***
Вымыв посуду, Эри выключила кран и вытерла руки. Сенджу просто сидела на полу, поджав под себя ноги, и, покачиваясь, трещала о школьных сплетнях, старательно избегая острые темы. Детские сады, школы и магазины продолжали работать в том же режиме несмотря на уличные забастовки. Эри обогнула стол, подтянула к себе подушку с дивана и приземлилась рядом с подругой. Хорошо было вот так болтать всякой ерунде – проблем словно и не было, и весь мир сужался до них двоих. Забывшись, Эри заговорила об Изане. Не прямо, а косвенно: «Изана то, Изана сё, Изана тоже...» Поймав ее на этом, Сенджу понимающе улыбнулась. – Прошло столько дней с твоего визита к нему, а ты впервые заговорила о нем. – У меня было достаточно времени, чтобы подумать. Не только он, но и я – мы оба не хотели слышать друг друга, не умели любить. Мы делали робкие шаги навстречу друг другу, но они не принесли результата. Он хотел, чтобы я слушалась его, доверяла безгранично и не совала нос не в свое дело. Для него было важно, чтобы я принимала его таким, какой он есть, а для меня... Для меня было важно, чтобы он доверял мне, делился со мной всем, что лежит у него на душе, но я не понимала, насколько это сложно для него. Он боялся непонимания и осуждения с моей стороны. А внешне он всегда казался таким самоуверенным. Кто бы мог подумать, что он дорожит моим мнением? Я терпеливо ждала, что он изменится, оттает ко мне. Но это были напрасные надежды. – Да, звучит тухло. Больные отношения. – А ещё знаешь что? Он просил меня приходить чаще. – Дай угадаю: ты хочешь исполнить эту просьбу. – Больше всего на свете. – Валяй, подруга. Это твоя жизнь, твое решение и отец твоего ребенка. Почему-то Эри было важно получить одобрение от Сенджу, пусть и было оно натужным. В ту ночь Эри спала спокойно, а после вновь вернулась к родителям, которые приняли ее с распростертыми объятиями.***
После суда, еще в первый раз, Эри обменялась контактами с отцом Асахиро – он присылал ей всякие новостные статьи с упоминанием их общих успехов, писал что-то приободряющее и неизменно повторял, что она молодец – смелая омега, которая готова изменить устоявшийся порядок вещей – это то, что было нужно миру. Первое время Эри закатывала глаза, но когда человеку постоянно твердят о его особенности, он начинает в нее верить. Эри не была исключением. Она испугалась ответственности. Стать катализатором революции в столь юном возрасте – непростая ноша. Неужели в гонении омег и свержении альф виновата она одна? И она начала заболевать. Эти мысли мучили ее, душили. Встречу откладывать больше нельзя – она же хочет видеть Изану больше всего на свете. В ночь перед этим Эри приснился сон про деградацию личности. Смутные образы и никакой целостной картины – она потирала глаза, пытаясь собрать паззл по кусочкам, но не получалось. И все же отчего-то она была уверена, что фигурирующим персонажем была она. Сенджу и разговоры на кухне. Алкоголь. Бардак. Леденящее душу одиночество. И безысходность. Эри поёжилась. Ждало ли ее такое будущее? Возможно. Но она сделает все, чтобы это предотвратить. Помнится, глядя на пьющего Такеоми, она завидовала, потому что хотела хоть немного выпить. Для себя она решила – больше никакого алкоголя. Лучше так, чем уйти в отрыв с концами. Комната, в которую ее провели на этот раз, оказалась чище и светлее. Их приветствие ограничилось сухими кивками. Помня о прошлом теплом прощании, Эри попыталась улыбнуться, но Изана пресек ее попытку: – Не обязывай себя. Эри выдохнула с облегчением. Как славно, не придется лицемерить. Она вытерла потные ладошки о платье и передала Изане свежую газету. – Что это? – безэмоционально, даже не удосужившись присмотреться к материалу. Для Эри это было принципиально, а он чхал на ее чувства с высокой башни. Да, в общем-то, как всегда. Выглядел Изана лениво, устало и даже помято. «Бедняжка», – со злорадством подумала Эри и стала настаивать: – Последние новости. Я хочу, чтобы ты прочитал. – Хочешь, чтобы я потратил на это наше ограниченное время? – он выдержал паузу и, дождавшись немого согласия, взял газету в руки и развернул. – Хорошо. Пока он читал, Эри