***
Омега, переживший казнь родителей, потерявший дом, фамилию и уверенность в завтрашнем дне, обретя новую жизнь, стал бельмом на глазу Чонгука. Если первое время Чонгук просто запугивал или игнорировал омежку, то после многих лет сожительства принялся за новую тактику: издевательства. Юнги двенадцать. В нем души не чает Шихён, который отдаёт мальчика в деревенскую школу, сам подтягивает его в письме и чтении, учит управляться мечом, собирает сладкие ягоды и даже зашивает рванную одежду. Кажется, только в этом омеге со сказочными серебристыми волосами Шихён последние несколько лет видит лучик света. Чонгука это нервирует. Он не уверен, что раздражение возникает из-за ревности, потому что не сомневается в любви отца. Скорее его приводит в бешенство наглость омеги, а как всем известно, Чонгук ненавидит наглых людей. Как он, мелкая бессовестная блошка, позволяет себе жить и радоваться, взобравшись на шею их семьи и свесив ножки? Чонгук всё ещё не понимает поступок отца. Зачем он спас его тогда? И как Намджун ещё не в курсе произошедшего? Наблюдая издалека за малышом Юнги, альфа лишний раз убеждается, что он безнадёжен, но беда даже не в этом. Чонгука изумляет, что, вопреки всему, Юнги старается что-то делать: Тэхён поит лошадей — омега, спотыкаясь о свои ноги, разливая на каждом шагу воду, тащит из деревни ведро с водой. Шихён чертит нынешние границы Эвкадара — Юнги, чтобы альфе было удобно, встаёт на перевёрнутый ящик и заслоняет маленькими ладонями солнечный свет. Чонгук чистит овощи для бульона — Юнги подбегает к нему и, схватив в охапку отходы, опять же, роняя, бежит отложить их в ведро, которое позже отнесут на свиноферму. Этот омега, убеждён Чонгук, в каждой бочке затычка. Он везде! Стоит альфе покончить с делами и отойти поухаживать за Соколом, как он видит сидящего у потухшего костра мальчишку с бумажками в руках. — Ты почему снова не спишь? Разве отец не велел тебе ложиться раньше? — строго сетует подошедший Чонгук с морковками в одной руке. Юнги от неожиданности ойкает, резко подняв голову, виновато смотрит на старшего из-под длинных серебристых, как и пряди, ресниц. Чонгук опускает взор на пожелтевшие бумажки и видит чёрные каракули, а рядом листок с красивым рисунком. Альфа сразу узнаёт почерк брата. — Я хотел потренироваться в рисовании, — надувает губу омега. — Ночью нельзя, глаза будут болеть, и ты ослепнешь. — Я ослепну? — в шоке восклицает Юнги, вскочив на ноги. Чонгук еле сдерживает смех, откашлявшись, кивает. — Да, будешь с палочкой до конца жизни ходить, если, конечно, в какую-нибудь яму не угодишь. Свернёшь себе шею и умрёшь. Юнги сперва теряет дар речи, в красках представляет себе описанную Чонгуком жизнь, и кусает жалобно щеку изнутри. — Ты специально это выдумываешь, чтобы я заплакал. Но я не буду плакать, пусть я и омега. Брюнет закатывает глаза, просто уходит в противоположную сторону, к привязанному Соколу. Чонгук сперва здоровается со своим другом, целует его в переносицу и, почесывая гриву, кормит хрустящей морковью. Юнги, который стремглав забывает о рисунках, босиком по сухой траве бежит к альфе, однако в паре шагов останавливается, заметив чужое напряжение: Сокол поворачивает к мальчику шею, принюхивается. — Если не слепота, так лучше быть затоптанным моим конем? — не оглядываясь, как бы вслух размышляет альфа. Юнги смотрит в глазки-пуговки коня, боится двинуться с места. Чонгук усмехается. — Твой конь, как и ты, меня не любит, — обидчиво цыкает омежка. — А я подружиться хочу, — Юнги вытягивает кисть к морде