Эвкадар

Сабля с лязгом оказывается у ног короля. Намджун рассеянно поднимает голову и, совсем не ожидая увидеть перед собой заклятого врага, отталкивается с холодного парапета каменного фонтана. Чонгук, будто слившийся с тьмой, блестит сощуренными хищными глазами, такими же черными, как и тени вокруг него. Выйдя чуть вперед, он предстает во всем своем величии и нескрываемом мужестве, лишая Намджуна дара речи. Вот они - друг против друга - воин и дракон. Сколько мыслей, подобно рою пчёл, пробегаются по стенкам мозга, сколько всего хочется сказать и сделать. Чонгук бы не прочь поднять меч, от которого он добровольно отказался, и вспороть брюхо убийцы его отца и похитителя его омеги. А Намджуну хочется схватить подлеца, предавшего его доверие тем, что покусился на его трон, и подвесить на городской площади, чтобы всякая земная тварь видела его обескровленное тело. Ненавистью обоих переполняет настолько, что они ею давятся, и при этом они, глядя друг на друга, не пытаются напасть. Король опускает взор под свои сапоги, где у носка на лунном свете блестит сабля ручной работы, слабо усмехается. Этим жестом тот хотел показать, что ему можно верить и чего Намджун не собирается делать не в коем случае. Альфа только желает открыть рот и позвать стражу, как его перебивает хриплый голос напротив: — Можешь звать сколько душе угодно, но я их всех убил, а докричаться до остальных силенок не хватит, они далеко от сада, - бесстрастно, от того и жутко, звучит Чонгук. — Как ты сюда попал? - прекрасно зная воина, который ему прежде служил, верит тому Намджун. — Провели, - отвечает самоуверенно Чон, уколов короля взглядом из-под бровей. — И ты собираешься вот так вот подло, под покровом ночи, убить меня? — Боишься? Великий король Эвкадара Ким Намджун из династии Первых Царей, справедливый и любимый народом? - с едкостью выговаривает Чонгук, все больше впуская в сердце неиспитую злобу. Он подходит к Киму ближе, и тогда Намджун теряется от боли в чужих глазах. Они полны слёз и обиды, страха и борьбы. Лицо воина горит и на лбу выступают вены; маска бесстрастности трескается на кусочки и опадает пеплом на землю. — Это наша первая встреча после смерти отца. Я часто воображал её, хотел посмотреть в твои бесстыжие глаза прежде, чем ты умрешь. — Ты не смеешь меня отчитывать! — Я знаю почему ты убил его, потому что поверил в гнусную ложь и решил, что мы предали тебя! Чего никто из нас не сделал! - дрожит всем телом от ярости Чонгук, скривив ртом. — Мой отец любил и почитал тебя, но, видимо, напрасно. Намджун переводит дыхание и отворачивает голову в сторону ровных кустов, слушая стрекотание кузнечика. Слова Чонгука его не заботят: он отчетливо помнит доклад гонца, более того, до сих пор хранит его как напоминание, что даже самые близкие люди лишь будущие враги. Написанное на бумаге нельзя забыть, Намджун и не желает. Он уверен, что народу незачем оговаривать тех, кого они любят, и нет дыма без огня. Смерть Чонов - единственное верное решение, пусть и болезненное. — Значит, пришел отомстить за отца... - будто беседуя с самим собой, задумчиво тянет король, убрав руки за спину. — Можешь убить меня, но отсюда и тебе живым не выбраться. Чонгук на попытки альфы запугать его только тихо смеется, качая головой. — Убить тебя? Убить тебя это слишком легкое наказание, я твоей смертью не буду удовлетворен, - шипит в ненависти воин, оказавшийся в двух шагах от Намджуна, что с настороженностью держит подбородок высоко. — Где мой омега? — Ты про мальчика, которого я прибил к кровати и трахнул? - беззаботно спрашивает правитель, пробуждая в альфе животные инстинкты. — Что?.. Что ты сказал? Намджун замечает как черные глаза Чонгука наливаются кровью и лицо превращается в волчий оскал. Тяжелое осознание невидимыми цепями сковывает тело. Альфа вспоминает свой недавний приступ и понимает, что его омега пытался дозваться до него, попросить помощи. А он не смог. Он снова его не уберег, оставил одного бороться с чудовищем. Желание убивать с новой силой просыпается в Чонгуке, он с пеной у рта сжимает зубы, чтобы не сорваться и поднять меч с пыльной земли и пробить ею грудь