Азия моя

             По цвету он был, как помнил его Тэ, сочным и наполненным полнокровным пигментом. Идеально красным. И, кажется, до сих пор не ношенным, будто бы мама Оэу так и не смогла надеть его после того, как её сын... Впрочем, она не знала. Зато Тэ знал. И помнил. И цвет белья, и ту фотографию. Он не сохранил её. Но она отпечаталась на изнанке его век будто навсегда. ... — Тэ, ты нашёл шкаф? Так, открой левую створку, возьми на полке полосатый... Да. Если с бирками, то этот. Господи, как можно было не найти... — Ну, это даже не твоя комната, — немного сердито пробурчал Тэ в телефон, бросая в сумку наконец найденный свитер. — Мне неловко. — Перестань, — отмахнулся Оэу. — Мама разрешила. Тэ покивал — мама разрешила. Мама разрешила заехать в их дом-отель на острове и забрать кое-какие вещи для Оэу. Мама разрешила даже зайти в свою спальню, где они лежали. Мама много чего разрешила им уже очень давно. Как смешно. Из приоткрывшегося ящика выглядывала атласная тесёмка алого бюстгальтера. Тэ машинально потянул за неё, купившись на знакомый цвет и вытаскивая лифчик на свет. Крючки, пришитые к яркому атласу, были устрашающе непонятными. Тэ повертел в руке конструкцию. Память послушно предоставила кадр из прошлого. Как Оэу вообще смог застегнуть это?.. Тэ провёл пальцем по кружеву и вдруг стиснул неаккуратно и нервно, ощутив под слоем ткани какие-то объёмные вкладки, словно чью-то упругую плоть. Это было волнующим ощущением; тревожным воспоминанием. Чем-то забытым, что Тэ когда-то потерял. Наверно поэтому он жадно скомкал упругие чашечки в руке и, боясь передумать, швырнул бюстгальтер в свою сумку — там смятая ткань зашевелилась, словно живая, расправляя свои поролоновые формы. С Тэ было явно что-то не так: вот этого мама точно не разрешала. В динамике телефона всё ещё слышалось тихое дыхание Оэу. — Тэ? — Готово. Нашёл. Свитер, да. Что-нибудь ещё нужно привезти? — гася в себе адское смущение, пробормотал Тэ; смешливо подёргал бровью, понижая голос, хотя подслушать их всё равно не могли — дом пустовал: — Я могу зайти в твою комнату, порыться и в твоих ящиках, поискать в белье, сделать что-нибудь... эмм... непреднамеренно непристойное. Или преднамеренно. Мы можем сделать это вдвоём, да? По телефону. Оэу? — О чём ты думаешь? Глупый, — засмеялся на это Оэу. — Приезжай скорей. Тэ сбросил вызов и вздохнул — вынужденная двухнедельная разлука превратила его в нытика и извращенца. Оэу остался в Бангкоке, Тэ прилетел на Пхукет по семейным делам. Поездка была в радость — дома гостил брат с семьёй. Маленькая двухлетняя принцесса уже вовсю лепетала — дядя Тэ, а где твой друг, почему ты приехал один. Он красивый, я тоже хочу с ним дружить. Брат смеялся над словами дочки, смеялась его жена, а мама укоризненно кивала за их спинами — да, сынок, почему приезжаешь без своего красивого мужа? Нехорошо. Нехорошо, Тэ чувствовал это, подсчитав, как давно не был здесь. Что-то около года, наверно. Приезжал ли тогда с ним Оэу, припомнить не мог. Почему это показалось сейчас таким важным? Приехать вместе с ним? Гулять по улочкам города детства, целоваться, лежа на песке, бежать куда-то, молиться в маленьком храме, есть жареную лапшу и на долгие секунды зависать под водой в голубой бездне залива, чтобы спрятаться там от всего мира. Ночами, лежа рядом с Оэу, вспоминать его полуголого, в красных шортах и красном лифчике на фото, которое кто-то из друзей успел сохранить. Вглядываться в его изломанное болью лицо, не обманывая себя в том, что слишком много слёз, которые прольются в их совместном будущем, всё ещё не пролиты на этой странно порнографичной фотографии. Почему вообще, приехав в этот раз домой, сердце непонятно и неожиданно вдруг будто сошло с ума?       