напряженно заламывала пальцы и разглядывала Изану. На него падал солнечный свет, и на его платиновых ресницах словно таял снег. А с этой газетой он походил на деда – еще бы сигару и старый серый пиджак в клеточку. – Я все ещё не понимаю, – ответил Изана, отложив газету. – Скажи мне правду, – потребовала Эри. Не понимает он, как же. – Я всегда говорил тебе правду. И понятия не имею, за какой ты пришла сейчас. У меня все ещё нет ответа, который тебя бы удовлетворил. – Я говорю не об изнасиловании, а о том, что ты прочитал в газете. То, что происходит в мире. Ты презираешь меня за это? – С чего бы мне презирать тебя? – Это все произошло из-за меня. Из-за того, что я не стала молчать. Он дико рассмеялся – на них даже охранник косо посмотрел. – За что тебя следует презирать, так это за твою эгоцентричность. – Что ты имеешь в виду? – Тебя сделали лицом революции. Это правда. И в связи с этим вся ненависть обрушилась на тебя. Непосильная ноша для хрупкой семнадцатилетней девчонки, – Эри надула губы. Надо же, он помнит, что она недавно отпраздновала день рождения. – Я искренне сочувствую тебе. Ты не была готова к этому. Но, похоже, из-за внимания к своей персоне у тебя затуманился рассудок. – О чем ты, черт побери, говоришь?! – Ты слишком многое о себе возомнила, милая моя, – Изана перегнулся через стол, приблизился к ее уху и прошептал: – Это не ты изменила мир, Эри. Ты букашка, ставшая отправной точкой по нелепой случайности. Обстоятельства сложились в твою пользу. Обстоятельства работали на тебя, а не ты работала для того, чтобы создать эти самые удобные обстоятельства. – Нет... – Эри распахнула глаза, не желая принимать услышанное за чистую правду, – невозможно... – Ещё как возможно, – Изана отстранился, но Эри все еще ощущала жар его дыхания на мочке уха. Характерная дрожь обдала ее с головы до ног. Чтобы между ними не произошло, а телесная реакция омеги на истинного альфу осталась неизменной. Если бы они разорвали связь, что Эри сейчас бы чувствовала? Вероятно, дыру в груди размером с космос, которую залатает только время. – Единственная, кто себя презирает – это ты. Он унизил ее этими словами. Просто вдавил в грязь и растоптал. Эри встала, прошлась по комнате взад-вперед. В чем-то он прав – она пришла к нему за очередным «наказанием», ждала, что он ее отчитает, возненавидит – и в ее бессознательной картине мира это было правильным. Ей не следовало винить себя во всем, что произошло. Изана опустил ее на землю с небес. Падать всегда больно. – Совет на будущее: осторожнее с популярностью, Эри. Она дарит иллюзию значимости и важности. Фумайо Гото просто пустил ей пыль в глаза. Она попалась на крючок собственного самомнения. – Ты просто завидуешь мне, – пробурчала Эри, вновь рассмешив истинного. Он вдруг поднялся – Эри взглянула на него с вопросом. – Отведенное нам время закончилось. Лёгких тебе родов. Когда Изана проходил мимо, она успела схватить его за руку. Умоляюще посмотрела на охранника. Тот фыркнул, но тактично отвернулся. – Пожалуйста, – зашептала она, – постой... – Если есть что-то ещё – не медли. – Я тоскую по тебе. – Эри. Слова для меня ничего не значат. Я думал, ты давно это поняла. Единственное, что ты сейчас можешь для меня сделать – это родить моего ребенка. Уверен, я почувствую, когда это случится. И я с нетерпением жду этого момента. – После того, как все это случилось, я поняла, что не хотела менять мир, в котором живу, на самом деле. Я лишь хотела поменять что-то незначительное. Например, когда мы говорили о реформах и революции, по правде я хотела устроить революцию сознания и наших отношений, а не вот это вот все... Мир меня устраивал. Меня не устраивала я. И ты. Мне хотелось переделать тебя. Пустое и глупое занятие. Эри под ребра словно вонзился штопор. Ну вот, она и призналась себе в этом. Ей потребуется время, чтобы осознать то, что сказала. Неужели она правда хотела подмять Изану под себя? Она никогда не отдавала себе в этом отчета. Ведь в этом здорового мало. Могла ли она быть волком в овечьей шкуре? Они с Изаной друг друга стоят. – Хорошо, что ты это поняла. Но ты сейчас не рассуждаешь адекватно. Ты