короля насквозь. Он посмел прикоснуться к нему, он причинил боль его омеге, его любви и смыслу жизни. В то же время ненависть к себе ослепляет воина, внутри он воет и просит прощения за то, что не успел. И как же быть, если жажда крови застилает рассудок? Намджун мучениями Чона открыто наслаждается, ради этого он и надругался над Юнги. Вскоре Чонгук берет себя в руки и, сглотнув горький ком в горле, поднимает взгляд, в котором просыпается вулкан, на стоящую перед ним фигуру. В эту секунду он решает, что не убьет короля. Не сегодня. Не физически. Чонгук подавляет в себе жажду отмщения и, хоть его язык отказывается слушаться, ловко управляет голосом, звуча спокойно. — Хорошо тебе живётся с Джином? — Откуда тебе известно о нём? - удивляется осведомленности Чона альфа. — Твой новый фаворит, говорят многие, ангельской красоты. Образец изящества. Скажи мне, Намджун, - всё безумнее и безумнее становится голос Чонгука, который плохо сдерживает злорадную улыбку. — Он дорог тебе? Дорог же? А насколько? Странные нотки в интонации воина вынуждают альфу в недоумении нахмуриться, однако Намджун тому не отвечает. Чонгук над реакций короля смеётся. Он решает отплатить ему той же монетой - ударить по больному, растоптать и уйти, чтобы завтра вернуться и наконец убить. Чону не терпится посмотреть на лицо правителя, когда ему станет известно, что человек, с которым он спит и, в которого, возможно, влюблен - это наследник Урсуса, сын Ким Чанни, омега, притворявшийся перед всем миром альфой, Ким Сокджин. — Почему ты заговорил о моем фаворите? - вскидывает бровь Намджун, не замечая, что тучи сгущаются над его макушкой. Это то, чего ждал Чонгук. Он коварно ухмыляется и, достав изо пазухи кожаный переплет, брезгливо бросает его под ноги альфы. Дневник, потрепавшись, оказывается у носка сапог короля, наполовину раскрытым. Намджун с интересом рассматривает его, однако наклонится и заглянуть в него не решается. Нечто зловещее исходит от этого дневника. — Возьми. Узнай с кем ты спал все это время, кого целовал и обнимал. Возьми и прочитай! Ты сделал больно моему омеге, а твой омега сделал больно тебе, - сплевывает ядовито Чонгук, наградив короля высокомерным взором. Альфа поднимает свой меч и сует в ножны. Чонгук уходит столь же внезапно, как и появился в дворцовом саду. Но Намджуна его уход не беспокоит. Он всё гипнотизирует книжку на земле, видит, что ветер шелестит исписанными чернилами листами и, отбросив сомнения, подбирает вещицу. Стоя спиной к фонтану, альфа начинает читать с первой страницы, и по мере того, что он находит на листах, от его щек отливает кровь, пока он не становится болезненно белым. Намджун тратит час на то, чтобы прочесть всё вплоть до последней записи. Он сразу узнает урсуский диалект, видит знакомые имена и название городов, перевалов. Но дальше - больше. Дальше - больнее. Когда Намджун захлопывает дневник в своей дрожащей руке, он уже не был прежним Намджуном. Ему светит луна, но от света его тошнит. Ветер взъерошивает волосы, но от ветра ему душно. Земля держит его на ногах, но ноги отказывают. Альфа, лишенный последних сил, разворачивается всем телом к фонтану, глядит бесцельно на прозрачную воду, в которой отражается диск небесного тела и, не раздумывая, бросает в него дневник. Брызги воды мочат одежду и даже обувь короля, а книжка с записями набухает, чернила смываются, а листы, в конце концов, рвутся и кусками плавают по фонтану. Неужели это всё правда?.. Неужели Джин всё это время лгал? Джин... верно ведь, Джин... Ким Сокджин. Намджун хватается за голову и только сейчас прозревает, что спал в одной кровати с тем, кого думал убить при первой же возможности. И этот же человек, который клялся ему в любви пару часов назад, желает ему самой мучительной кончины. Он прибыл в Эвкадар ради мести, он предусмотрел всё, даже то, как попасть во дворец. Джин, или теперь уже Ким Сокджин, это человек, который был рожден ложью. Намджун не хочет признавать, но ему больно. Ему снова вонзили нож в спину и это сделал тот, кого он действительно полюбил. Сам того не заметив, Намджун сползает вниз и садится на землю, позволяя холодному воздуху