Он вернулся в Бангкок рано утром. Проснувшийся Оэу уже был в душе. Тэ устало повалился на их постель. Закрыл глаза. Почувствовал, как Оэу тихо подходит. — С возвращением, — услышал в простом приветствии искреннюю улыбку, но глаз не открыл — под веками пекло, будто песка насыпали, как всегда бывает, когда не спишь почти всю ночь. — Подогрею тебе молока, — звук голоса стал удаляться — Оэу направился на кухню. Тэ открыл глаза — спина его мужа была по-прежнему узкой, талия тонкой, а ноги длинными, стройными. У Оэу были красивые ноги. Мальчик-море, пена в волосах, ракушки под кромкой белья, раскинутые руки, из-под распахнутой рубашки видны соски-бусины; ладонь Тэ заботливо под его затылком и у него между ног. Кокосовая кожа — белая и чуть жирная от масла. Масло на пальцах, масло между ягодиц. Болезненный выдох у кожи плеча на самом первом толчке, и то самое выражение лица Оэу, когда ему стало одновременно мучительно хорошо и мучительно больно. Тэ представил его сведённые с чувственной мукой тёмные брови. Представил эту боль. И единственную чёрную родинку на белом теле Оэу. Тело Оэу. Тэ задумался — было важно оно, всё ещё мальчишеское, или восторженное, но давно потерянное ощущение надвигающегося шторма их юности, в котором они оказались в одиночестве, впервые без взрослых, без подсказок из книг и фильмов, наедине со своей любовной бедой, страстью, притяжением? Было ли важно теперь вспоминать выражение лица Оэу, с каким он стоял у зеркала, кривясь от непролитых слез? Вспоминать состояние сомнения, ожидания новой встречи и невозможности расстаться после? Или Бангкок окончательно сожрал их с потрохами, не оставив ничего — лишь тонкий, сладкий запах перезрелого кокоса? Только забытый красный цвет? Творческий ты человек, делал на его метания смешную рожицу Оэу, когда замечал новое волнение на море. Оэу был очень чутким к морским волнениям Тэ, а ещё — послушным, мягким и ведомым, но почему-то всегда крепко стоял на земле. Это Тэ был слабым звеном, слишком чувствительным и немного придурком. Идиотом, внезапно влюбившимся в лифчик красного цвета. Тэ со стоном перевернулся и вжался лицом в подушку Оэу, лежащую рядом. Еле слышный запах кокоса был теперь совсем другим — более тонким, рафинированным, с примесью городской люксовой парфюмерии. Где-то рядом упало на пол влажное полотенце. Тэ зажмурился сильнее, хотя Оэу нисколько не изменился, чтобы бояться увидеть его вот так, совершенно голым. Это Тэ, немного склонный к полноте, вынужден был потихоньку начинать сгонять в зале городской жирок с талии. А Оэу был по-прежнему тонкий, словно только вчера прилетевший с островов с неясной тоской в сердце и звучащим в городской асфальтовой теплыни эхом их звонких семнадцатилетних голосов. Юноша-прибой. Любовь моя. — Помочь разобрать сумку? — раздалось совсем близко. Тэ нервно дёрнулся. — Нет. Уронил с края матраса руку, притянул дорожный саквояж ближе и поспешно пихнул его под кровать. — Я... сам. Потом. Или тебе нужны твои вещи? Наверно Оэу покачал головой, Тэ не видел, всё ещё боясь открыть глаза. Потом осторожно взглянул на него сквозь ресницы — Оэу стоял у большого зеркала в трусах, рукой ворошил свои густые волосы. Рядом лежала стопка подготовленной