Сокола, норовя погладить, однако белоснежный скакун, заржав, из-за чего Чонгуку приходится потянуть за поводья, отступает назад. — С тобой всё понятно, но вот почему он меня не любит, я не понимаю! — Как ему дружить с тем, кого он видит морковкой? — впервые за пять лет улыбается ему по-настоящему Чонгук. Видимо, жалобы омежки его веселят. — Я не морковка. — Ты пахнешь морковкой. И чем старше ты становишься, тем яснее твой запах. — Не нравится — не нюхай, — язвит, набравшись смелости, пепельноволосый, а затем смотрит на коня, — и ты тоже. — Ему ты как раз-таки и нравишься. Он любит морковь, только её и жуёт. Поэтому лучше не подходи, а то моя мечта сбудется, и ты исчезнешь. Вновь эти жестокие намёки. Юнги хмурится на последнюю фразу, долго молчит, вслушиваясь в хруст овощей и дыхание жеребца, кривит рот. Он готов направить свои эмоции, стянутые в рогатку, прямо на затылок грубого воина. Омега, выполняя обещание не плакать, отбрасывает голову назад, часто моргает, глядя на затянутое тучами небо. — Вот вырасту и уйду! Найду себе альфу, он будет в тысячу раз лучше воин, чем ты, мы поженимся и он тебя побьёт на мечах! Тирада из уст Юнги вырывается сама по себе — он даже не успевает осознать, что наплёл, но, глядя на сконфуженное с намеком на веселость лицо альфы, осознаёт, что наплёл сущую чепуху. Щеки его розовеют от румянца, отчего приходится опустить подбородок к земле. — Ну, хорошо, — смеётся искренне Чонгук, принимая вызов. — Хочется мне посмотреть на дурака, который женится на омеге с запахом морковки. Юнги на это топает босой ногой и возвращается на место, собирая листки в стопку.***
На следующий день, пока часть войска под командованием Шихёна внезапно отправляется в соседнее селение за альфами, достигшими положенного для войны возраста, за главного в лагере остаётся Чонгук. Двадцатилетний альфа, заняв шатёр отца, с интересом и затаённым блеском в глазах изучает карту с начертанной стратегией. Он долго буравит взглядом окрестность, куда должен будет отправиться, и, после долгих внутренних переживаний, резко хватает со стола чернила, взмахивает кистью, быстро рисует что-то на полотне. Снаружи слышится шум. Чонгук заканчивает свою работу, опускает чернила на прежнее место и, после того, как в последний раз изучает карту, выходит на голоса. Неподалёку от оружейного склада толпятся воины. Альфы, переговариваясь, смеются, однако стоит появиться Чонгуку в тяжёлых доспехах, как многие опускают головы и расходятся, расчищая проход к палатке. — Что здесь происходит? — спрашивает одного из юношей брюнет, но, не дождавшись ответа, идёт дальше и останавливается с изумленным видом. Прямо перед ним, испачкавшись в луже грязи, сидит на коленях заляпанный омега, весь в красных волдырях. Юнги безостановочно чешется, не реагируя на собравшихся, жалобно бурчит. — Встань, — рявкает чересчур неожиданно Чонгук, и омега, которого застают врасплох, круто поднимает голову. Он вроде сидит на земле, чувствует, пусть и влажную, но твёрдую почву под собой, однако благодаря ледяной интонации альфы, из-за вида которого в жилах стынет кровь и сердце лопается, Юнги теряется в пространстве и времени. Ему всё равно на других людей, сколько бы они ни глумились, — а над омегой каждый подшучивает, — ребёнок держит спину ровно. И тем не менее, Чонгука этот принцип обходит стороной. Быть может, виной его зверь, постоянно рычащий и готовый прокусить шею. Или дело в его безумных чёрных глазах, от одного взора коих меркнет даже солнце. Юнги пока не разобрался, да и не хочет, только