слишком устала – отдохни. Тебе хотелось изменить мир. Просто ты не совсем понимала, что из себя представляет революция. Невозможно принести себя в жертву и пролить только свою кровь. Когда мир меняется, проливается кровь всех – в основном невинных. Всегда страдает мирное население. Такова история. У нас заканчивается время. Изучи политическую обстановку Кореи за последние десять лет. Ты поймёшь, о чем я говорил. – Прости меня. Прости, что изменила мир. – Прощаю, моя глупая эгоцентричная девочка, – Изана поцеловал ее в висок, – Ведь ты ничего не меняла. Изана ушел. Эри смотрела ему вслед. В войне мировоззрений победа за ней, но почему горечь поражения ощущала она? Была ли ее победа настолько безусловной?***
Нет. Не была. Радикальные настроения зародились в корейском обществе еще во времена вражды Америки и СССР и разгуливали как ветер на свободе вплоть до девяностых. Затем ужесточилась цензура, но и ее влияние было невечным. Начало двадцатого века стало толчком к изменениям. Короче говоря, приток беженцев поспособствовал смуте. Революция в Токио так или иначе произошла бы. Не Эри, так другая омега написала бы заявление. Или не написала. Это абсолютно неважно. Когда корень зла пророс, нужна жесткость, чтобы его срубить. Японским политикам не хватило чутья. Или настойчивости. Черт знает. Эри стало стыдно за свое незнание, но еще больше страшно от осознаний, что она открыла для себя за эти дни. Она обсудила это с родителями, но все было не то. Ей необходимо было увидеть Изану. – Омег всегда будут дискриминировать? – огорошила она с порога. Прелюдия точно не для нее. Изана смотрел на нее равнодушно и будто отсутствующе. Молчание длилось бесконечно долго. Эри прочистила горло и повторила вопрос, надеясь, что это выведет его из транса: – Дискриминация будет всегда? Похоже, молчанье было предвестником бури. – Эри, блять, я знал, что ты наглухо отбитая, но чтобы настолько... ты совсем ебанулась? Нахуя ты ко мне приходишь с этими вопросами? Я тебе кто? Политолог, дипломат или историк? Может, философ? Чего ты от меня хочешь? Чтобы я объяснял тебе очевидные вещи? Его слова не обидели ее. После всего, что им всем пришлось пережить, она проще стала относиться к словам. Изана был прав – в мире информации значимость имеют лишь действия. А у него просто сдали нервы. У всех сдали нервы. – Ты прав: я просто не понимала очевидных вещей. И не понимаю сейчас. Поэтому хочу знать твое мнение. Для меня это важно. Он вздохнул так, словно делал ей невероятное одолжение: – Есть класс угнетателей, а есть класс угнетенных. В школьной иерархии есть популярные ребята, а есть изгои. Есть альфы и омеги. Есть женщины и мужчины. Есть те, кто смеются и те, над кем смеются. Это естественный порядок вещей. Абсолютное равенство невозможно. Люди всегда будут возвращаться к отправной точке – угнетению, насилию и разврату. Это неискоренимая человеческая природа. Это не секрет, Эри. Это не что-то новое. Это устройство мира. Да-да. Все это Эри знала. Об этом писал ещё Маркс и многие до него, и уж тем более – после. Одно дело – теория, и совсем другое – практика. Эри хотелось верить, что взгляды мыслителей прошлого устарели за давностью и ненадобностью, но их величие, как оказалось, заключалось в их злободневной актуальности. – Это примитивная философия. Разве это не унижает людей? – Именно потому, что унижает, об этом редко говорят напрямую, но это всегда понимает каждый, потому что это на ладони. У тебя точно были такие мысли. Ты не можешь быть настолько глупой. – Конечно, были. Но не было цельной картинки. И мне так сильно хотелось верить в лучшее!.. – И вот к чему привела твоя вера. – И что, теперь всем становится циниками? – Да я откуда, блять, знаю? Ты слишком полагаешься на меня. Пора бы уже фасад дома возводить самой. Давай-давай. Иди читай и думай. И не приходи ко мне больше по пустякам. Я ожидаю, что ты будешь рассказывать мне о своей жизни, а не спрашивать о каком-то ссаном мироустройстве – мне как-то не до этого, не находишь? – Ты никогда ты не посылал меня так напрямую. – Да ну? Я назову тебе пару десятков раз. – Ты превратился в ворчливого деда. – Мы