одежды. Белое, мятное, нежно-форелевое и ещё какой-то блёклый нюд. Тэ перевёл взгляд на Оэу — трусы его были светло-серыми. Оэу заметил, как он смотрит. Подошёл к кровати снова. Поставил колено на матрас. — Тэ, — сказал своим особенным, нежным голосом. — Я могу пойти на работу позже. Остаться с тобой? М? Что ж. Оэу очень любил секс. Тэ ласково ему улыбнулся — уже в мареве подступающей дремоты, накатывающей, словно волны бирюзового залива. — Не нужно. Не опаздывай. Перенесём на вечер, ладно? — ответил. По кроватью пряталась сумка с красным лифчиком внутри. Ой, что вечером будет. Был скандал. Тэ, как мог, уворачивался. — Сколько ты меня ещё будешь мучить??? — кричал Оэу, швыряясь чем попало, и лицо его делалось тем самым, которое отражалось в зеркале на фото. Он знакомым жестом прикрывал свою плоскую грудь с тёмными маленькими сосками. Тэ стоял, вжавшись в угол гостиной. Между ними лежал на полу ярко-красный бюстгальтер, брошенный ему в морду первым номером. — Чего тебе не хватает, а? Скажешь??? Ты... Ты ненормальный, Тэ, понимаешь? Ты слетал домой, что-то себе напридумывал, украл у моей матери лифчик и предлагаешь мне... что? Что???.. Тэ глупо таращился на валяющееся белье — глупый Оэу, я украл у твоей мамы тебя, какой, на хер, лифчик. Оэу продолжал орать. Спрашивать, что опять случилось. Морской воздух случился, кокосовый запах островной свободы, новый режиссёр, новая роль, девушка с красивой грудью — что? Тэ покорно слушал и злился на себя. Секса у них, очевидно, не будет. Зато будет много-много красного цвета, потому что ссорились они всегда ярко, громко, и уворачиваться от тяжёлой конструкции пуш-ап было таким же опасным занятием, как и получать по шее жёлтыми подсолнухами. Это был тропический опасный ураган Оэу. И плевать, что ураганам, вообще-то, всегда давали женские имена. — Извращенец! — выплюнул ураган, наконец выдохшись. Тэ укоризненно на него посмотрел — а вот это была неправда. До сих пор ему хватало Оэу — простого, обычного, голого. Без каких-либо фантазий и замысловатых сюжетов. Их секс по-прежнему был обыкновенным сексом двоих людей. Никаких дополнительных раздражителей, никакого сложного белья, ни единого извращения. Хватало, что Оэу лежал под ним с раздвинутыми ногами; обнажённый, отдающийся. Возможно, в последнее время им недоставало красного цвета, но разве Тэ был виноват в этом? Бангкок — огромный, серый, пыльный, плыл утонувший в пастельных тонах из-за дымчатого смога и смотрел на них из окна, равнодушно прищурившись. Лифчик лежал на полу единственным ярким пятном, похожий на алый гибискус, сорванный на побережье Пхукета.       На следующий вечер, придя с работы, Оэу молча раздевался в их спальне: белое, серое, мятное. Голубые джинсы, расстегнув, он придержал руками. Тэ, только вышедший из душа, жадно смотрел. — У нас... всё хорошо? — спросил виновато. Зачем вообще он затеял эту корриду. Оэу посмотрел внимательно. Его рот скривился, будто он собирался заплакать. Тэ нравилось, когда Оэу плакал. Это было красиво, если в постели. И, следуя устойчивой ассоциации, член под полотенцем напрягся сильнее. Оэу прав, Тэ извращенец. Оэу помедлил, лицо его сделалось совсем обиженным. — Я не могу. Не могу, Тэ, — произнёс срывающимся шепотом. — Ты мучаешь меня. Зачем? Зачем вспоминать? Не можешь без этого? Без чего, подумал Тэ. Без тебя я не могу. — Всего лишь какой-то лифчик... Тебе что, трудно было?.. — сказал бездумно, уже чувствуя себя глупым, толстокожим слоном; выбежал вслед за рванувшим из спальни