понимает, что сегодня его ждёт нечто страшное. Мальчик сглатывает ком в горле, от страха цепенеет, и не славящийся терпением Чонгук сам приближается, грубо дёргает за локоть вверх. Юнги, будто мешок с гусиным пухом, послушно виснет в воздухе, широко глядя в глаза своего карателя. — На что ты похож?! Что за вид? Что за сыпь?! — с брезгливостью разглядывает волдыри на тонкой шее Чонгук. — Я не виноват… Мне под накидку кто-то крапиву подложил, — смотрит в толпу смеющихся Юнги, но тайного неприятеля, к своему сожалению, найти не может. — Иди умойся, воняешь хуже лошадиного навоза! — альфа толкает мальчишку в сторону и рычит на воинов за спиной — требует вернуться к обязанностям. Тэхён, только возвратившийся из деревни с тележкой мёда, бросает кожаную сумку с рисунками в сено и мигом оказывается рядом с разъярённым, судя по напряженным плечам, братом. — Юнги… Что это с тобой? — делает шаг к готовому зареветь мальчику Тэхён, однако Чонгук хватает того за руку. — Мне подложили крапиву, я не виноват! — Что?.. — Виноват, — обрывая попытку брата что-либо сказать, наступает суровый альфа, — если ты не в силах постоять за себя, то не смей называть себя Чоном, моего отца дядей, а нас своими братьями! Иди умойся, я тебе сказал! — Ты?! Ты мне точно не брат и никогда им не будешь! — Юнги держится до последнего, но бусины слез от несправедливых обвинений душат невидимыми лианами. На голос омеги многие оборачиваются, но, страшась навлечь на себя гнев молодого господина, продолжают работу. Юнги надувает щеки, отводит взгляд в сторону, мысленно умоляя внутреннего зверька не скулить, вытирает мокрым рукавом засохшую грязь с лица. — Я ничего плохого не сделал! У меня началась чесотка, я бежал за водой, и кто-то подставил мне подножку, — жалуется Тэхёну омега. Не в силах противостоять зуду, царапает ногтями волдыри. Альфа садится перед ним и, бережно взяв за ладони, просит не заносить заразу в организм. — Поскорее бы ты уехал! Я тебя ненавижу, — бросает колючий, будто куст терновника, взгляд на нахмуренного Чонгука Юнги, и убегает. Тэхён зовёт его, собирается догнать, но прежде смотрит на брата неодобрительно. — За что ты с ним так? Он тебя скоро за врага начнёт считать. — А мне не плевать? — фыркает альфа, возвращаясь в шатёр. Поздно ночью, когда Юнги кое-как засыпает под бочком Тэхёна, Чонгук будит каждого воина в лагере, а их ровно две тысячи. Словно целое войско, альфы встают в ровную линию, заполонив собой всю пустошь, ничего не понимая, ждут прихода командующего. Чонгук, одетый в свободную бархатную рубашку и штаны, держа в руке факел, проходится внимательным и явно не предвещающим ничего благого взглядом по сонным, уставшим лицам. В поле стрекочут сверчки, и больше ничего не нарушает тишину. Чон останавливается в двух метрах от альф, всматривается во мрак ночи и объявляет: — Поднять всем правую ногу. Его громкий голос, дошедший, казалось бы, даже до селян, лишь слегка тревожит сон Юнги в шатре Тэхёна. Воины переглядываются в полном недоумении. Чонгук не повторяет, всей своей серьёзностью убеждает толпу послушаться его приказа. Один за другим альфы встают на одну ногу, теряя равновесие, ожидающе выгибают брови. Чонгук щурится, нагибается проверить, все ли подчинились его воле. Довольный результатом, кивает. — Так вы должны стоять до рассвета, — его реплика вызывает огромный ажиотаж, слова воина глохнут в массовом протесте, но альфа, не реагируя на возмущения, взмахивает факелом, привлекая внимание, и безмятежно продолжает: — Тот, кто опустит ногу на землю, получит