друг друга стоим. Как время летит. Недавно мы познакомились, а у нас уже будет ребенок. – Ты до сих пор не можешь в это поверить? – Я бы меньше удивился, если бы свиньи научились летать. Дети не входили в мои планы в ближайшие годы, но я все равно рад, что так вышло. – Рад, что меня изнасиловал? – Да. – Отвратительно. – Не хочешь правды — не спрашивай. – Но почему ты рад? Что в этом хорошего? – Если ты не видишь положительных сторон, это не значит, что их нет. Я надругался над тобой, и посмотри, какую невероятную цепочку событий это запустило. У тебя будет ребенок, ты «свершила» революцию, о которой прожужжала мне все уши, вкусила ее плоды, засудила своего насильника, перебралась обратно к любящим родителям и избавилась от всякого зла в своей жизни. Ты изменилась. Многому научилась. И многое поняла. По-моему, это круто. Методом проб и ошибок, так сказать. Я радуюсь не за себя, а за тебя. Мне вот можно только посочувствовать. Бедный, бедный я – любимая женщина засадила меня в тюрьму. Как она могла? – Смотрю, тюрьма научила тебя чувству юмора. – Без чувства юмора в этом месте никуда. На этот раз молчание было комфортным, потому что необходимым, как кислород космонавту. – Эри. – Да? Сейчас наверняка скажет что-нибудь гадкое. – Ты держишься молодцом, раз не сдаешься, – он смог удивить ее. Похвала, когда ты ждешь подвоха, всегда особенно приятна. – Продолжай в том же духе. Школа? – Закончила семестр хорошо. Перевелась на домашнее обучение. Сам понимаешь. Он тучно нахмурился. – Ещё бы. – Здоровье? – Все хорошо. Но... ты сам как? – Наконец-то спросила, и я могу ответить тебе, что это секрет. – В смысле? Не собираешься мне рассказывать? – А зачем тебе такие мерзкие подробности? Выйду – узнаешь. Так что лучше бы тебе попотеть там на воле, ага? – Ставишь мне ультиматум? – Кажется, недавно ты оценила мое чувство юмора. Больше я не собираюсь тебя ни к чему принуждать. – Очень на это надеюсь. Эри бросила настороженный взгляд на охранника. Не похоже, что он был заинтересован в их диалоге, но на всякий случай лучше перестраховаться. Эри плавно, словно летела, подошла к Изане, склонилась к нему и обняла. – Ещё кое-что, – вкрадчиво, будоражит кровь. – Думаешь, императора казнят? – Честно – не знаю. Может да, а может – нет. В таких вопросах нельзя утверждать что-то однозначное. Скорость, с которой он дал ответ, дала ей понять, что он об этом думал – очевидно, думал об этом каждый японец. – Это не ответ, а здесь, кроме нас с тобой, почти никого нет. – Хитрая какая. Да, Эри. Я считаю – императора казнят, и тогда рыдать навзрыд будет вся Япония. Закат той культуры, которую мы знаем и к которой привыкли. Прямо как закат 90-х. Хиппи. Их время закончилось.***
И правда – императора казнили за неделю до ее родов. Во главе правительства встали беты. Началась их эра. Давно пора. Ну прямо-таки «подарок» судьбы. Ради ее хотелок должны умирать люди голубых кровей. На них всегда обрушивается гнев, вне зависимости от их возраста, пола, расы. Фиолетовый снова в моде. Все его носили, как бы подчеркивая свою статусность: «Коль сын неба мертв, я сам себе император, и неважно – альфа я, бета или омега. Императором может быть каждый – и будет». Во время беременности Эри больше не навещала Изану – только письма раз в неделю. Об учебе, здоровье и душевном спокойствии. Которого не было. Не хотелось, чтобы Изана видел ее такой... припухшей. Хотелось быть красивой. Как и всегда. Роды длились девять часов и нехило вымотали. Эри на всю жизнь запомнила эту режущую боль. Как, обливаясь потом, переодетая, она поднялась с постели, взглянула в зеркало – и ужаснулась: она стала матерью. Даже крик ее сына не отрезвил ее так, как собственное отражение. Осунувшееся лицо, зрелый взгляд. Ей же всего лишь семнадцать лет. Это отвратительно. Безбожно. Фальшиво. Эри поджала дрожащие губы, спрятала лицо в ладонях и зарыдала от отчаяния. Можно подготавливать себя к беременности сколько угодно и не быть готовой к ней. Мать. Она – мать. В ее руках теперь жизнь крохотного существа. Ответственность за воспитание личности превыше ответственности за крах мира – так чувствовала Эри. Как же страшно ошибиться. Как же страшно не справиться. И как же страшно, что, когда он вырастет, то забудет про нее. Ребенок никогда по достоинству не оценит силы, которые в него вложил родитель, потому что отношение к нему потребительское. Эри утерла слезы. «Я справлюсь. С Изаной или без него. Я стану матерью, которой хотела стать. У меня просто нет права сдаваться». Быть хорошим родителем – значит быть героем. Эри двигало эгоистичное желание быть героем для кого-то.***
