Эгоизм во благо

У Тодда Гудмана было несколько странных черт. Их Леонард Снарт подмечал с самого начала, еще когда только примерялся согласиться на подобную глупость, как обмен своей свободы на Эйтмана и собственного отца. Самой странной чертой Лен мог бы назвать доброжелательность. В разговоре, что произошел между ними после обоюдного согласия на дело, Гудман обронил, что работает судмедэкспертом. Но Снарт помнил пару хмурых парней, которые как раз и занимались этой работой в полицейском отделении Централ-Сити. Они не были ни доброжелательными, ни довольными своей жизнью. Лен приметил их во время одного из дел, когда засекал время работы патрульной службы и наткнулся на расследование убийства. Судмедэксперты Центра-Сити были собранными, грубыми и точными, но никак не походили на этого мальчишку. Еще одной странной чертой Лен мог бы назвать непонятную способность его нового знакомого понимать самого Снарта едва ли не с полуслова. Первые несколько минут разговора это действительно нервировало. Особенно во время обсуждения дела. Лен еще не успел озвучить до конца свою мысль, а Тодд уже подхватывал ее и развивал, рассказывая обо всех плюсах и минусах. Это казалось странным, потому что никто не мог так хорошо знать Лена, проведя в его компании только пару часов за два дня. Нервозность пропала только со временем, когда Снарт понял: так работать легче. Напарник знает, чего стоит ожидать от него. Проблемой оставалось другое. Лен ничего не знал о Гудмане. И третьей чертой… Хотя даже не чертой, а частью образа Тодда Снарт мог бы назвать чертово кольцо. Оно было странным. Темный матовый металл казался чужеродным на светлой коже, пока Лен с удивлением не понял, что цвет у кольца был темно-синим. Почему-то это осознание заставило Снарта чуть подобраться. Всего лишь цвет, но что-то в нем было. А еще оно было толстым и обхватывало фалангу безымянного пальца левой руки едва ли не полностью. Кольцо не походило уж точно на обручальное, но Гудман постоянно невзначай касался его, гладил, проводил кончиками пальцев по металлу. Оно было дорогим для него. И кожа, что едва виднелась иногда под кольцом, была заметно светлее остальной ладони — Тодд носил кольцо давно и почти не снимал. И оно вибрировало. Лен понял это, когда Гудман накрыл в очередной раз его ладонь своей, даже не обращая внимания на нахмуренные брови собеседника и не позволяя тому убрать руку слишком быстро. Оно вибрировало, но странно, будто гулко билось в такт чьего-то сердца. Тук-тук, тук-тук. Лен тогда одернул руку, когда понял, что именно почувствовал. Вероятно, кольцо вибрировало в такт сердцебиению самого Тодда, но это было совершенно сумасшедшим. Лен не слышал ни об одном украшении, которое могло совершить подобное. За него бы захотели заплатить многие, просто чтобы узнать, в чем именно его секрет. А еще… оно было горячим. Не теплым, как это обычно было с металлами, нагретыми от чужого тепла, а именно горячим. Не обжигало, не заставляло тут же одернуть руку, но было горячим. От его касания мурашки расходились по спине у Лена, заставляя его вновь ощутить срастающийся в груди ком, что не позволял вздохнуть полной грудью. Но стоило Снарту увидеть улыбку Гудмана или коснуться легко его рук или колена под столом, как все пропадало. Это действительно было каким-то фантастическим. Но заговорить о кольце Лен так и не смог. На следующий день они договорились увидеться ближе к трем часам после полудня в парке напротив музея. Лен к этому времени уже успел встретить со школы Лизу, накормить ее обедом и порадоваться, что отец опять куда-то ушел. Тот исчезал в последнее время слишком часто. Можно было только догадаться, что у него очередное дело, на которое придется потратить кучу времени. Уходя на встречу, Снарт лишь надеялся, что, как и вчера, дома будет спокойно. В парк Лен пришел точно вовремя. Часы, что он начал не так давно носить на своем запястье только для дела, показывали ровно три часа дня. Гудмана пока не было. Снарт бы сильно удивился, если бы такой яркий человек всегда являлся точно к нужному времени, не забывая перегладить по пути всех собак и перевести через дорогу знакомых старушек. Почему-то при мысли об этом Лен не заметил, как улыбка зародилась в уголках его губ. Этот парень действительно был слишком светлым. Непонятно, каким боком он залез в темный мир, который давно проглотил самого Лена. Явился Гудман через десять минут, когда Снарт уже решил, что вероятнее всего его могли хорошенько нагнуть, и начал осматривать парк на наличие лишних полицейских. Но Тодд прибежал весь взъерошенный, улыбчивый и с двумя стаканами кофе. Последнее было даже более удивительным, чем легкий запах озона, что разлетался от самого Гудмана, будто тот случайно врезался в грозу. — Извини, — парень запустил пальцы в торчащие в разные стороны волосы, приводя их в еще больший