Целитель моей дочери

Джинни Мне кажется, я с помощью маховика времени переместилась в мои школьные годы и сейчас мне предстоит держать ответ перед нашим строгим, но, безусловно, справедливым деканом за то, что я в очередной раз наложила Летучемышиный Сглаз на беззащитного (ага, конечно!) студента другого факультета. Впечатление довершает то, что все люди, собравшиеся в кабинете директора МакГонагалл, как раз-таки и являются бывшими жертвами моего знаменитого, наводящего ужас Сглаза: Маркус Флинт, Захария Смит и Блейз Забини. Неужели Джеймс сражался сразу с тремя? Материнское сердце наполняется гордостью. Впрочем, кажется, сынок Забини — его приятель. — Неслыханно! — голос МакГонагалл дрожит от возмущения. — Четверо первокурсников устроили безобразную драку на виду у всей школы, в Большом Зале! Двое гриффиндорцев против двоих слизеринцев! Прошли годы! Годы со времён жестокого противостояния двух факультетов, обусловленного небезызвестными вам мрачными событиями! И ничего не меняется! Все мои усилия впустую! — А кто победил в драке, директор? — вклинивается в её скорбный монолог Флинт. — Какое это имеет значение, Маркус? — всплёскивая руками, патетически восклицает МакГонагалл. — Уверен, что гриффиндорцы! — лыбится Блейз. — Предатель! — выплёвывает Флинт. — Только у такого скользкого беспринципного гада, как ты, Забини, дети могут учиться сразу на всех четырёх факультетах! * — Ну, я приложил все силы к благородному делу сближения факультетов, — веселится Забини, откровенно наслаждаясь видом свирепо перекошенной рожи Флинта. — И потом: быть «скользким гадом» — разве это не то, к чему должен стремиться каждый истинный слизеринец? — Довольно! — прерывает их перепалку МакГонагалл. — Я рассчитываю на то, что все вы серьёзно побеседуете со своими детьми, которые сейчас находятся в Больничном Крыле… (все четверо!) — она снова срывается на вскрик, — и доведёте до их сведения, что если подобное повторится — я буду вынуждена отстранить их от занятий и перевести на домашнее обучение! — Да, директор! — мы синхронно киваем, демонстрируя поистине чудеса слаженного взаимодействия противоборствующих факультетов. ***** — Итак, выходит, наши сыновья — лучшие друзья? Неожиданно, верно? — Блейз Забини ухмыляется и подмигивает мне, делая глоток сливочного пива. Сама не понимаю, как умудрилась принять его приглашение, но… вот она — я, сижу в «Трёх Мётлах», веду непринуждённую беседу с одним из самых шикарных засранцев Слизерина, и, кажется, получаю от этого давно забытое удовольствие! Блейз, не переставая, сверкает своей белозубой улыбкой, вовсю флиртует со мной, и что-то в глубине его тёмных глаз заставляет моё сердце биться быстрее, словно… — Феликс признался, что Джеймс полез в драку, защищая его, — объясняет Блейз. (Я-то не получила ответов на свои вопросы от упрямо молчащего сына!). — Флинт и Смит дразнили моего сына из-за меня. Ну, ты понимаешь, из-за той статьи в «Пророке». — А… что написали в «Пророке»? — недоумеваю я. — Я сейчас живу в Болгарии и не испытываю ни малейшего желания выписывать эту липкую газетёнку! — Значит, и о проклятии не знаешь? — удивляется Блейз. — Откуда только Скитер пронюхала… В общем, дело в том, что сестра одного из безвременно почивших супругов моей дорогой матушки, дабы отомстить ей за смерть брата, наслала на меня проклятие, повинуясь которому, все жёны рано или поздно бросают меня. Я давлюсь пивом от изумления. Так это не сам Забини бросал своих жён?! — Ну да, — отвечает он на мой красноречивый кашель, — до сих пор мне удавалось обставлять всё так, будто это я эдакий ветреный гуляка. Мать Феликса продержалась дольше остальных. Двенадцать лет. Но сейчас, когда сын уехал в Хогвартс, Элладора тоже не пожелала