обволакивать его кожу. Его вдруг перестало заботить всё: королевство, уничтожение Чонов, политика. Его мир перевернулся с ног на голову, и Ким уже не уверен чего хочет на самом деле. Возможно, чтобы записей в дневнике никогда не существовало?.. Он думал, что избавился от своего главного врага, а на деле настоящий враг все это время был под его крылом. Намджун добровольно его пустил в свои владения и поил своей кровью. Глупец! Глупец! Глупец! Глупец! Намджун бьет себя по голове, пока, слабо шевеля ногами, выходит из сада, возвращаясь во дворец. Стража провожает его хмурым взглядом, пытаясь разобрать непонятные шипения, которые издает, казалось, обезумевший альфа. Но Намджуна не волнуют чужие мысли и опасения; он, прокручивая в уме моменты рядом с Джином, все больше погружается в пучину. Этот альфа, рожденный омегой, принц из вражеского королевства. Ким Сокджин. Тот, кто своим появлением в его жизни с первой секунды заинтересовал Намджуна. Тот, кто противоречил самому себе, и теперь альфа понимает почему - в нём уживались две личности. Тот, кто одетый в шелка и бархат, прижимался к его груди в порывах страсти. Тот, кто шептал нежности и слова любви, клялся в верности и всегда находил нужные для него слова утешения. Тот, кому Намджун доверился, к кому хотелось всегда возвращаться, дышать им, вопреки вздорному характеру. Его божественный цветок, созданный для него одного, чей запах сводит с ума. Его вечно цветущий нарцисс. Намджун останавливается на лестнице и поворачивает пустые очи к оконной раме, за которой открывается вид на город, погруженный в умиротворенный сон, за которым видна синяя полоска горизонта. До рассвета есть ещё пара часов. Слуги, нагнав господина, интересуется могут ли они услужить чем-то, однако, простояв пару минут за спиной господина без ответа, откланиваются. Намджун их даже не замечает. Он лишь глядит на городские огни, думает о своем и, тяжело вздохнув, поднимается на этаж покоев, где его встречает поклоном дворцовый смотритель. — Желаете чего-нибудь, господин? Его льстивый чересчур сладковатый тон действует на альфу, как укус крапивы. Намджун смотрит за плечо, поморщив нос, и грубо взмахнув рукой, отсылает того. А потом, будто опомнившись, говорит: — Где Джин? — Господин в своих покоях. Лекари напоили его успокаивающими травами. — Прикажите главному стражнику подняться в тронный зал. — Конечно, ваше величество! - как можно ниже кланяется ему слуга и уходит. Джин просыпается не сразу. Он уснул крепким сном, поэтому, когда Намджун, одетый в свободную белую рубашку и хлопковые коричневые штаны, кожаный пояс которых прочно обтягивает крепкий живот, омега не шелохнулся. В комнате горела тройка свечей, и полумрак скрывал за собой туалетные принадлежности. Привыкнув к темноте, Намджун замечает в дальнем углу когда-то посланные им в подарок омеге сундуки с драгоценностями. В этой комнате он бывал редко и плохо знает её, и, пока Джин сладко сопит, альфа тоскливо рассматривает разрисованные стены, позолоченное фрески, балдахин, плохо прячущий красоту своего хозяина. Намджун останавливает взгляд на кукольном личике, на лоб которого упали темные пряди гладких волос. Они прямо-таки призывают убрать их с идеально чистого лица с ангельской красотой. С красотой, знает теперь Намджун, отравленной от того, что лживой. Джин, одетый в шелковую бледно-розовую рубашку, расстегнутую почти до ребер, лежит на спине, откинув одну руку за голову, вторую в сторону так, словно позирует перед невидимым художником. Его безмятежное личико, с персиковым румянцем и пухлыми губами, слегка бледными, чем обычно, вызывают только немое восхищение. Он просто спит, а от одного взгляда на него, сердце трепещет. Что будет, распахни он глаза? Станет ли он ещё прекрасней, чем есть сейчас? Безусловно. Это хорошо, что он грезит в снах, иначе Намджун бы не смог держать себя в здравом бесстрастном уме. Альфа, аккуратно присев на край постели, наклоняется чуть ближе к спящему, и все-таки не выдерживает, убирает со лба волосы и проводит двумя пальцами по мягкой щеке вниз, к четким линиям подбородка. Неподвижные веки дрогнули. Джин медленно открывает