Только Эри выписали из роддома – она навестила Изану. Хотелось поделиться этой радостной новостью. Да вот только слова не шли. Изана раскрыл ладонь – она вложила свою. Тепло так. Почти трогательно. – Как ты себя чувствуешь? – Все хорошо. – Ты не взяла с собой Минору. – Конечно нет, он ведь младенец. – В следующий раз обязательно возьми его с собой. – Следующий раз будет нескоро. Мы улетаем в Германию, – ложь так легко слетала с ее губ, так естественно, словно была продолжением языка. – Не смотри на меня. Я не хочу вдаваться в подробности, но Минору слаб. Очень слаб. Я нервничала во время беременности, поэтому... так вышло. Нам предложили хорошее лечение. – Нескоро – это когда? – В лучшем случае через полгода. – Ясно. Зачем? – Что? – Наврала. Германия. Только что выдумала? – Я просто... – Эри растерянно отвернулась: рука Изаны крепко-крепко сжимала ее. Она и сама до конца не понимала, что руководствовало ею в тот момент. – Не хочу приходить с ним, Изана. Не могу. – Так бы и сказала. В чем проблема? – Ты будешь недоволен. – Буду. И? – Ты невыносим. – Как и ты. Боишься нас знакомить из-за дурного влияния отца? – Я не настолько суеверна. Но, как я уже и сказала, он младенец. Когда он научится говорить – я тебе обещаю – ты увидишь его. – Слишком долго, – почти прорычал Изана. Эри беззаботно пожала плечами. – Или так, или никак иначе.***
Минору уже шесть, и он задает неудобные вопросы. – Мама, а почему папа не живёт с нами? Они идут вдоль аллеи в Синдзюку, держась за руки. Персики в этом году душистые, сладкие. Минору их любит больше, чем все остальные фрукты вместе взятые. Целлофановый пакет покачивается в такт движениям руки Эри. Она улыбается несмотря ни на что. Нельзя падать духом. Только не перед Минору. Ради него она была сильной все эти годы, будет сильной и сейчас, когда он неосознанно делает ей больно. В этом и проявляется материнская жертвенность. Единственная жертвенность, которая не раздражала даже Изану. – Потому что он находится в тюрьме, милый. – Тюрьме? – Это место, где содержат плохих людей. – Папа плохой? Эри хочет ответить бескомпромиссное «да», но вовремя одергивает себя. Вспомнились слова терапевта о том, что нельзя говорить, что кто-то из родителей, то есть авторитетных людей в картине мира ребенка – плохой. – Вовсе нет. Просто твой папа ошибся. А за ошибки нужно нести ответственность. – Мама, если я совершу ошибку, я тоже попаду в тюрьму? Это значит ошибаться нельзя? – Это не так, милый. Ошибки бывают разные. Например, если ты перепутал слова или плохо написал контрольную – это ещё не делает тебя плохим человеком. Это просто небольшие промахи. Но самые тяжкие преступления завязаны на убийстве. Серийные убийства, самоубийства, теракты. На это не пойдет ни один нормальный человек. – Папа, что, кого-то убил? – Твой папа меня обидел. – За то, что обижают мам, садят в тюрьму? – Нет. Благодаря этой обиде, ты, в общем-то, родился на свет... Иронично, да? – Иронично? – Твой папа надругался надо мной, поэтому его посадили. – Не понимаю. – Я ещё не объясняла тебе, что такое секс? – Нет, – Минору делает большие-большие глаза, и Эри отводит его к бордюру, чтобы не мешать прохожим, садится перед ним на корточки и сжимает плечики. – Самое время, – она рассказывает вкратце, и взгляд сына мечется от неверящего к сознательному. Он всегда был таким умным мальчиком, похожим на Изану. – Таким образом, когда принуждают к сексу – это очень бьёт по душевному состоянию жертвы, – подытожила Эри. – А можно к сексу принудить мужчину? – Можно принудить кого угодно и к чему угодно. У тебя ещё остались вопросы? – Слишком много, чтобы ты успела ответить на них сегодня. И я очень устал, мам. Хочу спать. – Но ведь сейчас, – Эри сверила время в телефоне, – всего лишь четыре часа дня. – Ну, я вчера плохо спал, – Минору почесал ушку. – Когда придем домой, почитаешь мне сказку? – Конечно! – Эри щёлкнула сына по носу. – Но сначала ты почистишь зубки и умоешься. Нельзя забывать про гигиену, правильно? Минору просиял. – Конечно, мамочка. Нужно сходить завтра к Изане. Нельзя это откладывать – Минору очень хочет увидеться с отцом. Кто она, чтобы запрещать?***
