Целитель моей дочери

Гарри Мы возвращаемся домой в воскресенье вечером. В понедельник у меня — занятия в Академии, а Лили с Альбусом целый день проводят в Норе: рисуют, играют в драконоводов и рассказывают Молли и Артуру о своих приключениях в заповеднике. Когда я забираю их домой, на щеках Лили играет здоровый румянец, а Молли со слезами на глазах шёпотом сообщает мне, что внучка наконец-то с аппетитом поела. — Кажется, она пошла на поправку, Гарри, ох, слава Мерлину! — Молли смахивает слезу и с весёлой улыбкой оборачивается к детям: — Ну, кому положить с собой пирожков и сэндвичей? — Мне! Мне! — на радость бабушке кричат внуки. ***** Во вторник после обеда осмотреть Лили приходит Малфой. Он безупречно, впрочем, как и всегда, одет и подчёркнуто вежлив. Холодно здоровается со мной и, не проронив ни одного лишнего слова, скрывается в комнате моей дочери. Радостный визг подсказывает мне, что Лили повисла на его шее, крепко обнимая и безостановочно вываливая на него свои нехитрые детские новости. Я позволяю себе несколько минут с абсолютно дурацким видом проторчать под дверью, слушая щебет дочери и мягкий, увы! не мне адресованный смех. В груди начинает болезненно печь, мысли, одна нелепее другой лезут в голову. Мысли о том, что это могла бы быть моя жизнь. Я и Драко, по очереди читающие сказки на ночь… Драко, полуодетый, с мокрыми после душа волосами, за столом в моей кухне, едко критикующий мой способ приготовления блинчиков… Драко в моей постели, позволяющий обнимать себя не только в минуту смертельной опасности… Глаза почему-то тоже начинает печь, так, словно я внезапно потерял что-то очень дорогое, то, чего никогда не знал и не имел, как не знал родительской любви и счастливого детства. Примерно через час Малфой выходит в гостиную и, старательно смотря куда-то мимо меня, протягивает исписанный листок: — Вот, Поттер. Тут я записал, в каком порядке принимать зелья. Состояние Лили в последнее время и, особенно после поездки в заповедник, значительно улучшилось. Насколько мне известно, Джиневра возвращается в четверг, так что, полагаю, вскоре мои услуги вам больше не понадобятся. Голос глухой, бесцветный, официальный, словно и не он только что, буквально пару минут назад переливался мягкой радостью, искренней заинтересованностью, удивлением и озорством. — Не… не понадобятся? — тупо повторяю я. — Когда пациент выздоравливает, работа целителя обычно считается выполненной, Поттер, — с расстановкой, точно идиоту, объясняет мне Малфой. — Всего наилучшего. ***** — Папочка! — встречает меня задорной улыбкой Лили. — Драко показал мне, как правильно рисовать драконов. Вот, посмотри! Дочь протягивает мне рисунок, на котором мастерски изображена прекрасная в своём материнском гневе Венгерская Хвосторога. Она свирепо бьёт по листу мощным хвостом и выдыхает из пасти огонь, такой реалистичный, что он обжигает не только мои руки, но и мигом пересохшее горло, и внезапно заколотившееся сердце. Руки слишком хорошо помнят, как обнимали стройное, дрожащее тело, до которого они больше не вправе дотронуться. — У меня получилось почти так же хорошо, правда, папочка? — Лили с надеждой заглядывает в мои глаза, ища подтверждения. Старательно раскрашенный чёрным карандашом дракон от головы до кончика хвоста оснащён длинными шипами, делающими его похожим на лестницу-стремянку, круглые глаза обрамлены густыми ресницами (это же девочка! — объясняет Лили), а морда сияет широкой улыбкой. — Очень похоже! — хвалю я. — Только у меня не получается оживить картинку, как у Драко! — сетует Лили, и я украдкой зачаровываю рисунок. Хвосторога танцует на тонких ножках-палочках, из улыбающегося рта вырывается крошечное пламя. — Получилось, получилось! — радуется Лили. — Папочка, можно повесить эти рисунки над моей кроватью? — Конечно, милая, — я укрепляю обоих драконов Заклятием Приклеивания. Неужели теперь всегда, стоит мне войти в комнату дочери и увидеть хвосторогу, нарисованную рукой Драко, мою грудь будет так нещадно сдавливать тоской по тому, чего не было и никогда не случится? ***** Всю ночь меня мучают сны — рваные, путаные, наполненные неясными, пугающими образами. Во сне я, как во времена моего далёкого