оставаться со мной. Так что… — Блейз сокрушённо разводит руками. — Феликс ужасно переживал, всё время плакал, а твой Джеймс… ну, он успокаивал его, объяснял, что родители имеют право изменить свою жизнь, если они несчастливы вместе. — Ох, — от потрясения и распирающей меня гордости за моего мудрого и отзывчивого сына, я не могу вымолвить и слова. — Ребята со Слизерина дразнили его, обзывали нюней и внуком Паучихи, объявили его заразным. Мол, тот, кто будет общаться с Феликсом Забини, подцепит проклятие Чёрной Вдовы… — Вот же говнюки мелкие! — задыхаюсь от гнева я. — Это Слизерин, детка! — пожимает плечами Блейз. — Мы с пелёнок осваиваем науку делать больно словами и отращиваем толстую кожу, чтобы самим оставаться неуязвимыми. К несчастью, Феликс — не слизеринец. Ну, а твой сын избрал истинно гриффиндорскую тактику, чтобы защитить его от нападок. — Правильно и сделал! — припечатываю я. — Согласен, — ухмыляется Блейз. — Истинный сын Поттера. Ну, и твой, конечно же. Я до сих пор помню твой Летучемышиный Сглаз, малышка Джинни Уизли! — Вот и чудненько! — теперь ухмыляюсь и я. — Значит, ты в курсе, что тебя ждёт, если ты когда-нибудь вздумаешь обидеть меня, Забини. — Когда-нибудь? — поднимает брови Блейз. — Значит ли это, что ты захочешь ещё раз встретиться со мной, Джинни? — Не исключено. Блейз сияет, уловив обещание в моей улыбке. Драко — Ну что, первая ночь вдвоём в нашем доме? — Гарри озвучивает мои собственные мысли почему-то полушёпотом, стоит нам вернуться из многолюдной, гостеприимной «Норы». Я едва не содрогаюсь от пробежавших по телу мурашек. Сейчас, в вечерней тиши, когда в комнатах нет мирно посапывающих детей, всё воспринимается совершенно иначе, словно… словно это — свидание, словно Гарри привёл меня к себе после шумной вечеринки. Для меня, вступившего в брак совсем юным, подобные свидания в новинку, и я весьма смутно представляю, что мы теперь будем делать. Выпьем вина в гостиной, где примемся снова соблазнять друг друга на злополучном диване? Или отправимся в спальню, как старые супруги? — Не хочешь пойти в душ? — прерывает Гарри мои беспокойные размышления. — Да, — облегчённо киваю я. (Мне не помешает расслабиться и успокоиться, прежде чем…) — Вместе! — на корню рубит мои надежды Гарри. Ни спасительного полумрака, ни полускрытой наготы, ни убежища из одеял… ***** — Ты прекрасен, — восхищённо констатирует Гарри, когда я, заливаясь краской смущения, ступаю к нему в душевую кабину, словно на эшафот. Против воли, от этой нехитрой похвалы возбуждение накрывает меня так сильно, что я, не сдержавшись, тихо всхлипываю. — Закрой глаза! — командует Гарри, щёлкает пальцами, и ароматная пушистая пена милостиво скрывает мою наготу. Гарри нежно массирует кожу моей головы, шею, плечи, напряжённую спину. Спустившись ладонями на ягодицы, не выдерживает и сильно сжимает их, потираясь об меня всем телом. Руки вновь скользят вверх, вперёд, и, чуть отстранившись, Гарри принимается изучать мою грудь. Нащупав в облаке пены соски, трёт их большими пальцами, а затем прихватывает, так что я ахаю и выгибаюсь ему навстречу. Эти игры занимают его так надолго, что он, кажется, забывает о том, что планировал помочь мне помыться: нежно крутит чувствительные бусинки в намыленных пальцах, оттягивает, сбито дыша, оглаживает мою грудь. — Ч-что, не хватает привычного объёма? — задыхаясь, язвлю я. — Придурок, — хихикает он, — всё идеально, — и берёт левый сосок в рот, рискуя наглотаться мыла. Я запрокидываю голову, крепко приложившись о кафельную стену, и досадливо шиплю, но тут же забываю о боли, так как руки Гарри плавно скользят к животу и ниже. Член такой набухший и чувствительный, что мыло начинает щипать нежную кожу головки. Щелчком пальцев