усталые от слез глаза, натыкается на потолок балдахина и, услышав любимый запах, оживляется, схватив альфу за его ладонь, все ещё находившуюся на щеке. Радость, подобно первым лучам солнца, озаряет доселе опечаленное лицо; Джин, не поднимаясь, широко улыбается. — Ты пришел ко мне, - хрипло, полушепотом произносит счастливый парень, и Намджун отвечает ему слабой улыбкой, которая еле выпускает ямочки. — Мне захотелось тебя увидеть. — Значит, ты больше на меня не злишься? Помедлив, Намджун вздыхает, продолжая с улыбкой смотреть на него. — Уже нет. — Правда? - с облегчением выдыхает омега и трется щекой о чужую руку, словно кот. — Прости мне моё помешательство, я просто боюсь тебя потерять. Я не хотел идти против твоего слова или бунтовать. Ты же понимаешь меня? — Понимаю, - тихо отвечает Намджун, поглаживает макушку омеги, словно убаюкивает ребенка. — Я рад, что мы больше не в ссоре. Мне без тебя плохо. Пожалуйста, поспи сегодня со мной. — Здесь? - удивляется альфа. — А почему нет? Ты прежде не оставался в моих покоях, я всегда приходил к тебе. Пожалуйста, останься, - присаживается Джин, и рукав его ночной рубашки сползает вниз, обнажая грудь и правое плечо. Он, повторяя одно и то же, уговаривает Кима лечь рядом, и, добившись своего, хлопает в ладоши, довольно нырнув под теплое одеяло. — Но прежде я уложу спать тебя, - неожиданно добавляет Намджун, с чем Джин капризно не соглашается. — Я не так хочу! — Позволь мне полюбоваться тобой, - успокаивает своим ровным глубоким голосом альфа, подтолкнув подол одеяла к чужой груди. — Я хочу смотреть на тебя, пока ты засыпаешь. Было нечто странное в Намджуне, чего омега понять не мог или не хотел из-за сонливости. То ли стеклянный взгляд Кима, подобно треснувшемуся витражу, то ли необычная короткая улыбка, не сходившая с чужого лица с того момента, как Джин распахнул веки. Он сидит над ним, будто отец над колыбелью младенца, нежностями греет душу и между тем от него исходит холод, как если бы Джин сидел между разведенным костром и штормовым океаном. Мысль об этом рассеивается в голове выстрелянной стрелой, которой не суждено вернуться, и потому урсус больше не беспокоиться о том как выглядит его альфа. Важно лишь то, что он пришел и он простил его. Он здесь, тепло его рук согревает и отгоняет одиночество, поселившееся в груди парня в последнее время. Страхи и подозрения не тяготят его мысли. Это все в прошлом! А завтра новый день и рассвет новой жизни, ведь именно завтра Джин расскажет Намджуну правду о своем происхождении и они объединят королевства, чтобы поправить вместе. Это лучший финал для них обоих. — Давай завтра поднимемся на тот холм, на который ты меня повел, чтобы показать вид на город? - засыпая, вяло шевеля губами, смотрит на альфу Сокджин. Намджун, увлекшись своими мыслями, вздрагивает и приподнимает один уголок рта в грустной ухмылке. — Пойдём. — Какой ты уступчивый сегодня, - мечтательно улыбается парень, растянув уста шире, — кажется, ты чувствуешь себя виноватым... Не переживай, - застает врасплох тем, что касается его лица парень, отчего альфа застывает каменной глыбой, раскрыв широко глаза. — Я люблю тебя вопреки всему. Веки тяжелеют и норовят сомкнуться. Размеренное дыхание нарушает наставшую тишину, но Намджун знает, что Джин ещё не спит. Он открывает рот в немой реплике, а затем издает слабый фальшивый смех, к тому же сухой и злой. Он смеется, хотя сам не знает над чем именно, ведь вся сегодняшняя ночь сплошной фарс. Омега открывает карие глаза, во тьме кажущимися черными, и видит, что альфа нагибается к нему, словно собирается поцеловать его в щеку, однако, если это и поцелуй, то смертельный. Джин издает хрип, будто подавившись воздухом, и блеск в его больших зрачках тускнеет, пока вовсе не исчезает. Он слабо понимает, что только что произошло, и чувствует холод, подступивший к ступням и осознает, что океан добрался до кострища. Его одолевает печаль. Он лежит прибитый к постели и не смеет двинуться. Не потому, что не разрешают, а потому, что не может - воткнутый в живот клинок не позволяет. Намджун, держа голову опущенной к уху задыхающемуся парню, до сих пор