Увиделись. И не раз. Самое страшное последовало потом. Минору за эти четыре недели привязался к отцу так, как не привязался к ней за шесть лет. Подобное притягивает подобное, ведь Минору – точная копия отца за исключением глаз: они были того же оттенка фиолетового, но совсем другого оттенка безумия. Каждый человек немного псих, и ненормальность Минору проявлялась в его отнюдь недетской, немного пугающей рассудительности. Говоря прямо, Эри было обидно. Да, незрелое чувство, но оно пожирало ее изнутри. Несправедливость мироздания можно измерить отношением детей. Иногда они к проходимцам относятся лояльнее, чем к своим кормильцам. «Все мы глубоко разочарованы в своих родителях, какими бы хорошими они не были – они все ещё не божества, а дети склонны идеализировать». Сердце Эри болело, когда она принимала непростое решение, но это все ради Минору. Если он будет счастлив при таком раскладе, то абсолютно плевать, что будет с ней. – Здравствуй, – Эри даже не села. Изана тоже стоял. – У меня серьезный разговор. – Давай без прелюдий. Я знаю, о чем пойдет речь. Я ждал этого слишком долго. Диктуй свои условия. Улыбка режет губы. Изана суетлив, возбужден. Ну, конечно, он все заранее знает, кто бы сомневался? – Мы начнем все сначала. Будем жить порознь. Ты будешь видеться с Минору в пятницу, по выходным и только. Если мне понадобится твоя помощь в качестве исключения – например, забрать его из школы или сводить на дополнительные занятия – я тебе позвоню. Никакого насилия по отношению ко мне или сыну. Ни физического, ни эмоционального. Естественно, никакого секса и... Господи, зачем я это все говорю? Ты же нарушишь эти чёртовы правила. Как минимум я не успею опомниться, и мы будем жить вместе – все всегда выходит по-твоему. Ты никогда не оставлял мне выбора и вряд ли что-то изменилось сейчас. – Ого, ты начала меня понимать. Или мозги, наконец, включила? – Не груби. – Минору нужен отец. – Не тот, что изнасиловал его мать. – Ты начинаешь меня злить. – Я злю тебя с нашей первой встречи. Скажи мне правду: ты выполнишь эти условия? – Ты знаешь ответ. – Почему ты не можешь просто сказать да? – Потому что это будет неправда. – Но ты готов начать все сначала? – Да. Можно начать все сначала, не притворяясь незнакомцами, а притворяясь семьёй. – По рукам. Изана смотрит на ее руку непозволительно долго, а затем притягивает к себе и жадно целует в губы. Странное осознание на подкорках сознания: они не целовались шесть лет... Их частые встречи носили пуританский характер. Эри впивается в его плечи, хочет отстраниться или оттолкнуть, но он окунает ее в этот омут – и она теряет голову. Она скучала. Как же она скучала по нежным объятиям своего монстра. Наконец, Изана прерывает поцелуй, и она ловит его насытившийся вздох. Он по-прежнему сжимает ее в руках, но на этот раз она не сопротивляется. – Можешь ничего не говорить. Я знаю все. Эри в шаге от того, чтобы заплакать. – Я боюсь тебя. Не знаю, почему продолжаю давать тебе шансы – просыпаюсь с этими мыслями каждый день на протяжении шести лет. – Просто мы с тобой неисправимые. Вот и все. Пытаясь убежать от меня, ты убегала от себя. Изменился мир, но не Изана – и даже не Эри. Такие люди, как они, не меняются, даже если мир вокруг них рушится и оседает на земле прахом старых ценностей. Счастливую семью могут создать только обновленные люди с совершенно другими ценностями. Эри понимала: их отношения были обречены с самого начала. Возможно, с кем-то другим у Изаны что-то да получилось бы. Но не с ней. Но она смиряется, потому что Изана научил ее важности смирения. Смиряется, потому что так поступают хорошие омеги.