Гарри включает воду, опускается передо мной на колени и, крепко держа за бёдра, под этим тёплым водопадом делает явью мои сны. К моей великой досаде, это не длится так же восхитительно долго, как во сне. Оргазм прошибает меня, не позволив распробовать желанное наслаждение, и я обессиленно оседаю на пол в объятия Гарри. — Прекрасный, прекрасный, — не перестаёт шептать он, целуя моё лицо, шею, а потом… он спускается губами на грудь, больше не прикрытую спасительной пеной. Вот же чёрт! Его губы нащупывают шрам, один из этих безобразных шрамов, что расчертили моё тело много лет назад, и Гарри поднимает на меня испуганные, полные боли и вины глаза: — Это… это сделал я? Кхм… ну да, Гарри, наше предыдущее совместное пребывание в ванной комнате не было таким же романтичным, как это. — Ты… о, Мерлин, я мог убить тебя тогда! У тебя остались шрамы! Гарри невесомо, едва касаясь, проводит по каждому из них кончиками пальцев, гладит так бережно, словно это всё ещё может причинить мне боль. Он выглядит настолько несчастным и потерянным, что я не выдерживаю: — Ты ведь был там, Поттер, верно? Помнишь, что сказал Снейп? Гарри смотрит растерянно, не понимая, к чему я клоню. — «Кое-какие шрамы, вероятно, останутся, но если немедленно воспользоваться бадьяном, возможно, удастся избежать даже этого!» — довольно-таки удачно, на мой взгляд, изображаю я нашего мрачного декана. — Ч-что ты хочешь этим сказать? — сипит Гарри. — Я так и не воспользовался бадьяном, — вздыхаю я. — Но… но почему?! — распахивает глаза Гарри. Я пожимаю плечами. Я и сам не могу толком объяснить, почему мне казалось таким важным сохранить на своём теле эти отметины. — Возможно, хотел всегда помнить о тебе? — Ты… о-о-о… — похоже, Гарри наконец-то накрывает осознание того, как давно я погряз в нём, потому что он вновь накидывается на меня с поцелуями. Пока он вытирает меня, постоянно отвлекаясь, так что вскоре мы оба опять мокрые от слюны, пота и обильно сочащейся смазки, мой член полностью встаёт. Снова. — Я хочу тебя. Мерли-ин, я так сильно хочу тебя, Драко! — это сбивчивое бормотание совсем не помогает важному процессу высушивания. — Скажи мне, как ты хочешь меня? Я сделаю всё, как ты хочешь, как тебе нравится. Как ты предпочитаешь? — Откуда мне знать, как я предпочитаю, Поттер? Стоит Гарри осознать, ЧТО я только что сказал (ну как сказал, жалко проблеял, корчась от того, что он прикусил мочку моего уха), и он, отпрянув от меня, потрясённо выдыхает: — Так ты… — Да, Поттер, — кажется, я снова краснею, хотя здесь, в душевой, можно списать всё на действие горячего пара, — как гей я абсолютный девственник. Если ты помнишь, я состоял в браке с женщиной. — О! Ух ты! — кажется, мой Поттер в данный момент не в состоянии использовать какие-либо части речи помимо междометий. — Думаю, я не против испробовать оба варианта, — я беру инициативу на себя, изо всех сил пытаясь придать своему хриплому голосу максимальную надменность, — но на первый раз позволю тебе побыть моим героем. Салазар всемогущий, кого я обманываю?! Во всех моих снах, начиная с пятого-шестого курса, во всех моих мечтах, во всех мокрых фантазиях я сдавался на его милость, подчинялся ему, открывался для него, а он присваивал моё тело, то медленно и сладко, то грубо и яростно, так же, как захватил мой разум и моё сердце, не оставив никому другому и крошечного шанса. Но ведь ему совсем не обязательно знать об этом, ведь так? ***** Я просыпаюсь от манящего запаха блинчиков и от того, что утреннее солнце нещадно пытается проникнуть сквозь закрытые веки. Открыв глаза, обнаруживаю себя в спальне. Нашей с Гарри спальне. Тело напоминает о случившемся ночью не до конца проснувшемуся разуму. Стоит мне полностью пробудиться, блаженно