смеется, не выпуская из руки рукоять клинка, который вошел в теплое тело больше, чем наполовину. Это Джин думает, что Намджун смеётся. До последнего вздоха ему так кажется. Кровь уже подступила к его рту, вытекает ровной дорожкой из одного угла, змеей ползет к подбородку, а оттуда вниз, к тонкой шее. Как бы ему сейчас хотелось посмотреть в его глаза... Что он чувствует? О чем думал все это время? И за что убил? За что?.. Джин ведь его так искренне полюбил, даже сейчас любит, несмотря на боль от клинка и боль от удара. «Так это конец?». Джину не верится и ему хочется плакать, но плакать сложно, пока у него во рту кровь, которой он давится. А Намджун все ещё не поднял взгляд. «Посмотри на меня! Посмотри же!», - хочется крикнуть ему, а на деле он издает страшные, полные мучения, звуки и быстро бледнеет. Океан подобрался совсем близко, своими волнами накрывает его тело, утаскивая за собой, на дно. «Люблю тебя, люблю! Ты убил меня, а я все равно тебя люблю! Ты мой, а я твой, и это ничто не изменит, даже смерть». Джин делает попытку дотянуться рукой до альфы, почти не чувствует её, но не сдаётся, выпуская из глаз желанные слёзы. «Люблю тебя, все равно люблю. Люблю как Ким Сокджин и как просто Джин. Пусть это больная любовь, пусть меня назовут сумасшедшим и надо мной посмеется сама смерть. Я не был счастлив всю свою жизнь, а встретив тебя, обрёл себя». — Люб... лю... Намджун, услышав это, резко оглядывается, наконец подняв голову на умирающего, но омега уже не дышал. Бледная, кажущаяся костлявой, рука, направленная в его сторону, лежала рядом, так и не почувствовав тепло. Нарциссы пахли кровью. Так пахнет мёртвый Джин. Его рубашка пропитана огромным красным пятном, а призрачное лицо, недавно с персиковым румянцем, белее мраморного пола. Джин думал, что Намджун смеялся над его смертью, в самом же деле Намджун плакал. Он разглядывает бездыханное прекрасное тело, роняет слёзы на кровавое пятно и утыкается носом в грудь, под которой сердце больше не бьется. Джин ещё теплый, мягкий, вкусно пахнет и будто действительно спит. Если бы это было так... Пальцы соскальзывают с рукояти клинка, который Намджун принёс с собой из своих покоев, пока переодевался и обдумывал то, что уже произошло, и обнимают потяжелевшее тело. Намджуна рвёт на части от сожаления и чувства долга, он, не стесняясь, прижимаясь щекой к чужой груди, рыдает, но не просит вернуться. Не говорит, что не хотел. Не просит прощения. Он просто оплакивает их неправильную любовь. С самого начала они начали неправильно. Это не любовь, это игра небес. Злой рок. Презренный! И вправду, как же слеп был Намджун, ведь короли созданы для того, чтобы править - любовь для них сказки да шутки. Нет любви сильнее, чем любовь к своему государству! Но... но как же! Тогда почему этот омега, этот красивый спящий вечным сном принц, умер со словами о любви на устах. О любви к нему! Значит, есть любовь сильнее любви политической. Значит, Намджун ошибается. Он, ошеломленный своими заключениями, заводится и плачет с новой силой. Берет белое лицо, поворачивает на себя и только качает головой. Ничего не говорит. На громкие стенания в покои врываются стража, дворцовый смотритель вместе с главным стражником и парочка слуг. Они, пустив свет в покои, видят торчащий клинок из того, над кем воет альфа и молча опускают глаза в пол. Чужие слёзы пробирают до костей. Альфа плачет долго, и за это время комната наполняется неприятной вонью. Намджун, в последний раз бросив взгляд на мертвеца, поднимается с постели и, заметив через окно, что полоска горизонта стала светлее, сжимает челюсть. Горло дерут рыдания, но у него больше нет времени оплакивать того, кого любил и своей же рукой погубил. — Не приближайтесь к этой кровати, не сметь прикасаться к клинку, иначе я вас отправлю к нему, ясно?! - решительно рявкает Ким, своим видом пугая подданных, переводя взор на главного стражника. — Поднимай всё войско, вели собираться. Грядёт битва. — Но, мой государь, с кем же? - обернувшись за уходящим королем, восклицает тот. Однако ему не отвечают. Намджун велит подать его парадные доспехи. О смерти Джина он больше не думает.