школьного детства, ищу философский камень. Посреди большого пустого зала, рядом с Зеркалом Еиналеж стоит Джинни. На ней — тёмно-фиолетовая мантия, голову украшает нелепый тюрбан, скрывающий её прекрасные огненно-рыжие волосы. — Гарри Поттер, Мальчик-Который-Лжёт, пришёл получить ответы! — голосом профессора Квиррелла приветствует меня моя жена. — Ты? — изумлённо выдыхаю я. — Ожидал увидеть кого-то другого? — Джинни разматывает тюрбан и медленно поворачивается ко мне спиной. Там, где должен находиться затылок, оказывается ещё одно лицо: бледное, с серыми глазами и насмешливо искривлёнными губами. — Значит, любовь — самая сильная магия, так, Поттер? — выплёвывает лицо Малфоя. — Почему же столь могущественный волшебник, как ты, так и не познал её? Джинни щёлкает пальцами, и вокруг нас вспыхивает огненное кольцо. Пламя обжигает моё лицо, и я зажмуриваюсь от боли. — Поттер, идиот! — шипит Малфой. — Правила героям не писаны, да? Вот как можно было вступать в брак, не надев на лицо защитную маску? Стой смирно, я сейчас залечу твои ожоги. Однако вместо Исцеляющего заклинания он внезапно выкрикивает: — «Круцио!», и я обнаруживаю себя корчащимся от боли в залитом водой школьном туалете. Оглядываюсь в панике и, не видя нападающего, наугад выстреливаю: — Сектумсемпра! Чьё-то тело с плеском шлёпается на мокрый пол. Я ищу его бесконечно долго, плутая по длинным, облицованным белым кафелем коридорам. Внезапно вода под моими ногами приобретает ярко-алый цвет. «Кровь», — холодею я. На полу, в луже собственной крови лежит моя Джинни, с грудью, рассечённой тёмным заклятием. — Не-е-ет! — кричу я. — Нет, Джинни, я не хотел, Джинни, дорогая, очнись, очнись, пожалуйста! Гермиона, неизвестно откуда материализовавшаяся рядом, с силой шлёпает меня по голове учебником Принца-Полукровки: — А я говорила тебе, Гарри, хватит жить чужим умом! В следующий миг я уже лечу на метле над загоном Венгерской Хвостороги в заповеднике Чарли. Малфой, сидящий передо мной, разворачивается и говорит: — Полагаю, вскоре мои услуги тебе больше не понадобятся, Поттер. Когда пациент выздоравливает, работа целителя считается выполненной. Не успевает он произнести эти слова, как загон под нами превращается в Выручай-Комнату, горящую Адским Огнём, и Драко выскальзывает из моих объятий прямо в оскаленную пасть пылающей химеры. Я просыпаюсь от собственного крика, задыхаясь от душащих меня слёз и боли в грудной клетке. У меня такое чувство, что Адское Пламя выжгло зиящую дыру в моей груди. ***** Почти сразу же моих ушей достигает жалобный детский плач. Я вскакиваю с кровати так резко, что кружится голова и к горлу подкатывает тошнота. Лили дрожит в своей постели, обняв сразу всех плюшевых драконов в попытке согреться. — Что случилось, детка? Плохой сон? — Болит, папочка! — она прикладывает ладошку к груди. Щёчки, обычно бледные, пылают. Обняв дочку, чувствую, что она вся горит, словно тоже летела вместе со мной и Малфоем сквозь Адское Пламя. А вскоре начинается и кашель — сухой и мучительный. Возможно, простудилась-таки на холодном ветру в заповеднике или вчера в саду у Молли? Среди зелий, оставленных Малфоем, я обнаруживаю и «Детское Бодромедовое». «Ты справишься, Гарри! — успокаиваю я себя. — Джинни вернётся уже завтра. В крайнем случае, можно будет вызвать Малфоя.». Но сначала мне приходится связаться по каминной сети с Праудфутом и отпроситься с работы. — Конечно, Гарри, без вопросов! — успокаивает меня начальник Академии. — Здоровье ребёнка важнее всего. Передавай малышке Лили мои пожелания скорейшего выздоровления! Лили весь день не притрагивается к еде, отказывается пить даже зелья. К вечеру кашель усиливается так, что бедняжке становится трудно дышать. — Папочка, — хрипит моя несчастная малышка, — Драко больше никогда не придёт ко мне? — Что ты, Солнышко, конечно придёт! — успокаиваю я её. — Если потребуется, я его за шиворот приволоку, — бубню я себе под нос. — Нет, не придёт! — всхлипывает Лили. — Альбус слышал, как он сказал это тебе вчера! Это потому, что я плохо рисую, да? — горестный вопрос переходит в сиплый надсадный кашель. — Экспекто Патронум! — в отчаянии вскрикиваю я. Серебристый олень, царственно покачивая рогами, ждёт