потянувшись и смущённо покраснев при воспоминании о творившихся ночью в этой постели безобразиях, как на подушку пикирует бумажный журавлик. Улыбнувшись, я разворачиваю романтичное послание в картинках. Человечек в очках и со вздыбленными волосами-палочками, точь-в-точь, как тот бедолага, что падал с метлы на нарисованной мною когда-то карикатуре, встаёт на одно колено перед вторым человечком с презрительно скрещенными на груди ручками и гордо вздёрнутым носом. Первый человечек запускает руку в нарисованный карман и извлекает оттуда кольцо. Второй же вовсе не двигается, словно нарисован самым обычным карандашом, но над его головой вспыхивает надпись: «Я не знал, как отреагирует второй герой этого рисунка, поэтому оставил его неподвижным. У тебя есть время до вечера, чтобы придумать, что ответит тот, второй человечек. Жду тебя после работы в «Весёлом Бладжере». P.S. Завтрак на столе под Чарами Стазиса. Целую. Твой Гарри.» Гарри Сегодня я категорически не в состоянии сосредоточиться на работе. Меня обдаёт жаром при воспоминании о прошедшей ночи, о мечущемся подо мной Драко… Кожа до сих пор горит в тех местах, где он вцепился в меня пальцами, сначала в попытках принять, а затем в порыве не отпускать, вогнать меня ещё глубже. Внезапно жар сменяется ознобом, стоит мне подумать, что вечером я увижу его и получу ответ на своё возможно слишком неловкое и поспешное предложение. Кажется, я даю своему неугомонному третьему курсу разрешение провести вечеринку в общежитии, а первокурсникам позволяю сдать эссе о методах распознавания темномагических артефактов аж через две недели. — Профессор Поттер, ну зачем Вы поддаётесь мне, сэр? Неужели считаете меня совсем уж ни на что не годной тупицей? — чуть не плачет второкурсница Присцилла Пикс, когда я по рассеянности не успеваю выставить щит, и меня выворачивает зелёной жижей прямо посреди тренировочного зала от её «Вомитаре Виридис»**. — Скучаешь по детям? — по-отечески треплет меня по плечу Праудфут, заметив, что я безнадёжно утратил нить его рассуждения, пока он делится своим видением выпускного экзамена по ЗОТИ. — Эм-м… да, прошу прощения, сэр! — вскидываюсь я. — Ничего, Гарри, я всё понимаю, — сочувственно кивает мой шеф. — Обсудим твои предложения через неделю, когда вернутся Лили и Альбус. — Благодарю, сэр! ***** Я бладжером мчусь к камину и, разбрасывая золу, вываливаюсь в свою гостиную. Смена Драко в Мунго заканчивается через пятнадцать минут. Я должен успеть на место встречи первым! И… вот оно, моё белобрысое счастье, заходит в двери и, хитро ухмыльнувшись, устремляется к нашему любимому столику. Моя ладонь, нервно сжимающая в кармане бархатную коробочку с кольцом, мгновенно потеет, а горло пересыхает так, что я сомневаюсь, смогу ли вымолвить хоть слово. Сейчас, сейчас я узнаю ответ! — Привет, — мягко произносит мой любимый, опускаясь на стул напротив меня. На лице мелькает едва заметная гримаса дискомфорта, не оставляющая сомнений в реальности прошлой ночи. — При… кхм… привет, — каркаю я. — Помнишь, ты дал мне позволение украсить этот значок любой надписью? — серые глаза блестят озорным предвкушением. Только сейчас я замечаю тот самый значок у него на груди. Драко с нескрываемым торжеством во взгляде нажимает на него. «Гарри Поттер, ты по-прежнему дурак, задавала и вонючка, — дразнят меня бегущие буквы, — ну ладно, я погорячился, на самом деле пахнешь ты приятно…» — Ах ты… — взрываюсь я весёлым негодованием. — Читай до конца, — хмыкает засранец. «Но, несмотря на это, я всегда любил и буду любить тебя…» Я задерживаю дыхание, сердце грозит пробить грудную клетку. Буквы мерцают и складываются в новую, заключительную строку: «Да, невыносимый ты гриффиндорский тормоз! Это значит: ДА!»