянется душа и чего вожделеет тело.       — Не беспокойтесь, — оба мешочка незаметно исчезли со стола, и служанка метнулась прочь, повинуясь одному короткому взгляду. — Все ваши желания будут удовлетворены в лучшем виде.       Лю Цингэ украдкой сжал кулаки, пряча их в длинных рукавах. Этот разговор лишил его всех остатков мужества.