десять ударов крапивой по пяткам. На дне радужки, глубиной превосходящей сам мрак, отражается блеск огня. Альфы, ещё утром хохочущие над маленьким омегой из-за волдырей, теперь рискуют оказаться на его месте. — Я не сомкну глаз, буду следить за каждым, и в этом мне помогут эти люди, — к Чонгуку несмело выбегают деревенские ребятишки, любящие всякие игры, и особенно пряники, которыми их угостил за ночное дежурство альфа. Обещание Чонгук сдержал: до первых лучей солнца он успел отхлестать более трехсот человек, а тех, кому не успел выделить время, обещал наказать грязной работой. Поэтому, когда Юнги днём ловит на себе недобрые косые взгляды и замечает многих, испачканных навозом, каменеет и заваливает вопросами Тэхёна, а тот и сам в шоке. Шихён, прибывший из столицы, тоже удивлён, только, в отличие от других, неприятно. Старший вызывает к себе Чонгука и отчитывает его. — Как ты смеешь обращаться так со своими людьми?! Они служат не только нам, но и королю! Пойти против них, значит, пойти против правителя! Что за неуважение к воинам ты проявляешь, Чонгук! — бьёт кулаком по письменному столу Шихён, чья борода заметно распустилась, а вокруг глаз углубились морщины. Чонгук, абсолютно не ощущая себя виноватым, стоит прямо, гордо распрямив плечи. — Для меня воин, селянин или хоть сам Бог — всё одно. Каждый, вне зависимости от своего статуса, должен отвечать за проступки. — Как ты смеешь?! — сатанеет Шихён. — Кем ты себя возомнил?! Богом, что ли?! Из-за чего ты всё войско на уши поставил? Отхлестать крапивой? Да они с постели встать не могут! А если завтра Урсус нападет на наши земли, а? Что тогда? Кто защитит Эвкадар? — Будет надо, я один встану против миллиона, — самоуверенно отвечает Чонгук и тоном заставляет отца измениться в эмоциях. Шихён не узнает собственное дитя. Этот Чонгук совсем отличается от альфы, которым он был четыре года назад. В нём полно уверенности и злости, он упёртый и решительный. С таким на войне легко поймать стрелу и также легко быть спасённой от неё. Шихён устало потирает лоб, несколько секунд изучает царапины на деревянном столе. За эти годы альфа сильно постарел: былая мощь исчерпывается, ей на замену приходит ветхость. Отныне Шихёну трудно переносить дальние дороги, у него болят колени, одной целой рукой тяжело держать меч. Альфа осознаёт, что встретился с непобедимым врагом, которого никто не в силах одолеть. Имя этому врагу — старость. — Ты пугаешь меня, Чонгук, — откровенно говорит старший, немного остудив свой гнев, — ради кого ты так меняешься? Откуда в тебе эта самонадеянность? Держа руки по швам, сын уступчиво опускает голову. — Я прошу прощения, если разочаровал тебя, отец, только моё наказание я прошу тебя не отменять. — Почему? — недоумевает Шихён и снова злится на узколобость непокорного сына, желая выведать правду. — Они тронули моё, — более Чонгук объяснять не собирается. Смотрит на хмурого седого отца твёрдо, как бы говоря, что не передумает, после чего выходит на свежий воздух. Шихён провожает его надменным взором и протяжённо выдыхает, повернувшись всем телом к шатру с начерченной картой Эвкадара. Вдруг он замечает некоторые изменения. Альфа осторожно приподнимается на слабых ногах, подходит ближе и с ужасом в глазах видит перечёркнутое имя на севере королевства, затем, выведенное крупными буквами "Чонгук" под городом Сефас. Шихён, на плечи которого тяжёлым камнем оседает осознание, резко разворачивается к выходу из шатра, обречённо прикрывает веки. Теперь он понимает весь умысел действий своего сына.