указаний. — Малфой, — диктую я. — Ты можешь сейчас же прийти к нам? Пожалуйста! — поспешно добавляю я вдогонку испаряющемуся сохатому. Драко Когда в понедельник заведующий педиатрическим отделением Мунго Гроган Соубридж созывает всех детских целителей на еженедельное собрание, я опасно близок к тому, чтобы запустить Аваду ему в лоб. Ведь это именно благодаря Соубриджу я оказался дома у чёртового Поттера, которого успешно избегал двенадцать долгих лет! Я загружаю себя работой, вызываюсь принять самых сложных и капризных пациентов, лишь бы не думать, не вспоминать… Не вспоминать, как близко были глаза и губы Гарри, когда я колдовал над его обожжённой щекой. Не думать о том, как легко оказалось болтать с Поттером, шутить с ним, таять от его искренней, обращённой ко мне улыбки. Не представлять, как он мог бы обнимать меня не потому, что я позорно запаниковал при виде языков пламени, и шептать, вот так же, как когда мы летели на метле над загоном хвостороги: «Тише, тише, я здесь, я с тобой, я никогда не отпущу тебя, Драко!»… — Сейчас я уберу хвостик и рожки Эмерика заклинанием, миссис Белби, — я усилием воли удерживаю себя в реальном мире, — и Вам нужно будет в течение недели смазывать те места, где они были, вот этой мазью. ***** Во вторник у меня плановый осмотр Лили Поттер. Девочка стремительно идёт на поправку. Голосок звенит колокольчиком, аппетит пришёл в норму, глаза сияют. Карандаши послушно летят маленькой волшебнице в руки, стоит ей подумать, каким цветом лучше раскрасить глаза, шипы или пламя нарисованного дракончика. Похоже, скоро мои услуги здесь будут не нужны. Я так боюсь выдать свои истинные чувства, что, призвав на помощь всё своё хвалёное высокомерие, окатываю Поттера ледяной равнодушной вежливостью. В его глазах плещутся растерянность, обида и непонимание. Что ж, кажется, я не рассчитал свои силы. Прости, Поттер, я не смогу быть твоим другом. ***** В среду после работы, оставив Скорпиуса в Малфой-Мэноре у родителей, я наведываюсь к Панси. — О, Драко, дорогой, тебе просто жизненно необходимо развеяться, — взглянув на меня, мгновенно оценивает ситуацию подруга. — Куда идём, как мне одеваться? «Коготь Дракона»? «Золотой Единорог»? — «Крик Мандрагоры» — называю я затрапезное местечко на границе Косого и Лютного. — О, — понимающе кивает Панси, — планируешь просто напиться и поплакать на моей груди? ***** — И снова Поттер, — констатирует Панси, когда мы, облюбовав самый дальний столик, усаживаемся на диван, и шустрый домовик приносит нам огневиски. — А я предупреждала тебя, что не выйдет ничего хорошего, если ты возьмёшься за лечение его дочери! — Как будто у меня был выбор, — бурчу я. — Это было распоряжение Соубриджа! — Он так отвратительно, тошнотворно счастлив со своей рыжей ведьмой! — всхлипываю я, не проходит и получаса. — О, дорогой, хочешь, я прокляну её? — сочувственно гладит меня по плечу Панси. — Нет, не смей! — ужасаюсь я. — Она же мать Лили! А Лили, она… — Знаю, знаю, — устало вздыхает Панси. — Самая чудесная и милая девочка на свете. И глаза у неё — точь-в-точь, как у Поттера. — Как у Поттера, — пьяно киваю я и внезапно грохаю кулаком по столу, так, что Панси в испуге колдует Заглушающее: — Поттер, сволочь! Ненавижу!!! Как же я ненавижу тебя, придурок очкастый! Всю жизнь мне… — не договорив, я обессиленно падаю головой на стол. — Малфой! — раздаётся над моим ухом голос Поттера. Кажется, я основательно перебрал. — Драко! — трясёт меня Панси. Я нехотя поднимаю голову и в изумлении пялюсь на слегка двоящегося в глазах серебристого оленя. Величественно качая четырьмя ветвистыми рогами, Патронус Поттера велит мне тотчас же явиться к нему в дом. — А не… а не пшёл бы ты к Мордреду, П-поттер? — заплетающимся языком отвечаю я оленю. — Я не твой пёсик, чтобы прибегать по первому зову! Мой рабочий день, между прочим, ик! закончен, и я имею полное право, ик! отдохнуть! Вот так! — победно ухмыляюсь я. Панси смотрит на меня с жалостью, словно на безнадёжно больного. Олень исчезает, чтобы через несколько минут появиться вновь, уже гораздо более прозрачным. — Малфой, скотина! — ревёт этот тающий прямо на глазах олень. — Лили совсем плохо, она задыхается, кретин!!!