беспорядок. Он правда выглядел виноватым, от того протянутый им кофе казался неким подношением для вымаливания прощения. Лен на стаканчики взглянул с интересом и усмешкой. — Я… эм… заплутал… и опоздал немного. На одном из стаканчиков Лен заметил черными буквами имя «Барри». Оно было выведено ровным почерком официанта из кафе, куда они вместе уже заглядывали пару раз. При этом где-то еще на боку не виднелось ни «Гудмана», ни «Тодда». — Кто такой Барри? — с интересом взглянул Лен на Гудмана, примечая тут же расширившиеся глаза, будто у перепуганного оленя перед фарами машины. Улыбка Тодда тут же стала какой-то натянутой и даже более виноватой, чем была до этого. Лен бы удивился, если бы не видел уже пару раз, как быстро могут сменяться эмоции на чужом лице. Значит, имя было приписано не случайно. — Так что? Гудман облизал свои губы, заставляя Лена сощуриться. Этот мальчишка явно что-то скрывал. Несмотря на свой еще небольшой возраст, Снарт отчетливо мог понять, когда ему хотят соврать. И вот как раз этот момент, когда чертов Тодд пытался подвигать мозгами, чтобы придумать какое-то объяснение, явно показывал разницу в их опыте. Гудман не умел врать и не умел скрывать своих чувств. Лен поджал губы, забрал второй стаканчик и направился в сторону музей по одной из тропинок парка. — Если это как-то связано с твоей работой, я даже не хочу знать, — но тут же остановился и взглянул снова на Гудмана строго, чтобы тот точно прочувствовал следующие его слова: — И даже не думай врать мне. Ты совершенно не умеешь этого. Даже скрывать собственную ложь не пытаешься. — Т-то есть? — тот ошарашено поднял глаза от второго стаканчика с кофе, где и были выведены буквы вероятно чужого имени, а вероятно и имени самого Гудмана. Это правда не касается Лена. — Я не собирался тебе лгать! Это мое второе имя… ну… как… — Вот. — Лен хмыкнул и указал кивком головы на Гудмана. — Я же говорю. Не умеешь врать. Ты знал, что уже весь красный? И я же сказал. Мне плевать, главное — не ври мне. Глаза Тодда сейчас напоминали взгляд побитой собаки. Парень действительно умел давить на жалость и совершенно не умел скрывать эмоции. Для работы в полиции он слишком уж открыт. Это все еще казалось странным. Гудман нагнал его через пару шагов, снова принеся с собой этот непонятный запах озона. Вроде, на небе не было ни облачка, солнце светило вовсю, хоть и скрывалось в кронах деревьев парка. Этот запах был слишком сильным, даже перебивал аромат кофе, когда Лен поднес к губам свой стаканчик. И почему-то ему хотелось остановиться, схватить Тодда за ворот его непонятной и слишком большой в плечах парки синего дешевого цвета. Хотелось уткнуться носом в плечо или шею, чувствуя тепло и этот самый запах озона. Лена начинали пугать его желания. Они были непонятными и совершенно необъяснимыми. Через полторы недели они разойдутся с Гудманом, тогда Лен и разберется со всеми своими мыслями. Приняв это решение, он наконец-то глотнул кофе. Снова латте и снова корица. И снова Лен не понимал, как Гудман мог знать столько о нем при том, что они никогда до этого не встречались. — И какой у тебя план? — заинтересованно глянул Лен на идущего рядом с ним Гудмана. Тот как-то неопределенно пожал плечами, тут же сворачивая на еще одну тропу, уходящую чуть в бок от музея. — Я подумал об имитации кражи, — наконец произнес он, глотнув своего кофе и подняв голову к веткам деревьев. Солнце проходило по этой части парка будто наискосок, от чего золотились лучами только самые верхушки, оставляя глубины парка в легкой прохладной тени. Прохожих почему-то в это время оказалось очень мало. Пара человек шла чуть дальше, еще женщина катила коляску с ребенком в ней, чуть поодаль на другой тропинке гуляла парочка, обнявшись за плечи и активно перешептываясь. Парк будто был погружен в послеполуденную дрему, что не могло не пойти на пользу Лену и Тодду, проходящим по его окраине и все время бросающим взгляды в сторону музея. — Что ты имеешь в виду под имитацией? — спросил Лен. После вчерашнего разговора насчет дела у него появились мысли о том, что на самом деле проворачивать кражу Гудман не собирался. Это подтверждали слова о полиции, возможном отходе, компромате, что был у Эйтмана. Гудман собирался провернуть что-то совершенно иное, чего Лен уж точно до этого не делал. Тодд тяжело вздохнул, потряс своим почти полупустым стаканчиком с кофе и хмуро осмотрел обложенную плиткой дорожку под его ногами. Он собирался с мыслями? Или в этом было что-то еще? — Имитация, — тихо произнес он, все же поднимая серьезные глаза на Лена. — Проработать вероятное дело, как мы вчера и обговаривали, но при этом следует обратиться в полицию и с их подачи все провернуть. Вероятная связь Эйтмана в этом деле только добавил привлекательности для одного детектива. Я знаю, что он давно гоняется за ним, но не может найти