Оэу, теряя на бегу полотенце. Помчался за ним голый, с трясущимся стоящим членом на кухню, нагнал, рванул за пояс джинсов — нитки затрещали. — Пусти! — крикнул ему Оэу. — Не смей! Как ты вообще посмел предложить мне это??? Тэ не пустил, схватил поперёк груди, молча опуская взгляд на порванный пояс брюк. Под голубой джинсой на белой коже ярко выделялся красный хлопок обтягивающих боксеров. Такой яркий, чистый цвет. Тэ почувствовал, как земля уплывает. Грохнул всё ещё вырывающегося Оэу на кухонный стол лицом, содрал окончательно джинсы, стянул следом эти новые, огненные трусы, навалился, зашептал: — Господи, какой я дурак, Оэу. Да перестань вырываться... Да. Да!!! Я украл у твоей мамы лифчик, но я не хотел. То есть, хотел... Я хотел сказать... Что... Оэу выворачивался, делая только хуже — задевая белой задницей торчащий член Тэ, пока тот не уткнулся ему между бёдер, застряв во вспотевшей промежности. Оэу так и замер. Тэ подсел и резким тычком коленей распихал ляжки Оэу в стороны сильней. Ещё шире расставить ноги не давали эти проклятые новые трусы. — Как же тебе идёт красное, Оэу, — прижался к чужому уху Тэ. Ухо было красным тоже. — Ты помнишь те гибискусы? Гамак? Помнишь, как обжёг под солнцем ногу и на лодыжке было красное пятно? Помнишь китайские фонари? Нашу школу? Наши карточки? Помнишь, ту гавайскую свою рубашку с алыми лепестками? Где она, чёрт возьми? Почему всё так быстро закончилось? — Что??? Что у тебя снова закончилось, ненормальный??? — с отчаянием заорал под ним Оэу, ударил кулаками по столу — ножи, вилки, тарелки подпрыгнули вместе со столешницей. И наступила тишина. Тэ дышал тяжело и возбуждённо. Надо успеть сказать, объяснить, подумал. — Ничего. Ничего не закончилось. Просто... Хочу вернуться. Не спрашивай куда. — Скажи, что действительно хотел сказать, — зло прошипел Оэу и всхлипнул. — Скажи правду. Тэ смотрел ему в лопатки. Наверно, у него сейчас было то самое плачущее лицо. Надо бы извиниться за лифчик. И довести Оэу до настоящих слёз. Которые не от обиды, конечно. — Я хотел сказать, что люблю тебя. По-прежнему сильно. И даже ещё сильнее. Такая вот правда, Оэу. Всхлипы затихли. Оэу гибко вывернул шею — позвонки беззащитно выступили под кожей. Тэ нежно погладил их пальцами — сказать ему или нет? Что никаких девушек с соблазнительной грудью, никаких театральных сюжетов или ролей; никакого нового режиссёра. А только он сам. Внезапно посмотревший на Тэ сквозь само время Оэу семнадцатилетний. Который улыбнулся ему и позвал за собой. — Давай слетаем на Пхукет? — просящим тоном произнёс, опуская руку между бёдер замершего Оэу. Поглаживая его уже там. — Погуляем. Прокатимся на катере. Попробуем твой десерт. Займёмся любовью на пляже... Тэ бормотал и заполошно, вслепую искал рукой что-то... хоть что-то. Макал пальцы в первые попавшиеся на столе емкости, и они вязли в каком-то масле, по кухне разливался аромат кокоса. Оэу лежал щекой на столе и позволял раздвигать себе ягодицы. Оэу очень любил секс. Оэу очень любил Тэ. — Ладно. Хорошо. Я понял. Я... хочу десерт и хочу заняться с тобой любовью на пляже, — отозвался он эхом, подаваясь бёдрами к бёдрам Тэ, — а ещё вернём маме лифчик. — Вернём маме лифчик, — бездумно повторил Тэ, ничего уже не соображая; погружаясь глубоко в горячего кокосового Оэу, чувствуя именно сейчас красный цвет повсюду — в кондиционированном воздухе их дома, в пряных ароматах кухни, внутри своего мужа, а больше всего — в своём глупом, всё ещё влюблённом сердце.