доказательств, чтобы привязать какое-то громкое дело к мафии. Похищение дорогостоящего экспоната, стоимость которого по предварительным данным равна паре миллионов, отличный способ начать копать под него серьезно. А если заключить договор с полицией на твои показания против него в обмен на свободу… — Стой-стой, — взмахнул рукой Лен, понимая, что Гудман ушел в совершенно непонятную степь, на которую они уж точно не договаривались. — То есть… Мы обговаривали лишь то, что я должен украсть экспонат, но уж никак не сдачу полиции себя на блюдечке. Они же меня тут же повяжут и больше не выпустят! Ты своей головой думаешь, Гудман?! Тодд улыбнулся как-то кривовато. Почему-то Лен подумал, что в этой улыбке есть какая-то доля от его собственной усмешки, которую он привык видеть в зеркале почти каждое утро. В этом чужом выражении лица было и самодовольство, и уверенность, и какое-то снисхождение. Такая улыбка не шла Гудману, вечно лучащемуся добротой и светом. Но в глазах у этого самого щенка лабрадора, который вилял хвостом при каждом появлении Лена, было что-то знакомое. Тьма… тайна… к ним Лен уже давно привык в глазах у окружающих его людей. Снарт решил не думать о том, кто на самом деле этот Гудман и как с этим связан «Барри». — Поверь, когда мы обратимся в полицию, у них претензий к тебе не будет, — и снова эта улыбка, что уходила в глубину глаз. От нее у Лена пробирало до самого нутра. — Что ты имеешь в виду? — снова задался вопросом Снарт, остановившись посреди уходящей в сторону дорожки, что почти упиралась в конец парка. Они уже давно свернули не туда — музей остался за их спинами, но почему-то продолжали идти медленно, будто на прогулке. Тодд почесал затылок и улыбнулся Лену правильно, так, как улыбался все эти два дня — светло, открыто и наивно. Эта улыбка уж точно шла получше, чем та звериная, с явной тьмой внутри. — Что тебе не стоит об этом волноваться. Всего-то, — Гудман пожал плечами и направился дальше. В паре шагов была лавочка, с которой отлично открывался вид на весь музей и подъездные дороги к нему. Лен как-то не следил за тем, куда они идут, и только сейчас заметил, что они оказались не в отдалении от здания музея, а скорее прямо перед ним. В этой части парка толком никого не было. Единственная парочка гуляла в десятке метров от них и уже явно собиралась сворачивать к выходу. Хорошее место, чтобы любой прохожий посчитал их обычными зеваками, не общая внимания на то, о чем именно эти самые зеваки разговаривают. Гудман опустился на лавочку, предварительно выбросив пустой стаканчик из-под кофе. Его парка смешно поднялась по бокам, будто обволакивала стройное тело парня. В голове у Лена пронеслась мысль, что вещь хорошая. Надо бы себе где-нибудь такую найти, но что-то в поведении Гудмана его напрягло. Тот осторожно оправил полы куртки, развел их в стороны и в это мгновение его лицо приобрело какое-то страдальческое выражение. Брови надломились, уголки губ сложились в грустную улыбку. И дурак мог бы понять, что эта вещь была отдана Тодду с плеча того, кто был ему дорог. В груди Лена появилось чувство, которое он бы никогда не захотел там найти. Ревность. Лену казалось правильным странное желание стянуть парку с плеч парня и выкинуть в ту же мусорку, куда совсем недавно полетел стаканчик кофе. Он никогда не отличался большой эмоциональностью, уж точно не после всего, что успел повидать. Но этот вид разбитого, надломленного из-за чувств Гудмана заставил напрячься. Спросить? Или не стоит? — В любом случае, Лен, — подал голос Гудман, откидываясь на спинку лавочки и поднимая лицо к небу, которое в этом месте парка было неплохо видно. — Вчера я говорил тебе, что план по краже следует разработать тебе. С меня люди и оборудование. — Да, — кивнул Лен, вспоминая, как вчера за кофе в той небольшой кофейне они обговаривали детали вероятной кражи, которая, как оказалось сегодня, будет всего лишь «имитацией». — Без плана никуда. — Ага, — поддакнул Гудман, взглянув на Лена с тем же выражением лица, с которым поправлял свою куртку. Грусть… Лен поймал взгляд Тодда, заставляя того даже замереть на пару секунд. Ему все же стоит спросить? Почему в чужих глазах, обращенных на него Лен видел столько боли, будто Гудман смотрел не на Снарта, а на давно утерянную любовь. Лен сглотнул, отвел взгляд и только после осознал, что его щеки явно пылают смущением. Они пробыли вместе еще час. Лен рассказывал свой план, разработанный немного впопыхах ночью, когда Лиза уже спала, а отца еще не было. Он тогда набросал его на бумаге, но тут же разорвал все в клочья, надеясь, что никому не придет в голову собирать мусор. Гудман на его план кивал, задавал нужные вопросы, но ничего не менял. Под конец только вставил: «Добавь сюда помощь полиции». Лен кивнул, рассматривая в этот момент лицо Гудмана, сосредоточенное, отстраненное и все такое же грустное.